Если за сутки, за 24 часа, напишу хотя бы строчку, то день не пройдёт зря. Строчка остается на бумаге, а голословные умопостроения растворятся во времени и пропадут. Пока другого регистратора прожитых дней, за исключением фотоматериалов, видеоизображений и значимых вещественных работ, не остаётся. Но строчку надо записать, иногда вскочив посреди ночи. И хорошо, если строчка потянет за собой другую. И тогда останется рассказ, интересный хотя бы моим родственникам. Память забита мусором, но временами в голове возникают прояснения, которые можно облечь в слова. И деталь, какая-то вещь смогут поднять на поверхность цепочку воспоминаний.
Мой дядя Коля оставил в наследство Отвёртку, изготовленную своими руками. Она была такой значительной и мощной, что могла закрутить шуруп в дерево вместе со шляпкой. Какое-то время отвёртка была припрятана дома у входной двери, скорее для самообороны, и по прямому назначению использовалась редко. От дяди Коли много инструментов могло перейти мне, но он закончил свой жизненный путь в Краснодаре, куда уехал со второй женой. Эту отвёртку привезла мне мать (его младшая сестра), которая ездила на похороны. Я же был у него на юге первый и единственный раз в 90-м году. Помню, что дрова мы не рубили, а пилили на циркулярной пиле, привезённой им из Мурманска. Пилили и поперёк, и вдоль. Я пытался рубить их топором, но чурбаны были из черешни и кололись плохо, с большими усилиями. Дядя Коля посмотрел на мои потуги и показал, как это делается на циркулярке. Поленца получались короткими и шли на растопку маленькой баньки при летней кухне. Мы иногда умудрялись купаться в этой баньке втроём: я, моя жена Галушка и маленькая шестилетняя Дашунька.
"Галушка" - тоже его "изобретение". Так он однажды назвал мою жену, и это имя на слуху уже больше двух десятков лет.
Самое яркое воспоминание того периода - обилие спелой крупной жёлтой черешни. От обилия черешни один из стволов разродившегося дерева наклонился и треснул. Мы его спилили, и после этого черешней были наполнены все тазы и даже оцинкованная ванна в летней кухне. Мы её и так ели, и закусывали ею. А дядюшка Коля, надо сказать, мог пить без устали и днём и ночью. Я, молодой, не выдерживал. Мы уходили с семейством отдохнуть в город, покупаться в тёплой реке и развлечься. Иногда Мыкола, как мы частенько называли хлебосольного дядюшку, давал мне с собой две трёхлитровые банки, чтобы я купил по пути или кваса, или пива, что встретится. Одной банки ему было мало. И был он всегда пузаном, но охочим до баб.
При всём при этом до пенсии дядюшка Коля трудился столяром-краснодеревщиком высшей квалификации. И хотя он работал в шлюпочном цехе, ему заказывали иногда изготовление биллиардных киёв. Я не говорю о том, что он делал мебель, и мог построить дом: и деревянный, и кирпичный. Дом на Тамбовщине, где жила его мать Татьяна Андреевна, - дело и его рук. Много раз, сначала с родителями, а потом и со своей семьёй, я приезжал в тот дом, несмотря на непролазный после дождя чернозём и большую удалённость от станции.
Самое значительное, чем отличался дядюшка от многочисленной родни на обоих берегах, это то, что он был непревзойдённым балагуром и весельчаком. Его шутки, анекдоты и припевки всегда были на слуху. И ещё он был, пожалуй, единственным обладателем музыкального инструмента - баяна. Играл он на нём без знания нот, но ни разу не сфальшивил. И без устали пел русские народные песни. И не пел - блатных. И при обильном вливании никогда не пьянел. У него замедлялась речь, но не заплетались ноги. Не помню я, чтобы он когда-нибудь повысил голос. Удивительно добродушным и доброжелательным был человеком. Он не замыкался на себе, в отличие от меня, а был открыт и распахнут.
Тем не менее, после переезда в Краснодар мы стали отдаляться. Вспоминаю эпизод, когда моя бабушка и его мама, которая почитала своего старшего сына превыше всего, послала меня забрать посылку с проезжающего из Краснодара через Мичуринск поезда. Я принял от дяди Коли посылку, а бутылку принести не догадался. Дядюшка тогда обиделся, да и я жалел долго (как не догадался? Он вёз нам подарки, а мы чем ответили?) Был он, повторюсь, человеком общительным, до Мурманска оставалось ехать ещё двое суток, и подпитки для общения было недостаточно. И достатка особого не наблюдалось, что бы завернуть в вагон-ресторан. Это по дороге из Мурманска в отпуск можно себе было позволить: "Иван, где ресторан?" Обратно получалось: "Браток, где кипяток?"
Но я отвлёкся.
После выхода на пенсию дядюшка обосновался на юге в обновлённом своими силами, но доме малознакомой нам женщины; и ему очень хотелось, чтобы родня его не забывала и хоть изредка к нему наезжала. Мы старались его не забыть, и не забыли, но это уже было далеко и не наше. И его кончина была бы сильнейшим потрясением для всех нас, если бы родственные связи не ослабели.
5 апреля 2011 года