22
- Да не оглушал я его! И не связывал, – Шокан пояснил Заманжолу Ахметовичу ситуацию с напарником по секрету, - Мекен спал. Он потом испугался, подумал, что и его посадят, вот и сказал следователям, будто я его оглушил прикладом и связал.
- И ты подтвердил это?
Шокан кивнул.
- Я не хотел, чтобы его посадили из-за меня.
- Понятно, - Заманжол задумался. Нужно поговорить с этим Мекеном. И уговорить его признаться, что Шокан его не оглушал и не связывал. Тогда можно будет снять один существенный пункт обвинения.
Мекен вначале упирался. Но Заманжол сказал:
- Шокан мог бы и не подтверждать твои слова. Но он не хотел, чтобы и тебя посадили. Как же ты можешь его подставлять! Ведь и без тебя на нем висят серьезные обвинения.
Мекен сидел, опустив голову. Заманжол понимал, что теперь ему трудно признаться в своей лжи.
- Да, тебе теперь трудно признаться в том, что ты ввел в заблуждение следствие. И, возможно, тебе придется ответить за это. Но, может быть, за это не посадят – ведь не суд же ты обманул. А вот если ты солжешь на суде, и если адвокату Шокана удастся доказать твою ложь, – вот тогда тебя точно посадят.
- Ладно, я скажу правду, - Мекен поднял свои глаза и Заманжол не удержался – протянул ему руку.
- Спасибо! – поблагодарил он солдата, пожимая крепко его руку, - Ты – настоящий человек!
На заседании трибунала Заманжол попросил слова.
- Я не буду отрицать – Шокан совершил преступление. И он понимает это. Он признал свою вину. И понесет наказание за это. А я, как его учитель, признаю свою вину. Но что я хочу сказать? Теперь пришла очередь признать свою вину его командирам, всем, от командира отряда и командира заставы, до командира отделения. Они виновны в том, что в подразделениях процветает дедовщина. Я сам служил в свое время и знаю о дедовщине не понаслышке. Можете говорить, что этого у вас нет, но это ничего не изменит. Проблема останется. И спустя какое-то время другой молодой солдат в отчаянии откроет стрельбу по своим обидчикам.
Шокан не сумасшедший – он нормальный человек, только его довели до крайности. Я учил его, так же, как и всех своих учеников, отстаивать свое человеческое достоинство, свою честь. И он действовал доступными ему средствами. И оружие ему пришлось применить, без оружия он не смог бы противостоять старослужащим. И если бы я оказался на его месте – я бы сделал то же самое.
Позорная дедовщина! Почему она существует? Потому что она устраивает всех. Кроме, естественно, молодых солдат. Всех, и в первую очередь командиров. Дедовщина избавляет их от множества хлопот. Как рассуждает любой командир? Он, возможно, мог бы покончить с неуставными взаимоотношениями. Но тогда ему пришлось бы приложить максимум усилий, чтобы поддерживать порядок во вверенном ему подразделении. А это очень трудно.
Мой старшина, когда я служил в свое время, никогда не назначал в наряд, например, дневальными, двух стариков – никто из них не будет стоять на «тумбочке» - зазорно, западло, как мы тогда выражались. И уборкой помещений они не будут заниматься, и старшине пришлось бы дневать и ночевать с солдатами, чтобы заставить стариков убирать казарму.
Почти то же самое произойдет, если назначить в наряд двух молодых солдат. Они будут препираться – кому производить уборку, а кому стоять на тумбочке в лучшую смену.
Другое дело, когда дневальными назначаются старик и молодой. Старик следит, чтобы молодой вовремя производил уборку, чтобы тумбочка не пустовала. И старшина, и командиры всех уровней видят, что на тумбочке часто стоит один и тот же дневальный, а именно – молодой, и что он же занимается уборкой. Но они закрывают на это глаза. Главное, служба идет – дневальный на тумбочке, помещения чистые. К тому же все это достигается без всяких усилий со стороны командования.
А то, что ночью деды издеваются над молодыми – «это неизбежные издержки». «Это ничего – все были молодыми, все прошли через это». Так заведено в армии еще со времен царя Гороха. И вина Шокана в том, что он не захотел мириться с этими порядками. Он рассудил так: если он не сможет защитить самого себя, то, как же он сможет защитить наших людей, своих родителей, свою жену, своего учителя. Если он не отстоит своего достоинства, то вряд ли мы можем надеяться, что он сможет отстоять честь и достоинство нашего народа. Какой тогда из него защитник отечества? Теперь судите его, и решайте, в чем его вина. И в чем – тех, кто не оставил ему выбора.
Трибунал не оправдал Шокана, нет. Но приговор был смягчен – шесть месяцев дисциплинарного батальона. Мекен отделался взысканием – пятью сутками гауптвахты и несколькими нарядами вне очереди. И Шокану дали свидание с Анарой. Они пробыли в помещении для свиданий всего несколько минут, а на прощание он сказал ей:
- До свидания, Анара. Береги себя и нашего ребеночка. Не переживай – думала ждать меня два года, придется подождать два с половиной. Поверь – эти шесть месяцев пролетят, как шесть дней. Я вернусь, и мы больше никогда не расстанемся.
Заманжол вернулся домой, и Балжан смогла поехать в столицу и отвезти в комиссию при министерстве соцзащиты нужные документы. Она вернулась очень быстро и на вопрос Заманжола отвечала:
- Все, что требовалось от меня, я сделала. Теперь нужно набраться терпения. И ждать. Будем надеяться, что Алтынай вернется к нам.
Толеген уже начал ходить, и наступившая весна позволила устраивать для него длительные прогулки на свежем воздухе. Когда Заманжол, Балжан и Амина выходили из дома, катя перед собой коляску с малышом, на них с радостью поглядывали соседи по дому. Часто к ним присоединялась тетя Шолпан, и те, кто не знал их, принимали за членов одной семьи. Вот бабушка шествует, с внучкой и с внуком в коляске, а сзади, взявшись под руки, идут сын и сноха.
Все было хорошо, но Заманжол думал – до полного счастья не хватает еще одного человека – Алтынай. И с нетерпением ждал решения комиссии министерства.
Тем временем замминистра образования докладывал министру о результатах своей второй поездки в Н-ск.
- Сания Калиевна, нужно восстановить этого Енсеева. Его ученики настроены решительно. Они сказали, что теперь поедут прямо к президенту. И я знаю – они ни перед чем не остановятся.
Министр молчала. Она понимала, что просто восстановлением учителя не обойтись. Нужно что-то делать с директором школы. В противном случае там не будет мира.
- Что говорит директор школы? – спросила она.
Замминистра пожал плечами.
- Что она может сказать? Она и не думает сдаваться. «Нашла коса на камень!»
- А что вы сами думаете, Вениамин Алексеевич? Как нам поступить с ней? Ведь этот учитель не уживется с директором.
- Да, это очевидно. Я предлагаю отправить Тиранову на пенсию. Она уже достигла пенсионного возраста.
- А она согласится? – министр обрадовано оживилась.
Замминистра нахмурился. Если б это было так.
- Нет, мы об этом не говорили, - признался он, - Это мое предложение. А она… она вряд ли согласится. Но мы не будем спрашивать ее согласия. Дожила до пенсии – все, уходи, не мешай другим работать, освобождай место для молодых.
Сания Калиевна смотрела на своего зама задумчиво, теребя в руках ручку. Зам говорит дело. Отправить на пенсию – и все! Другого выхода нет. Если это дело дойдет до самого президента, последствия могут быть самыми непредсказуемыми.
- Ладно, подготовьте приказ. Вам придется еще раз поехать в Н-ск.
Лицо замминистра выразило великую досаду.
- Неужели кроме меня некому выпроводить эту директрису на пенсию? – запротестовал он, - Она у меня уже вот где сидит!
И он похлопал ладонью по своему затылку.
- Вениамин Алексеевич, вы же знаете – это дело я не могу поручить никому, кроме вас. Только вы сможете уломать ее уйти на пенсию. Ведь она будет брыкаться!
- Конечно! И я знаю – она не захочет даже слушать меня. Езжайте лучше сами, Сания Калиевна. Она не посмеет вам возражать.
Министру так не хотелось браться за это неприятное дело – как хорошо сидеть в кабинете или выступать на конференциях и семинарах. Или участвовать в работе правительства – сиди с умным лицом или читай заготовленную помощниками речь. Чего же проще? А тут придется ехать в этот заштатный город, уговаривать какую-то директрису, препираться с ней…
Но делать нечего. Только так можно покончить с этим щекотливым делом, который принимает нежелательное направление. Ей не хватало отчитываться перед президентом по поводу какого-то учителя. И она согласилась с замом.
Министр предполагала, что директриса будет возражать против своей отставки, но та устроила целую акцию протеста.
- Я сорок лет работаю в этой школе! – кричала она, - И тридцать восемь из них - директором! И должна уйти из-за каких-то сопляков?
- Но нам придется восстановить Енсеева! – повысила голос министр, хлопнув ладонью по столу. Ей пришлось встать, и теперь эти две женщины стояли друг против друга по обе стороны стола в кабинете заведующего гороно. Сам заведующий, мужчина неопределенного возраста, сидел сбоку и лишь переводил глаза с высокой начальницы на подчиненную, и поражался, как последняя обходится с первой. Временами ему казалось, что друг против друга стоят простые бабы с базара, не поделившие места за прилавками, или вздорные соседки, сцепившиеся из-за козы в чьем-нибудь огороде. Но он не решался подать голос, не решался сделать замечание – Тиранова могла затаить обиду, а ведь у нее и в самом деле сильные покровители, раз она позволяет себе так разговаривать с самим министром.
- Ведь вы с ним не уживетесь! – министр старалась держать голос на непреклонных тонах, но чувствовала, что это плохо ей удается.
- Самый лучший выход для всех нас – это чтобы вы ушли на пенсию, - заключила она.
- Нет-нет, и не думайте! Я на пенсию не уйду! А Енсеев – пусть он переходит в другую школу. Что – школ у нас мало?
- Он не соглашается на другую. И эти ваши выпускники – нам лучше удовлетворить их требования. Пока они не отправились на прием к президенту.
Тиранова фыркнула. Нагнали эти выпускники страху на министерство!
- Пусть отправляются! Еще вопрос – примет ли их президент? Ему что, делать больше нечего? А если и примет – объясните ему, кто такой этот Енсеев, и почему он уволился из школы. Лично я не скрою ничего, если меня вызовут к нему. Но вряд ли его будет интересовать мнение простого директора школы. А вас он обязательно вызовет.
- Вот именно – вы заварили тут кашу, а спрашивать будут с меня! Неужели нельзя было поладить как-нибудь с этим учителем?
Дарья Захаровна усмехнулась.
- Ага, поладишь с ним! Вы его не знаете. Кстати, вам следует ближе с ним познакомиться. Возможно, тогда откажетесь от мысли поддерживать его и терять из-за него такого опытного директора.
«А ты не умрешь от скромности», - подумала министр. А вслух сказала, несколько смягчив тон:
- Дарья Захаровна, вы считаете, что у министра есть возможность знакомится с каждым учителем? Ведь их – тысячи! А я одна. К слову сказать, - чтобы приехать к вам, мне пришлось сломать свой график, отказаться от участия в республиканском симпозиуме – туда отправился Вениамин Алексеевич. За это мне еще достанется от вице-премьера.
«Подумаешь – симпозиум! – съехидничала про себя директриса, - Вместо тебя там будет протирать зад твой заместитель, вот и вся разница».
- Я все это понимаю, - сказала она и решила тоже сбавить обороты, - И я в принципе не против того, чтобы Енсеев вернулся к нам. Я его не увольняла – он сам подал заявление.
- Но захочет ли он работать под вашим руководством?
Тиранова рассердилась. Она делает уступку – соглашается взять вновь этого строптивого учителя, а министру хочется еще чего-то?
- И что – вы собираетесь на руках носить этого Енсеева? Тогда заберите его к себе в министерство. Там и познакомитесь с ним поближе. И оцените его, как раз по достоинству. Может он и вас вынудит уйти в отставку.
Министр залилась краской. Эта директриса совсем обнаглела!
- Что вы себе позволяете! – прикрикнула она, - С кем вы разговариваете? Все, разговор окончен! Вы уходите на пенсию, и все тут. Можете подготовить представление насчет кандидатуры на свое место. Мы учтем ваше мнение. Или я попросту уволю вас. Да, мне дана такая власть!
Тиранова молчала. Блеклые глаза ее наливались холодной злобой. Она, конечно, маленький человек. Но у нее большие связи. И она еще поборется за себя!
Министр образования подписала приказ об отставке Тирановой и распоряжение о восстановлении Енсеева в школе. И подумала, что с этим затянувшимся делом покончено. Вениамин Алексеевич вновь съездил в Н-ск, огласить решение министра и проводить директрису с почестями. Но ничего не получилось. Тиранова отказалась участвовать в шоу. Она покинула школу со словами:
- Я не ухожу насовсем. Я еще вернусь, и очень скоро. Поэтому не забираю своих вещей.
Заманжол с радостью воспринял весть о своем восстановлении в школе. Он вернулся туда с волнующим чувством человека, возвратившегося на родину после долгого путешествия. Балжан решила остаться дома – она будет домохозяйкой. Она занялась строительством дома на дачном участке. И теплицами, и грядками.
Сегодня она с утра на земле. Ей помогает Амина, а с Толегеном возится тетя Шолпан. А потом малыш уснул в своей коляске, дыша медовым майским воздухом, и она начала помогать Балжан.
- И зачем я выучилась на учительницу! – говорила Балжан, - Лучше поступила бы в сельхоз. Может быть, из меня вышел хороший агроном. Как себя помню – всегда любила копаться в земле. Только здесь, в огороде, мне хорошо и уютно.
- И я люблю работать на земле, - сказала Шолпан, - Вот только у меня никогда не было своей дачи.
- А вот Заманжола не тянет к грядкам. Хотя, казалось бы – он из аула, был с малых лет на земле. Нет, он не отказывается работать на даче и у него все получается, как надо. Но я вижу – он делает это не по велению души, а по необходимости. А я наоборот, - в школу ходила по необходимости.
Женщины помолчали. Шолпан поняла, что соседка затронула больную тему. Но она не стала уводить разговор в другую сторону.
- А я завидую тебе, - призналась она, - Вот ты считаешь, что совершила ошибку, выбрала не ту профессию. Но у тебя хватило воли и здравого смысла отказаться от дела, которое тебе не подвластно. И это через столько лет учительства. А ведь сколько людей не считают такое возможным для себя. И мучают, и себя, и других, тянут ненавистную лямку, тянут неизвестно ради чего.
Балжан обдумывала слова собеседницы и не соглашалась с ней. Она не считала свой поступок проявлением воли и разума, напротив, думала, что смалодушничала. Что оказалась недостойной своего мужа, решившегося вернуться в школу после всего, что случилось. Вот он настоящий педагог, учитель по призванию.
- И я очень рада, что у тебя хватило воли признать, что была неправа в отношении Заманжола, - продолжала Шолпан. Она разогнулась и, выпрямившись, бросила взгляд в сторону детской коляски. Толеген спал крепко. И Шолпан вновь присела и принялась высаживать рассаду.
- Я очень переживала за вас, - продолжала она, - Особенно за него. Когда Алтынай забрали, и он попал в больницу, я подумала: «Все! Ему конец!». Казалось, он больше не поднимется.
Она замолчала, взглянув украдкой на Балжан – вдруг той неприятен этот разговор. Но соседка слушала внимательно, хотя вроде была поглощена формированием очередной лунки для помидоров.
- И так бы оно и случилось, если б ты не вернулась к нему. Если б ты не поняла – ему без тебя не выжить. Ведь мужчины без нас, женщин, слабы и уязвимы. Ведь вся сила в нас, в их женах. И я так рада, что ты это вовремя поняла.
Балжан оторвалась от своего занятия и взглянула на собеседницу. Та почувствовала это движение и тоже повернулась к ней.
- Да, я раньше ничего не понимала, - призналась Балжан, - А все так ясно открылось, когда я увидела его в горячке, в бреду, и ужаснулась тому, что я с ним сделала. Ведь я считала, что он просто увлечен молоденькой и хорошенькой девушкой, что у него к ней мелконькое и подленькое влечение. А у меня – настоящая любовь, у меня – забота за благополучие нашей семьи. А когда я прозрела, когда мне словно открылось все его прозрачное нутро, и я увидела его переломанную, раздавленную душу, его кровоточащее сердце, тогда я поняла, - у него настоящая любовь, а мелконькое и подленькое – это мое ущемленное самолюбие.
Заманжол успел отвыкнуть от школы. Он входил в учительскую и по-простецки приветствовал знакомых и незнакомых коллег, прибывших в школу в его отсутствие. Так, как приветствовали друг друга его товарищи – станционные грузчики.
Он держался уверенно, особенно с Ботой Хасеновной, которая стала директором после ухода Дарьи Тирановой. В глазах новой директрисы появлялось выражение натурального страха, когда она встречалась лицом к лицу с Заманжолом Енсеевым. Она начинала заикаться, забавляя его. Дело дошло до того, что он на другой день пребывания в школе взял ее за руку и сказал:
- Бота, не надо бояться меня. Работай спокойно, я не собираюсь есть тебя.
Она закивала, но эти слова Заманжола не подействовали на нее. Бота избегала встреч с ним, а когда это ей не удавалось, старалась больше молчать и делала вид, что ищет какие-то бумаги в своей папке.
А вообще Заманжол чувствовал душевный подъем. Отсутствие Тирановой намного оздоровило атмосферу в школе и отношения между учителями стали более естественными. Все словно вздохнули полной грудью и задышали свободно, не таясь.
Но длилась эта свобода ровно неделю. В прекрасное утро следующего понедельника в школу явилась Тиранова и, войдя в учительскую, заявила без затей:
- Так, я вновь заступаю на свою должность. Приказ министра отменен. Если это кого-то не устраивает, то вон дверь – скатертью дорога. А кто останется, тем придется делать то, что я велю.
И она выразительно взглянула на Заманжола Ахметовича. А тот усмехнулся. И сказал в тон ей:
- Я сам не уйду – не дождетесь. И делать я буду то, что считаю нужным. Если только не уволите меня сразу.
- Не вопрос. Я ведь не подписывала приказа о приеме тебя на работу. То, что подписала Бота, не имеет никакой силы. Так что ищи себе место в другой школе. Кстати, гороно согласно перевести тебя в любую школу на выбор.
- В другую школу я не пойду. Из принципа.
- Тогда возвращайся к своим вагонам, - Тиранова ехидно улыбнулась, - Там тебе и место.
Заманжол не ответил на эту шпильку. Казалось, он нисколько не расстроился. Он быстро собрал свои скромные пожитки, и, попрощавшись с погрустневшими коллегами, отправился домой.
В пути он думал о том, как живуч деспотизм. Вроде бы все! С Тирановой покончено. Рано радовались…
Он вошел в квартиру и обнаружил записку на столе. Балжан писала, что она с детьми на даче, и чтобы он тоже приехал туда. Выходя из дома, он столкнулся во дворе с Азаматом, Катей и Олей.
- Заманжол Ахметович! Здравствуйте! – крикнули они в один голос.
Заманжол поздоровался.
- Мы зачем пришли? - сказала Катя, - Хотим посоветоваться с вами. У нас возникла идея, - провести в школе вечер, отметить ваше возвращение.
- Не получится – я опять уволен, - сказал Заманжол Ахметович почти весело, - Сегодня Дарья Захаровна вышла на работу. Приказ министра отменен. И она сказала, чтобы я возвращался на станцию.
Ребята растерялись.
- Как же так? – протянул разочарованно Азамат, - Ведь сама Жолбасарова, министр образования подписала приказ.
- Ну, значит, есть кто-то выше министра, - и Заманжол Ахметович поспешил подбодрить приунывших ребят, - Да вы не переживайте, – я не расстраиваюсь. Пойду опять в грузчики. Дело-то привычное.