Двадцатый год был непростым. Вроде бы появилась надежда на лучшую жизнь. Но душила продразверстка. Корову Юньку пришлось зарезать, так как она была определена излишками в ведении хозяйства, тем более была она уже непродуктивного возраста.Часть мяса засолили на зиму. Сдали зерно, часть из которого припрятали. Опять спасало то, что семья была большая, а нормы устанавливались на каждого члена семьи. Анастасия Ивановна получала паек за Костю, сахар по карточкам. Деньги, вырученные за сданные излишки,откладывала. Только деньги были не очень надежными.Уже несколько раз менялись, а сейчас в ходу были бумажные деньги, называемые "соцзнаками".
От трудовой повинности Анастасия Ивановна была освобождена, хотя ей не было пятидесяти лет. Освободили ее потому что имела троих малолетних детей до семилетнего возраста. Александра и Леля работали в больнице, Иван Степанович с Анисимом - на заготовке леса.
На Клаве и Тасе был дом. Клаве исполнилось пятнадцать. Все чаще стала она забегать к сестрам в больницу, даже мать заметила, что Клава старается сбежать из дому, переложив работу на Тасю и Зою. Задабривала их Клава тем, что таскала им из больницы кусочки сахарина, которыми угощал ее Левка.
Левка стал просто красавцем.В свои семнадцать он не был физически крепким, но был довольно высоким и очень худым, от этого казался долговязым. Кисти рук смешно торчали у него из толстовки, рукава доходили до середины предплечья.Но лицо!!! От лица невозможно было оторвать взгляд. Лицо херувима!
Левка сутулился, чтобы казаться ниже, за что получал от Моисея-своего старшего брата, хорошую взбучку:- "Лева, за что ты так сильно сгибнулся, как знак вопроса? Тебя же девчонки любить не будут! И что подумает твоя бедная мама? За что тебе такое дадено красивое лицо, когда его никто не может видеть?"-часто говорил ему Моисей.
А Левке дела не было до каких-то девчонок! Ему интересно с Клавдией. Он немного подсмеивался над тем как Клава плела косу. Она настолько туго стягивала пряди волос, что косе можно было придать любую форму, и она стояла как накрахмаленная.Но зато когда сестры расчесывали Клаве волосы, они струились по плечам словно волны. Как у Венеры на гравюре Дюрера. Левка видел такую гравюру в книге у матери, и невольно сравнивал с ней Клаву.
Клаве нравился Левкин разговор. Он немного картавил, грассируя букву "Р" и это очень забавляло ее. Иногда она просила сказать его слова "греча", и он, уступая ей, пытался сказать правильно, но только еще больше картавил. Тогда она смеялась, крича на всю кухню, чтобы Левке не давали гречи, а только пшенную кашу, так как он любит ее за то, что нет в ней буквы "Р"! Хотя кроме пшенной каши на кухне ничего и не было.
****
По воскресеньям были выходные дни. Вся семья собиралась за самоваром. Часто заходил к ним Егор. Он любил поговорить с Иваном Степановичем о жизни. Все сокрушался, что лишился ноги на войне, и что не может работать как все.Егор был классный правильщик пил, точил ножи, подшивал валенки и резал деревянные ложки. Каждый раз приходя к Степановым, он дарил ложку Тасе, а та в свою очередь давала ему гармонь, что подарил ей отец Иннокентий.
Тасе очень хотелось научиться играть на гармошке, но Егор шутил, что бесплатно учить ее не будет. Тогда Тася со вздохом отдавала ему ложку, которую Егор внимательно рассматривал, пробовал на зуб, стучал ей по столу, чтобы удостовериться, что товар не испорчен.
Тася была хорошей ученицей. Она на слух подбирала услышанные мелодии, и у нее неплохо получалось.Иногда устраивали "концерты". Тася играла на гармошке, Анисим с Колей на деревянных ложках, Клава на стиральной доске,а Зоя отбивала ритм на бубне, откуда-то появившемся в доме. Иногда пели. Песни были печальные как и все русские песни, но удивительно мелодичными.Запевала Анастасия Ивановна низким голосом, высоким вторила ей Александра, а Тася выводила подголоски. Клава с Лелей не пели, а только слушали.
Жили во флигеле, рядом с больничными комнатами, и конечно весь этот балаган был слышан больным.Но они не обижались, а напротив, просили Александру и Лелю привести к ним в палату веселое семейство. После недолгих переговоров Моисей Маркович соглашался. Он тоже жил с Левкой при больнице, поэтому не противился желанию больных.