В далекие пятидесятые годы прошлого столетия, когда после Великой Отечественной войны наша страна усиленно восстанавливала народное хозяйство, предприятия и организации городов оказывали всестороннюю шефскую помощь селу.
А попросту выглядело это так.
Областным комитетом партии за каждым заводом или организацией, был закреплен свой подшефный колхоз. И многое из материального обеспечения колхоза возлагалось на шефа. Из города в колхоз везли тогда металл, моторы, древесину, всякий заводской неликвид, который в колхозе всегда находил применение. Ремонт колхозной техники тоже был за шефом.
И небольшой машиностроительный завод в самом центре Харькова, на котором работали герои моего рассказа, по сути, на равных с колхозом отвечал еще и за урожай, и за удои молока. При необходимости из города в село посылали людей, - для оказания колхозу шефской помощи. Так было и на этот раз.
...По накатанной полевой дороге в направлении подшефного колхоза имени Коминтерна лихо несся заводской ГАЗ-51 с деревянной будкой на кузове. Густая пыль закручивалась за машиной и долго еще висела над дорогой, не позволяя сзади ничего увидеть. Изредка машину трясло, и седокам в кузове приходилось крепко держаться руками и упираться ногами, не давая себе вылететь из кузова.
На пригорке, где дорога делала поворот, стоял небольшой сосновый бор.
Деревья в нем были большими и старыми, но удивительно ровными и красивыми. Из таких когда-то строили корабли. Наверное, когда-то бор был густым. Но со временем сильные деревья вытянулись и укрепились, а чахлый подлесок пропал. И теперь в зеленые паруса красных сосен дул свежий горячий ветер с поля, да мимо, как по морю, проплывали белые облака. Так, по крайней мере, казалось, потому что деревья стояли на фоне голубого неба, освещенные и согретые августовским солнцем.
Земля под соснами была во многих местах изрыта воронками и окопами, которые с годами осели, засыпанные песком и грязно-желтой хвоей, и заросли редкой травой и невзрачными цветами. А на стволах многих сосен еще остались старые раны. И теперь на их местах блестели высохшие золотые слезы. Бор никак не мог забыть войну.
Здесь, у бора, грузовик неожиданно затормозил, и людей в кузове качнуло вперед. Пожилой шофер, дядя Вася, заглушил мотор, вылез из кабины и, стоя на подножке, решительно постучал кулаком по будке:
- Привал!
Из-под навеса в кузове показались четверо молодых мужчин.
Они слезли на землю и быстро углубились в бор. Далеко друг от друга расходиться не стали. Опустив руки перед собой, минуту стояли и сосредоточенно смотрели вперед, между сосен, - на воронки, окопы и траву, и на увлажняемый песок под ногами.
Потом, не сговариваясь, молча, вернулись к машине.
Крепкий на вид, но седой и небритый дядя Вася с удовольствием покуривал папироску «Дели». От машины он не отходил. Пыль под задним колесом грузовика была слегка прибитой и сырой.
Несмотря на теплый конец лета, на дяде Васе была расстегнутая старая выгоревшая солдатская фуфайка и такая же гимнастерка. Только погонов не хватало. Но и так было понятно, что шофер был старым солдатом. Его одежда до сих пор еще напоминала о фронте. И дядя Вася явно не торопился расставаться с воспоминаниями. Или не хотел. Для него все оставалось, как было. Только полуторку сменил на «ГАЗон», да самокрутку на «Дели». Жарко ему сейчас не было. А было так себе, нормально.
Молодые мужики, все четверо, были рабочими, из разных цехов. Друг друга близко не знали. И в этой поездке им еще только предстояло познакомиться поближе.
Самому младшему из них, фрезеровщику Михаилу Ляху, было около двадцати пяти лет. Он был высокого роста, очень крепкий и плотный, с сильными руками и по-мужски красивым лицом. Темные волосы на голове были зачесаны назад, и их шевелил резвый полевой ветер. Михаил изредка проводил по ним растопыренными пальцами правой руки, поправляя. Как у остальных, на нем были только рубаха и брюки. Его вещмешок с личными вещами валялся рядом с другими в кузове, под скамьей, сразу за кабиной.
Все, кто знал Ляха близко, звали его просто Мишкой, на манер героя жутко популярной в те годы песни Леонида Утесова, которая так и звалась «Мишка». А пластинку с этой песней крутили в те годы все, кому не лень!
Вернувшись к машине, мужчины достали из карманов, каждый свои, папиросы, и, привычно сдавив мундштуки с боков, дружно составили компанию дяде Васе. Курили преимущественно, молча. Дым не стоял на месте, как и взгляды каждого.
А смотреть было на что, кроме соснового бора.
Пыль после быстрой гонки улеглась, и вокруг, насколько хватало взгляда, раскинулась просторная красота Харьковщины. Убранные поля сквозь стерню чернели землей, от которой поднимался волнами нагретый воздух. И только вдали, за глубокой выгоревшей балкой, желтели поля подсолнухов. А еще дальше, за подсолнухами, зеленел темный дубовый лес. И над всей этой красотой висела бездонная синева неба с белыми облаками, слегка подгоняемыми невидимым верховым ветром. Над балкой плавно накручивал круги степной сокол, а выше над ним, почти под облаками, парили два черных ворона.
В подшефный колхоз ехали после рабочей смены. Все были уставшими и голодными. Может быть, поэтому на разговор особенно не тянуло. Курили, изредка смачно сплевывая, и перебрасывались редкими, незначительными фразами. У подшефных предстояло пробыть неделю. И каждый понимал, что еще успеет наговориться.
Накануне поездки, в завкоме, перед каждым была поставлена своя задача. И теперь, пока курили, больше думали о своем, - что кому предстояло в колхозе делать, да еще о тех, кого оставили дома.
Из всей компании один Мишка был неженатым. То ли просто не торопился с этим, то ли еще не встретил ту одну, которая была бы ему нужнее всех. Впереди времени было еще достаточно, чтобы определиться. Во всяком случае, так он считал.
- Далеко ли еще? – затянувшись папироской, обратился Мишка к дяде Васе.
- Да нет, километра три будет! Ну, что? Покурили? – поставил точку привалу в ответ дядя Вася.
И мужчины, отбросив окурки, молча, полезли в кузов, а дядя Вася к себе, в кабину.
Отдохнувший ГАЗон ожил и рванул с места. И густая пыль за ним снова закрутилась над дорогой…
Прошло совсем немного времени, и машина въехала в небольшое село.
Назвать его селом было бы, наверное, не совсем правильно.
Скорее, не селом, а большим хутором среди полей была тихая Дружковка. Дворов двадцать, одной улицей протянулись вдоль разлогой балки. За старыми, кое-как приведенными после войны в порядок хатами, виднелись сады и огороды, которые спускались в низину балки, где стоял зеленый очерет, и протекал ручей. Над ним росли редкие невысокие старые вербы, и рядом лениво паслись утки.
А выше, за селом, стояла небольшая мастерская и молочная ферма. То ли ферма была при селе, то ли село при ферме. Толком и не разберешь.
Здесь, в Дружковке, жили старики, а еще доярки, и несколько немолодых семейных мужиков, в основном, вернувшихся после войны домой и теперь работавших на ферме. На эту-то ферму и ехали шефы. Им нужно было отладить новое оборудование, а Мишке предстояло наладить переданный раньше заводом его же старый фрезерный станок.
Выбросить его было жалко, а здесь, в подшефном колхозе, он был совсем не лишний. В мастерской при ферме ему и нашлось место.
Колхоз после войны набирал силу, и помощь шефов была нужна во всем. А мужчин, особенно мастеровых, колхозу, ой, как не хватало! Старые кадры война повыбила. А новые только еще предстояло вырастить да удержать в селе.
Грузовик, стараясь не поднимать пыль, притормозил перед селом, и с небольшой скоростью, разгоняя редких блуждающих кур, проехал по единственной улице к ферме.
Пара старух сидела на скамейках перед своими хатами и с интересом проводила его глазами. Несмотря на август, женщины были одеты в серые фуфайки, с белыми платками на седых головах, и в стоптанных валенках на ногах. Чужой грузовик стал для них главной новостью за весь день. И им было теперь, о чем подумать и поговорить.
Заслышав шум подъехавшей машины, из конторы на крыльцо вышел заведующий. На нем был темно серый, давно не глаженый костюм, а на седой голове красовалась новенькая, такая же серая, но светлая клетчатая кепка. Брюки были засунуты в новые кирзовые сапоги.
Дружковка была вторым селом в колхозе. Правление было в первой, центральной усадьбе, в пяти километрах отсюда. Здесь же руководил всем заведующий фермой, которого все величали Митричем, - пожилой, но достаточно крепкий еще мужчина, за спиной которого были и коллективизация, и война.
Прибывшие устало слезли с машины и подошли к крыльцу. Поздоровались с Митричем по-мужски, за руку. И сельская рука Митрича, и городские руки мужчин были жесткими и шершавыми. Наверное, поэтому обе стороны сразу же пришлись друг другу по душе. Познакомились, и каждый из мужчин доложил, кто он по профессии и зачем послан. После этого, довольный докладом, Митрич предложил всем гостям свежего молочка. Никто не отказался.
Зашли в контору. На полу, у окна, стоял небольшой алюминиевый бидон, накрытый марлей. И Митрич, предварительно отогнав назойливых мух, налил из него в большую эмалированную кружку молоко, каждому по очереди. Все со смаком выпили по кружке. Молоко было действительно вкусное и свежее. Такого в городе не попьешь. Митрич предложил не стесняться и самому наливать себе добавку. Кто хотел, повторил. Поблагодарили хозяина и похвалили угощение. Митричу было явно приятно, что угодил дорогим гостям.
После этого он предложил следующее:
- Зробимо так! На сьогодні роботи вже не буде, бо пізно! Зараз ми вас розташуємо, відпочинете з дороги, та треба, мабуть, вам попоїсти. А вже назавтра почнемо роботу. Ми на вас дуже чекали. Розташуємо ж вас у хаті нашої доярки Марії. Вона жінка добра, самотня. Чоловіка та дітей в неї немає. Був чоловік, та виявився непутящий. Подавсь колись у місто, та зник. Давно вже. Дивіться тільки, не кривдите її. Бо, кажу, вона в нас хороша. То ж, ходімо!
Непривычно было после города слышать неплохую украинскую речь.
Митрич первым вышел из конторы. Спустившись с крыльца, попрощался с дядей Васей:
- Не буду затримувати Вас. Бувайте! - и он крепко пожал руку шоферу.
Тот махнул на прощание всем рукой, достал снова свою папироску «Дели» и спички. Задымил, засунул обгоревшую спичку под коробок и привычно полез в кабину машины.
Через минуту машина, не спеша двинула по улице села назад, в город, а компания приезжих, во главе с Митричем, направились к предпоследней по улице хате.
В войну Дружковка, чудом, почти не пострадала. Хаты уцелели. Поэтому солдатам с войны было, куда вернуться домой. Да только не все вернулись.
Мазаная глиной, аккуратно побеленная хата Марии не особенно выделялась среди остальных. Еще до войны была крыта железом. Только местами железо теперь было заменено новым. Окна в хате были чистые. Переплеты старые, но аккуратно покрашены белым. Изнутри на окнах видны были белые же занавески.
Перед окнами хаты стояли в ряд небольшого роста густые вишни. Чисто выметенный двор. Цветы горячего колера тесно росли перед хатой и перед калиткой. Серая от дождей собачья будка, только без собаки. Обрывок заржавевшей цепи лежал рядом, прикованный к стенке будки.
За хатой виднелся старый сад. И перед ним был расположен небольшой говорливый курятник. Дальше, за садом, угадывался огород.
С первого взгляда было видно, что в доме живет хорошая хозяйка. Хоть и не новым было подворье, да каждая мелочь в нем говорила, что она под присмотром.
Митрич уверенно погрюкал кулаком в дверь хаты.
Прошло несколько секунд, и за дверью послышались не шаги, а как кто-то подвинул пустое ведро. Дверь отворилась, и на пороге показалась хозяйка. Это и была Мария собственной персоной.
Перед застывшими мужчинами стояла довольно высокая и крепкая молодая женщина. Про таких говорят, что бог не обидел ее ничем. Ладная фигура и грудь, ровные босые ноги. Черная юбка, больше похожая на городскую, чем на сельскую. Белая с вышивкой блузка, расстегнутая на груди. На голове, опять же белая, косынка, завязанная сзади, закрывавшая темные густые волосы. Симпатичное, скорее даже, красивое лицо настоящей украиночки с выразительными карими очами и алыми губами. Руки Мария держала опущенными вдоль красивых бедер. Руки у нее были трудовые и сильные. В селе такие в цене. А какими еще они могли здесь быть, когда на этих двух руках - и коровы на ферме, и домашнее хозяйство,- а помощников нет?
Михаил разом оценил хозяйку. Непонятно было ему только одно, - какого рожна нужно было мужу Марии? Чего ему не хватало?
- Приймай гостей, хазяйко!- громко заявил Митрич Марии. И добавил, уже для гостей:
- О восьмій ранку чекаю на вас! Ну, я пішов!
И действительно, отворил дверь хаты и подался восвояси.
Мужчины и хозяйка, оставшись одни, почувствовали неловкость. Привыкшая жить одна, Мария растерялась, оказавшись сразу перед четырьмя молодыми еще и крепкими мужиками. Хоть она и ожидала гостей, и готовилась принять их, только одно дело ожидать, а другое, - стоять перед ними, живыми, и не знать с чего начать.
И мужчинам было тоже как-то не по себе. В чужой хате, перед чужой молодухой. Непривычно, и руки деть некуда. Закурить бы, да неудобно. В хате было чисто, прибрано.
Посреди комнаты стоял стол. На столе скатертина белая. На стенах фотографии старые, в рамках деревянных. С фотографий смотрят пожилые мужчина и женщина, а отдельно видна фотография, где Мария, совсем еще молодая, в белом свадебном наряде с фатой, и с молодым чернявым мужем. И все четверо смотрят прямо на тебя. Только молчат.
На одной из стен, что у входа в комнату, на гвозде повешена круглая черная картонная тарелка радио. Рядом висит скрученный шнур с вилкой.
- Что ж это я?!- спохватывается Мария. – Вы ж, мабуть, голодные? Сидайте, я зараз!
От волнения она путает русские слова с украинскими. А сама уже собирает на стол нехитрое угощение.
Мужчины тоже отходят от первой неловкости. Один из четверых, старший группы, достает из своего мешка две бутылки «Московской особой» водки и ставит их на стол.
И, пока хозяйка хлопотала, собирая и подавая закуску, мужчины по одному возвратились к двери, где стоял умывальник и лежал кусок мыла, и висело на крючке чистое полотенце. С дороги всем точно нужно было помыться, да смыть пыль, хотя бы с рук.
Проходит минут пятнадцать, и на столе появляется домашний хлеб, большая миска с салатом, где вперемешку помидоры и огурцы, свежие и малосольные, лук и душистое постное масло. И, когда уже все сели к столу, Мария приносит большую сковороду, на которой аппетитно шкварчит яичница на сале.
Не ахти, какое угощение, только все свежее, и все свое. А с дороги, да после трудового дня, ох, какое все вкусное и желанное показалось! А, собственно, почему бы и нет?
Старший компании, по-быстрому, разлил водку в поставленные Марией на стол граненые стаканы из зеленоватого стекла. Мария садиться за стол отказалась. Говорила, что уже ела, мол, не голодная. Только мужики все же уговорили ее присесть, за компанию, и выпить за знакомство. Пить водку Мария наотрез отказалась. Сказала, что коровы ее не терпят запаха спиртного. А ей еще предстояло пойти на ферму. Тогда Марии налили на самое донышко, так, чисто символически. Не стал пить и Михаил. Выпил только самую малость, за знакомство. Просто не захотел пить водку. Сам не знал, почему.
Разговорились. Разговор больше крутился вокруг хозяйки.
Да и чего было удивляться, - единственная, да еще и красивая молодая женщина была за столом. Как тут утерпишь?
И каждому мужику, хоть и женатому уже, хотелось ей понравиться. Понятно было, почему она оказалась центром всеобщего интереса. И больше всего интересовало каждого, отчего она, такая красивая да чистоплотная, а одна?
Даже странно, но никто не позволил себе в разговоре, ни грубости, ни скабредности. Работяги вели себя с уважением к хозяйке и ее дому.
Не стала Мария открывать свою душу перед чужими людьми. Только самую малость рассказала о себе. Но и то, что рассказала, многое объяснило всем, кому интересно было, не ради красного словца.
Жила Мария в родительской хате. Отца с начала войны мобилизовали, и после Победы он домой не вернулся. Похоронка на него пришла домой уже после войны. Мать горевала, а потом слегла. А через несколько лет умерла. И осталась Мария одна. Школу закончила после войны. Ходила в нее пешком, в центральную усадьбу колхоза. Полюбила одноклассника. И он, вроде, тоже любил. Поженились. Пожили немного, и потянуло молодого мужа в город. Никакие уговоры не действовали. Сказал, что село не для него!
Всю жизнь прожил в селе. После школы работал на тракторе. И все было нормально, а тут свихнулся, словно вонять ему стало дома! И подался-таки в Харьков. Да вот уже три года, как ни слуху от него, ни духу. Непутевый оказался. И Мария думает теперь, что вовсе не любил он ее. И в этом все дело. А, может, потому, что детей у них не было.
Она помолчала немного, а потом, словно, отряхнула с себя невеселые мысли.
-Ну, да ладно, я уже привыкла жить одна! Проживу!
Мужчины выслушали исповедь и молчали. То ли водка ударила в голову, то ли переваривали съеденное и услышанное.
Да и что можно было сказать в ответ? Посочувствовать? Так Мария не нуждалась в этом. Посоветовать? А что посоветуешь в такой ситуации? И помочь, так чем?
Вот и промолчали дружно. Мария и не ожидала ничего в ответ.
После ужина, когда уже солнце скрылось за горой, а на село в балке упала вечерняя тень, встали из-за стола. Мария повела мужчин в соседнюю комнату, где были постелены четыре постели. Одна на кровати, другая на высокой деревянной сельской раскладушке, а две просто на полу. Вторая комната, как и первая, была чистой и уютной.
- Располагайтесь на отдых, а я пошла на ферму. Уборная у нас в огороде, найдете. Хату закрывать не нужно. Чужие у нас не ходят. Захотите пить, - ведро с водой у двери. Захотите свежей, - у двори колодязь.
Мария раздала указания, обулась, взяла зачем-то пустой мешок и пошла со двора. Один Мишка проводил ее до калитки.
Остальные, едва дождались, когда она уйдет… Как только добрались до постелей, так просто упали и отключились. Сказался отработанный трудовой день, длинная дорога и тряска в кузове, свежий встречный полевой ветер, водка на почти голодный желудок и еда. И, впридачу, старые и новые впечатления этого длинного-длинного дня.
Отправив Марию, Мишка вернулся во двор, прошелся по усадьбе, заглянул перед сном в огород. Даже в вечерних сумерках это сельское жилье было ему по нраву. Все было на месте, только требовало умелых мужских рук.
Уже в хате, не зажигая свет, помылся на ночь, попил воды и прошел вовнутрь. Перед тем, как раздеться и лечь в постель, что ждала его на полу, обнаружил третью, маленькую комнатку.
Заглянул в нее, отвернув рукой простую чистую штору.
В полумраке увидел перед собой большую никелированную кровать с высокой постелью и двумя взбитыми чистыми подушками. Небольшой стол у маленького окна, на котором стояло большое зеркало в деревянной раме. У стены - простой самодельный, но добротный платяной шкаф. На стене, над кроватью, тоже видны были фотографии, не разобрать чьи.
Все чисто и уютно. И Мишка сообразил, что это была комната Марии.
Затем он прошел к себе, тихо разулся и разделся, повесил свою одежду на стул, где уже висела чья-то одежда, и полез под прохладную простынь, что ждала его на полу.
Прошло совсем немного времени, и сон схватил его в объятия и быстро утащил в страну грез. Молодость и без водки спать умеет…
Сколько он проспал, и сам бы не сказал. Проснулся среди ночи. Потянуло выйти во двор, проветриться. Тихо встал, обулся. Одеваться не стал. Тепло и так было, а увидеть в темноте было нечего, да и некому.
Товарищи его дружно сопели, и где они были сейчас, одному богу было известно. Каждый принял за воротник приличную дозу перед сном. И поэтому спали, как убитые.
Михаил, наощупь, тихо выбрался из комнаты. Когда проходил мимо комнаты Марии, услышал, как она крутилась на постели. Сообразил, что она уже пришла, но не спит.
Постарался осторожно открыть входную дверь, да в темноте зацепился за пустое ведро. Оно резко и коротко громыхнуло. Мишка, не выдержав, чертыхнулся. Вышел на крыльцо.
Над селом царила глубокая ночь, и черное небо все было в звездах, словно, гигантская ткань, вся простреленная из пулеметов. И через все это небо белой фатой Марии протянулся Млечный Путь. Луны не было, и на деревьях и кустах крепко спала тьма.
Нечего было и думать бежать в огород. Мишка осторожно пробрался под вишни, и, стараясь не разбудить тьму, стал из-под них любоваться Млечным Путем. Полегчало.
Где-то коротко залаяла собака. Слабое дуновение ветерка вдоль балки принесло в тишине холодок от ручья. Мишкиным плечам и шее стало прохладно. Захотелось под теплую простынь. Внезапно его, словно ударом поразило. Вспомнилось, что Мария не спит. С чего бы это? Или случайность?
Вернулся назад. На этот раз постарался тихо закрыть за собой дверь и не зацепить ведро, будь оно не ладно! Но, все одно, чем-то все-таки себя выдал. Возможно, туфли на ногах подвели, как ни старался пробраться тихо.
Только, когда поравнялся с комнатой Марии, услышал тихий стон из комнаты и тихое всхлипывание. Мишка остановился, как вкопанный, и прислушался. И снова услышал тихий, но явный женский стон, словно, Марии было плохо.
Не раздумывая, Мишка сбросил с ног туфли, раздвинул шторы и решительно подошел к постели Марии.
- Что с тобой!?- прошептал с тревогой, наклонившись над ней. - Тебе плохо?
Вместо ответа Мария отбросила с себя простынь и притянула Михаила за остывшую шею к себе. Она вся была раскаленной, как огонь, и вся дрожала. Узнала его по голосу.
- Мне плохо, Миша, так плохо! Иди ко мне, прошу тебя, спаси меня!
И Мишка даже не успел опомниться, как очутился в горячих объятиях Марии, а через секунду лицом утонул между ее упругих и мягких грудей. От Марии приятно пахло молоком и сеном, полевыми цветами и молодой, истосковавшейся по мужской ласке женщиной. А еще через мгновение оба припали к источнику счастья и пили его жадными глотками до самого раннего утра. До тех пор, пока Мария, через силу, не оторвалась от ласк и не убежала, радостная и удовлетворенная, на ферму, на раннюю дойку, к четырем часам утра.
Утренняя заря поднималась впереди. А Мария не чувствовала ни усталости, ни ног. Ей хотелось петь и казалось, что она летит навстречу первым лучам солнца...
А уставший, но довольный Михаил в этот момент тихо вернулся на свое место. Лег, укрывшись простынью, и под продолжающееся сопение товарищей стал постепенно приходить в себя.
Все, что произошло с ним в эту ночь, случилось так стремительно и непредсказуемо, что он до сих пор не мог поверить. Ему казалось, что это было не с ним, и не сейчас. Он перебирал в уме все, словно режиссер, который просматривает снятый фильм по кадру. И понимал, что не только неожиданно остался доволен сам, но и сумел сделать счастливой Марию. Потом, гордый собой и успокоенный, крепко заснул…
Когда он проснулся, все давно были на ногах. Тихо работало радио.
Мария уже возвратилась домой и, мурлыча себе под нос, готовила для всех завтрак. Изредка, пробегая через комнату, тайком бросала быстрый и ласковый взгляд на Михаила. Остальные, казалось, ничего не замечали, сонно и обалдело сидели за столом и слушали новости.
Только, когда на столе стали громоздиться всякие сельские деликатесы, стало понятно, что день обещает быть не будним, а праздничным. И, как восклицательный знак, посредине стола восстала, тайком припасенная хозяйкой, бутыль самогона.
- Если б вы знали, как долго мы ждали шефской помощи!- в сердцах произнесла Мария.
И слесаря из других цехов очнулись от сонного оцепенения и гордо подняли носы, понимая, что в колхозе их действительно долго ждали. Вот уж сегодня они покажут на ферме, на что способны!
15.02.2010 г.
г.Харьков.