Мозаика продолжение

               

М О З А И К А (продолжение).
    Страница 26. с. Байгунус. Казахстан. 1958 г.   Вот я и вернулся в родную Фёдоровку после демобилизации из армии. И сразу задумался – как дальше жить, чем заниматься. Перед самой армией я слесарем работал в МТС – но туда не хотелось возвращаться (в железяках замазученных ковыряться – как-то не очень). Тем более – у меня выбор имелся: или киномехаником устроиться, или – предложить свои услуги в районном узле связи в качестве механика кросса.
    Не решивши пока ничего – поехал в рай.центр, в Качиры, на воинский учёт становиться. Получил военный билет, решил – а зайду-ка я на разведку в отдел культуры, узнаю – как у них с киномеханиками, не нужны ли. Только вошёл в кабинетик заведующего, представился – и он буквально вцепился в меня. Говорит: нам позарез нужен киномеханик в с. Байгунус – киноустановка там простаивает. Пиши-ка заявление скоренько – и сразу туда езжай. Я было завозражал (я и отдохнуть-то после службы не успел, даже паспорт ещё не получил). Но заведующий даже слушать меня не стал: никаких промедлений – киноустановка ведь простаивает. Вот тебе записка, на попутную машину – и езжай туда. У тебя там помощницей девчоночка молоденькая – у неё ключи ты от кинобудки заберёшь и кинобилеты. И сразу – действовать начинай.
    Будто б и неожиданно – ну так что ж: место-то хорошее, стационарная киноустановка – не надо будет с кинопередвижкой мотаться. Вот только – почему так заспешил заведующий-то (сразу книжку мою трудовую забрал – и спрятал). Что-то тут не чисто – а что? Может, аппаратура – старьё? Так я после армейских опытов – с любой справлюсь, не проблема. Да ладно уж, приеду – увижу.
    Приехал, глянул – и успокоился: аппаратура – новейшая. В углу в кинобудке целая уж куча банок с кинокопиями – меня дожидаются. На тот же вечер мы с помощницей сеанс назначили – и работа пошла. Устроился на квартиру сразу (с помощью заведующей клубом – к сестре её) – и чтоб с питанием. Уж тут повезло: в семействе Бредовых я сразу себя как бы дома почувствовал – и с этой стороны всё наилучшим образом устроилось.
    Но, поживши несколько дней и с хозяевами побеседовавши, понял я – почему так спешил заведующий. Сюда, в Байгунус, никто из киномехаников ехать не хотел. Здесь – полнейшее засилье чеченское (а рядом с ними жить – очень и очень неуютно). Их по приезде-то растолкали по разным деревням – но постепенно они, спец. комендантов подкупая, съехались в несколько сёл – и жить там стало опасно. В силу своей сплочённости и агрессивности – они в местах проживания полнейшую «верхушку» взяли, стремясь подчинить на бытовом уровне всех соседей (периодически, для устрашения, акты вандализма совершая).
    Вот и здесь, в Байгунусе, недавно пакость они сотворили. По окончании уборочной кампании руководство совхоза праздник устроило: угощение общее, игры да танцы на площади. И спортивные соревнования организовали, в том числе – и борьбу на поясах. И тут равных не было киномеханику местному – он всех подряд укладывал. Выходили поочерёдно четыре чеченца – и он их скоренько повалял всех. Те аж клокочут от злости – а осилить его не могут. Тогда они другой путь избрали: окружили этого Сашу-киномеханика, поздравляют, предлагают выпить с ними. Тот за чистую монету всё принимает, не отказывается – пьёт. Вот чеченцы, сменяясь, и напоили его до бесчувствия. Куда-то там ходил он с ними до темноты – а ночью уже нашли его на пустыре случайно (кровью он истекал: всего его – а лицо особенно – отвёрткой истыкали. Отвёртка так и валялась рядом).
    Позанималась было преступленьем этим милиция – но (как всегда это и бывает с чеченцами) виновных не нашли. Киномеханик, с трудом выздоровевши, убрался скоренько отсюда – а других желающих не находилось. Я вот попался случайно – да уж и не захотел потом уезжать (освоился – да и работа понравилась).
    С чеченцами мне пока что делить нечего было – уживались. В ссоры я не вступал с ними – потому взаимоотношения нормальными были пока что. Молодые чеченцы частенько ссоры в клубе затевали – но тут на помощь нам приходил всегда пожилой уже чеченец. Работал он сторожем в РайПО (магазины охранял, что в центре с. Байгунус расположены). А рядом и клуб наш, во время киносеансов заскучает сторож (а ему там можно было б и не показываться: коль чеченец там охранником – то воры деревенские объекты эти далеко стороной обойдут), зайдёт ко мне в кинобудку. Посмотрит из моих служебных окошек, ежели понравится фильм – то он и в зал пойдет, ружьишко своё в будке у меня оставивши. И я знакомством этим очень дорожил: затеется свара какая-то с участием чеченцев (а такое частенько случалось), зайдёт он в зал, крикнет что-то по-своему – и вмиг все молодые чеченцы замирают (настолько-то у них развито уважение к старшим по возрасту). Вот через него – и я уж стал кое-каким уважением пользоватся средь молодых чеченцев.
    Но не то было у хозяйки моей, Нины Бредовой. Женщина решительная от роду – потому у неё постоянные стычки происходили с чеченцами на бытовом уровне. Привезут, например, дефицитное что-то в магазин (а тогда любые вещи общеупотребительные дефицитом были – и особенно почему-то одежда детская), очередь выстроится, заходит чеченец (а у них мужчины в основном ходят в магазин– женщины редко и за пределы-то двора выходят) – и сразу к прилавку, без очереди. Остальные бабы помалкивают сразу-то – пока Нина тон не задаст. И не только словами – она и оттолкнуть может нахала от прилавка. А он и вступил бы с ней в борьбу – так опасается: она женщина крупная и мощная, скрутит его – позору потом не оберёшься. А тут и остальные бабы вступаются – и приходится чеченцу в очередь становится (в общем порядке). Вот как-то один чеченец, так-то стычку проигравши, пригрозил Нине (мы, мол, поквитаемся с тобой).
    А вскоре они и напугали нас досмерти. Получил я кинофильм под названием «Фатима», продемонстрировал его. Фильм из тех, что для количества только выпускаются – сплошная идеология. В горах Кавказа действие разворачивается, угнетённая женщина-горянка свободу обретает, дарованную Советской властью – и каких-то там высот административных достигает (кажись – депутатом какого-то там Совета становится). То-есть обычный пропагандистский «плакат» - потому я-то толком и не вникал в содержание.
    Закончился сеанс (и Борис с Ниной приходили в кино – уж им лучшие места полагались), пришли домой, молочка попили – да и спать улеглись. И тут – стук громкий в дверь. А потом – и в окно ещё. Подошёл Борис к двери, спрашивает: кто это, что надо (хоть уже и понятно – чеченцы пришли расправу чинить). И точно – чеченец (знакомый Бориса – в одном гараже работают). Говорит: мне с киномехаником побеседовать надо. То-есть понятно: причина это, чтоб в дом проникнуть – а уж дальше..  Переговорили мы шепотком, тут же диспозицию составили: Нина, вооружившись кочергой железной, у двери в жилые комнаты встала (там дети спят – уж их-то она защищать будет до последнего вздоха). Борис, топор взявши, встал за дверью, что из коридора на улицу ведёт (ежели заскочит кто – рубить будет беспощадно). А я должен для переговоров на улицу выйти. Так и сделали: приоткрыл Борис дверь – и я на улицу сразу выскользнул (молоток – в рукаве у меня спрятан).
    Но начало разговора сразу и успокоило меня (я погромче старался говорить – чтоб и Борис услышал). Спрашивает чеченец: не могу ли я ещё на день задержать кинофильм «Фатима» - чтоб старикам ихним показать. И содержание фильма, оказывается – чеченское. И съёмки в горах ихних родных производились (несколько пожилых чеченцев даже места родные узнали). Надо бы и старикам ихним показать – так как, смогу ли я задержать ленту, не отправлять завтра.
    А вот тут – говорю – я бессилен. На завтра сеанс объявлен уже в рай.центре, в Качирах – никак я не могу киноленту задержать. Тогда – чеченец говорит – давай так: мы сейчас прямо, ночью, стариков всех соберём в клуб – и ты ещё раз сеанс проведёшь (а мы тебе любую помощь окажем при этом). Вот это – говорю – другое дело, собирайте стариков – а я минут через 20 уж и готов буду.
    Оделся я скоренько, и – в клуб (рядом, метров 200 всего до моей кинобудки). Со мной было и Борис (с топором) засобирался – но я отговорил его (без защиты ведь Нина останется). Перемотал я скоренько ленты «на начало», зарядил кинопроектор – жду. И вот ведь организация (военная почти): и получаса не прошло – а зал уж почти полон (я и не предполагал даже – что столько старых чеченцев в Байгунусе). Показал я им «Фатиму» - на другой день молодой чеченец деньги мне принёс (плату за киносеанс). Я было отказываться начал, но он веский (с его точки зрения) аргумент привёл: так, мол, старики сказали. А уж коль старики – то и взял я деньги без опасения. После чего чеченцы стали ко мне с заметным уважением относиться.
    Вот там, в Байгунусе, у меня и сформировалось окончательное мнение о народце этом своеобразном – чеченцах. Народ, надо сказать, мужественный, решительный, агрессивный на генном даже уровне. Но существовать он может, по моему мнению – только в полной изоляции, не соприкасаясь с другими племенами и народностями. Для чеченца любого мир делится на две части: ихний чеченский – и весь остальной. В своём мире у чеченцев действуют строжайшие законы чести, обычаи, религиозные установления – их они и придерживаются неукоснительно, сплотившись в монолит на этих основах. А вот в остальном – внешнем – мире для чеченца допустимо всё. Надо для дела чеченского убить кого-то, ограбить, обмануть – разрешено тут всё. Чтоб особое своё положение утверждать – периодически акты жестокости демонстрировать надо (для устрашения любых иноплеменников). При этом тут и намёка нет на справедливость, на какие-то нормы морали общепринятые (справедливость – только внутри тейпа своего признаётся). Потому жить рядом с чеченцами не только неуютно -  но и опасно просто-напросто.
    Что чеченцы и продемонстрировали в Байгунусе летом того года. Один из чеченцев, Сашка ( а уж как по-чеченски – не знаю), работал в совхозе водителем. Автомобиль его был переоборудован в длинномер-лесовоз – вот он для совхоза и завозил лес-кругляк из Чалдая. И после каждого рейса он одно бревно дома у себя сбрасывал (попросту если – присваивал). Кладовщик материального склада Новиков (инвалид-фронтовик) ухитрялся как-то списывать это бревно (а их тут же на пилораме совхозной на доски распускали). И вот Сашке этому однажды мало показалось одного-то бревна – и он решил два сбросить. Уж этого Новиков не стерпел (куда ж он спишет столько-то), скандал затеял – и пришлось Сашке оба уже бревна вернуть. Новикову он сказал при этом: смотри, старик – дорого тебе скандал этот обойдётся. Фронтовик бывший не шибко-то и испугался – и напрасно.
    Возмездие тут же и воспоследовало. Только уехал Сашка в рейс следующий (алиби тут – железное, он не один поехал) – а Новикова прямо дома в постели и застрелили. Окно на веранде выставили ночью, двое в дом проникли – и застрелили мужика сонного (жену и двоих детей – не тронули). Конечно же – взволновался весь посёлок, все возле дома того побывали. Полюбопытствовал и я, с приятелем прошлись туда. И сразу решили: уж это-то преступление в момент раскроют «органы». Рядом с окном выломанным «монтажка» шоферская валяется, она грязноватая, жирная, А тот, кто ей действовал, об стену руками опирался (а стена на веранде только что пристроенной – из свежайших строганных досок) – и оставил на досках два чётких отпечатка своей ладони (и уж так чётко – будто специально нарисовано). И уж тут все в одном мнении сошлись: раскрытие преступления – дело нескольких дней, уж тут – всё ясно.
    Но день проходит, неделя,две – нет, не обнаруживается преступник. Наедут из Качир какие-то люди милицейские, походят-походят – и исчезают. А тут как-то я в спор ввязался – в качестве свидетеля. О чём-то заспорил приятель мой с чеченцем одним, меня в арбитры призвали. Кто-то из них бутылку проспорил – решили тут же и распить её. Зашли в совхозную рабочую столовую (там по-свойски всё было, по домашнему), устроились в уголке – разливаем по стаканам. Следом за нами и ещё мужик заходит (незнакомый, не местный – тут все друг друга знают). Стал с поварихой беседовать (а она – едина во всех ипостасях: столовка-то малюсенькая), на её вопрос он громко так ответил (явно рассчитывая на то, чтоб и мы это услышали): я, мол, сотрудник областного уголовного розыска, прибыл расследовать убийство недавнее. Стал он повариху расспрашивать о чём-то там – а наш-то чеченец сразу и исчез (стакан даже оставил недопитый). И сразу понятным стало – для него это всё и говорилось.
    И мы вышли, рассуждая меж собой. Ясно – просто-напросто сотрудник этот боится чеченцев, вот сигнал им и подаёт: я – лицо официальное. А к тому времени чеченцы, раз уже попробовавшие «пободаться» с государством (в результате чего с Кавказа «вылетевшие») – больше в конфронтацию с властью не вступали. Иной они путь избрали: угрозы скрытые да подкуп. И сотрудник вот этот, во всеуслышание свой «ранг» объявивший, мог теперь за жизнь свою не опасаться. И он потом бродил по Байгунусу дня с два (для виду – расспрашивал кого-то и о чём-то). А потом – и отбыл благополучно (чеченец один проболтался потом по пьянке – с крупной суммой денег в кармане). Так дело это и заглохло постепенно – и убийц кладовщика так и не нашли (слух пустивши: мол, с женой он поругался – вот она его и пристрелила).
    Вот все эти факты осмысливши – решил я в Байгунусе не задеживаться надолго. А вскоре и случай подвернулся – и перебрался я на работу в соседнее село Песчаное. Уж туда, в бывшую станицу казачью, чеченцам хода нет (казачество с чеченцами враждуют исторически – вспомните повесть «Казаки» Л.Н.Толстого). А вскоре – к радости населения постоянного – разрешили чеченцам и выезд свободный, потянулись они на Кавказ к себе (сопровождаемые словами нелестными – память они о себе недобрую оставили).

    Стр. 27. с. Байгунус. 1958.г.   В этот год правитель наш тогдашний, Никитка Хрущёв, вспомнил вдруг о том, что в числе народов, ему подвластных, есть и такой народец странный – цыгане. Бродят они без цели и смысла по стране, главное же – никаким боком не участвуют они в строительстве коммунизма (а он – по Хрущеву-то – вот-вот наступить должен, верхушка руководящая в смысле обеспеченности благами жизненными  - одной ногой уж и стояла в коммунизме). Все народности, Советский Союз населяющие, в поте лица, соревнуясь меж собой, основы укрепляют строя социалистического – а почему ж цыгане в стороне? Непорядок – вождь решил. Для исправленья положения путь ему один известен (запретить – «не пущать»). Вот он срочно и издал Указ – всех цыган, в Советском Союзе обретающихся, прочно на землю надо посадить. И сразу: где и какой табор обнаружится на момент издания Указа – там его и закрепить на вечные времена.
    Власть местная, конечно же, исполнять Указ бросилась. А как раз на окраине с. Байгунус табор цыганский обосновался, чины милицейские посетили его, зачитали Указ, объявили: с сего вот числа дальнейшее ваше передвижение запрещено (под угрозой ареста), отныне все они – труженики совхоза «Байгунусский». Сразу, с завтрашнего дня, должны они к работе приступить (где и в каком качестве – укажет руководство совхоза).
    Старшины цыганские – народ битый и опытный, с властью спорить не стали. В переговоры вступили с руководством совхозным, совместно решать стали: куда бы табор пристроить (абсолютно к труду сельскохозяйственному не приспособленный). Решили наконец-то: в летнее время табор будет работать на совхозном обширном огороде под руководством совхозного агронома-овощевода (женщины молоденькой). Жить пока что так и будут – в шатрах, к зиме – подготовит для них совхоз общежитие. Переместился сразу табор в сторонку от села, на краю огорода разбил свои шатры.
    Далее трагикомедия форменная последовала. Ну не могут цыгане на земле работать, не могут – у них абсолютно иной менталитет. Мужчины в таборе и вообще себя работой не утруждают: лошадей могут попасти своих (при возможности – и чужих могут прихватить), телеги подладить, шатры подкрепить. Женщины с утра в посёлки окрестные направляются: где погадают, где и выпросят что-то. На прополку огорода одна детвора выходит с утра – но и они скоренько (один по одному) исчезают. И через день – кочевье затевается у табора. На одном краю поля разбили шатры (в обустройстве тут все участвуют – уж тут не до работы на каком-то там огороде). На следующий день – шатры обживаются, очаги пылают у каждого – налаживается к вечеру осёдлая жизнь. Но на следующий день главари командуют: вон на тот конец переселяться будем – там для лошадей пастбище побогаче.
    Агрономша уж и за голову хватается: зарастает огород, людей же других не дают ей – цыгане ведь аванс получили немаленький, вот – и надо заставить табор отработать его. А табор кочует да кочует с одного конца огорода – на другой. Лошадок так-то хорошо они подкормили за это время – так и рвутся те в путь-дорогу. И комедия эта где-то на месяц затянулась (зарос за это время огород – в дикое поле превратился).
    А однажды с утра прямо снялся табор с места – да и дальше покочевал. Вожак ихний сказал агрономше:
        - Всё, милая – расстаёмся мы с тобой. Попробовали мы жизнь осёдлую – нет, не про нас это. И теперь нас только танками остановить смогут – и дальше мы будем кочевать.
    Но на танки власти, похоже, не решились-таки – эксперимент на том и завершился, продолжило племя цыганское путешествие своё нескончаемое (кажись – и до сих пор).

    28. с. Алан – с. Анинск. Бурятия. 1960 г.  Забросила меня судьба в тайгу забайкальскую – в Бурятию. Подружка моя институт закончила – вот и направили её по распределению в Бурятию. Следом за ней и я туда подался – поженились там. После некоторых пертурбаций  устроились-таки на месте определённом. Супруга моя – участковый инженер-мелиоратор, поле её деятельности – два этих поселенья бурятских, что на берегу реки Ана расположились: Алан да Анинск. А я здесь же, в этих сёлах – киномехаником назначен. Обосновались мы в с. Алан (там с жильём вопрос успешно разрешился) – но я должен обслуживать и ту киноустановку, что в с. Анинск расположена. Кинокопии мне завозят и туда, и сюда (я заранее с водителем автомобиля, кинобанки перевозящего, договариваюсь). Аппаратура тоже в обеих клубах имеется – вот и приходится мне раза два в неделю (режим я сам устанавливаю – могу и пореже) посещать и с. Анинск.
    Расстояние меж этими сёлами – 15 км. Какой-то регулярный транспорт меж ними не ходит, потому я сразу такой вот распорядок отработал. Часиков в 12 дня пообедаю у себя в Алане – и двигаюсь пешочком в сторону Анинска. Часа за два с половиной дохожу туда, афишки развешиваю, ленты да аппаратуру к демонстрации готовлю – а дальше отдыхаю до начала сеанса. Часов в 9 вечера начинаю сеанс, к 11 заканчиваю – и в обратный путь пускаюсь (можно б и переночевать здесь – так молодожён ведь я, домой тянет. А дальше уж и привык, будто так и надо – 30 км. в день отшагать). А ходить мне и нравится даже – особенно ночной порой, в тиши и темени. Но – страшновато (тайга ведь глухая кругом – дальше нашего Алана безлюдье – на сотни вёрст). Потому первое, что я сделал, чуть деньжонок поднакопивши – это ружьё купил (двустволку 16-го калибра). Уж теперь мне – и сам чёрт не брат. Зарядил ружьё патронами с картечью, за спину его на ремень – и смело вперёд, к жилью своему.
    На половине пути у меня преграда (а я – вдоль берега речного шагаю), река Ана там скалу омывает отвесную. В военные ещё годы из каких-то стратегических соображений с помощью взрывов образовали как бы уступ вдоль этой скалы, дорогу там обозначили (но узкую – автомобиль там впритирку проходит). Место это называется: «Прижим», дорогу тут периодически, когда уровень воды в реке повышается, затопляет – и прижим непроходимым становится. Тогда приходится другим путём – обходным – пользоваться: за сопкой, скалу образующей, перевальчик имеется (крутой – едва автомобиль туда взбирается) – по нему приходится путешествовать.
    Передвижения мои ночные безмерно удивляют старожилов-бурят: как это так – один, ночью, без необходимости видимой пускаюсь я в путь рискованный. Особенно то их смущает, что я через «прижим» хожу. Там, по ихним поверьям, по ночам что-то пугает путника ночного. А вот что «пугает» - никто толком объяснить не может («пугает - и всё. То-есть – необъяснимое нечто). Конечно ж – предупрежденья ихние я всерьёз воспринимаю: проходя ночью через «прижим» - ружьё в руках наготове держу, с курками взведенными.
    Вот как-то отправился я в очередной раз в Анинск, дошёл до «прижима» - а там водичка плещется поверх дорожки (жара июльская – и в горах, в верховьях реки, «снежники» начали бурно таять. Да дожди ещё сильные прошли – вот река и переполнилась). Ну так что ж – дело привычное, через перевальчик пройду. Там дорожка узкая, вековые сосны по сторонам – красота неописуемая. Туда нормально прошёл, уж после полуночи – назад возвращаюсь. А темнота – хоть глаз коли, руки вытянутой не видно. Потому потихоньку иду – едва-едва ногами переступаю (чтоб не шлёпнутся ненароком). А до перевала дошёл – уж там меж сосен и вовсе темнота – абсолютная. Но потихоньку, потихоньку -  но продвигаюсь вверх да вверх.
    Вот – чувствую – и на перевале я (по ровному месту иду). У меня тут  - традиционное уже место перекура и отдыха. Сбоку от дороги тут камни лежат – нащупал один, уселся на него. Ружьё снял с плеча, на колени уложил, уж закурить приготовился – но замер в ужасе. Тишина ведь здесь – абсолютная, и слышу я – кто-то дышит вблизи меня (и крупное что-то – иначе б не услышал). Затих я, весь – внимание. Точно – дышит кто-то рядом (с хрипом даже). Взвёл я курки поочерёдно (щелчки при этом – такими-то громкими кажутся). Направил было стволы  в направлении, откуда дыханье слышным было – но во-время вспомнил предупрежденье одного охотника-бурята. Как-то в разговоре со мной поделился он опытом, сказал: никогда в темноте в зверя крупного не стреляй (ты его не убьёшь первым выстрелом – а вот он тебя уж точно задавит). Потому поднял я вверх стволы, надавил на курки поочерёдно. Бах-бах – и снопы ещё огненные из обеих стволов. Что-то ухнуло будто рядом со мной – и что-то массивное (судя по треску сучьев под ногами) ломанулось от меня вверх по склону. Мысль обожгла – а вдруг вернётся (сразу – «переломил» ружьё, перезарядил – направил стволы в нужную сторону). Что это может быть? Медведь, сохатый? Но не рысь и не волк – те полегче, ихнее движенье таким бы шумом не сопровождалось. И почему они меня так близко, вплотную, подпустили, не напали сразу? А кто ж его знает – что на уме у них было. Может – покурить они со мной возжелали.
    Долго ещё сидел я, в тишину таёжную вслушиваясь. И уж стало казаться – со всех сторон вокруг меня сучья потрескивают, зверьё ко мне подбирается, зубами пощёлкивая. Так вот же вам – и ещё дуплетом вверх: бах-бах. Так-то раскатисто выстрелы прозвучали – а нет никого рядом, никто не убегает. Решился тогда я, закурил – и вниз по дорожке стал пробираться (попыхивая папиросой – чтоб дымок вокруг меня облачком завивался, отпугивал зверьё). Ружьё наготове, курки взведены – а нет никого, не нападает никто на меня. С перевала спустился – а дальше поляна громадная, засеянная злаками всяческими – уж тут я себя уверенней почувствовал, за плечи ружьё – пободрее пошагал по ровной-то дороге.
    А дней через пяток и опять в Анинск пошёл. Вода в реке спала уже, можно и через «прижим» проходить. В Анинске пришлось подзадержаться по некоторым причинам личного характера – и в обратный путь двинулся я далеко уж заполночь. Подойдя к «прижиму», как обычно – ружьё в руки взял, курки взвёл – пошел потихоньку, с оглядкой – чтоб в темноте с обрыва в реку не свалиться. Почти прошёл уж «прижим, уж расширяться он стал – и тут крик жуткий такой раздался сверху. У меня аж колени сразу затряслись, такое-то услыхавши: будто и плач, и стон одновременно (громко так, протяжно – по спине у меня будто волна холодная прокатилась). И в разрыве меж туч тень промелькнула (мне показалось – громадная). Я в ту сторону, не раздумывая – бах-бах из обеих стволов, и впереди что-то тяжко шлёпнулось оземь. Замер я, слушаю – а впереди в траве шебуршится что-то. А темно ведь, ничего не вижу – то-то страшно. Перезарядил ружьё, прислонился спиной к обрыву (хоть сзади-то не нападёт никто), стою.
    Время идёт – а я боюсь вперёд-то двигаться (прямо на выходе ведь из «прижима» лежит что-то). Пощупал в темноте вокруг, камень нашёл подходящий – сел на него. Даже закурить решился (зажёг спичку – и там, в траве, опять что-то зашебуршилось). Чтоб нападенье возможное предотвратить – я в ту сторону ещё два выстрела сделал (мол, начеку я – не суйся). В сумке у меня термос с чаем – уж и чайку решился попить. А потом сидел-сидел на камешке – да и задремал (дело-то молодое – сон быстро накатывается). Да так крепко потом заснул – проснулся по-светлому уже. Ружьё наготове – и вперёд потихоньку двинулся.
    Зря я так-то изготавливался – не мог «противник» мой напасть на меня. Обочь дороги, в траве, филин сидел с крылом перебитым. Крупный такой филин, клюв – сантиметров с десяток. Убежать от меня попытался – но я куртку снял, накинул на него, поймал. У меня с собой большая сумка хозяйственная, спутница моя постоянная – я надрезы ещё сделал, чтоб расширить её – туда филина и поместил (стараясь крыло перебитое аккуратнее положить. А он мне – в благодарность – все руки исклевал).
    Дома загородочку сделал во дворе – и поместил туда филина. Пошёл потом к заведующему клубом Солбону (он мне первый и сказал, что в «прижиме»  - пугает что-то). Говорю: пойдём, покажу я тебе – кто там «пугает». А у него фотоаппарат имелся (тогда это редкостью ещё было), пришёл он – и заснял пленника моего (фотография и до сих пор хранится у меня). А дальше так и не смог я спасти филина – хоть очень и старался. Уж я ему мышей (основная ихняя пища) и задавленных, и живых предлагал (детство вспомнивши – из норок я их водой выливал на пустыре) – нет, не берёт он их. Пожил три дня без пищи – и издох (уж так-то жалко мне его было – до слёз прямо. Знал бы я, что это филин – конечно бы не стал стрелять. Но я впервые – и единственный раз в жизни – крик такой слышал, испугался).
    Дальше и ещё встречи у меня в тайге разные случались – но уж теперь не палил я из ружья бездумно.

    29. с. Алан. 1960 г.   Освоившись на новом месте – то-то я обрадовался: рыбалка здесь (любимейшее моё занятие) – отменнейшая. Речка Ана хоть и невелика – но рыбная, в достатке там хариус водится, ленок, таймень. При этом рыбаков в селе – всего три наших русских семьи (буряты рыбу почти не ловят и в пищу не употребляют – вера ихняя буддистская не позволяет). Так что нам – раздолье. А мне особенно – уж времени свободного у киномеханика в достатке, и я все дни почти на речке и проводил. И развлеченье, и к рациону подспорье (а вкуснее хариуса поджаренного, я считаю, и нет больше другой-то рыбы).
    В первое же лето освоил я реку – каждый плёсик знакомым уже стал. А река от нашего села и до «прижима» громадную дугу делает (километров с пять в радиусе). И вся эта излучина кустарниками заросла вековыми, травой густой. Ямки ещё там, проточки, обрывчики, всё это под зарослями скрыто – и пройти там невозможно. Кустарники (повыше роста человеческого) растут, отмирают да падают, тут же новые прорастают, всё это травой и сухой, и свежей перепутано – массив непроходимым получается. Рядом будто с селом – но в излучину эту никто и десятилетиями не заходит (да и нужды, собственно, нет у местных жителей).
    А вот я однажды решился. Обловил я ближние плёсы на рыбалке, решил поближе к прижиму сходить (была у меня там пара плёсов заветных – хариус там отменно клевал). Ежели по реке туда идти – то километра с три будет. А вот напрямую ежели, через кусты попробовать – то тут всего-то с километр будет. Никто тут не ходит, тропинок нет – так вот я первым и буду, проложу тропинку постепенно.
    Начал я ломиться сквозь заросли эти, вскоре понял – неподсильно это. То в рытвину в какую-то, в траве невидимую, проваливаешься. То – в траве густой, в кустах запутываешься (а в руках ведь и удочка ещё длиннейшая – и она в кустах зацепляется). Метров с 300 и проломился-то я, решил – назад надо поворачивать: не дойду я – где-нибудь ногу выверну, буду лежать – и никто меня тут и не найдёт. Уж назад хотел завернуть – но тут полянка неожиданно стала просматриваться впереди (небольшая – метров с пять в диаметре). Из-за куста последнего вывернулся я туда, удочку выпутал – и замер сразу. Я у одного края полянки, а у другого края – существо непонятное. Будто бы и на человека чуть похожее, и на зверя какого-то невиданного – но в перьях. И ноги – будто птичьи (примерно как у петуха – но мощнее, крупнее). Ростом существо с меня примерно, голова крупная – но как бы страусиную напоминает по форме. Но у страуса шея длинная, у этого же – короткая (будто и нет её совсем). Не встречал я ничего подобного до этого, не сообразил даже сразу-то – на кого оно похоже. Потом уж, вспоминая, нашёл двойника – на картинке где-то видел я мифологическую вещую птицу Сирин (с такими ж вот мощными ногами). Но главное, что меня сразу поразило -  это взгляд существа этого: будто и человеческий, осмысленный, мрачно-гипнотизирующий. И смотрит – в упор, не моргая. И никаких попыток скрыться – стоит бездвижно да смотрит. И я замер – не могу и взгляд от «него» отвести. Страх меня почему-то охватил, прямо – панический (чересчур неожиданной встреча случилась).
    Минут с пять стояли мы так-то – неподвижно – друг против друга. А потом я, пятясь-пятясь, за куст скрылся. Обернулся – и дёру изо всех сил. Удивляюсь – как я ноги тогда не переломал (а падал – беспрерывно). Но что странно – удочку так и не бросил (последнее ж моё оружие – в случае нападения), и не изломал – так и сохранил. Метров с сотню отбежал, устал продираться сквозь заросли – но и чуть подуспокоился. Уж и оглянуться решился – а никто за мной и не гонится. Дальше уж спокойнее пошёл. К реке вышел, умылся – и совсем уж в себя пришёл. И даже головой потряс – не сплю ли я, не привиделось ли мне во сне кошмарное нечто? Нет, не сплю, доказательством того – и физиономия всплошь, и руки поцарапаны. Листочки какие-то сорвал, проложил к царапинам – вскоре и болеть-дёргать перестало.
    И с неделю, наверное, после этого мучился я сомненьями – можно ли о встрече этой бредовой рассказывать кому-то. Вероятней всего – просто-напросто осмеют меня, возле виска пальцем покрутивши (похоже, от безделья-то – «тронулся» киномеханик). Но потом придумал-таки выход я достойный. В разговоре с бригадиром совхозным Дугаржапом (слывущим охотником опытнейшим) я разговор случайно как бы о всяческом зверье завёл, говорю: а я вот слышал от кого-то, что в местах ваших птицы такие огромные обитают – величиной с человека. Я, конечно, не верю таким слухам – а что вот он, охотник опытный, об этом думает? Дугаржап задумался надолго (у бурят это национальная черта: прежде чем на любой вопрос ответить – вначале продумать его основательно). Потом говорит: да, в прошлые времена будто б и были в наших краях такие птицы (сам он их не видел – от стариков только рассказы о них слышал. И названье он тут по-бурятски сказал – но я не запомнил). Но их давно уж поистребили всех: в каждой такой птице мяса больше, чем в баране. Потому вот – и повывели их всех постепенно.
    Уже кое-что: не потустороннее это существо какое-то, а – вид исчезающий. А вот какой – стал я вспоминать всё прочитанное: нет ли где упоминаний о птицах размеров внушительных. Вспомнил: у Шолохова в «Поднятой целине» дед Щукарь рассказывает о сраженье с птицей-«дудаком» (выходит дудак – внушительных габаритов: коль парень взрослый с ним сладить не мог). И ещё: в заповеднике «Аскания-Нова» на Украине (пока там до революции бароны Фальц-Фейны командовали), в степи, водились дрофы (тоже птички – в рост почти человека величиной). Позже, в Гражданскую войну, их перебили всех да сожрали – но ведь должны же хотя бы изображенья их где—то сохраниться.
    В конце месяца отправился я в рай.центр (с. Хоринск) с отчётом очередным. Заодно заглянул в сбиблиотеку районную, перелистал там справочники да альбомы различные, нашёл изображение дрофы. Да, существо то таинственное напоминает дрофу. Но крупнее оно – ноги мощнее и толще, и форма головы не такая (больше на человечью схожая – хоть и с клювом посредине). Но дрофы в степной только европейской зоне водятся, и выходит: тут, в тайге забайкальской, какая-то местная разновидность их обитает. Все считают, что повывелись они – а мне, вишь, посчастливилось лицезреть их.
    О встрече этой сверхинтересной я пока что никому и не говорил. А теперь, выяснивши – не с потусторонним явленьем дело я имею, и вовсе решил – говорить никому не буду. Возьму ружьё, патроны картечью заряжу, выслежу дичину (такая-то крупная – не сможет она спрятаться от меня), добуду – и с таким-то триумфом в посёлок принесу (вы медведей, лосей, изюбрей, кабанов добываете – а я вот «птичку» добыл в рост человека). Решил так-то, патронов уж с десяток наготовил – но всё никак отправиться не мог на «сафари». Что-то останавливает меня – а что? Подумал я, подумал – и понял: не могу я взгляд этого существа забыть. Такой он какой-то – человечий будто, осмысленно-обречённый как бы. И в существо с таким взглядом я просто-напросто не смогу выстрелить (для меня – будто на человека стволы я направлять буду). Нет, так вот – не смогу я.
    Так вот и не решился я на подлость эту крайнюю: последнего, может быть, представителя вида исчезающего изничтожить. И никому о встрече той не рассказал – да и сам в заросли эти больше не заходил. Тем более, кто-то из бурят мне сказал позже: в заросли эти дикие лучше не углубляться, там – нехорошее что-то водится, нечисть какая-то. Чем я и успокоился: значит – будет и дальше жить «птичка» таинственная.
    А вот интересно: жива ли она до сих пор (прошло 54 года)?

    30. Бурятия. 1961 г. В этом году Никита Хрущёв, похоже, задумался как-то: почему ж в СССР «коммунизьма» (по его выражению) не наступает? Он решает, указанья раздаёт – а она не наступает. Поразмысливши, нашёл он виноватых: чересчур уж много в стране ьтунеядцев развелось (нигде не работают – а хлебец-то – жрут!). «Приструнить» их строжайше требуется – и издал он указ соответственный (о борьбе с тунеядством – так он и назывался). Срочно стали выявлять таковых (на улицах в рабочие часы отлавливали, доносами соседей пользовались – всё в ход пошло). И пачками, из городов крупных – стали тунеядцев этих (кто более месяца без работы сидит) в места отдалённые ссылать для трудового перевоспитания. Заслали и в Бурятию энное количество – а я же об их существовании случайно узнал. Как-то ушёл в Анинск в очередной раз, а на другой день узнаю – событие я важнейшее пропустил. Понаехали в наш Алан личности непонятные – и развернули широкую торговлю дефицитами. Главное: продавали они несколько бензопил «Дружба» - что тогда сверхдефицитом являлось. Для таёжных селений владение «Дружбой» - удача невероятная (и себя всегда дровами обеспечишь, и соседей всех за соответствующую плату). Но в свободной продаже бензопилы вообще не появлялись – их в централизованном порядке поставляли только в леспромхозы. А тут – новенькие пилы продавались. Цены, конечно же, за них несусветные заломили – но буряты народ дружный: «сбрасывались» - и покупали одну «Дружбу» на пять-шесть дворов.
    И ещё кое-что продавали те мужики: бельё постельное, матрацы, подушки, табуретки, столы, посуду простейшую – но уж это всё по дешовке (только бы сбыть). Но я, вишь, опоздал к распродаже (а тоже бы поучаствовал в покупке «Дружбы»). Подумал потом, подумал – откуда эти «Дружбы» появиться могли? Только – из леспромхоза ближайшего, что в недалёком селе Зун-Хурэй расположен. Киномехаником там – приятель мой, необходимо смотаться к нему, прояснить – что это за распродажа и не осталось ли чего-нибудь и на мою долю. На следующий день и поехал в Зун-Хурэй. Стал киномеханика расспрашивать – а он от смеха помирает, и говорить не может (пришлось тумаком дружеским успокоить). Вот он и рассказал.
    В леспромхоз ихний доставили группу тунеядцев человек в 30 – и прямо из Москвы. Директор распорядился их пока что в клуб поселковый поместить – а сам совещанье собрал: куда ж бы пристроить этот «контингент», неожиданно на голову свалившийся. А тут от них и делегация явилась во главе с импозантным таким гражданином интеллигентной внешности: в очках, в шляпе, при галстуке моднячем. Он и повёл разговор с директором. Загнали, мол, нас сюда не по нашей воле. Но уж коль оказались мы здесь – то помогите вы нам обустроиться на новом месте. . Мы, мол, пообщались накоротке с народом вашим, узнали – можно в леспромхозу неплохо заработать. Вот мы с годик и решили тут потрудиться – чтоб домой не с пустым карманом вернуться. Так что выделяйте нам деляну, инструментами-инвентарём обеспечьте – и начнём мы трудиться. Условие тут одно: чтоб мы одной бригадой и работали (посторонних – ни одного чтоб в бригаде не было). Поболее половины из нас побывали до этого на лесоповалах лагерных – опыт соответствующий имеется, и специалисты по этой части – любые. Сам я – инженер по образованию (и диплом предъявил директору), имею опыт по организации производства – и уж бригадой смогу руководить (уж у меня не забалуешься – сторонник я жесточайшей дисциплины). Так что помогите нам быт организовать на первых порах – а дальше пойдёт работа.
    Подкрепленье такое очень даже обрадовало директора: леспромхоз в стадии перемещения на новые удалённые лесосеки, управление разладилось – планы поэтому регулярно недовыполнялись. А эту ежели бригаду задействовать – можно и в график постепенно вписаться. Потому директор сразу и занялся обустройством новой бригады. Как раз организовывался новый лесоучасток отдалённый, там уж и барак был для персонала построен. Из резерва (что уж на самый-самый крайний случай имелся у директора) выделил он бригаде с десяток бензопил «Дружба», топоры, прочее всё – для лесоповала необходимое. Трактор трелёвочный выделил, автомобиль-«хозяйку» даже (продукты чтоб подвозить, горючее, прочее всё). Необходимые принадлежности для быта выделил (постели, посуду) – и бригада вселилась в барак новый.
    На другой день директор с трудом (дорога-то толком и не накатана ещё) добрался до этого участка – и проверить чтоб, и помочь в чём-то. А там – кипит уже работа: валят уже лес – и обучение по ходу дела организовано (более опытные – новичков инструктируют). Позанимался директор с бригадиром новоиспеченным бумажной частью (какую документацию должен тот вести, о чём и в какие сроки отчитываться). Убедился – толковейший мужик, с опытом, на лету всё схватывает. Уж этот производство сможет отладить – и директор со спокойной совестью назад в контору к себе возвратился.
    А тут конец месяца: план подогнать надо, отчётность подготовить – за суетой и подзабыл директор о бригаде-то новой. Но через несколько дней докладывают ему: что-то за продуктами да за горючим никто не приезжает с нового участка – не случилось ли там чего? Послал директор зама своего с проверкой, добрался тот, заглянул в барак – а там пусто. Никого там нет и ничего – одни голые нары. Трактор-трелёвочник сиротливо в сторонке стоит – так и с него и «пускач» сняли, и аппаратуру топливную. Всё – испарилась бригада бесследно – и со всем имуществом леспромхозовским. Зам. и за голову схватился (самое-то ценное, что пропало – бензопилы «Дружба»). Так всё это безвозвратно и кануло в неизвестность.
    Такие ж вот «повиги трудовые» свершали тунеядцы и в прочих дальних уголках Союза – постепенно их и оставили в покое (тогда ведь главное было – доложить во-время об исполнении очередного указа. А что дальше воспоследует – то власть верховную уж и не интересовало).
    Так вот и не поучаствовали тунеядцы советские в строительстве развитого социализма – позор им за это на все времена!
    31. с. Алан. 1961 г.   Испокон веков так повелось: когда паны лерутся – у холопов чубы трясутся. Что я на себе и испытал этой осенью: рассорились меж собой директор леспромхоза да директор местного совхоза – а бумеранг и по мне ударил.
    К тому времени я уж и велосипедом обзавёлся – и теперь свободнее перемещался, в соседний Анинск не пешочком уже ходил. Днём из Алана выеду – и через час где-то я уж и в Анинске. Но на обратный путь побольше времени уходило: в темноте, ночью – шибко-то не разгонишься, чуть свернул с дорожки – и на боку уж ты лежишь. Но во всяком случае – и ночью я стал побыстрее передвигаться.
    Вот и в этот день октябрьский выехал я днём из Алана. Через реку Ана перебрался по подвесному мосту, что вблизи посёлка был устроен – покатил дальше. А вот обратный путь подзатянулся – ночь безлунной была, половину пути поэтому пришлось велосипед в руках вести (по бокам от дорожки узкой полевой песок, только вывернешься в него – и набок сразу). Но перед мостом висячим дорожка пошире – на велосипеде и еду (наугад, в темноте полной). Обычно я с разгону на мост и въезжаю – а потом уж соскакиваю с него, в руках веду. А тут, в темноте-то, решил пораньше соскочить. И во-время: ещё шаг – и колесо переднее повисло в пустоте, у меня чутьё какое-то сработало, извернулся как-то – и назад. Присмотрелся – а нету моста-то, стою я на настиле досчатом – а дальше обрыв. Да что ж это такое, куда же мост исчез, днём ведь проезжал – на месте был. Уж и глазам не верю, руками пощупал – нет моста, да и только (диверсию, что ли, враги какие-то устроили. Может – руки ЦРУ сюда дотянулись?).
    И что теперь делать, как домой попадать? Я уж так о тёплой постельке размечтался – а тут вот..  Невдалеке совхозный стан бригадный (что на этом берегу), там сторож в домике сидит (проезжая – огонёк я видел в окне). Можно бы и там переночевать – но ох как не хочется до утра-то на голых досках валяться. А если попробовать, вброд перейти? Бр-р, подумать даже страшновато. Осень, забереги уже ледяные, вода холоднющая – а я в обычных кирзовых сапогах, где-то по пояс – уж точно замочит меня. Ну так что ж – до дома остаётся километра с два, тропинка здесь знакомая, ровная – скоренько можно до дома докрутиться на велосипеде. Но уж за то: уют, тепло, чай горячий (а я уж и промерзать начал(. Так что – решиться на подвиг? Где наша не пропадала – вперёд, мужик!
    Надумал-таки – подхватил велосипед, стал наощупь чуть вверх по течению пробираться: там перекат известный (машины, трактора – там и переправляются). У переката постоял ещё, решимости набираясь. Потом подхватил веросипед, поднял на правое плечо – и пошёл, ногами лёд разбивая по пути (и не вижу в темноте – за багажником у меня крепкая бечёвка тянется метра в три длиной. Я ей груз, если нужно, закрепляю – а сейчас забыл толком-то примотать к багажнику – вот и тащится). Вода ледяная в сапоги вначале налилась, потом выше и выше – аж будто сердце прихватывает. И я в темноте стал сбиваться с переката – глубже и глубже вода. Я-то рассчитывал – чуть выше колен вода будет, не достанет до велосипеда. Теперь же сила мощная на велосипед стала давить (он на плече у меня  со стороны течения – вот оно и навалилось теперь на меня). Дальше, дальше с переката стаскивает меня, уж из последних сил на ногах держусь (вода – уже выше пояса поднялась). Держусь, но чувствую с ужасом: ноги у меня запутались в чём-то (бечеву как-то так течением замотало). Уж тут никак на ногах не удержаться – упал сразу. Вода под одежду хлынула – аж дыханье перехватило, мысль сразу промелькнула: всё, Колька – кирдык тебе, тонуть ты сейчас будешь.
    Но брыкаюсь ещё, не сдаюсь: пытаюсь встать – меня сваливает тут же, дальше и дальше несёт. Здесь пока глубина небольшая, достаю я дно ногами. Но ниже по течению, метрах в ста, яма громадная, глубина там метра три (я там зимой рыбачил постоянно – уж точно глубину знал). И там течение закручивалось бешено (потому яма там и образовалась) – там я и пойду ко дну: велосипед ведь к ногам «примотан» , одежда промокла – грузом ко дну тянет. Хоть пловец я неплохой – но уж тут никак не справлюсь. Да и судороги от воды-то ледяной скоро начнутся- всё, конец неизбежный и нелепый. Но брыкаюсь из последних уж сил, не сдаюсь пока.
    А вот и яма – дно ушло из-под ног. Но и спасенье приходит неожиданное. Течение тут закручивается – и подмывает берег дальше и дальше. На берегу на самом дерево коренастенькое такое – вот его и подмывает течением, корни обнажая. И они как бы лесенку образуют: ухватился я за один корень – и тут же другой нащупал, повыше. И ещё, и ещё. Обрадоваться даже не успел – а уж на берегу я. И не только сам я: стал распутывать бечёвку с ног, потянул – и тут же и велосипед из воды вытащил. Упал обессилено – и возблагодарил Создателя (хоть я тогда шибко-шибко неверующим был). Много раз за лето я корни эти, в воде торчащие, проклинал – постоянно за них удочка зацеплялась. Но, выходит, для спасенья моего кто-то там, СВЫШЕ, расстарался – сохранил их до сей вот поры. Уж тут веришь не веришь – а вспомнишь об ангеле-хранителе.
    Теперь – спасаться от холода надо. Бегом припустился – с велосипедом в руках. Пробежал, задохнулся – на велосипед, изо всех сил педали закрутил (швыряет-кидает на ямках, того и гляди свалюсь – но тут уж не до опасений, холодом всё тело сковывает). На краю села ручей, на лёд с разгона выехал – и провалился, шлёпнулся прямо в воду. И бегом, бегом – дальше. Одежда обмёрзла сразу – аж шуршит на мне, ощущение – будто б и голый я.
    Добежал до дому, стучусь – а жена не пускает меня. Спрашивает: кто там – а я и ответить не могу, перехватило горло – и голоса нет. Едва-едва уж прохрипел что-то, догадалась она открыть. В доме сразу (возле печки тёплой) от одежды освободился, вытерся насухо – и потом водкой всё тело растёр. Как-то в разговоре наш немолодой уже водитель-бурят поделился со мной, как надо простуду сразу выгонять: надо выпить два стакана водки, потом – под толстое ватное одеяло залезть. И чтоб рядом женщина была – чтоб пропотеть в упражненьях с ней – до основанья. Всё это пунктуально я выполнил (хорошо – бутылка водки в доме нашлась). И уж так пропотел потом – аж ручьями с меня потекло (согласно рекомендации – с головой одеялом закрывшись).
    Утром проснулся. Лежу – и со страхом к себе прислушиваюсь: что и где болит. А ничего и не болит – даже насморка простейшего не обнаруживается (вот оно – точнейшее исполнение рецепта!). Первым делом ружьё разобрал (и оно ж со мной искупалось), протёр да смазал. Потом в контору совхозную пошёл: надо ж выяснить – что за чудеса с мостом произошли, куда он исчез столь таинственно. А в конторе отделения совхозного как раз управляющий на телефоне «висит» - с рай. центром беседует, санкций жесточайших требует. Оказалось, мост тот подвесной – общей был собственностью леспромхоза (он владел теми двумя тросами, что и составляли основу моста) и совхоза (всё остальное – деревянное). Разругались два директора – и леспромхозовский самодур решил: а вот я устрою тебе сейчас представленье. За 30 километров пригнал к мосту трактор, сам туда с людьми подъехал, подцепили они оба троса за трактор – да и выдернули их, уволокли. Разрушился мост – и уплыли все досточки по течению. Месть свершилась – и теперь до ледостава на тот берег трудно будет попасть (только на единственной отделенческой машине – стареньком ЗИС-5).
    Директора леспромхоза как-то там наказали по партийной линии – но мост так и не восстановили. Такие вот были времена тогда, безответственность – полнейшая (при показном официальном всесилье).

    32. с. Алан. 1962 г.   Увлеченье рыбалкой уж и до крайностей у меня доходило. У нас к этому времени уж и сын Сергей произрастал, иногда жене надо по делам каким-то отлучиться надолго – так я тогда вместе с Серёжкой на рыбалку и отправлялся (благо – рядом, до ближайшей уловистой «ямочки» метров с 400 всего). У нас и собака Рекс завелась (крупная такая сибирская лайка). Серёжке было с пол-года, как мы Рекса щенком взяли – вот они вместе и росли. Летом расстилаем одеяло во дворе, Серёжку посадим там – и начинаются игры у них: и ползают вместе, и борьбу затеют,  и ходит за Рексом Серёжка – в шерсть вцепившись. Мне иногда казалось: они меж собой даже общаются как-то на языке бесмолвном – настолько понимали они друг друга.
    Потому я на рыбалку их вдвоём и брал: расстелю одеяло на берегу – вот они там и кувыркаются (а к воде Рекс не пускает Серёжку – громко лаять начинает: чтоб услышал я, вниманье обратил). Вот как-то и расположились мы на бережку (Серёжке уже третий годик пошёл, Рексу два года – в мощного такого пса он выровнялся). Схема нашего взаимодействия отработана уже: я на берегу с удочкой сижу, они – за моей спиной на бережку в ожиданье пребывают. Клюнул хариус (а он сразу – и резко – хватает наживку, и так тянет – аж леска звенит), вытаскиваю я его заученным движением – чтоб он на грудь мне прямо прилетел. Ловлю его на лету, отцепляю от крючка – и за спину бросаю (к восторгу ожидающих).  А я свежую наживку нацепляю – опять забрасываю удочку.
    А спутники мои со свежепойманным хариусом забавляются, при этом Рекс следит – чтоб он в воду назад не «упрыгал» (если Серёжка выпустит его из рук). При этом зубами хариусов Рекс не хватает (я раза два в начале наказал его за это, пёс умнейший был: сразу всё – и накрепко – запомнил, теперь – лапами только отшвыривал рыбок).
    Вот и в тот раз посиживаем себе на бережку, общаемся по-своему. Очередная поклёвка, пробую как обычно – выдернуть из воды добычу на уровень груди. А не получается – поймался ленок весом килограмма на полтора-два (удилище у меня – дугой, того и гляди – переломится. Лёска – аж звенит от напряженья), я его чуть только над водой приподнял – и вывожу к берегу. Выдернул-таки – но поймать на лету не сумел, пролетел он мимо меня, сорвался с крючка – да прямо в лицо Серёжке. Тот упал, заблажил во весь голос и от боли, и от испуга (взрослому б вот так досталось, рыбиной в лицо неожиданно – и то б испугался каждый). Рекс в бешенство сразу пришёл (ну как же – лучшего его друга обидеть посмели): то на меня бросается с лаем укоризненным, то ленка швырять лапами начинает (того и гляди – опять в воду забросит). А я и туда, и сюда мечусь – кутерьма полнейшая.
    Ленка оглушил (чтоб не «ускакал»), Серёжку на руки взял, Рекс повизгивает рядом сочувственно. Успокоились все, раны стали считать. У нас с Рексом ничего, у Серёжки же – синяк под глазом основательный (уже не скроешь – придётся с матерью его объяснение выдержать). Но он парнишка сходственный – скоренько успокоился, потребовал – ещё поймать надо рыбок (он уж успел оценить их – в жареном-то виде). Опять я за удочку – да и уселся на берегу.
    Простая будто сценка – а вот, запомнилась надолго.

     33. с. Алан. 1962 г.   Этой осенью мне плантацию природную показали – где вызревала крупнейшая (чуть ли не с вишню величиной) смородина (местными староверами называемая: «моховка»). Как –то пригласил меня в компаньоны один из русских жителей, Витя (а вот фамилию вспомнить не могу) – вот в  субботу после обеда мы и отправились туда (на велосипедах, в сопровождении двух собак – экспедиция форменная). Далековато, километров за 10 туда надо добираться – но награда того стоит: крупная там ягода, отборная. В ущелье там ручей протекает, в одном месте скрывается он под камнями (слышно, что погромыхивает там – но не видно), Вот по берегам ручья этого и призрастает чудо-ягода.
    Но мы не сразу сбором занялись – вначале надо было на ночь устроиться. В стороне там, под скалой, навес находится (для ночлегов и приспособленный). А наверху, на скале, деревья поваленные – вот мы пару стволов берёзовых и «перекантовали» к обрыву да свалили вниз (под навесом и топор припрятан – чтоб сучья обрубать). Со скалы грохнувшись – развалились стволы на чурки метра по три – что нам и надо. Подтащили их к навесу – а сами наконец-то дорвались до ягод. Собирать их – одно удовольствие, крупные – одна кисть как раз в ладони помещается. Где-то по ведру примерно набрали (а у нас у обоих за плечами – коробуши берестяные ведра на полтора объёмом) – темнеть начало, уж плохо и ягоды видно.
    Костёр развели жаркий возле навеса – четыре бревна торцами сложили, разгорелись они – надолго их теперь хватит. Поужинали – и с таким-то удовольствием на подстилках растянулись (так-то тепло и уютно под навесом). Я крепко уснул было, но чувствую сквозь сон – Рекс визжит рядом, проснуться же – ну никак не могу. Витя растолкал, шепчет: медведь к нам в гости пожаловал. А я уж и сам это понял: и Рекс, и второй пёс стали и на себя непохожи, куда и злобность охотничья подевалась (никакого тебе лая – повизгивают только, к ногам нашим жмуться). А мы прислушались: и точно – явился «гость», трещат кусты невдалеке.
    И я тут же загорелся, к Вите с уговорами – давай добудем зверя. У нас ведь с тобой четыре ствола, зарядим «жаканами» - и мы его сразу завалим. Но Витя – ни в какую (он и постарше меня, и поопытнее в тайге). Говорит: ну уж нет, рисковать жизнью ради туши медвежьей – никак я не согласен. Конечно, встреча такая (чтоб четыре ствола наготове были), может быть, единственный раз в жизни случается – но в темноте я не решусь стрелять в медведя. Можем и вообще промахнуться, а ежели и попадём куда-то в «неубойное» место – мы не свалим сразу его_ на нас он набросится (и перезарядиться не успеем). Один, может быть, и удерёт – а уж второго точно он задавит. Ты как – согласен на это?  Да не очень чтоб – говорю. И мне уж что-то расхотелось медвежатинки попробовать. А вот отпугнуть – решили – надо зверюгу,  иначе он и под навес к нам наведается (чуть костёр пригаснет). В обе стороны отошли мы чуть в темноту (чтоб заметней были снопы огня из стволов), выпалили одновременно. Ухнул зверюга недовольно – и наутёк (через кусты ломится – треск на всё ущелье). Тут и псы наши осмелели – с лаем громким за зверем бросились (но вскоре и вернулись с самым что ни на есть победным видом: вот, мол – отогнали мы зверя, защитили своих хозяев).
    До утра больше не беспокоил нас косолапый – спокойно отдохнули. Утром дополнили коробуши доверху – домой погреблись (по вершинам сопочек тропинка проложена: вверх в руках ведём велосипеды, вниз – уже и катимся). Дома перебрали ягодку, варенья наварили. Решили: ещё б и насушить на зиму – хотя бы с ведёрко. Опять нужно ехать туда же – а Витя не может, он на работе в совхозе. Но дорога-то мне теперь известная – рискнуть ежели, одному смотаться?  Туда, как Витя говорит, постоянно медведи наведываются (уж они любители ягод – всех сортов). Так приеду туда, постреляю сразу – мол, занято уже место (в ущелье так-то гулко выстрелы раздаются), глядишь – и пораспугаю. А чтоб неожиданно ко мне не подобрались – Рекса я с собой возьму (уж он-то издали зверя учует). Так что – прочь сомненья, вперёд!
    На другой день пораньше, по-тёмному ещё, выехал (чтоб успеть набрать ягод – да и назад в этот же день вернуться). И всё хорошо прошло: пострелял, распугал зверьё – и ягод набрал полную коробушу. Пообедали плотненько с Рексом, чуть передохнули под навесом – в обратный путь тронулись. За плечами у меня коробуша с ягодами, на ремне тоже через плечи – ружьё (но впереди висит, мешает). Но своя ноша, как известно, не тянет – пробираемся домой. С последней сопки осталось скатиться, по самому крутому месту я в руках провёл велосипед, дальше уселся на него, и покатил – только ветер в ушах засвистел (чересчур даже разогнался – увлёкся).
    Рекс доволен: как же – с хозяином в беге может он посоревноваться. Бежит слева от меня – и даже обогнал где-то на метр примерно. А тут впереди белка-«летяга» спланировала с дерева на дерево – и через тропинку, слева направо. Рекс инстинктивно – за ней бросился, под переднее колесо, свернул его – и руль даже вырвало у меня из рук. Кульбит, замелькало всё перед глазами, удар головой – и темнота сразу.
    Сколько я в беспамятстве пролежал – уж и не знаю. Очнулся оттого, что тёплое что-то на лице ощутил. Открыл глаза – а это Рекс скулит рядом и лижет меня. Мерзавец: угробил – а теперь вот прощенья просит. Ну, погоди – вот поднимусь только, и получишь ты у меня заряд картечи в брюхо. Но лежу пока, поочерёдно то руками, то ногами пошевеливаю – целы ли. Целы – голова только болит, туман перед глазами. Приподнялся – осматриваюсь. Рядом ружьё из земли торчит – стволы в землю сантиметров на десять углубились. И ремень заплечный лопнул – это, как я понял, и спасло меня. Не было бы ружья – и я б сразу головой об землю, точно бы – шею свернул. Но вишь – цела.
    Поднялся я, выдернул ружьё из земли, переломил, в стволы заглянул – забиты они землёй. Достал ножичек-складничок, палочку вырезал из куста соседнего – прочистил стволы. На Рекса стараюсь не смотреть (заложу сейчас патрон в ствол – тогда и гляну, в упор – и всажу в него заряд). Но не выдержал, глянул-таки – и Рекс завизжал сразу панически, хвост поджал – и в кусты (что это – передача мыслей, телепатия?). И это так меня поразило – что и боль отступила головная, и в глазах прояснилось (но ненадолго – кровь со лба разбито го стала натекать). И я ужаснулся сразу – да что ж я это делаю, почему собаку безвинную загубить хочу. Ну не мог он иначе, не мог – инстинкт охотничий сработал. А ты, дуболом, уж и за ружьё схватился. Хорошо – хоть собака поумней хозяина оказалась, убежала.
    Стал я хозяйство своё собирать до кучи. Что удивительно – чуть-чуть только ягод из коробуши высыпалось, собрал потихоньку. И дальше тронулся пешочком (ехать нельзя – руль свёрнут на сторону). Иду, зову Рекса – а нет, не бежит он ко мне. Вижу – мелькает в кустах, рядом бежит – а ко мне не подходит. А потом и вообще исчез – я и звать его перестал.
    Дома, конечно же, я ахами да охами  встречен был – так что ж, прошло уже, чему суждено было свершиться – то и свершилось. Спрашиваю: а Рекс не прибегал? Да, прибежал он – и сразу под крыльцо спрятался. Обычно он к Серёжке сразу бросается – а тут шмыгнул под крыльцо, на зов друга своего даже и не откликается. А раз так – то уж Серёжка к нему под крыльцо полез, оба и сидят там теперь (что-то, видать, Рекс по-своему рассказывает другу). Окликнул я Серёжку, вылез он – стали Рекса вдвоём уже звать. Вылез он, ко мне подполз – и скулит так-то жалобно (выходит – прощение просит). Я погладил его по голове, говорю спокойным таким голосом: не виноват ты, Рекс, не виноват. Давай мириться будем – ты уж прости хозяина за намеренье его жестокое. Ещё погладил, ещё – и враз Рекс ожил, понял – простили его. Давай кругами по двору бегать с лаем радостным, а за ним Серёжка со своими проявлениями восторга – сплошная идиллия.
    Ну а мне ссадины на лбу промыла жена, залила йодом (заживёт – не впервой). День-два ещё – и голова болеть перестала, всё и забылось. Пошла и дальше жизнь своим чередом.

    34. с. Алан. 1960-62 г.г.   Мне и до этого, и после приходилось сталкиваться с парадоксами, основу составлявшими тогдашней социалистической системы хозяйствования. А уж здесь вот, в Бурятии, пришлось даже и с кретинизмом административным столкнуться.Тогда в сельском хозяйстве очередной «загиб» случился – стали всячески расширять площади орошаемых земель. При этом зачастую и не представляя – что же на этих землях орошаемых произрастать будет. Вот и тут, в Бурятии: воды тут в избытке, множество мелких горных речек. Но почвенно-климатические условия – не те совсем, чтоб урожаи высокие сельзохозкультур получать. Почвы бедные, климат суровый – тут уместно только скотоводством заниматься. Но ведь «сверху» команды: сейте что-нибудь (а при Хрущёве обязательно – чтоб кукурузу. Вырастала она – тощенькая такая – до полуметра всего высотой).
    Вот при таких-то предпосылках и была сооружена в Бурятии (в числе и ещё многих) Анинская оросительная система. На речке Ана (в районе «прижима») вымостили камнем так называемое «заборное устройство», потом – головное ещё сооружение (с затвором поднимающимся). Дальше – канал прокопали длиной около 20-ти км. (там, в конце, что-то такое сеять предполагалось). Закончили сооружение, отчитались к очередной какой-то годовщине, премии весомые получили. Начальство разъехалось с торжества, строителей дальше куда-то перебросили (где-то ещё чтоб миллионы в землю закопать). А по весне открыли затвор, водичку по каналу пустили – и за голову схватились. Километра на три от затвора протекает по каналу вода, затем начинаются сплошные пески – и вся вода впитывается в них, дренирует – заболачивая всё вокруг. Так-то вот: на трёх километрах течёт вода, а дальше – сухо (то-есть практически-то – нет тут никакой оросительной системы).
    Но на бумаге-то – есть она, во всех планах-отчётах числится. И заявить сейчас: нет, мол, никакой системы оросительной – на это никто не мог решиться. Уж тут бы – снизу вверх – многие б головы полетели: и у проектировщиков, и у строителей, и у эксплуатационников (подписавших акт о готовности объекта), и у властей местных (а вы куда смотрели?). Потому нашли тогда другое (в духе времени) решение: а пусть-ка и продолжает эта система оросительная существовать только на бумаге. Так и сделали: система во всех документах так и продолжала числиться действующей. Для достоверности туда даже назначили участкового инженера-мелиоратора (супругу мою). Кое-какие у неё и ещё обязанности были, но основное-то: организация эксплуатации несуществующей оросительной системы.
    Сразу после назначения, весной 1960-го года, супруга моя попробовала-таки ещё раз – открыла затвор. Потекла водичка, дошла до песков – да там и исчезла (дальше – абсолютно сухая канава). А вот дорогу прямую, что на с. Алан шла, перегородила вода в канаве (а объездная дорога, что проектом была предусмотрена, не обустроена была, практически – просека там только прорублена). Потому и управляющий отделением совхоза в Алане попросил закрыть затвор, да и я ещё потребовал (мне приходилось, до канавы доходя, разуваться да вброд переходить). Потому супруга моя опустила затвор – и больше уж и не поднимала его в течение трёх лет.
    А оросительная система (в виртуальном варианте) так и продолжала существовать. Супруга моя в конце каждого месяца отчёты какие-то писала (где указывала какие-то мифические кубометры воды, на поля поданные). Соответственно – зар.плату во-время получала, регулярно ещё на какие-то совещания-семинары ездила. То-есть весь «антураж» имелся – кроме самой-то оросительной системы (поневоле вспоминается «Поручик Киже» писателя Тынянова). И, как я понял, в Бурятии и ещё имелись такие системы-призраки. Так для чего их создавали, для чего средства громадные в землю закапывали (их ведь можно было и с пользой потратить)?  Вопросы – без ответов. Кто-то (идиот явный) решил там, «наверху», снизу к исполненью приняли – заработала скрипучая машина административная.
    А я ж сейчас поинтересовался – существует ли ещё та канава длинная?  Благодаря Интернету вышел на сайт «Планета Земля», рассмотрел при разных увеличениях места те – и канаву не обнаружил. Похоже, заросла она травой, дождичками ещё размыло – и исчез бесследно памятник этот кретинизма хозяйственного (то-бишь – бесхозяйственного).
    Вечная память системе той административной – да не возродится она более ни под каким видом. Сейчас, конечно, иная беда – воруют все и вся повсеместно (вплоть до самых высоких уровней). Так уж лучше пусть разворовывают (хоть кому-то на пользу пойдёт) – чем в землю миллионы безвозвратно закапывать.

    35. г. Туркестан. 1962 г.   Рассказывал мне один товарищ (по натуре – обстоятельно-исполнительный) – как он когда-то партийное поручение исполнял. Он обучался тогда в индустриальном техникуме, в Туркестане расположенном. Из комсомола выйдя по возрасту – решил он сразу в партию вступить. Кандидатский стаж закончился – и приняли его в ряды КПСС, билет членский вручили. И как молодому коммунисту – порученье сразу на него навесили: шефствовать над комсомольской ячейкой своей группы (в качестве мудрого наставника). Товарищ отличался редкостной добросовестностью – к поручению отнёсся со всей серьёзностью.
    А как раз выборы какие-то очередные подошли – тогда толком-то и не разбирался никто: кого выбирают, куда выбирают. Каждый знал: в день назначенный должен он явиться на избирательный пункт (иначе – затаскают потом по кабинетам начальственным), получить какую-то бумажку (называемую – «бюллетень»), в неё не заглядывая – опустить в рядом стоящую урну (в кабину заходить не рекомендовалось – сразу подозренье возникало: ты что, не доверяешь властям, не желаешь голос отдать за кандидата от блока коммунистов и беспартийных). Но при всей явной профанации самой идеи выборности (какие ж выборы – если в бюллетене одна всего фамилия) – уж внешний-то антураж соблюдался неукоснительно. Перед каждыми выборами страна вся делилась на участки – и за каждым участком закреплялись агитаторы (или комсомольцы, или партийцы. Для интеллигенции сельской – учителей, врачей_ могли и исключение сделать: назначить агитатором беспартийного). Чаще же всего – в массовом порядке – для этого студентов использовали учебных заведений любого уровня.
    Вот и тут: за всеми комсомольцами, учащимися индустриального техникума – закреплены были участки. И за ячейкой комсомольской, над которой товарищ тот шефствовал, также закрепили участки (почему-то на самой окраине городской – где самый тёмный и забитый народ проживал). Получили все комсомольцы бумажки с адресами (кого они агитировать должны) – на этом и успокоились, никто и никогда по адресам по этим не ходил (отчитывались только). Но тут же – шеф появился, коммунист, требовать стал: работайте на участках. Ежели кто-то сомневается в способностях своих – ко мне обращайтесь, в виде инструктажа – сам он один раз пройдёт с каждым.
    Сделал он объявленье такое на комсомольском собрании, ждать стал: навалятся на него сейчас комсомольцы с предложеньями (с ними чтоб походил). День ждёт, два – а никто и не идёт. Он сам тогда предлагать стал свои услуги одному-другому: а нет желающих, у всех дела какие-то срочные (у того – «курсовой» не сдан, у другого – жена-тёща заболела). Полнейшее фиаско – но ведь коммунисты не сдаются, продолжил он поиски сверхсознательных. И тут помощь пришла с неожиданной стороны. В группе имелись три паренька «шибко приблатнённых» (которыми не так комсомол – как уголовный розыск интересуется). Но в комсомоле-то числились они – участки для агитации и за ними были закреплены. Вот они и явились к этому товарищу партийному, пригласили – а вы с нами пройдитесь, натаскайте нас практически – как агитацию выборную проводить.
    Потолковал он с ними, план действий наметили. На участки днём идти – пользы мало, на работе ведь люди. Решили вечером пойти – после работы. Товарищ-то хотел поочерёдно с ними пройтись – но они не согласились, предложили: все вместе мы пройдёмся в первый-то вечер, послушаем вас – а уж дальше самостоятельно будем действовать. Что ж – можно и так, дождались вечера – пошли на улочку окраинную.
    А там дома все – как крепости глинобитные: домик саманный, к нему пристроечек с десяток, кладовушек да коридорчиков – лабиринт целый получается. Вошли в первый же дом, по каким-то переходикам тёмным поблукали – добрались-таки до обитателей его, до светлой комнаты. Товарищ представился официально – и долго-долго объяснял слушателям отупелым: насколько наша система выборная демократичнее буржуазной (американской – в частности). Пока он разглагольствовал – двое его спутников исчезли. Но один, возле двери входной усевшись, так-то внимательно слушал, вопросы даже уточняющие задавал (явно – опыт перенимал).
    Из дома этого вышли – и один из спутников исчез почему-то (говорят: животом неожиданно захворал). В следующий дом втроём уже вошли – и товарищ занял опять беседой хозяев. Один из его спутников сразу отстал, второй чуть послушал – и тоже исчез. Конечно же – возмутился товарищ (я вот вам задам сейчас!). Вышел – а его один только спутник ожидает, говорит: давайте-ка закончим на сегодня – и у меня что-то живот схватило (дизентерия – может быть). Что ж, ладно, неудача – смиримся пока. Вернулись в общежитие.
    Товарищ этот обитал в комнате, где соседями его были такие же – в возрасте уже – студенты. Вернулся он в комнату, они говорят: тут твои комсомольцы подшефные заходили, к кому-то из них родичи из аула приезжали, гостинцев кучу навезли. Вот они решили и с тобой поделиться (как с наставником)), принесли вот (и показывают: сумка большая с сухофруктами да баул целый с сушеными дынями). А надо сказать: учащиеся индустриального техникума были полностью на гос. обеспечении, питали их за счёт государства – но почему-то совсем не сытно (половина продуктов разворовывалась), постоянно они голодноватыми бывали. А тут: дыни сушеные (вкуснейшая штука, вспоминаю вот я вкус их – и сразу слюна выделяться начинает). Навалились на дыньки всем хором, постарались – да весь баул и изничтожили (сухофрукты – на другой день оставили).
    На следующий день товарищ опять хотел свою команду собрать – чтоб агитации продолжить. Но комсомольцы-агитаторы почему-то предельно-невежливыми стали – дружненько послали своего наставника подальше. Пришёл он в комнату свою, жалуется сожителям: до чего ж народ пошёл несознательный – ни в грош не ставят поручения комсомольские. Придётся, похоже, самому вместо них походить по участкам, хоть десяток домов посетить – для отчета-то. Сегодня вот вечером и схожу – пройдусь один по участку.
    Один из его сожителей взглянул на него с сожалением, говорит: ты что – совсем уж ничего не соображаешь?  Куда ты пойдёшь – там тебе так шею накостыляют – и ноги не унесёшь. Вчера ведь, пока ты соловьём разливался, агитацию вёл – комсомольцы-то твои по кладовкам шарили, припасы тащили оттуда. И с тобой они честно поделились – так чего же ещё от них ты хочешь? Получил своё – да помалкивай теперь.
    Вот это – удар. Товарищ – в полной прострации. В течение всей жизни прошлой  - он ни полушки ничего чужого не присвоил. А тут – практически-то – он выступил как организатор банды воровской. Что теперь делать?  В милицию пойти, заявить, рассказать всё честно – так не в таких он понятиях воспитан. С младых ещё лет истина в него заложена: доносчик – подлейший самый человек (в школе тогда «ябедник» - самая обидная кличка была). По партийной ежели линии «расколоться» - итог тот же будет: обяжут заявление в милицию написать. И где ж выход из ситуации нелепейшей?
    Одно остаётся: с каждым из троицы своих тех подопечных поговорил он наедине, предупредил – ежели ещё замечу что-либо преступное за вами: тут же в «органы» сообщу. Те, конечно же, поклялись: да мы..  да никогда..  да мы с себя рубашку последнюю отдать готовы. На том товарищ и успокоился. Но уж в будущем, принимая очередное поручение партийное – думал вначале: а исполнимо ли оно.

    36. с. Бешенцево. 1963 г.   Переселились мы на Алтай, живём теперь в селе со странным таким названием. Чуть пожили мы в нём – и поняли: названье такое дано ему заслуженно.
    Названье село получило в незапамятные ещё дореволюционные времена – когда слали в Сибирь в наказание ссыльно-поселенцев. Они вот невдалеке от Барнаула и основали поселение. Из-за крутых нравов первых насельщиков прозвалось селение Бешенцевым – да таким и сохранилось до этих вот дней. Со своими (дикими иногда) обычаями – с одним из них и пришлось нам познакомиться первой же весной.
    Как-то только уснуть успели ночью – рядом, на территории мастерских совхозных, в рельсу заколотили – набат. Я вскочил, оделся скоренько, наружу выбежал. Видно мне с уровня второго этажа – вдалеке, на соседней улице, горит что-то (тени там мелькают – тушат люди). Из пристройки к зданию мастерских машина пожарная выехала, туда покатила. Но здесь, в домах во всех – тишина, даже и свет в окне не вспыхнет ни у кого.
    Рядом с нашим домом барак длинный одноэтажный, там приятель мой проживает. Думаю: надо стукнуть ему (вдруг – обидится потом: мол, сам участвовал в тушении пожара, а меня – не позвал). Забарабанил в окно, выглянул приятель – и вскоре на крыльцо вышел (в одних трусах) . Я возбужденно так:
       - Одевайся, побыстрей одевайся – пожар!
       - Ну и что, эка невидаль – пожар. Родня твоя горит, тёща горит – чего ты барабанишь в окна?
       - Да как же – пожар ведь. Помогать надо – тушить!
       - Вот соседи соберутся, «пожарка» ещё подъедет – и потушат. Весна пришла – теперь каждую ночь кто-то гореть будет, так что – не ломись больше ко мне.
    Зевнул он протяжно, скрылся в доме. Но я побежал-таки на пожар, что-то там таскать-помогать начал. Людей немного тут – одни соседи. Горит сарайчик чей-то – наотдальке от дома. Плетень разметали по обе стороны (чтоб дальше не пошёл огонь), догорел сарайчик – из машины пожарной струю пустили, загасили угли. Всё спокойно, будто – обыдённо, без суеты. На следующую ночь – в другом конце пожар. Побежал – там баня горит, тоже от дома в стороне (догорела – залили водой, разошлись). Через какое-то время – два пожара в одну ночь (вот тут возмутились жители местные: уж это – чересчур, это – не по обычаю).
    А мне потом раъяснили старожилы местные: издавна здесь такой обычай – счёты сводить при помощи «красного петуха». Живут весь год, обиды копят друг на друга. А приходит весна – и начинают у врагов сараи сжигать (дома жилые, помещения со скотиной – не трогают). И я на каждый пожар бегал всю весну (не обвыкся ещё – не проникся местным «духом»). Дальше – управляющего местным отделением совхоза дважды поджигали (выживали его из деревни). Он и года ещё здесь не проработал – но не пришёлся ко двору. Строг очень, зажимать стал пьяниц да ворюг (кто непомерно уж волокёт с производства. Ежели в меру – то допустимо). Дисциплинку стал подтягивать новый управляющий – так не дали развернуться. Записку подкинули: уезжай, не то – сожжём весной. Не уехал – вот и заполыхала банька в конце огорода. Через недельку – сарайчик загорелся, уже поближе к дому. Тут толпа погуще была – стояли, смотрели. Местный пьяница в толпе мелькал (известный забулдыга и скандалист), приговаривал: так вот, так ему и надо. В толпе перешёптываются: он сам-то и поджёг, ишь – так и несёт от него керосином.
    Но почему-то виноватых никак не находили – хоть и наезжала милиция после каждого пожара. А управляющий после второго-то пожара плюнул на всё (да хоть загребитесь вы здесь, бешеные!) – да и перевёлся в соседний совхоз (мужик заслуженный был донельзя: участник Гражданской войны, в Чапаевской дивизии воевал).
    Весна же прошла – с ней и пожары закончились до следующего года. Дальше – то же повторялось: деревня Бешенцево своё название оправдывала.
    Интересно: а как сейчас – всё так же горят?

    37. ст. Бешенцево. 1963 г.   Детство я в Казахстане провёл, наслушался там баек о казахах-богатырях, за один раз барана съедающих. Это, конечно ж, на легенду похоже, но что два казаха за один раз барана поедают – это достоверно, таких богатырей там наперечёт знают. А вот чтоб три немца да целого подсвинка за раз сожрали – с таким фактом я только на Алтае столкнулся.
    Как киномеханик, я не только село Бешенцево обслуживал – но и станцию соседнюю железнодорожную с тем же названием. Помощник мой, Саша Геккель, на станции и проживал. Вот я как-то по делам в Барнаул съездил, вернулся к вечеру – и за Сашей зашёл (заранее договаривались): пойдём вместе в село за три километра – кино будем вечером показывать. Захожу к Геккелям – а у них застолье, «свежина». Летом с мясом в деревнях туго (тогда ведь не было ещё холодильников в каждом доме) – ежели только из города привезёшь на один раз. Вот старший Геккель и решил подсвинка «завалить» (их у него – несколько было) – засолить потом мясо да закоптить. Они б с делом могли и вдвоём с Сашей справиться – но старый Геккель и ещё двух своих приятелей позвал – таких же здоровенных, под два метра ростом, немцев (они уж к тому времени целиком «русифицировались» - обычая стали придерживаться: на «свежину» обязательно друзей созвать). Скоренько разделали подсвинка, я во-время попал: на стол были выставлены две здоровенные сковородки со свининой жареной. Соответственно – и бутылки появились. Но мы с Сашей больше-то на жаркое налегали (нам же работать ещё). «Подзаправились» основательно – пошли в село (здесь ходьбы-то – пол.часа быстрым шагом).
    А на другой день уже на станции мы должны были кино показывать. Пришёл я к вечеру туда, к Геккелям по пути заглянул – чтоб Сашу прихватить. У них же, сразу я почувствовал, что-то нелады в семье (старый Геккель и не показывается, хозяйка – хмурая какая-то, раздражительная). Спрашиваю Сашу: что случилось-то?  А он подсмеивается, говорит: скандал в семействе. Того подсвинка, что зарезали вчера, эти три немца крупногабаритных сожрали за ночь. Сало только осталось(а оно у него – тоненькое ещё, со спины только) да кости на борщ. А мясо – всё они и слопали. Мы все спать улеглись – а они до утра почти и загуливали. Одну сковородку на стол – а вторую на огонь ставят. Водки выпили пять бутылок – под это дело и сожрали подсвинка. Мать, конечно же, недовольна. Ругается она на вас, на русских: мол, с кем поведёшься – от того и наберёшься. Немцы народ бережливый и экономный – а вишь, тоже в загулы стали пускаться.
    Что тут скажешь: бытиё ведь определяет сознание. Влияние улицы – однако.

    38. с. Бешенцево. 1964 г.  Год этот на Алтае урожайным выдался – и особенно на корнеплоды. Дожди как по заказу во-время выпадали – и картофель в этот год редкостные сборы дал. В совхозе же под картошкой – поле громаднейшее (надо ведь г. Барнаул соседний кормить). Согласно тогдашних порядков – на уборку «пригнали» (так тогда выражались) студентов из Барнаула. Большая группа – студенты мед. института, с последнего курса. Им бы уж и людей надо лечить – так нет, перед вручением дипломов – загнали их на картофельное поле.
    Куда деваться – работают. Механизации тогда никакой не было, по-старинке работали – лопатами копали. Разделение труда тут устоявшееся: мужчины выкапывают рядочки да вёдра полные относят к нужному месту, женщины – выбирают клубни, в вёдра складывают. Пошла работа – и сразу же урожай обозначился редкостный: едва-едва успевают подводами увозить клубни (с поля – и в хранилища). В некоторые дни погода мешала, дождичек накрапывал – но ничего, дней за 20 управились, со всего поля убрали картофель. Поблагодарили студентов – и они со славой вернулись в аудитории свои.
    А поле, что под картофелем было, тут же и перепахали «под зябь». Приехал бригадир работу принимать – и за голову схватился (тут же – в контору, управляющему докладывать): после вспашки всё поле, всплошную, картофелем усыпано (да не какой-то там мелочью, нет – отборный картофель, клубни – чуть ли не в два кулака величиной). Стали возчиков расспрашивать, те говорят: слышали мы, как студенты переговаривались, опытом делились – мол, так надо копать: один куст выкопать – и положить выкопанное на соседний куст, спрятать его. Не все, конечно, но многие так и делали (получалось – через один куст выкапывали). Был бы урожай победнее – и бригадир приметил бы неладное. А тут он крутился-вертелся, чтоб успеть только – урожай в хранилища убрать. А вот теперь – и вылезло всё наружу. И главное – где вылезло –то: вдоль поля автотрасса проходит, по ней в любое время может начальник какой-нибудь высокий проследовать. Увидит – и скандал же воспоследует вселенских масштабов, тут же головы полетят. Что делать?
    А вот что (бригадир предложил) – срочно (но неофициально) объявить на деревне: люди, картошка на поле пропадает – запасайтесь, собирайте, кто и сколько может. Так и сделали – и на другой день пол-деревни на этом поле оказалось. Кто и на чём только может – волокли мешки с картошкой. За мной, как за киномехаником-«передвижником», лошадь с телегой была закреплена (для деревни это – великое дело) – вот мы с приятелем (зав. радиоузлом местным) и устремились на поле. Часа за три набрали одну телегу – мне в погреб выгрузили. Потом ещё одну телегу – ему набрали. А уж дальше и сыпать некуда – угомонились (тут же договариваться стали – чтоб ещё по одному поросёнку прикупить, корма теперь – с запасом). День, второй – и очистили поле (спасли руководство от репрессалий неминуемых). Все и успокоились.
    Но история эта и побочный ещё эффект имела. Чтоб проверить работу подопечных своих да помочь им в налаживании быта – прибыл в Бешенцево профессор из мед института. По делу пришлось ему беседовать с гл. бухгалтером отделения (инвалидом-фронтовиком). А я тоже по совместной работе в проф. комитете часто с этим бухгалтером общался, заметил при этом – постоянно у него на губе нижней пятнышко («зелёнкой» замазанное). Спросил я, он ответил: что-то такое непонятное на губе, будто и не болячка, не болит – но и не заживает совсем. Я ему тут же посоветовал: обратись к врачу,  это – очень серьёзное дело (у нашего отца была такая же ранка незаживающая, оказалось – рак горла. Хорошо – во-время операцию сделали). Вот я и раз, и два ему повторил – он только отмахивается. Сказать же, что рак у него – я не отваживался (вдруг да ошибусь, обидится он: что, мол, ты пророчишь мне недоброе).
    Так вот на эту ранку сразу внимание и профессор обратил. Расспросил бухгалтера, осмотрел внимательно. Написал бумажку сразу же, говорит ему: вот тебе направление в наш институт – и ты должен туда поехать прямо завтра с утра. За день там подготовят тебя, анализы сделают необходимые – а послезавтра ты на стол операционный ляжешь ко мне – я у тебя рак буду вырезать. И никаких задержек: тут – каждый день дорог, жить хочешь – поспеши. Так и сделал бухгалтер, операция успешно прошла (оказалось, профессор – высококлассный специалист) – продолжил он жить. А не этот случай – так бы и пропал мужик, упустил бы время.
    Так что, выходит, и идиотское по своей сути начинание (типа – докторов завтрашних на картофельное поле загнать вместо того, чтоб каждый час на обучение ихнее использовать) может и полезное какое-то – пусть и побочное – действие иметь.

    39. г. Рубцовск. 1965 г. Мы живём уже в этом городе, работаю я на ТЭЦ Алтайского тракторного завода (АТЗ). После дублирования соответственного допущен к работе в должности дежурного эл. монтёра. По специальности я заочно и в техникуме учусь, к работе отношусь – очень ответственно. Потому меня скоро  и чуть вверх продвинули: стал я дублироваться на должность дежурного на главном щите управления ТЭЦ. Работа посменная там, вот как-то дежурили мы в третьей смене (ночной – самой спокойной), разговорились с дежурной (у которой я и дублировался). Она на ТЭЦ работает с первых дней её основания – когда в 1941-ом году, в начале войны, эвакуировали сюда, в степи алтайские, оборудование с Харьковского тракторного завода (в том числе – и оборудование ТЭЦ). Так вот она, чтоб проиллюстрировать меру ответственности оперативного персонала на ТЭЦ, рассказала мне об истинном происшествии (здесь некогда случившимся).
    Во время войны Вел. Отечественной завод целиком для фронта работал, обеспечивала же завод (и прочие военные заводы) эл. энергией необходимой – эта вот ТЭЦ. И случилась там однажды авария, закончившаяся (по нескольким причинам. Главная же – ошибочные действия персонала) самым страшным для станции – потерей собственных нужд. То-есть: остановились все механизмы, погасли котлы, турбогенераторы перестали выдавать электроэнергию. Связи с общей энергосистемой тогда ещё не было (да и сама энергосистема не существовала ещё) – и заводы все в Рубцовске остановились. Тут же всю ТЭЦ заполонили чины из КГБ, возле каждого работника встал надзиратель за плечами.
    Пока что виноватых не искали, главное было – запустить хотя бы один маломощный котёл (чтоб начать только процесс, запустить механизмы самые необходимые: пылепитатели, главный вентилятор, дымосос). Пока же согнали к ТЭЦ несколько сотен работяг, подвозили сюда древесину (какую только можно), распиливали её, мазутом поливали – и в котёл толкали (где уж бушевало пламя). Как-то там приспособились, раскручивали вручную вентилятор да дымосос (чтоб воздух вдуть в котёл, дым отсосать). Постепенно-постепенно – разогреваться стал котёл, подниматься давление в барабане. Ещё да ещё дровишек подкинули – и уж возможным стало включить самый маломощный, на три мегаватта, турбогенератор (для собственных нужд – вполне достаточно). Везде, конечно же, народ толпами сгрудился. И даже на Главном щите управления толчея образовалась. По правилам эксплуатации смена, допустившая аварию, не может смениться до ликвидации аварийного состояния. Но пришла и следующая смена (в числе которой – и рассказчица сама) – сидят пока в стороне. Тут и начальство сидит заводское (начальство же ТЭЦ – там, на месте: дрова в котёл швыряют), и партийные все чины из горкома ВКП(б) – и все под надзором чинов из КГБ (те везде шныряют, везде заглядывают, даже к телефону городскому не подпускают никого – докладывая через каждые 20-30 минут о положении дел в Москву). Но непосредственно всем, согласно Правил действующих, командует ДИС (дежурный инженер станции). Он – начальник смены, весь персонал ему подчиняется, вся ответственность – на нём. Поднялось давление – и встал ДИС у ключей управления, начал турбогенератор раскручивать-прогревать. Постепенно и в работу ввёл его, на собственные нужды напряжение подал – оживать стала станция. Второй котёл уж задымил, химводоочистка заработала (воду на котлы стала подавать).
    На углеподаче конвейер ленточный запустили, чуть поработал он – и доложили ДИСу: уголь кончается, последний подаём. Не подошли во-время вагоны с углём, в суете да беготне забыл ДИС позвонить на станцию железнодорожную – заявку дать. А теперь, при всём старании железнодорожников, не успеют они: надо же долго маневрировать, чтоб сцепку из нужных вагонов собрать, пути подготовить (а через станцию один за одним эшелоны с фронтовыми грузами следуют).
    Позвонил ДИС в котельный цех, спросил: сколько угля в бункере сырого угля, сколько готовой пыли в бункере пылепитателей. Выслушал, что ответили (дежурная говорит: побледнел сразу – как мел). Понял: всё, не успеют вагоны подать, опять остановится ТЭЦ. Его о чём-то спрашивать стали – он никому не ответил, поднялся – и за панели релейной защиты зашёл. Тут же – и выстрел раздался. ДИСы тогда вооружены были на смене пистолетами – вот он и выстрелил себе в висок (умер – мгновенно). Собственно – его бы в любом случае «шлёпнули» после разбора аварии: время суровое, военное, всё для фронта – а тут на целую смену остановлена группа  военных заводов. Тут налицо – злостное вредительство, диверсия (попробуй-ка, докажи – что ты не преднамеренно ошибся). А тут ещё и с углем неувязка – вот и решил ДИС не ждать возмездие жестокое, сам приговор в исполнение привёл. Поэтому к нему и никто не бросился (умер – так пусть и лежит). Главное было – чтоб ТЭЦ опять не встала.
    Тут же сменный ДИС в дело вступил, снизил нагрузку до минимума – чтоб подольше пыль имеющуюся растянуть. На станцию тут же наряд КГБ выехал, под ихним наблюдением – бегом там все забегали (иначе – пулю в затылок). И вскоре позвонили с углеподачи – прибыл первый вагон с углём (толпой накинулись на него – разгружают). И постепенно – вошла станция в обычный режим.
    Даром, выходит, погиб человек – а пожалеть некому, все делом заняты. Дали вскоре и в город свет – и тут же на щит позвонила из города жена того ДИСа (мол, беспокоюсь – долго муж не приходит). Трубку взял чин какой-то из КГБ, прорычал в ответ:
        - И не жди – не придёт твой муж. Сдох он – как собака, вон – за панелями валяется. Можешь забрать тело – закопать где-нибудь.
    Говорит дежурная: после слов таких тишина сразу мёртвая на щите установилась, все глаза друг от друга отводят. Смерть всё-таки – таинство, уважать его надо. А тут – слова такие пакостные. Но – промолчали (все тогда панически КГБ боялись). С тем – и разошлись все по своим местам, режим нормальный на ТЭЦ установился.
    А я же, через много лет историю эту услыхавши, так-то неохотно стал за панели за те заходить (казалось – будто дух там присутствует ДИСа того злосчастного). Но ничего –привык потом. А вскоре и «подвиг» того ДИСа повторил – оставил ТЭЦ без собственных нужд. Но тут – другие уж времена: отделались мы все выговорами только.

    40. г. Рубцовск. 1966 г. Как-то пошли мы с братом на рыночек, что невдалеке от проходной завода «Алтайсельмаш» располагался. Жара летняя, пить захотелось – а тут, на краю рынка, пивнушка имелась. Заведение – непригляднейшее: из досок-«горбылей» кое-как сколочено сооружение, под навесом – доска длинная в виде стойки прибита. Тут пьют, тут и льют остатки, мухи летают – стаей чёрной (тысячи тут их – даже дышать страшно). Соответственно заведению – и качество напитка: уж столько-то воды вороватая продавщица вбухала в бочку – напиток уж и не напоминает пиво по вкусу (помои – да и только). Потому мы с братом, по паре глотков сделавши, выплеснули остальное (ещё пропитанье мухам добавили).
    Рядом с нами у «стойки» два мужичка пристроились (явно – с похмелья жесточайшего). Хоть и отвратно – но глотают «пиво» так называемое (куда ж деваться: «трубы-то горят»). Один возмутился:
        - Ну и падла эта Валюха – вконец оборзела. Уж ладно б она одну воду в бочку добавляла – так она, кажись, ещё и нассала туда (слышь – пованивает как).
        - И точно (собутыльник его кружку понюхал). Обнаглела баба – до предела.
        - Проучить бы подлюку надо. Давай подпалим этот «гадюшник – пусть-ка поскачет вокруг.
        - А что – можно. Я даже кружку допить не могу – такое-то пойло противное.
    Но мы с братом не дослушали беседу ихнюю – прошлись по рядам (нам надо было овощей кой-каких прикупить). Дошли до конца прилавка, запаслись необходимым. И крик услышали: «Люди! Гадюшник горит!». И точно – пылают доски сухие ясным пламенем. Продавщица (неопрятная такая, массивная бабища) выскочила через заднюю дверь, возопила:
        - Люди – помогите! Горим!
А люди – ни один на помощь к ней не кинулся. Стоим, смотрим, довольные даже – хоть мириады мух, заведенье это окружающих, сгорят в огне. Пока «пожарка» городская подъехала – там уж одни угли остались, их принялись заливать.
    Так-то вот – в одночасье – и свершился общественный приговор.

    41. г. Рубцовск. 1966 г.   У нас на ТЭЦ появилась свежая группа девиц-«котлочисток». Профессия эта с былых ещё времён сохранилась: из-за несовершенства конструкций котлы на ТЭЦ и «пылили», и «газовали». Пыль при этом на всех конструкциях осаживалась (на «головках» котлов – слоем прямо скапливалась). Вот для периодической очистки котлов от пыли этой и задействовались «котлочистки». Работка – каторжная, грязнейшая, никто добровольно на неё не соглашался. И потому направляли на неё вербованных девиц, кто здоровьем покрепче (уж им спорить не приходилось: куда направили – туда и иди работать). Менялись они – постоянно: с месяц-два выдержат – и исчезают (взамен – новых присылают)
    Вот и появилась группка новых этих самых котлочисток – вербованных привезли из центральных районов страны. Девицы все разбитные, не в меру распущенные (одним словом – «вербованные»). А я в этот месяц работал дежурным эл. монтёром (никак не мог замену себе подготовить – чтоб окончательно на главный щит управления перейти. Пришлют мне в качестве дублёра очередного вербованного, он три-четыре смены отработает – и исчезает: жарко тут, дисциплина строгая, не про них). Волею обстоятельств оказался я холостяком тогда – и сразу в дружбу тесную вступил с этими девицами (с ними не нужно было много лишних слов тратить).
    Вот как-то зашли они ко мне в «дежурку» (я их частенько там чаем угощал). Посидели, попили чайку, болтаем «на вольные темы». И тут мимо дежурки прошёл сварщик из ремонтной службы (странный такой мужик – внешне на обезьяну-гориллу похожий. Но почему-то – с писклявым таким голосишком). Вот одна девица и спрашивает у меня: а вот скажи честно, правда ли – что у мужика вот у этого член чуть ли не в пол-метра длиной? Отвечаю: я, конечно, с линейкой вокруг него не бегал, не измерял. Но уверен – ни одна из вас не выдержит общения с дяденькой этим.
    А у сварщика этого, и действительно, эта часть тела уродливо развита была (он, стесняясь особенности своей, даже в душевую всегда приходил – когда никого там не было). Вот девицы каким-то образом и услышали об этом – заинтересовались. После того разговора прошло несколько дней. Вывели в ремонт первый котёл, я задание получил от начальника смены: освещение там проверить, позаменять электролампочки сгоревшие. Вот мы с очередным дублёром и отправились на котёл, начать решили с головки котла. А ещё раньше мы там сварочный аппарат подключили – ремонтная бригада работать там начала. Поднялись мы с дублёром на головку котла – и шум какой-то услышали за барабаном (где аппарат сварочный стоял). Бросились туда – а там картинка не для слабонервных.
    В нарушение всех правил – на головке котла сварщика одного оставили. А тут котлочистки подоспели, вспомнили о слухах возбуждающих – и решили проверить обоснованность их. Налетели вчетвером на сварщика, повалили его: двое держат, двое – штаны стащили с него, пытаются член в «рабочее» состояние привести. Тот пищит только что-то, бабёнки – гогочут, рассуждают: которая из них сможет такое чудо выдержать. Может быть, началась бы и практическая проверка – так мы помешали, разогнали насильниц. Как ни в чём ни бывало – за метелки свои схватились они. А сварщик работу свою бросил – и уж не отходил от нас (пока другие члены бригады не появились).
    И уж дальше у сварщика – никаких нарушений правил: положено только вдвоём работать – вот и давайте мне напарника. И от девиц он этих шарахался потом – как от исчадий адских (так уж напугали они его). Выходит, хоть размер и имеет значение – но не всегда он счастливым делает обладателя этакого «раритета».

    42. г. Алдан. 1966 г.   Съехались мы, заочники Алданского политехникума, на экзаменационную сессию, год до этого не виделись – рассказывает каждый своё (за год пережитое). Дошла очередь до Гены, жителя Магадана. Мужик здоровенный был, мощный физически – но настолько же и глуповатый (вернее ежели – простоватый, без наших всяческих «загибов» в мироощущениях). Он в отпуск летал в родную Белоруссию – вспоминает теперь. В родной деревне освоился он быстро, мужики рассказали: есть у нас тут особь молодая гренадёрского телосложения, никто и никак осилить не может, овладеть ей – так «в девках» и ходит. Заинтересовался Гена, встретил её на улице, сравнил габариты – да, только он на успех и может рассчитывать (хоть чуть – да покрупнее её).
    Стал знаки внимания оказывать, подарки дарить (благо – северянин, деньжонки имеются). Дошло дело и до свидания. Встретились по-тёмному, чуть погуляли – домой он её проводил. А сосед ихний дом затевался строить – прямо на улице целый штабель брёвен выложил. Вот на брёвна и присели – и Гена на приступ решился. Поцелует – и руками действует, ещё поцелует – и дальше проникает. Девица сопротивляется изо всех сил немалых – борьба нешуточная завязалась. Главное, как Гена говорит: чувствовал я, что и сама она хочет – да не решается (тогда в деревнях властвовал обычай: девица сопротивляться должна была до последней возможности). Потому – усиливал Гена нажим. И борьба (на пределе всех сил) шла до самого рассвета (уж заря стала обозначаться) – тогда только девица обессилела (или – притворилась таковой). Гена скоренько распорядился – овладел-таки ею (говорит: точно – она ещё «непробованной» была). Дальше уж успокоились. Как обычно – девица всплакнула немножко, Гена – утешал. Договорились о следующем свидании – да и разошлись.
    А днём Гена в магазин пошёл мимо этого дома. Проходит, видит: сосед девицы той вместе с сыном с помощью ваги и лома собирают брёвна раскатанные в штабель опять, ругается мужик: и кому надо было весь штабель по брёвнышкам раскатать, для чего старались – непонятно. Глянул Гена – и сам удивился: в пылу борьбы-то и не заметили они – что так-то раскатали штабель, одно он помнит: она хваталась за брёвна – а он отрывал её, на спину чтоб перевернуть. И – вишь, что получилось.
    Конечно же – посочувствовал мужику, помог немножко (естественно – об «авторстве» своём промолчал). А вернулся домой, разделся, глянул повнимательней – и ужаснулся: всё тело в синяках да в полосах. Колени, локти – в кровь сбиты – такоё-то яростной любовь была. Но не жалел Гена плоть свою, говорил: на всю жизнь теперь запомню, больше-то вряд ли и испытаю я когда-то столь трудозатратный приступ страсти, такое – не повторяется. Может – и верно ( втайне-то каждый Гене и позавидовал).

    43. г. Алдан. 1967 г.   Заканчиваем мы учёбу в техникуме, защита уж и дипломов подходит. И однажды собрали всех на, дипломников, в аудиторию, провёл с с нами беседу полковник КГБ (прибывший из Якутска). В беседе на то полковник налегал – чтоб бдительность мы постоянную блюли, враг – он везде пролезть может. Нет настоящих – так могут и в комедийном жанре проявиться: и рассказал он историю, ради которой он и прилетал сюда из Якутска.
    Оказалось, что на пригородном руднике «Лебединый» обосновался резидент английской разведки «Интеллидженс Сервис» - и активнейшим образом принялся вербовать агентов для этой службы. «Резидент» этот спрятался под личиной местного алкаша (но имеющего, однако, инженерное образование). Так вот намечал он жертву себе очередную (как правило – туповатых, недалёких мужичков), выслеживал её – чтоб вдвоём остаться. Огорашивал затем мужичка сообщением: английская разведка выбрала его на роль своего агента (вербовка – ему вот и поручена). Можно, конечно, и отказаться – но тут помнить надо: у разведки английской – очень длинные руки, достанут – везде.
    Так вот ежели он, мужичок этот, не желает в агенты вербоваться – то помощь ему в этом может только он, вербовщик, оказать. Он может «наверх» сообщить: не нужен, мол, нам такой человек, не обладает он никакими сведениями секретными. Конечно, при этом придётся хоть как-то вознаградить его, вербовщика. И первое (вдруг за ним и второй агент, «контрольный», наблюдает) – надо внешние доказательства дать: что беседовал он с ним, провёл сеанс вербовки. Для этого мужик должен взять пару бутылок спирта – и распить их с ним, с вербовщиком ( так – чтоб окружающие это видели).
    Ошарашенный мужичок посоображает чуть-чуть, преодолеет первое побуждение – в КГБ бежать. Донесёт он, допустим: так интерес тут же возникнет – почему ж его именно избрали для вербовки, есть ведь причина для этого (есть – он и сам это понимает: тогда-то и тогда-то он с начальством разругался, чернил их потом в разговорах всяческими «антисоветскими» словесами. Так что – есть причина). Вот и начнут в КГБ признания выколачивать – да и ещё что-нибудь «привесят». Нет, уж лучше – промолчать, пожертвовать двумя бутылками – да и откупиться от вербовщика.
    И так-то вот он человек с десяток одурачил – пока не наткнулся на настоящего «сек.сота» кэгэбэшного. Тот быстренько сообщил «по принадлежности», и агента этого тут же – «на цугундер», в кутузку.
    Спрашиваем у полковника: ну и что будет с ним, на сколь годиков упрячут?  Вздохнул полковник: не те времена сейчас – пора репрессий бездумных миновала. Мужик-то «вербовщик « – грамотный, одно он твердит: он шутил просто-напросто, думал – кто ж всерьёз его, алкаша известного поселкового, воспринимать будет. Мол, шутил я – на этом и стоит. И пришлось ему вот, полковнику, побеседовать с ним сурово, предупредить – если ещё только раз.. И – выпустить (верней – выгнать к такой-то матери пинком под зад – на большее нет санкций).
    Так что – полковник закончил – случается и такое вот. Чуть подраспустили мы народ – и началась «самодеятельность». С чем все мы и согласились: нашему народу свобода чрезмерная только вредит – тут же она во вседозволенность обращается (и начинают «вербовщики» всяческие «ловить рыбку в мутной воде»).

    44. с. Белоглазово. 1968 г.  Как известно, Советский Союз в те времена (хочется надеяться – и сейчас) имел надёжнейший ракетно-ядерный щит, специальные службы многочисленные его создавали да охраняли. Так вот не взирая на то – исхитрился я-таки ракетчиков однажды ограбить. Так это произошло.
    В степях алтайских полосой (начиная от г. Алейска) построены были глубоченные (41 метр) шахты, в которых разместились мощнейшие ракеты СС-20 (прозванные в НАТО – «Сатана»). И одна шахта строилась вблизи нашей ЛЭП-10 кв., и мы там часто проезжали (то-есть – на глазах у нас строительство велось). Закончили работы, зачистили всё вокруг,  наверху и ничего почти не осталось: обнесён небольшой пятачок колючей проволокой, будка там караульная (в ней – часовой безотлучно), несколько коробов вентиляционных наружу выходят – вот и всё. Так где она, «Сатана»?  Может быть – в шахте, а может быть – и нет там ничего, а она – в другой шахте, что в 15 км. от этой?
    Рядом с шахтой лесополоса проходила, по окончании строительства со строй. площадки убрали все отходы, бульдозером и мусор весь посдвигали к этой же полосе. А мы вскоре с работами приехали на свою ЛЭП-10 кв, рядом проходящую. Добрались до этой кучи отходов – и у меня аж руки от жадности затряслись. Там ведь, в куче этой отходов, по электрической части – клад настоящий. Куски кабелей (и силовых, и контрольных многожильных) метров по десять каждый – их же использовать ещё можно, это же – сверхдефицит. Аппаратура всяческая коммутационная (рубильники, автоматы воздушные всех типов и мощностей, контакторы) – чуть какой-то мелкий дефект: и ракетчики отбраковывают их, выбрасывают. А у меня вот, мастера электросетевого участка, в резерве ни одного автоматика нет – понятно поэтому: почему руки у меня затряслись.
    Уж тут я работу отменил сразу – и мы пол.дня кучу эту перебирали (нагрузили в итоге – почти полный кузов дефицитов), запаслись надолго. Это – осенью было, дальше снежок пошёл, замело кучку ту. А весной , только снег стал сходить, опять я оказался в том месте (авария на ЛЭП-10 кв. приключилась, мы – по распутице-то – на тракторе ДТ-54 выехали для её устранения. Теперь – возвращались). Вдоль ЛЭП двигаясь, увидел я: возле той самой кучки стоят новейшие сани тракторные металлические (аккуратненькие, заводского изготовления, защитной красочкой окрашенные). Это – мечта моя (как же тут удержишься).
    Подъехали мы к саням, до часового – метров 100 оттуда. А он стоит возле будки, на солнышке греется – вот я и окликаю его: скажи, мол – сани эти выброшены?  Но часовой отмахнулся только (я ведь сам солдат недавний, помню Устав караульной службы: не может часовой на посту в посторонние разговоры вступать). То-есть одно понятно: сани для него не входят в объект охраняемый. Тогда так вот: подцепили мы сани за трактор – да и уволокли. У себя на подстанции я указание дал – чтоб палочки-чурбачки под полозья подложили (чтоб не ржавели от земли), оставили так.
    Жизнь и дальше пошла – и я уж попривык к приобретенью своему. Но летом однажды поразогнал я свои бригады по работам, сам на подстанции остался – отчёт месячный сочинять. Вышел покурить на веранду, вижу – подкатывает машина ГАЗ-69 с военными номерами, выходит из неё полковник осанистый такой. Подходит, спрашивает у меня – кто тут старший?  Я представился – мол, я вот, мастер участка. Полковник так-то раздражённо:
        - Какой ты мастер – ворюга ты. Тебя под трибунал надо – да и к стенке поставить.
       - Не понимаю – о чём вы? Какой «трибунал»? Хоть я и ефрейтор по званию – но я ведь в запасе. Да и – в чём же я провинился?
       - А это вот что у тебя (и показывает полковник на сани – а они рядом, за забором стоят).
        - Так я ж это на свалке взял. Вы же их выбросили – а я подобрал.
       - Ну, ты дуру-то не гони, не гони, мастер. Кто ж будет новые сани на свалку выбрасывать. Просто – чтоб не демаскировать «объект»  - мы их в сторонку оттащили. А тут, вишь, ловкач-мастер подоспел – и решил войска ракетные подграбить. Так ты, глядишь, и в историю войдёшь: грабёж совершил рядом с ракетой стратегического назначения.
        - Виноват, товарищ полковник. Ошибся, с кем не бывает. А не получилось – так я по первому же снежку и назад их отволоку, на место поставлю.
       - Ну – то-то. Хорошо – хоть не отказываешься.
    Дальше беседа мирно потекла. Пригласил я полковника чайку попить – и он с удовольствием согласился (жара – так-то хочется пить). Кликнул он сержанта-водителя – устроились благодушно в тенёчке. Спрашивает полковник:
       - А для чего, собственно, тебе эти сани   понадобились?
       - О, я давно мечтал о таких: крепких – но в меру лёгких. Я бы на них будку просторную установил (вон видите под забором – мы уж и начали делать её). Печурку туда бы поставил железную. Случись зимой авария где-то: подцепляй сани за трактором, бригаду – в тёплую будку, необходимые материалы – здесь же, на санях. Мечта – да и только. Но не получилось – что ж поделаешь.
        - Ежели разобраться – нам-то эти сани особо и не требуются. Из Алейска за ними трактор гнать совсем мне не хочется. Уж коль так-то они нужны тебе – то уж ладно, пользуйся. Получи подарок от ракетчиков советских.
    Конечно же – горячо поблагодарил я полковника, расстались – вполне довольные друг другом. Поставили мы будку на них – да и выезжали на аварии со всеми удобствами.
    Так что – слава советским ракетчикам!

    45. с. Белоглазово. 1969 г.   Бич всех советских электросетевиков был – это пьяные водители машин и тракторов. Механизмы мощные в руках у них, напиваются до невменяемости – и сшибают наши опоры периодически (два-три случая в год на каждом сетевом участке – уж обязательно). Иногда нарушители «ловятся» - а чаще всего и отлавливать их не хочется: чтоб наказать их законным путём надо для суда подготовить кучу бумаг (то-есть – чуть ли не профессиональным юристом надо стать). Потому, отматерившись (чтоб душу облегчить), приходилось вывозить бригаду – устранять повреждение. Но иногда торжествовала и высшая справедливость – это когда нарушители сами себя наказывали (что и произошло однажды с трактористом из колхоза «Красный партизан»).
    После работы тракторист с приятелем своим подзадержались в поле, загуляли по какому-то случаю – да и засосали пару бутылок водки. Уж после полуночи о доме вспомнили – туда на тракторе МТЗ и направились с песнями громкими. Да так запелись, что не заметили опору ЛЭП-10 кв, со всего ходу шарахнули её – и пасынок (основание опоры) изломали. Пасынок – железобетонный, бетон изломался – а арматура в нём стальная не вся обломилась, опора потому не упала (только наклонилась сильно, дальше же от падения – провода удерживают). А трактор в сторону отскочил от удара – да и заглох, остановился в положении – прямо под проводами ЛЭП (один провод – почти кабины касается).
    Опору сбитую покачивает ветерком – и провод то приблизится к кабине, то – дальше отойдёт. Приблизится – и промежуток изоляционный воздушный перекрывается, разряд на кабину происходит (со страшным треском, со вспышкой ослепительной). Друзья же – в кабине сидят, несколько вспышек – и весь хмель страхом выдавило, трясутся – и ждут: что ж дальше будет. А что дальше: опять дунет ветерок, опять – разряд, треск оглушительный. Вспышки – как молнии, колёса резиновые дымиться начинают (хорошо ещё – очень они грязные были. Были бы почище, сопротивление по поверхности баллонов резиновых больше было бы – и загорелись бы колёса). А так – ничего, дымятся только.
    Приятель, чуть отрезвевши, решился-таки, дождался промежутка – и выскочил из кабины. Где-то и когда-то он слышал и запомнил: в таких случаях от места разрядов на землю надо удаляться, прыгая на одной ноге (тогда не будешь шаговым напряжением поражён). Конечно ж – на одной ноге он не удержался, шлёпнулся – но быстро-быстро, по-собачьи, отполз от трактора. Позвал друга издали уже: мол – и ты прыгай. Но тот – не решается, приятель тогда бегом-бегом припустился в деревню близлежащую (благо – рядом она). Тут же нам позвонил, на подстанцию в Белоглазово. Спьяну-то ничего толком и не объяснил (не сказал, что друг его в таком положении жутком) – потому дежурный на подстанции ЛЭП эту и не стал отключать (на ней целых семь деревень «сидят»). Согласно наших Правил – замыкание на землю автоматической защитой не отключается, доложил мне дежурный – и успокоился. А уж я собрал бригаду – выехали к месту аварии.
    А тракторист так в кабине и остался, часа два ещё просидел там, говорит – поседел даже от ужаса. И действительно – видна седина на висках (но, может, она и раньше там была. И он просто разжалобить нас хотел). Хмель потом выветрился – и он решился, выпрыгнул-таки. От страха, похоже, рассудок временно помутился: не пошёл он в деревню, соломы копну приметил вблизи – в неё и спрятался. Рассвело, народ набежал из деревни, к трактору боятся подходить (хоть ветер стих – и разряды прекратились) – окликают тракториста. Молчание в ответ – может, он и сгорел там?
    А тут и мы подъехали (по пути – отключили эту отпайку от ЛЭП линейным разъединителем), Виновник из копны вылез, объявился. Просит: отдайте мой трактор. Тут, конечно, насмешки посыпались на него, советы всяческие издевательские (добровольцы даже штаны у него пощупали – как там, не мягко). Но я им всерьёз занялся, отвёл в сторонку, перспективы прояснил. Или я официально акт составляю и в суд дело передаю (соответственно – присудят ему возмещение ущерба). Или – помощь они нам всемерную оказывают при замене опоры, по окончании работ – угощенье чтоб обильное выставлено было для бригады.
    От перспективы судебной он тут же отказался, друзей созвал – и мы скоренько котлован нужный выкопали, заменили опору. Включили ЛЭП – угостились потом капитальнейше за счёт виновника (уж он не поскупился). Так-то красочно он за столом все ужасы свои пережитые расписал – уж и мы пожалели его. Разъехались потом – вполне друг другом довольные.
    Случаи такие и дальше повторялись – всё так же благостно и заканчивалось (кому ж лишний раз судиться охота).


:    46. Чукотка. 1970 г. Работаю я уже здесь, на Чукотке – в электросетях. До приезда сюда я представлял тундру безжизненной ледяной пустыней – и ошибся. Тундра-то обитаемой оказалась – и даже удивляла меня на первых порах количеством своих обитателей.
    В апреле месяце (когда солнце уже во-всю светит – закончилась ночь полярная) проехал я по «своему» участку ЛЭП-110 кв. с контрольным осмотром. Закончили осмотр – и вдвоём с водителем вездехода Саней Кузьминым возвращаемся на вездеходе ГАЗ-47 к себе в пос. Бараниха. По пути несколько речушек переезжаем (а они по тому только угадываются, что вершинки кустиков по берегам из снега выглядывают). К очередной речушке подъехали, я подрёмывал на ходу – Саня разбудил (вездеход остановивши). Показывает мне: смотри-ка, смотри. Всмотрелся я, и как-то даже растерялся: поверхность долины речной как бы живой кажется: по всей её ширине перебегают-двигаются куропатки. Они живут стайками (до десятка птиц в одной стае), так и на льду сейчас стайками держатся – но стаи одна возле одной всплошную. При этом почему-то они не улетают от нас, как обычно, а – убегают.
    Подъехал Саня поближе, выстрелили мы оба (у меня – один ствол, у Сани – два), сшибли три штуки. Подобрал я их, дальше вслед за убегающими поехали, ещё больше удивились: по льду реки, по всей долине как бы колонной многосотенной передвигаются куропатки (при этом даже после выстрелов не взлетают – убегают). Вот и мы за ними вослед двинулись: догоним, остановимся, выбираем по парочке (одним чтоб выстрелом обеих добыть) – стреляем. Пока я добычу подбираю – стая (быстро-быстро они ногами перебирают) дальше уж отбегает. Опять догоняем – опять стреляем. У нас на двоих осталось тридцать патронов – вот все мы их и порасстреляли (после каждого выстрела пара, не меньше, куропаток убитых). Наверху, в коробуше, целая уж гора из дичи (это – на весь коллектив сетевого участка: штучки по три-четыре каждому достанется. При этом нам с Саней они и не нужны при нашем-то холостяцком положении: ощипывать их, разделывать – возни не оберёшься).
    Кончились патроны – и мы ещё немножко проехали за стаей, удивляясь: сколько же их – сотни и сотни. Куда ни глянь – а вот она, стайка движется. Куда, зачем, какая сила их согнала сюда со всей тундры (ясно: не все они местные. Они питаются зимой почками с кустиков – а на такую массу здесь и близко кустиков не хватит). Почему не улетают они, как обычно, почему страх полностью утратили? Ясно – инстинкт их привёл сюда – а вот зачем? Период гнездовья подходит, весна – так, может, так-то вот они пару себе подыскивают (своеобразная «ярмарка невест»)? Вопросы без ответа остаются.
    И далее, многие годы проживши на Чукотке и постоянно в тундру выезжая – ни разу больше не сталкивался я с таким вот загадочным явлением. То-есть – стали мы свидетелями чуда природного, потому – так надолго и запомнился случай.

    47. пос. Бараниха. 1970 г. Для нас, работников электросетевого предприятия, самая горячая пора – весна (подготовка к золотопромывочному сезону). Все ЛЭП поочерёдно отключаются, подстанции – дефекты выявленные устраняются, готовится аппаратура к работе в режиме максимальных нагрузок. Потому работой персонал загружен – до предела. Трудятся все добросовестно – но при одном условии: мы, руководители, должны выделить в своё время вездеход для выезда на весеннюю охоту(когда массово с юга потянутся стаи птиц водоплавающих).
    Собственно, подготовка-то к охоте ещё зимой началась. Не раз я слышал разговоры: мол, «профиля» пора готовить, «профиля» - для весенней охоты. Заинтересовался я: что за «профиля» такие?  А однажды вижу – они в свободное время из фанеры выпиливают фигуры – на гуся сидящего похожие. Понял и я: эти вот фигуры и называются «профили». Как рассказали мне: окрашивают их соответственно, при охоте расставляют на снегу (чтоб издалека выделялись). При пролёте стай гусиных видят птицы будто сородичей своих, на снегу сидящих, и если не подсядут к ним (что редко-таки случается – то пролетят низко над этим местом. Вот заядлые охотники и готовили – загодя – эти «профиля», жаркие споры при этом затевая: какой величины делать их, в какой цвет красить. На них глядя – и я с десяток профилей выпилил.
    Ружьишко-одностволку я уж купил – теперь патронов к нему с сотню зарядил (готовых патронов заводской зарядки очень мало было – дефицит тогдашний. Я едва-едва пару пачек добыл). Размечтался – съезжу-ка и я на охоту, зиму я честно отпахал – могу несколько дней и отдохнуть. Вот после окончания всех плановых работ я и подступился к Бирюкову (начальнику электросетевого района) с просьбой-требованием – отпусти на охоту. А Бирюков матерится – муха не пролетит: он и сам размечтался на охоту съездить (каждый год отпускали его). А тут поднялся он «в чине» повыше (и уровень ответственности – соответственно – вверх пошёл) – и не отпускает его директор. Объяснение простейшее: скоро, с первой водой весенней, промывочный сезон начнётся – и всяческие неожиданности могут возникнуть (а это – так, постоянно что-то «вылазило»). Так что, скрипя зубами, согласился Бирюков – отпустил меня. Сказал: я и ст. инженера Лобаня отпускаю, завтра выезжают они на тяжёлом вездеходе ГТТ (с десяток человек набирается). Ты их дождись – вместе и поедете в устье реки Лелювеем (там лучшее самое место для весенней охоты).
    Собрал я команду в шесть человек (больше – нельзя: не могу же я полностью участок оголить) – ждём. Прибыл ГТТ из Билибино – и 17-го мая двинулись двумя вездеходами (мы – на ГАЗ-47). До устья Лелювеема добрались по твёрдому ещё насту – хоть уже и крепенько подогревало (как раз с этого вот дня солнце и не заходило совсем – начинался долгий полярный день), Но снег ещё нетронутый в тундре лежал, проталины появились только вдоль русел рек (там кусты из снега торчат, чернеют – вокруг них и вытаивают полянки. И на косах речных темнело – там снег сдут был ветрами). Потому и караваны птиц пролётных: журавли, лебеди, гуси всех пород, утки во всём своём многообразии, прочая мелочь водоплавающая – вдоль речных долин и летели (строго: с Юга на Север). И здесь, в тундре, часть на гнездовье оставалась – но основная масса дальше улетала: на острова в Ледовитом океане. По пути ж им и подкормиться надо – вот и держались они долин, присаживались на проталины для отдыха. Такие вот и становились нашей добычей: выбирая место для отдыха – снижались они до высоты, куда дробь ружейная доставала – вот на лету мы их и подстреливали. Иногда и к «профилям» подсаживались – уж это верная добыча была. Одни – снижались, другие караваны в вышине дальше тянулись – не пустовали над нами небеса, постоянно там курлыкал-гоготал кто-нибудь.
    Выбрали мы место, где долина пошире да проталин побольше – остановились, лагерь стали оборудовать. Ехали долгонько-таки, часов с десять, засиделся народ – забегали теперь, засуетились: сушняк-наносник на косах собирать, костёр разводить. Чайники на огонь, банки консервные – и батарея бутылок на столе импровизированном выстроилась уже.
    Меня это не привлекало, попили мы чайку с эл.слесарем Анатолием Кузьминым (в обиходе именуемым – «дед»: на Чукотке старики ведь не живут, потому кому за сорок – того уж дедом и именуют). Он тоже не увлекался спиртным шибко-то – вот мы первыми и ушли места себе занимать. Отошли метров с 300 от вездеходов, облюбовали места себе. Дед возле косы устроился на проталинке – и я невдалеке (но на расстоянии выстрела друг от друга – чтоб не мешать) нашёл отличное местечко. От кустов проталина широкая такая – и рядом из снега кочка вытаяла (будто специально чтоб сел я на неё). Дед дал мне двойную шкуру оленью – на подстилку (иначе не усидеть на мёрзлой земле, и в брюках ватных через десяток минут промерзаешь). Вот я шкурой этой и накрыл кочку, уселся на неё – со всеми удобствами. Заранее ещё, по совету охотников бывалых, сшил я из двух простыней накидку белую с капюшоном (простыни, как мне сказали, должны быть новейшими, если хоть раз постираны – уже выделяться будешь на снегу). С этим у меня сложностей не было, в кладовке у меня несколько пачек простыней лежат казённых – потому я даже два балахона сшил (один чуть замарается – другой надену). Вот и уселся я на кочку, вокруг себя расправил накидку – и будто скрылся, даже вблизи не виден (будто глыба снежная).
    Устроились мы во-время, уже вечер, Солнце низко спустилось – стаи пролётные на отдых устраиваются, снижаются на доступную высоту (критерий – чтоб было видно лапки у птиц. Тогда – можно стрелять, достанешь). Только уселся я – и на меня прямо налетела стая гусиная, высота небольшая – можно стрелять. Вскинул ружьё, как положено при стрельбе «влёт»  - на четыре корпуса птичьих опережение сделал – выстрелил. Мимо – но стая смешалась, вверх все резко устремились – и будто приостановились на миг. Был бы у меня второй ствол – и я бы прицельно выстрелить успел (уж точно бы – попал). Но одностволку так быстро не перезарядишь – что ж, буду следующих ждать. Опять летят, опять выпалил – опять мимо. И ещё, и ещё – выходит: совсем негодящий я стрелок (хоть до этого я себя классным даже считал). Дед тоже раз промазал,два (но он по два выстрела делает, из обеих стволов). Наконец – достал: на глазах прямо у нас после его выстрела гусь кувырнулся в воздухе, тяжело шмякнулся на отмель. Кричу: «С почином, дед! – а у самого от зависти дух спирает. Ещё чуть посидели – дед утку сбил, потом – вторую. А у меня – всё мимо и мимо (при том, что место у меня поудачливей – надо мной чаще дичь пролетает).
    Злость одолевать начала, пошёл к костру, к вездеходам. Там никого уже нет, все разбрелись во все стороны, только и слышно отовсюду: бах, бах. Чай горячий ещё, подшевелил я костёр (а он у нас и не гас всю охоту) – попил чайку. Вернулся опять на своё место – а лёт уж кончился почти (редко-редко какая-то отставшая птица пролетит). Сижу – и впервые в жизни созерцаю явление непривычное для меня – Солнце незаходящее. Опускалось будто, опускалось, чуть краешком коснулось горизонта – и на глазах прямо вверх пошло, выше и выше (всё теперь – прятаться оно уже не будет, так и будет по небу кружить всё лето полярное). А Солнце опустилось – и на пару часов притихла тундра, все – отдыхают. Чуть поднялось повыше – ожила и тундра, отовсюду то курлыканье, то гогот (громче и чаще всех – клокотанье своеобразное самцов-куропачей. Гнездованье у них, самочек выбирают – вот и звучат на всю тундру непередаваемые такие «ко-ко-ко»)
    В период затишья ещё какой-то звук появился, непонятный вначале: мелодичный, негромкий – но приятный. Будто малюсенькие колокольчики звенят – беспрерывно, один за одним – и много их. Вслушиваюсь, уж кажется мне – наважденье это (звук – ну совсем для тундры неподходящий). Ещё вслушался, определил – откуда звуки следуют, туда пошёл. А идти далеко-то и не пришлось (берег речной – рядом). Оказалось – лёд это тает на реке с такими звуками. На перекате он обвалился уже, дальше – глыбами лежит отдельными. Вот глыбы эти ледяные так-то и тают: рассыпаются на всяческие фигурки многоугольные, при падении соударяются они – и звук такой нежно-мелодичный издают. Я не поленился даже, поближе к глыбе соседней подошёл, убедился: посыпались на глазах прямо кристаллики ледяные, зазвенели – и прояснился источник.
    А мне только звон этот и слушать, охота не получается, промахиваюсь и промахиваюсь. Уж несколько раз совсем низко гуси пролетели, и «на подъём» медленно они летят. Уж чего лучше, пальнул – и слышно даже, как дробь по перьям защёлкала, видимо даже хлестанула – а им хоть бы что, встряхнулись – и дальше полетели. Обидно – а что делать?  Разочаровался я, сбросил балахон свой белый, в вездеход полез – спать. И что-то долгонько проспал, из вездехода выбрался – солнышко высоко уже, так-то тепло и хорошо стало в тундре. Костёрчик подшевелил, чай подогрел, проколол да банку тушёнки к огню подставил – поплотнее чтоб пообедать.
    У костра и Лобань сидит(в обиходе – «Федосеич») – тоже на чай прибрёл. Он далековато место себе выбрал, но – неудачник тоже, как и у меня – добычи нет. Посочувствовали взаимно друг другу, Федосеич – кроме чая – и к бутылке приложился. Говорит: но я ведь хохол упрямый – всё равно своего добьюсь. Взял он ещё и с собой водки бутылку, хлеба и консервов, заявил – не вернусь теперь к вездеходам без добычи, лоб расшибу – но добуду. С тем мы с ним и разошлись. И я на упорство настроился – тоже на место своё пошёл. Дед и ещё одного гуся завалил, уток пару – а у меня опять то же самое: пальну, слышно – дробь хлестанула по перьям (но – улетают они. Что-то тут явно – не так).
    Дед кричит через часик: пошли чай пить. Пошли. Дед спрашивает: так в чём дело, почему ты мажешь столь упорно? Говорю: не мажу я, достаю – а вот сшибить не могу. Послушал дед, взял моё ружьё, переломил – в ствол заглянул. Говорит: а из этого ружья ты и не убьёшь никого – у него после множества выстрелов ствол «засвинцовался», дробь трётся при проходе об свинец – и теряет убойную силу. Пошли – говорит – со мной, к моей засидке. А у него там по-хозяйски всё: на одной шкуре он сам сидит, на второй – «хозяйство» его разложено. Достал он из рюкзака шомпол, ёршик специальный стальной – начал ствол моего ружья прочищать (а оттуда опилки свинцовые так и сыплются). Я о дефекте таком ружейном и не слыхивал – смотрел теперь во все глаза. Прочистил дед ружьё, подаёт мне – теперь вот пали, с добычей будешь. Пошёл я на своё место, только уселся, изготовился – а вот и они, летят – прямо на меня пара гусей (и низко – лапки отчётливо видны). Выпалил, так-то эффектно получилось: перекувырнулся гусь в воздухе, так-то тяжко и звучно шлёпнулся – прямо передо мной, метрах в пяти. И крупный гусь – «гуменник». Дед даже позавидовал, кричит: у меня нет таких-то, тебе – особо уж крупный достался.
    Загордился я враз, сижу – весь внимание, ружьё – наизготовку. Посидел чуть – уток стая летит, шарахнул в головного селезня – выхватил одного из стаи, шлёпнулся невдалеке. Как солидный охотник – поднялся я, собрал добычу, в снег закопал (чтоб не портились). И уж дальше – как и у всех пошло у меня: разов с пять мимо пальнёшь – потом сшибаешь какую-то птицу пролётную. И уж так я увлекся – не пошёл и спать в вездеход (да почти все так и делали). Притихла тундра – и я прямо на кочке своей и придремал – полусидя, полулёжа.
    Так-то сладко пару часиков поспал, вверх стало солнышко подниматься, засветило прямо в лицо – проснулся. Проморгался – и замер сразу: ко мне от ближайших кустов заснеженных заяц приближался. Мы их сейчас и не били (не сезон) – а их бессчётно кружилось вокруг нас, на полянках вытаявших. Вот и этот на полянку выбрался – подкормиться. Я – замер, наблюдаю за ним. А он, похоже, за снежную кочку принимает меня (а я новую накидку перед этим надел) – всё ближе и ближе подскакивает по полянке. Циклично кормится, я специально секунды считал: наклонится, ровно пять секунд разгребает там что-то лапками передними – жуёт торопливо. Потом вскидывается, вытянется столбиком – и стоит десять секунд, во все стороны поворачиваясь-оглядываясь. И опять пять секунд – на питание. Я даже посочувствовал ему: нелегко тебе, братец, живётся, не столько существованием наслаждаешься – сколько оглядываешься. А он – всё ближе и ближе ко мне, я уж на дичь пернатую и не обращаю внимание, жду – что здесь-то будет. Так вот, прыжками мелкими, подскакал он ко мне – метра на три всего. В очередной раз вытянулся столбиком – и встретился глазами со мной. Замер – губа только раздвоенная быстро-быстро шевелится (похоже – от волненья). Секунд с пять – безмолвная сцена, сидим – и глаза в глаза друг на друга смотрим. А там видно – ужас вдруг плесканулся в глазах: понял он – кто перед ним. Со звуком странным верещащим подпрыгнул он каким-то сверхакробатическим прыжком (метра на три – вверх и в сторону). Как-то извернулся в воздухе: был головой ко мне, оказался – хвостом. И – прыжки дальше гигантские (как он бежал, как бежал – это видеть надо!). Я вослед ему и ещё добавил: «Я тебя, я тебя, косой!».  Считанные секунды – и исчез он в кустах близлежащих.
    Дальше я своим делом занялся, вверх смотрю – но искоса и на тот островок, кустами образованный, посматриваю (куда ж из них дальше-то зайчишка направится). А никуда – где-то через пол-часика опять он на полянку выбрался. Что это тот же – я уверен был: как встанет столбиком – так сразу в мою сторону и смотрит (а я ж попрежнему – в балахоне белом, почти не виден). От меня он метров 200, не выдержал я, окликнул его негромко: «Косой – иди сюда, поговорим». Он вскинулся было – но успокоился (будто понял – не достану я его выстрелом). Этак презрительно он даже хвостом ко мне повернулся, подёргал им: вот, мол, тебе, человече – не боюсь я тебя. Такой-то наглец – я уж хотел попугать его выстрелом. Но остановился – пусть уж зверёк понаслаждается безнаказанностью своей.
    Дальше у меня охота нормально пошла. Место у меня удачнейшее было выбрано, и я вскорости и наколотил дичи: четыре гуся сшиб (первая охота – потому и запомнилось до сих пор), уток сколько-то. Но – не охотник я по природе своей, скоренько мне и надоело уже на кочке сидеть. К вездеходу пойду на чаепитие (туда приходят-уходят поочерёдно охотники, успехами делятся), вдоль реки поброжу, полюбуюсь на обитателей тундровых. Особенно забавно выглядят кулички-«турухтанчики»: величиной-то они поменьше кулачка, сейчас же, во время игр-боёв брачных, преображаются – вокруг шеи как бы веер из перьев образуется, остальные все перья растопорщатся – и величиной он с хорошую курицу становится. Слетается их в одно место десятка с полтора – и бои меж ними начинаются (вернее – изображают они бой: подскакивают они друг перед другом, всячески рекламируя возможности свои – вот, мол, какой я молодец, ежели что – изничтожить могу противника). Я вначале-то возмутился агрессивностью ихней, разгонять стал стайки – а что толку: отлетят они на десяток всего метров – и опять хоровод образуют. Понявши, что у них «бои» бескровно обходятся – и оставил я их в покое, не разгонял уже.
    Издали, в бинокль, на той стороне за рекой, ещё позабавней я картину увидел: журавлей там целая толпа, танцы они какие-то немыслимые выплясывают. Прихватил я бинокль, пошёл искать – где бы через Лелювеем перейти, Лёд почти весь обвалился почти(там ведь реки по-другому совсем «зимуют»: вода в гальке дренирует, лёд висит над ней – а под ним пустота). Сейчас лёд пообваливался, но нашёл я одно место – сохранился там как бы мостик ледяной с берега на берег. Перебрался я на тот берег, стал пробираться меж кустов – поближе к журавлям. В бинокль так-то хорошо стало видно – выплясывают они друг перед другом, немыслимые какие-то «коленца» исполняя (ноги свои длинные в стороны выбрасывая, грудь колесом выпячивая). Поближе я захотел рассмотреть, вышел из кустов – и прервал процесс естественный (журавли при этом свидетелей не любят). Забеспокоились они, разбегаясь тяжело – на крыло поднялись, полетели другое место искать – поспокойнее.
    А я обратно побрёл. И с запозданием мысль пришла: а ведь то, что творим мы сейчас – безнравственно со всех точек зрения. Птицы водоплавающие ведь многие тысячи километров преодолели, добираясь к местам гнездовий – а мы их вот чем встречаем (палим по ним из десятков стволов). И ведь это – не жестокая необходимость (как у аборигенов когда-то – для пропитания), нет – развлечение как бы. Ну уж ладно бы осенняя охота – когда выводками целыми «на крыло» становятся обитатели тундровые. Тогда немножко можно их и поубавить – но сейчас-то, сейчас зачем? Они уж до места добрались, часть из них тут и гнёзда строить начинают – а тут мы понаехали.. Раздумался я так-то – и даже настроение «солнечное» испортилось, решил: больше – ни одного выстрела.
    Побрёл я назад (в кустах же – сплошное звенящее куропачье «ки-ки-ки», самцы самочек себя в сожители предлагают). Вернулся к вездеходам – а там меня уж ожидает Гарик Свистуненко, водитель вездехода ГТТ. Говорит: надо нам срочно назад трогаться: тепло очень, снег начинает бурно таять. Напитается он водой, как бы «каша» образуется – и проезда даже на вездеходе не будет. А по пути ихнему к Билибино начинается лесная уже зона, снегу там – слой метров до двух, чуть припоздают – вот там они несколько дней и будут сидеть. Согласился я с ним, достал он ракетницу из вездехода, запустил несколько красных ракет во все стороны. Со всех сторон стал собираться народ (и с видимым удовольствием – все уж вдоволь наохотились).
    Собираться стали. Подошёл я к своей кочке, странное дело – жалко стало с ней расставаться (будто – часть души оставляю здесь). Так-то я обжил эту кочку, по-хозяйски всё разложил вокруг – а теперь всё рушить приходится. Со вздохом – но собрал имущество своё, добычу из снега выковырял – понёс к вездеходу. А там уж половина людей собралась – сидят вокруг костра. Та водка, что совместно брали (кажись – ящик на всех) закончилась уже, теперь выспрашивали – у кого в рюкзаке «заначка» есть. Нашлась бутылочка – разливают понемножку. Федосеич подошёл, жалуется – один он из всех и остался без добычи, так и не сбил ни одной птички. И водки ему глоточек только достался – мало для утешения, жалко мне его стало. В рюкзаке у меня две бутылки спирта питьевого(зимой как-то продавали в Билибино – взял я про запас), достал я одну, перед Федосеичем поставил: утешайся. Он в момент набулькал себе пол-стакана, хватанул неразведённого – доволен: проняло до селезёнки. И прочие стали к бутылочке прикладываться, шум вокруг костра образовался, гам. Ружья все мы в сторонке побросали – один Федосеич с ружьём сидит. Вдруг кто-то, заприметивши, закричал: «Тихо- тихо! Летят, Федосеич – пали!».  И точно – на нас прямо стая гусей летит, низко – бей на выбор. Федосеич ружьё вскинул, на курки нажал – а вместо выстрелов звук какой-то непонятный: плям, плям. Не поняли – переглядываемся, Дед быстрее всех сообразил, говорит: ну-ка пальни ещё раз, Федосеич. Тот перезарядил, пальнул, опять: плям – плям, вылетела дробь из ствола – и в костёр высыпалась. Взял дед патроны у него, спрашивает: ты где их брал – сам заряжал?. Нет – Федосеич говорит – мне их Боря Бахтинов готовыми дал. Всё тогда понятно: мастер подстанций Боря Бахтинов и Федосеич заспорили перед отъездом – кому из них ехать на охоту. Боря – заядлый охотник, он о выезде этом всю зиму мечтал. Но Федосеич тут упёрся: я в жизни ещё ни разу на охоте не был, потому – поеду на этот раз. Обеим им ехать нельзя (должен же кто-то бригадой «подстанционников» руководить). Потому Боря будто б и согласился, сказал даже: бери моё ружьё, к нему сотню ещё патронов заряженных (сотня – минимум на весеннюю охоту). Вот один патрон мы и распотрошили сейчас. Как и предполагали мы – пороха там вообще не оказалось: запрессовал Боря в патроны мощные капсюли «Жевело», дроби немножко всыпал – да и прикрыл всё пыжами. С такими вот «патронами» Федосеич и сидел почти три дня – попукивал потихоньку в воздух. С оружием он до этого дел никаких не имел (в армии он не служил почему-то), в подпитии ещё постоянном находился – вот и решил: так оно и должно быть.
    И теперь вот – смех вокруг него (аж падают мужики – ну и комедия). Федосеич  зубами скрипит: ну, Боря, ну – вернусь, ну – погоди!  Дал я ему с десяток патронов – а что толку, уж все к отъезду собрались. Без добычи он, ясное дело, не останется, каждый поделится с ним (я – первый: мне добыча и вообще не нужна – теребил бы я этих птиц ещё). Но ведь обидно – просидеть на кочке три дня впустую.
    Собрались, разместились по вездеходам – поехали. Федосеич ко мне в ГАЗ-47 перешёл, уселись мы с ним сверху, на кабине – посиживаем. Я и ружьё в вездеходе оставил (не нужно уже), Федосеич же – держит своё. Только тронулись – а прямо навстречу нам стая гусиная. Наш вездеход – по тормозам, ружей нет ни у кого – один Федосеич стреляет. И громадный гусь-«гуменник» эффектно так, прямо впереди нас – тяжко шлёпается на гальку. Тишина установилась – всеобщая, только голос Федосеича слышен: «Вот так надо стрелять, охотнички! Серёга – подбери добычу». Тут уж – всех прорвало, все поздравлять Федосеича бросились. А тот сидит – улыбается только (как же – и он теперь добытчик).
    Дальше поехали. Впереди длинная такая коса галечная, сходящаяся клином: меж рекой, вскрывшейся уже в этом месте, и проточкой, справа к ней примыкающей. Уж не знаю почему, но на косе – сборище зайчиное, штук 6-7 сидят там. Наши два вездехода рядом идут (специально, зайцев увидевши, подравнялись) – перегородили выход с косы, зажали зайцев на конце её узком. Те мечутся, на месте подпрыгивают – а некуда деться, с обеих сторон вода (впереди – два железных гремящих чудовища надвигаются – ближе и ближе). И зайцы – вплавь пустились, не видел бы сам – в жисть бы никому не поверил: что возможно такое. А вот – затолкал их страх великий в воду, бросились они все разом в проточку. Собственно – не плывут они в полном смысле, просто – отчаянно колотят по воде всеми четырьмя лапами. Брызги во все стороны – и быстренько они преодолели проточку (метров с пять – ширина её), скачками – на обрывчик, в кусты – и только хвостики ихние мелькнули. Мы следом тоже через проточку перебрались, пока выкарабкались на обрывчик – а их уж и не видно, разбежались в страхе . И вот об этом всю последующую жизнь рассказываю я охотникам бывалым -  ни один не верит (мол, не может заяц плавать). Выходит – чудо я воочию созерцал, неповторимое – никто больше и не видывал такое (кроме спутников моих). Собственно, плыли там не зайцы даже – страх плыл, тащил их за собой. И вот – достойно из положения выпутались косые, мы их зауважали даже.
    Дальше уж без остановок двигались (наст снежный рушился прямо на глазах, все промоины да ручьи кашей снежной заполнялись – спешить надо было). До нашей Баранихи добрались – и билибинцы даже на чаепитие не остановились – дальше поспешили. А на другой день позвонил Бирюков, сказал – нормально доехали, успели. А у нас же на другой день, в нашем «ЛЭП-доме» (где все мы проживали) – ароматами неземными потянуло со всех кухонь: везде похлёбка «охотничья» готовилась (мясо у дичины жестковато, но уж за то навар и аромат – бесподобны).
    На том и успокоились наши охотнички – до осеннего лёта массового (опять тогда поедут).

    48. г. Певек. Годы – после 1956-го.   В это время во всей Магаданской области (на Чукотке – в том числа) сформированы были обычные властные органы: райкомы КПСС, райисполкомы (до этого весь этот край был вотчиной «Дальстроя» - подразделения НКВД. Вот начальники лагерей, тут расположенных, и были верховной властью на местах). Власть безраздельную потерял тут ГУЛАГ – но порядки-то прежние ещё сохранились. И особенно в тундре, у чукчей (радио тогда ещё не доходило до них, все вести – с громадным запозданием распространялись). Вот это и привело к трагедии описываемой.
    Во времена «Дальстроя» чукчам было объявлено: ежели вблизи ихних стойбищ появится человек неизвестный, в телогрейку да ватные штаны одетый – то это заключённый, из лагеря сбежавший. Его надлежит застрелить – и за это получить награду у лагерного начальства. А для доказательства подлинности свершившегося – должны чукчи предоставить голову того беглеца (только в этом случае награда выдавалась в виде бутылок со спиртом). Весть эта по тундре широко распространилась – и потому за время существования лагерей на Чукотке ни один беглец живым не остался, до воли не добрался – все ихние головы назад в лагери возвращались.
    После расформирования же «Дальстроя» порядок этот (а он только на словах и существовал) будто бы и отменили – так пока-то весть об этом до стойбищ чукотских докатится (может – год-два пройдут). А тут жизнь меняется на глазах прямо. В Певеке создано было геологическое управление – и в места перспективные разосланы были геологические партии. Вот одну такую партию в 13 человек чукчи и «засекли». Рассмотрели в бинокль пришельцев (а те в телогрейках, шапках типа зэковских), решили – беглые это заключённые. Вот и стали они незаметно (пользуясь отличным знанием местности) их выслеживать – да и уничтожать поочерёдно (уж в оружии у них недостатка не было – через пролив снабжали их каким-то образом «Винчестерами» американскими).
    Уж как это свершалось практически-то – никто того не знает сейчас. Знают старожилы певекские только одно: к осени добрели до Певека двое чукчей с мешком. Узнали, что верховная власть теперь в Певеке – райком КПСС, явились туда – и вывалили из мешка 13 голов,потребовали – сполна вы нам оплатите их «огненной водой» (в точности сцена повторилась – это когда Юлию Цезарю мешками стали приносить головы его врагов, римских сенаторов. Но только Цезарь подороже за каждую голову платил – по 300 золотых сестерциев). Конечно же, в райкоме – паника, срочно соображать стали: каким же способом стойбища все оповестить об отмене прежних указаний. А вот что с чукчами с теми сделали – про то никто уж и не мог вспомнить.
    Так вот и погибла целая партия геологическая. Полностью за достоверность этих слухов я не ручаюсь (сам при событиях тех не присутствовал), но все старожилы (и бывшие зэки, что у меня потом в бригаде работали) в один голос подтверждают:да, так – было. После развала же «Дальстроя» все лагери на Чукотке ликвидированы были – и уж дальнейшее освоение её природных богатств производилось в обычном – советском – порядке (события тех лет талантливо описаны в романе О. Куваева – «Территория»),
    Но с тех пор – традиционно уже – геологи враждовать стали с чукчами (в отличие от нас, «высоковольтников» - мы с чукчами дружно жили). Потому мы, с геологами «пересекаясь» где-то в застольях, всегда подкалывали их, анекдот такой вот рассказывая:
    «Пришёл чукча к приятелю в гости (за сто вёрст сходить для них – не проблема). Чайку попили, устроились у яранги на солнышке, беседуют неспешно. А тут – шум-грохот с небес. Всмотрелись они, гость говорит:
       - Однако – железный птица летит.
      - Да.  «Вертолёта» называется.
Подлетел вертолёт, круг стал делать, снижаться.
       - Однако – к тебе прилетели?
     - Да. «На посадка заход» делает. Скоро мы с тобой водка пить будем. Потом – бабу мою топтать будут. Потом – нам с тобой морда бить будут. «Икспидиций» - называется..».
    Обижались, конечно же, геологи при том: но ведь из песни слова не выкинешь, что было – то было. Что ж поделаешь – такие тогда были времена.

    49. Чукотка. 1971 г.   Возвращались мы как-то летом по трассе ЛЭП-110 кв. после контрольного осмотра. При осмотре мы строго вдоль трассы ЛЭП двигались, обратно же – кое-где и углы спрямляли, удаляясь от ЛЭП. Занят при этом только вездеходчик был, Лёша Могилюк. А мы с мастером ЛЭП Добровым своё дело уж сделали – отдыхали теперь на ходу. Как-то ввечеру, когда солнышко до горизонта почти опустилось, задремал я прямо на сиденье переднем (работа в электросетях приучила меня – я мог и сидя, на ходу неплохо выспаться).
    Но вскоре разбудил меня Лёша, вперёд показывает – смотри. Вездеход медленно-медленно ползёт по колее, в тундре проложенной (а в тундре летом раз только стоит проехаться вездеходу – и след остаётся лет на пол-сотни) – а впереди, по колее, улепётывает существо непонятное, несуразное настолько по форме – что и определение трудно подобрать. Я так бы и не понял, что это за существо – но наотдальке, вприпрыжку, и мамаша его поспешает – громадная журавлиха. Журавлёнок же – молодой совсем (этакая фигура – нелепая и странная): тельце маленькое, чуть-чуть только пушком прикрытое; ноги – длинны несоразмерно, тонки – того и гляди переломятся; суставы – вздуты уродливо. Шея длинная – и голая совсем почти, крылышки – обрубки какие-то, без перьев ещё.
    Вот существо это, спеша и спотыкаясь, удрать пытается от нас, мамаша подбадривает его своим присутствием – да никак он не может оторваться от нас. Вездеход чуть-чуть движется – а он и с такой скоростью не может бежать, устал уже, того и гляди – и под гусеницу попадёт. Лёша остановил вездеход, выскочили мы – и журавлёнок остановился (похоже – выдохся, нет уж сил у бедолажки). Подошли мы с Лёшей поближе, рассматриваем его – и он на нас испуганно глазёнками помаргивает. Мастер ЛЭП Добров спал в салоне, проснулся от остановки, вылез – и тоже к нам идёт, спрашивает – что там у вас.
    Вот уж этого журавлиха не выдержала (два врага было – так и третий ещё объявился, тоже к чаду её направляется). Скок-скок – прыжками приблизилась она к журавлёнку, прикрыла его телом своим. А мы было на шаг ближе переместились – так пришлось назад отпрянуть: распахнула она крылья свои громадные во весь размах, как-то так угрожающе – колесом – грудь выгнула – и зашипела даже. Мы от неожиданности и испугались, отступили назад даже (чересчур уж грозно выглядела птица крупная). Сразу байку охотничью чукотскую вспомнили: будто когда-то здесь, вблизи пос. Комсомольский, раненный журавль охотника насмерть забил крыльями (глядя на грозную эту позу – верилось тому). Мы уж ближе и не стремились, отступили – но у журавлихи,видать, сдали-таки нервы: тяжело, с подскоками, разогналась она – и на крыло поднялась, на круг пошла вокруг нас.
    Мы чуть ближе опять к журавлёнку – но опять отскочили от него (неожиданность сработала). То, что мамаша нам продемонстрировала – то в точности исполнил и он: грудку свою голую колесом выгнул (очень грозно – как он сам, видать, посчитал). Обрубки-крылышки распахнул, шейку голую вытянул – будто и зашипел даже. Уж насколько это неожиданным было – настолько и забавным. Насколько у мамаши его угрожающе получилось – настолько у него смешным. Взглянули мы – и зашлись прямо-таки в смехе, хохочем – и остановиться не можем. Ещё взглянем на него – опять приступ смеха гомерического.
    Смех наш мамаша угрозой посчитала: круг сделавши – метрах в десяти приземлилась опять. Отвлеклись мы на неё (всё-таки и побаиваемся – мы же без ружей), глянули опять на журавлёнка – а уж и нет его, исчез. Он – серый, тундра тоже: присел где-то – и как растворился, невидимым стал. И мамаша сразу успокоилась: разогналась опять, взлетела – опять на круг пошла. А мы уж и не стали больше журавлёнка пугать, отсмеялись – да и дальше поехали. Но с места Лёшка тронулся тихо-тихо, и я на капоте сидел, вперёд смотрел: вдруг сдуру-то журавлёнок на колее затаился – ещё и задавим.
    Но – нет, где-то в сторону стребанул – да притаился. Отъехали мы чуть подальше, остановились – решили чайку согреть. Я бинокль взял, рассмотрел с высоты вездехода: стоят журавли рядом, старый да малый, и головами согласно кивают (будто – беседуют, страхами делятся пережитыми). Живите, птицы, живите – без вас тундра совсем уж безжизненной станет (одни льды вечные).

    50. г. Певек. 1971 г.   Как у начальника электросетевого района – никак у меня не налаживались нормальные взаимоотношения со ст. мастером сетевого участка, расположенного в г. Певек (со странной фамилией – Матюк). Мужик в предпенсионном уже возрасте, опыт работы громаднейший – а вот не вписывался он в круг моих требований к руководителю такого вот звена. Уж с тем, что он «закладывал» частенько и в рабочее даже время – я б уж и смириться был готов («контингент» у него в бригаде – с явным зэковским преобладанием и душком, держать их в повиновении – трудновато). Но вот то, что он меня постоянно в неловкое положение ставил (проще ежели – врал напропалую) – с этим я никак уж смириться не мог.
    Случись у него любая авария, звоню я ему с Комсомольского, доклад требую. Он обычно говорит: да так, мелочи – через пару часиков справимся, устраним. Проходит и пять, и шесть часов, опять звоню, опять слышу: мол, тут ещё кое-что выявилось, но уж теперь – через час точно закончим (фактически заканчивают через пять-шесть часов опять).
    А однажды и вовсе случай вопиющий произошёл. Диспетчер энергосистемы известил меня: отключилась от дествия защит ЛЭП-35 кв. «Певек – 21 км» (без напряжения остались: радиоприёмный центр узла связи, завод ЧРМЗ, склады взрыв. веществ). Звоню Матюку, он докладывает: повреждена опора на пересечении с автодорогой, на восстановление потребуется часов с десять. Я сразу понял – что-то не то (обычно он, в обещаниях своих, двумя часами всегда оперировал. А тут – десять часов!). Потому я на машину – и в Певек отправился. Часов через восемь добрался туда, на место аварии сразу – и из голову схватился от увиденного. Какие тут десять часов – тут и в трое суток вряд ли уложишься: по автотрассе, которую наша ЛЭП-35 пересекает, какой-то груз перемещали сверхгабаритный на тракторных санях. Тракторист, пьяный вусмерть, не заметил, что он провода нашей ЛЭП зацепил – и тянул до тех пор, пока не своротил обе анкерные опоры, пролёт пересечения ограничивающие. То-есть собрать надо да установить две анкерные опоры, котлованы предварительно выбить под них, провода смонтировать потом – дело долгое.
    Но надо сказать – работа тут уже кипела. Всех, кого можно было, задействовал Матюк, организовал процесс отличнейше (уж опыта ему – не занимать). Так что я решил и не вмешиваться в его распоряжения (у меня опыт – победнее), усилия все направил на помощь ему. Аварию устранили в кратчайше-возможные сроки, включили ЛЭП – распустили на отдых людей. А мы с Матюком (он тёзка мой – Николай Иванович) в конторе освобожденно сидим, чаи гоняем (при чём он чай пил – коричнево-горькой заварки, без сахара). Без строгости начальственной, по-хорошему спрашиваю я: скажи, Николай Иванович – ну почему вот ты меня постоянно в заблуждения вводишь, постоянно сроки устранения аварий нереальные сообщаешь. Почему не обрисовываешь ты мне реальное положение – я, при необходимости, могу ведь и помощь тебе организовать (с Комсомольского и людей подкинуть, и технику). Давай – говорю – раз и навсегда мы с тобой отношения проясним, откровенно поговорим.
    Тогда – Матюк говорит – я тебе откровенно и отвечу. Не могу я, никак не могу сразу тебе сказать – что авария крупная. Я же с юности с самой «Дальстроем» воспитан – где любой твой доклад неудачный расстрелом мог закончится. Потому тогда главным было – в самом начале удачно соврать, первый гнев начальственный пережить-перетерпеть (а уж дальше, постепенно – и к реальности приближаться в докладах своих). И привык я так именно действовать во всю жизнь – иначе уж не могу (пробовал – не получается, страх многолетний довлеет надо мной).
    Я, такое-то услыхавши, рассмеялся даже, говорю:
        - Николай Иванович, так я-то ведь – ну никак тебя к расстрелу не приговорю. Права мои – куцые (ежели только выговор обеспечу да лишение премии за текущий месяц. Так чего ж бояться-то?
        - Чего – тебе трудно это понять. Не прошёл ты той жизненной школы, через которую я (как сквозь мясорубку) чудом только живым продрался. Хоть ты никогда и ни к кому к подчинённым и не ходишь в гости – но я тебя приглашаю сейчас: только за столом я смогу что-то из жизни своей вспомнить (объясняющее такую мою «сверхосторожность»)   
    Заинтересовавшись – согласился я, отправились мы на обед к Николаю Ивановичу. Там он (под водочку да закусочку) и порассказал кое-что про бытиё своё прошлое.
    Деятельность свою трудовую он начинал на Колыме. После открытия там золотых месторождений на самом верху решение было принято: на освоение колымских богатств надо нацелить комсомол. Вот в 1939-ом году туда и направили несколько пароходов с комсомольцами-добровольцами. Приступили они к работам – и сразу ясным стало: решение неудачное принято (с точки зрения тогдашних понятий) – дорого очень освоение этих мест диких обойдётся. Надо же сносные бытовые условия для этих комсомольцев организовать, охрану труда на производстве отладить, заработную плату им повышенную платить (чтоб не разбежались). Решили наверху: нет, не тот это путь – надо нечто более дешёвое придумать. И тогда вождь тов. Сталин с чьёй-то злой подсказки и нашёл «мудрое» решение: на Колыму направлять только заключённых, имеющих большие сроки. Уж эта рабская сила – самая дешёвая: бараки они сами для себя сколотят, пайкой продовольственной минимальной обеспечить их – вот и все заботы.
    И в 1940-ом году пошли пароходы на Колыму уже с заключёнными. Комсомольцев, ранее туда завезенных, они скоро очень повырезали (женщин – полностью, из мужчин – единицы только остались). И стала вся Колыма (с прилегающей к ней Чукоткой) одним гигантским лагерем для заключённых (СВИТлагом).
    Вот во всю эту свистопляску дикую и затесался парнишка молодой из Новосибирска (этот вот самый Матюк). Благодаря удачливости своей да увёртливости – выжить ему удалось. И не только выжить – но и положение прочно-охраняемое занять (благодаря профессии электрика – тогда такая специальность редкостью была). Образовалась энергосистема (зачаточная ещё) – и он там стал работать, благодаря предприимчивости своей – выбился на должность начальника подстанции (с подчинением ему и линейных бригад). И уж настолько прочно он освоился на своём месте – что начальство, несмотря на суровое время военное, позволило ему съездить к себе в Новосибирск – чтоб жениться там. Привёз он жену Любу (а она тоже при рассказе присутствует – подсказывает кое-что Николаю Ивановичу), обучил её скоренько – и пристроил дежурной на подстанцию.
    Наладилось всё – живи да радуйся. Где-то война гремит – а тут для «вольняшек» (все они – специалисты какие-либо) вполне сносную жизнь обеспечивало начальство: пайки продуктовые регулярно выдавались, зар. плата – огромной была по меркам тогдашним. Всё хорошо будто – но коль жестокость неприкрытая властвует вокруг, трудно от неё спрятаться, когда-нибудь – да зацепит. Вот и зацепила Николая Ивановича. На участке, где он работал, дожди прошли сильные – и ручей один вздувшийся подмыл опору ЛЭП-35 кв. (а она питала все окрестные лаг. пункты – где золото мыли). Чтоб на новое место опору перенести – отключение требовалось часов на восемь (то-есть остановка в добыче золота на такой же срок – кто ж это согласует, кто заведомо согласится под расстрел идти). Приказали Матюку: укрепляй любым способом подмытую опору – оттяжками раскрепляй, ряж делай вокруг неё да камнями забутовывай. Стал он бригаду к выезду готовить – да не успел (опять дождь пошёл, окончательно подмыло опору – и упала она). И – всё: остановились окрестные прииски (так называемые – «лаг. пункты»).
    Вот уж тут – все забегали, любую помощь Матюку предлагая. Пошла работа в ускоренном темпе – но прииски-то стоят, золото не моется (а тогдашнее золото – это покупка оружия для фронта). И тут, в середине дня, нагрянул на участок грозный начальник (он как раз всю свою «епархию» объезжал). Боялись же его все подчинённые – панически (у него какое-то другое, по линии гос. безопасности, звание было – но за глаза звали его «генералом»). Приехал – а прииски-то стоят, зэки на полигонах хоть и пошевеливаются потихоньку – так самое главное не делается: приборы промывочные не работают, не намывается золото (а генерал обязан каждые сутки в Москву докладывать – сколько его намыто). В контору сразу приисковую генерал, и что там было – про то участники событий тех вспоминают с содроганием. Генерал не кричал на них – он ревел по-звериному (попутно – рожи кому-то поразбивал, кому-то – и зубы повыбивал). Почему стоите, мерзавцы – вопрошал. Отключилась ЛЭП. Почему отключилась, кто ответственен за неё?  Начальник подстанции – Матюк. По окончании работ сразу взять его, ночью – в расход. Вот и взяли бедолагу (сразу же – как только подстанцию включили).
    В посёлке, возле здания караульного помещения, барак бетонный, БУР (барак усиленного режима) – туда в камеру Матюка и затолкали (а из БУРа –все местные жители это знали – дорога одна была: за ближайшую сопку, где расстреливали по ночам так называемых «нарушителей режима». Там их и закапывала специальная команда). Вот и сидит он – ждёт. Вскоре ещё несколько человек привели, чуть живых, «доходяг» («саботажники» они – план систематически не выполняют). Всё не один, значит – в крмпании он «за сопку» пойдёт.
    Посёлок-то небольшой, уж и Любе сказали: всё, мужика твоего – «замели». Она – на вахту, в караулку, просить стала: дайте хоть попрощаться. Нет, ни в какую – и этого нельзя. Хоть начальник караула и знаком был коротко, одно время даже соседями были в бараке, в застольях общих участвовали – но и у него ж не две головы (нарушит правила – и сам «за сопку» пойдёт). Не допустили Любу к мужу.
    А Матюку так-то горько, так обидно – только-только жизнь наладилась, счастливым себя почувствовал – и погибать приходится во цвете лет. К вечеру постучал он в дверь, попросил начальника караула подойти. И Христом-Богом стал упрашивать – чтоб разрешил тот связаться по телефону с прокурором (а он – постоянно в свите генеральской присутствует). Может – удасться разжалобить его, вспомнит прокурор добрые услуги, что Матюк ему не раз оказывал: прокурор охотником был заядлым – вот Матюк и разведывал для него места удачливые (даже берлоги медвежьи заранее отыскивал). При самой охоте как бы роль собачки исполнял – дичь нагоняя да отыскивая добытую уже (будто чувствовал – ох как пригодиться может знакомство столь значимое).
    Начальник караула не соглашался вначале, но Матюк тем его убедил, что напомнил: ты ж, мол, не раз видел, как ко мне домой заходил прокурор после охоты (под дичину – и выпивали мы с ним постоянно). Он, может, и не знает – что взяли меня. А узнает с запозданием уже – может и на тебя зло затаить (а прокурор и генералу не уступит в свирепости да злопамятности – худо может тебе быть). Так что – смотри сам. Подумал начальник караула, так и этак прикинул – и решился-таки: привёл Матюка в караулку, допустил к телефону. Позвонил он в контору приисковую, где вся свита располагалась и загуливала сейчас за столами (занятие – ежевечернее), попросил охранника тамошнего – позови к телефону прокурора.
    Пришёл тот, заговорил с Матюком (хмельной в меру ещё – такой-то благодушный). Но не утешил, говорит: нет, Колька, ничем я тебе помочь не смогу, чересчур уж освирепел генерал. В Магадан вернёмся – ему ж в Москву докладывать. А мы в это лето заваливаем план – да ты ещё тут подвернулся с опорой своей, не во-время завалившейся. Так что – опасаюсь я даже и подступаться к нему (обругать может). Но Матюк со слезами умолять стал: ну хоть попытайтесь, попробуйте – уж вас-то он лупить не станет, обругать только может. Попробуйте – Христом-Богом прошу, вдруг – да сжалится он. Вздохнул прокурор, пообещал всё-таки – ладно, попробую, когда дойдёт генерал «до кондиции» ежевечерней – подступлюсь. Но очень-то не надейся – чересчур лют генерал.
    Отвели опять в камеру Матюка – а уж темнеть стало, похоже – несколько часов и жить-то ему осталось. В тоске смертной заметался по камере, страшно – хоть головой о стенку трахайся. Но тут дверь открылась, начальник караула свирепо так рявкнул: «Матюк – выходи!». Сам же начальник – мужичина громадный, чуть ли не вдвое крупнее Матюка. Вот и схватил он его за шиворот, почти на весу – к выходу поволок. На крыльцо выволок (а там светло – лампочка мощная над входом), такого пинка под зад дал – аж закувыркался Матюк, скатился с крыльца. Проорал начальник: «Вали домой (и ещё кое-что непечатное добавил)». Вскочил Николая Иванович, взглянул с благодарностью на окна конторы приисковой, ярко освещённые (а здание конторы – прямо напротив БУРа, через площадь) -  и ноги в руки, бегом – домой.
    Как был встречен – того, конечно же, словами не опишешь (Люба уж и вдовой себя посчитала). Взрыв эмоций – но успокоились постепенно. Генерал со свитой на другое утро дальше укатил, а Матюк встретил потом начальника караула, упрекнул: что ж ты так-то свирепо выкинул меня – до сих вот пор бока болят. Тот говорит: а куда мне деваться было – приказ такой поступил. Позвонил тогда сам генерал в караулку (я навытяжку сразу – впервые в жизни с чином таким большим разговариваю). Скомандовал он: «Там у тебя «вольняшка» один сидит с такой-то фамилией похабной.. как его.. Матюк кажись. Так вот ты выведи его на крыльцо и такого пинка ему дай под зад – чтоб он до дома до самого бежал  и спотыкался. Исполняй!». Вот я и исполнил буквально (вдруг генерал в окно смотрит из конторы – не дай Бог провиниться). А ты уж терпи, радуйся – что жив остался. Остальных-то мы в ту же ночь за сопку увели – да там и закопали. Так что – радуйся.
    Конечно же – радовался безмерно. И уж в дальнейшем чуть ли не из кожи вон лез – чтоб не попасть ещё раз в положение расстрельное. Были и ещё случаи – но всё удавалось как-то выкрутится, на другого кого-то вину свалить.
    И что ж ты хочешь от меня – закончил Николай Иванович. Чтоб я в одночасье забыл всё пережитое, отважным враз стал?  Не стану – уж я «ушибленным» теперь и век свой доживать буду, мирись как-то с недостатками моими. Смирился – и уж дальше у нас нормально всё складывалось. Звоню ему по поводу какой-либо аварии (а они в дряхлых певекских электросетях постоянно случались), он мне доклад стандартный выдаёт: через два часа устраним. Говорю: так, понятно – это страх твой сказал. А в действительности сколько времени уйдёт – прикинь-ка (исходя из опыта своего). Часов пять-шесть – это уж наверняка.
    Так вот и сосуществовали мы – мирно уже – с Николаем Ивановичем до выхода его на пенсию, расстались – по-дружески даже.

    51. Чукотка. 1972 г.   Как-то зимой соблазнили меня – с Комсомольского съездить на рыбалку зимнюю, на корюшку – в устье реки Ичунь. Выделил я вездеход ГАЗ-47 для этого, собралось нас человек восемь – в том числе поехал с нами и дежурный с подстанции «Быстрый» по фамилии Ивашкин. Мужик он был – всеми уважаемый, пережить ему пришлось такое – нам, нынешним, и во снах кошмарных не привидится. На Чукотку он попал как заключённый с большим сроком (в конце войны, из армии отпущенный по ранению, устроил он по пьянке аварию автомобильную с жертвами многочисленными). А тут он сразу попал на урановый рудник «Северный» - а оттуда живым не выходил никто. Какими-то сложными путями следом за ним и жена добралась до Чукотки, Мария Иосифовна – она и спасла его от верной смерти. Но, конечно же, не раз и не два ему приходилось в шаге от погибели быть – что и наложило на него отпечаток свой: трезвенником он был, спокойный всегда и ровный в обращении. Всё он какие-то хитрые «вездеходы» собирал с мотоциклетными моторами – разъезжал на них по тундре окрестной, на песцов охотился. А вот на рыбалку на корюшку на своей технике не мог он доехать – далеко очень, ровно 100 км. по тундре безлюдной. Потому и попросился с нами поехать – с удовольствием мы и включили его в свой коллектив.
    Конечно же, после выезда сразу с Комсомольского – бутылки стали из рюкзаков доставать (обмывать чтоб заранее будущую удачу). Только мы с Ивашкиным в загуле не участвовали – а водитель вездехода тоже «позволил» себе, потому наблюдали мы за ним ( чтоб не туда куда-нибудь не свернул. Дороги-то нет – по тундре безлюдной едем, ориентиры в темноте – почти и не видны). Потом на след напали тракторный, кто-то из команды вспомнил: будто бы на-днях приисковые рыбаки выпросили у начальства трактор с будкой передвижной – и тоже на Ичунь подались (похоже – на их след мы и напали).
   По  следу-то побойчее погнали, где-то километров с 50 проехали – и стук какой-то подозрительный появился в двигателе. Дальше – всё слышней и слышней, подняли капот, послушали – и заглушили двигатель. Понятным сразу стало – вкладыш выплавился шатунный на одном цилиндре, ехать дальше нельзя: оборвёт шатун – и вообще двигатель разнесёт. Так что – всё, приехали.
    Ясное дело – гомон тут поднялся, возмущения-предложения. Но народ тут подобрался опытный, хоть и вполпьяна все – но быстро сообразили: дело-то серьёзное, вопрос – о дальнейшем нашем существовании (или – выживем, или вскоре в статуи ледяные превратимся). Стали спокойнее уж положение обсуждать сложившееся. Ехать мы не можем, и двигатель на короткое даже время запускать не можем. Мы примерно на половине пути до устья Ичуня (то-есть в обе стороны примерно по 50 км), куда ни пойди – по морозу (под минус 40 градусов с ветром северным пронизывающим) не дойдёшь, замёрзнешь по пути. Остаётся одно – сидеть здесь, в вездеходе, и ждать спасенья (а от кого? Нас нескоро, дней через пять только,  хватятся). Вот, может быть, через день-два приисковые рыбаки по своему следу возвращаться будут – а до этого как спасаться? Паяльная лампа – тоже не выход из положения: ведь мы даже мешки спальные не взяли с собой, часа два-три – и ноги отмерзать начнут (при таком морозе – любая обувь постепенно промерзает). И потом – а вдруг здесь никто и не проедет в ближайшие дни, может быть – приисковые рыбаки уж и вернулись с рыбалки (след этот оставивши)?  Так что ж нам делать?
    Вездеход сразу «зарезали» (то-есть – воду спустили из системы охлаждения: иначе не только радиатор – но и блок цилиндров разорвёт льдом). В холоде хмель быстро выходит – уж и панические высказывания начались, претензии к вездеходчику – мол, завёз нас чёрт-те куда, обломался не во-время (а он-то в чём виноват: у нас, из-за отсутствия зап. частей, все вездеходы на ладан дышали, любой и в любое время обломаться мог).
    Всё это время Ивашкин помалкивал, в обсуждении не участвовал (пока крикуны пьяные преобладали. Теперь – притихли они, морозцем скованные). Он теперь высказался:
        - Слушаю я вас, удивляюсь: говно вы – а не народ. Почему ж такие слабые вы: чуть что – сопли готовы распустить, расплакаться. Если б мы, старшее поколение, такими вот были – давным-давно бы повымерли все. Я вот в лагере рудника «Северный» и голодный, и холодный (в телогреечке в одной) за 70 километров по морозу таскал санки с песком урансодержащим – и не один раз. А вы, лбы такие здоровые, тепло одетые, продуктов имеющие на десять дней – заныли уже, живьём готовы похоронить себя. Вот уж с вами – и точно – пропасть можно. Я вас..
Перебил я его, говорю:
        - Ругаться, Николай Алексеевич, мы все умеем – и не хуже тебя. А что вот ты конкретно предложить можешь?
       - Как что – ремонтироваться надо, назад ехать.
        - Так как, как ремонтироваться-то?
        - А очень просто: снимать надо двигатель с вездехода, разбирать – и смотреть: что там случилось. Судя по стуку – в одном только шатуне выплавился вкладыш. Вот этот поршень и убрать надо вместе с шатуном – а на остальных потихоньку поехать.
    Уж тут – к обсужденью все подключились. Чтоб представить сложность задачи предстоящей – надо представлять конструктивно: как вездеход устроен. Это ж не обычный автомобиль, где к двигателю и снизу есть доступ – у вездехода надо вначале извлечь этот самый двигатель из лодки, где он установлен. Потому спор было поднялся: мол, не сможем мы на морозе-то вытащить двигатель, разобрать-собрать его, назад втолкнуть. Это ж не в гараже тёплом – мы тут сами скорей вокруг этого двигателя перемёрзнем. Но я уже обдумал слова Ивашкина, понял – единственный это выход. Потому – оборвал резко всю эту «демократию» (трепотню беспредметную). Сказал:
        - Выход, ребятки, один у нас: к словам Николая Алексеевича прислушаться. Я тут старший по должности, отвечаю за вас за всех. Но опыта тут побольше у Николая Алексеевича – потому я на это время власть свою передаю ему. Командуй, Николай Алексеевич – и все должны беспрекословно твои указания исполнять. А кто не желает в общем деле участвовать – хватайте свои шмутки и пи….те в тундру – на все четыре стороны.
    Таковых не нашлось – все прониклись серьёзностью момента. Сразу – и к делу приступили. Самое сложное при этом – извлечь надо было двигатель из лодки. У каждого вездехода с одной стороны с помощью приспособления соответствующего крепится бревно для самовытаскивания – вот оно нам и пригодилось. В коробуше, как у всякого «линейного» вездехода, троса всякие имелись, зажимы всех сортов. Освободили мы двигатель от всяких тяг, проводов, болтов крепления, с помощью троса к бревну привязали, ухватились хором за оба конца бревна, по команде Николая Алексеевича неожиданно-легко приподняли двигатель, в сторону отнесли – уложили на доски, ранее приготовленные и на снегу разложенные. Начался ремонт.
    Первым делом – спустили масло из картера (хорошо – на каждом вездеходе имеются два ведра в запасе – для заправки). Дальше – специалисты уже заработали: сняли поддон картера, определили – какой шатун «больной». Убрали его вместе с поршнем, подтянули там всё, прочистили – закрыли опять поддон. Залили масло опять – на место потащили двигатель. Уж тут посложнее было – надо ведь его точно на место нужное опустить, долгонько провозились – но посадили-таки на точки крепления. Теперь осталось опять тяги все присоединить да провода – опять специалисты этим занялись.
    Конечно же, медленно всё это свершалось (на морозе-то). Надо ведь голыми руками работать – а долго ль выдержишь на таком-то морозе (минут с десяток – и в вездеход надо нырять, возле пламени паяльной лампы руки отогревать – потом уж рукавицы надевать). Но организовались поочерёдно работать, потихонечку – но продвигалось дело. Николай Алексеевич сразу объявил: пока работаем – никаких пьянок (дело серьёзное – тут надо всё точно делать и с соблюдением техники безопасности – нет ведь мед. пунктов в тундре). А для обогрева – всегда был наготове чайник кипящий с чаем (заварка даже не коричневая – чёрная, почти – «чифирь»).
    В одном ведре сразу снег стали таять – чтоб воду заготовить для системы охлаждения. Второе ведро от масла освободилось – и его под воду приспособили. Всё на место смонтировали, поставили (на всё про всё – около пяти часов у нас ушло). Сам уж Николай Алексеевич на место водителя сел (вездеходчик попросил его об этом), мы все – замерли в ожиданье. А всё просто и буднично произошло: подкачали бензинчика бензонасосом предварительно, нажал он на стартер – и заработал движок. Конечно же, не так, как «нормальный» двигун, трясёт его и вибрация сильная – но ведь работает. Включил Николай Алексеевич первую передачку, осторожненько развернулся – и по своему следу поползли потихоньку. Ещё чуть подразогнался он – и на вторую передачу переключился, говорит мне: вот на второй, равномерно, без рывков и перегазовок, по своему следу и будем двигаться.
    В салоне, конечно же, взрыв энтузиазма. Запрет закончился – уж тут гульба развернулась по-настоящему. Грешен – и я на время присоединился: шибко уж, до нутра до самого, промёрз при ремонте – надо ж было пример показывать (мол, так вот надо: пренебрегать метеорологическим фактором). Часа  через два – песнями разухабистыми загремел салон (а мы с Николаем Алексеевичем – в кабине, вслушиваемся внимательно в работу двигателя: не дай Бог – и второй ещё шатун застучит).
    Обошлось – часиков через пять прибыли на подстанцию «Быстрый». Николай Алексеевич, благодарностями нашими осыпанный, дома остался, мне пришлось за «батоги» сесть – дальше тронулись, к себе на Комсомольский (уж тут – по накатанной дороге). Уж тут – нормально добрались. На другой день, отоспавшись, стали «раны считать». И оказалось: я один и пострадал, кончики пальцев подморозил (с неделю после этого писать не мог – ручку больно было держать). А остальным же – хоть бы что, для них – привычным было на морозе голыми руками работать (для «линейщиков» - и на опорах ещё, на высоте). У них уж и чутьё выработалось: чуть защипало пальцы – и в рукавицу руку надо прятать, отогревать. А я, вишь, пострадал (но вскоре и у меня зажило).
    Так вот, наблюдая за жизнью нынешней -  очень и очень сомневаюсь я: чтоб кто-то из мужичков этого вот поколения смог спастись в такой-то обстановке (предполагаю – выпили бы всю водку, там бы – и позамерзали все).

    52. Чукотка. 1972 г.   Возвращался я как-то из командировки (из пос Билибино – и в Певек к себе). Авиарейс на самолёте ИЛ-14 – с посадкой промежуточной в пос. Бараниха. Прилетели туда – а там столпотворение форменное в аэропорту. Конец года, 31 декабря – а на Баранихе скопилось много всяческих командировочных из Певека (несколько дней на Баранихе не садились самолёты – полоса взлётная заметена была, пока-то – расчистили). И пассажиров много накопилось, и почты (а её – в первую очередь берут).
    А в салоне заняты почти все места нами – кто из Билибино летит. Почту ещё загрузили, несколько билетов зарегистрировали – и всё, нет больше мест. Толпа – взвыла в буквальном смысле этого слова, больше десятка человек остаются – Новый год в аэропорту будут праздновать. К командиру бросились (седоватый такой, импозантный мужчина – явно пенсионного уже возраста). Экипаж к самолёту идёт – а за ними толпа целая, умоляют командира: возьмите хоть кого-то (кого дети ждут в Певеке). Командир помалкивал пока: салон осмотрел, в кабину зашёл – поговорил о чём-то с экипажем. А потом вышел на трап, скомандовал: заходите – все.
    Хлынула толпа обрадованная – и вмиг весь проход заполнила (будто в автобусе каком-то в часы пик). Нам, в креслах сидящим, так-то неуютно стало: да что ж это такое, неслыханное в авиации – так-то переполнять борт. А я ещё возле окна прямо сидел (а полдень как раз – видимость кое-какая появилась). Так вот взлетели мы, с такой-то натугой вверх чуть поползли, над горной грядой надо сразу пролетать – а нас так и тянет вниз. Я уж было и глаза закрыл (всё – думаю – концы пришли: в склон сопки сейчас врежемся). И открыл глаза как раз во-время: под крылом (кажись – рукой достать можно) каменюки промелькнули, что на вершине сопки этой (в десятке, наверное, метров над ними пролетели).
    А уж дальше – можно было бы и успокоиться: разворот – и на Певек прямо полетели (тут и всего-то лёту – минут 40). Кажись, только набрали высоту – а уж на снижение пошли. Ниже, ниже, вот и знакомая сопка мелькнула – на посадку пошли. Вот и дальний привод промелькнул, снизились к началу взлётной полосы – а посадка-то не получается: похоже – чуть снизит командир обороты винтов,и – как бы проваливается вниз самолёт (перегружен ведь сверх предела). Потому – взревели опять моторы, над полосой пронеслись – но не сели, на второй круг пошли.
    Ещё один заход – и опять то же самое, опять будто «проваливается» махина воздушная. На третий уже круг пошли (все в салоне – помалкивают, каждый – сам с собой переживает, с жизнью прощается). Уж теперь командир громадный круг сделал, издалека стал снижаться (уж на подходе в ВВП – прямо по земле будто стелется машина). Уж тут – точнейший расчёт, почти и не почувствовали мы – когда и колёса-то взлётной полосы коснулись.
    Сели, подрулили к месту стоянки, трап подали к выходу. Обычно-то экипаж вначале выходит – так тут весь проход забит, вначале пассажиров выпустили. Но не уходят все – экипаж ждут. Вышли, и все мы от души командира поблагодарили (одно слово: мастер он своего дела). А он отмахнулся только – и ушли они в штаб авиаотряда.
    А я через несколько дней вертолёт заказал для вылета аварийного на одну из своих ЛЭП, разговорился с экипажем, рассказал им: мол, как в автобусе переполненном лететь пришлось. Они подсмеиваются, говорят: командиру этому не привыкать к экстремальным ситуациям, он всю войну на штурмовиках пролетал, после войны – в полярной авиации «прописался». Ему на пенсию на-днях выходить – вот он, похоже, так-то вот и попрощался с родной авиацией. Хорошо – благополучно всё обошлось (не изменило, выходит, везенье командиру рисковому. «Госпожа удача» доброй к нему оказалась).

    53. Чукотка. 1973 г. Работа у меня шибко уж нервной была, успокоенье ж я в одном только находил: сигареты выкуривал одну за другой. И до того уж «закурился» - даже дышать мне стало трудно (про кашель уж и не упоминаю: по утрам – затяжной, так называемый «хрипунец» - когда, кажись, все сосуды дыхательные в перенапряженье крайнем). Все попытки расстаться с куреньем были безуспешными (часа на два только-то и хватало терпенья моего). Всё случай я какой-то выжидал – и тут как-то он и подвалил.
    Где-то в конце марта, когда рассвело уже и день длинным стал, решил я отправиться с контрольным осмотром по трассе ЛЭП-110 кв. «Угол 19 – Комсомольский». Чтоб сразу на месте и все возникающие вопросы обговорить – поехали мы вместе с мастером ЛЭП Фроловым. Вездеход ГАЗ-47 выбрали с опытным водителем Варавиным, продуктами запаслись на недельку – отправились в путь. И до меня при подготовке-то дошло: так вот он, случай – сам подворачивается. Оба, и Фролов, и Варавин – некурящие. Не возьму я с собой курева – а взять-то там негде, трасса ЛЭП – по тундре безлюдной пролегает. Поневоле за неделю-то и отвыкну, прокашляюсь – да , может, и брошу курить.
    Так я и сделал, взял с собой одну пачку начатую сигарет – с тем и поехал. Вначале экономить было решил, да где там, наоборот: так и тянет меня, так и тянет – закури да закури. Вот я в течение первых суток и выкурил всю пачку. Пока до Эльхкаквуна доехали, на ночлег остановились (а мы прямо в вездеходе и спали – при работающем двигателе) – а у меня уж и пустая пачка. Наутро дальше двинулись – а мне никакая работа и на ум не идёт (я курить только хочу, курить!). В нужных местах остановимся, что-то обсуждаем с Фроловым, у меня же одна мысль – а вдруг где-то в салоне случайно чьи-то папиросы завалялись. Фролова я усадил на сиденье в кабине – чтоб он ЛЭП осматривал (то-есть чтоб не видел он – что я в салоне делаю). Обшарил я там все углы – нет, ничего тут нет (да и откуда – коль водитель некурящий).
    Уж в тихое бешенство я стал приходить – а тут и ещё сюрприз: вдруг двигатель подозрительно застучал. Остановились, послушали (метод тут один: надо в зубы взять палочку – и прижимать её к блоку цилиндров при работе двигателя. Уж тут точно определить можно: в районе какого цилиндра стук). Вот послушали мы в разных режимах, определились: в одном шатуне начал вкладыш выплавляться. На холостом ходу не слышно стука, чуть нагрузка – появляется. То-есть – ехать дальше нельзя (окончательно выплавится вкладыш). А вот стоять – чтоб двигатель на малых оборотах вхолостую работал – можно (при этом в салоне тепло будет). Вот и решили мы остановитьсяв месте пересечения нашей ЛЭП с р. Угаткын (там у нас будка стоит деревянная на полозьях – пункт обогрева. И главное самое – стационарный там антенный пункт: связь устойчивую можно установить), До этого места оставалось километров пять – потихонечку, на первой передачке, на малых оборотах добрались мы туда. Встали возле будки, на связь вышли с Комсомольским, скомандовал я – срочно за нами трактор высылайте. И – всё, дальше – ждать надо пару дней (пока-то дотелепает до нас медлительный С-100).
    Стоим, двигатель «колмотит» на малых оборотах – тепло в салоне. Так другая беда – безделье одолевает. Мы по пути несколько куропаток сшибли – ощипали их теперь, разделали, принялся Варавин (по этой части – специалист он отменный) похлёбку из них варить. Наелись доотвала, попробовали потом в карты поиграть – но бысто надоело (будто нарочно собрались: все трое не любители карточной игры). Опять безделье – часы идут томительные.
    Компаньоны мои спят с удовольствием – так я-то и уснуть не могу, мне курить нестерпимо хочется. И вспомнил я: осенью, когда мы с работами на трассу ЛЭП выезжали, мы по пути тут для рыбалки останавливались – и некоторые из нас в будке ночевали. Я тогда на нижней лавке устроился, в спальном мешке находясь – курил я часто (а я тогда папиросы «Беломорканал» курил). Окурки я на пол бросал, значит – там они и сейчас валяются. Задача теперь – найти их.
    Зимой чей-то трактор проходящий (вероятно – во время пурги и плохой видимости) налетел на нашу будку, угол у неё своротил. От удара и стёкла в окне полопались, и дверь с петель соскочила – и при последующих пургах внутрь снега натрамбовало (до самого почти потолка). Вот его мне и надо теперь было выбросить оттуда – чтоб до окурков добраться. Молча вылез я наружу, схватил лопату – начал яростно работать ей: в дверь вначале, потом – и в окно стал снег выбрасывать.
    Покидал минут с 20 – появились из вездехода и Фролов с Варавиным, не поймут – для чего ж это начальник освобождает будку. Присоединиться хотели – но я не даю им лопату,из рук не выпускаю. Говорю: я сам, потихоньку, освобожу – где мне надо, сделаю замеры необходимые (знать чтоб – сколько и каких материалов для ремонта тут понадобится. Не могу ж я сказать им – что окурки я здесь добываю). Они как-то с сомненьем оба головами покачали (явно – объяснение моё не удовлетворило их) – но куда деваться, отказывается от помощи начальник – назад в салон убрались.
    А я проход меж рундуками прочистил до пола, осторожно палочкой поковырялся в снегу – и нашёл-таки четыре окурка (чуть ли не по половине папиросы каждый). Торжествуя – в вездеход вернулся, разложил окурки на масляном радиаторе (он – горячий). Компаньоны мои переглянулись (похоже – всё они и поняли) – но промолчали (я б на ихнем месте не выдержал – рассмеялся бы). А я – чтоб ожиданьем не маяться – спать залёг. Часа через два проснулся – и с таким-то удовольствием (после чаепития предварительного) выкурил один окурок. Остальные распределил – через два часа, не раньше, буду выкуривать.
    На второй день к вечеру трактор наш появился. Тракторист Володя Станулевич ещё и из кабины вылезть не успел, я – к нему: закурить, Володя, закурить дай поскорей. Он из-за сиденья достал пачку «Беломора», протянул мне – а у меня аж и руки трясутся от радости. Одну папиросу выкурил, вторую подряд – тогда только успокоился.
    И в дальнейшем, во избежание повторения сцен таких унизительных и подрывающих авторитет мой начальственный, я уж больше и не пытался от привычки пагубной освободиться (так и смолил одну папиросу за другой). И уж в преклонном только возрасте (и неожиданно – легко: стоило только пару дней перетерпеть) освободился я от наркотической (а это – так) зависимости от никотина. К чему и всех сограждан призываю – уж настолько-то чище воздух стал (никаких тебе кашлей да одышек). Попробуйте – не пожалеете!

    54. пос. Комсомольский. 1974 г.   Меня всегда удивляло: неужели и действительно столь уж активен наш народ советский – на любые выборы явку стопроцентную демонстрирует. Столкнулся я однажды поближе с явленьем этим – и всё понятным стало.
    Какие-то выборы зимой случились (а вот куда – вспомнить не могу. Помню только: кандидатом был единственным в бюллетене – согласно порядков тогдашних – первый секретарь Магаданского обкома КПСС Шайдуров). На день выборов тогда во все населённые пункты направлялись специальные «уполномоченные» (работники райкомов КПСС и райкомов комсомола). Вот и на Комсомольский к нам прибыл такой уполномоченный – инструктор из райкома Толя Мельников (приятель мой). Я его и в свою гостиничку поселил – и занялся он делами своими выборными.
    В день выборов сходил я на участок, вбросил бюллетень в урну. Делами кое-какими занялся в кабинете – так где-то после обеда звонок телефонный перебил. Толя звонил Мельников, выговаривал мне с возмущением: ты, мол, мне все показатели портишь. Все уж проголосовали – а два человека из твоих работников не явились (один – Крылов по фамилии, а вот фамилию второго уж и не помню). Оба они – пьяницы запойные, валяются теперь, вероятнее всего, в состоянии бесчувственном – как вот их поднять мне (а я – обязан, тогда ж каждый руководитель ответственным был за явку подчинённых).
    Поморщился я, покривился, но куда деваться – пошёл  к алкашам этим в холостяцкое их обиталище. Вопреки предположениям моим худшим – они на ногах ещё были (вполпьяна только). А вот голосовать идти – наотрез отказывались. Почему – Крылов мне тут же и наглядно объяснил. На столе у них, бутылками заставленном, расстелена газета «Магаданская правда», там во всю страницу – портрет кандидата Шайдурова. Так вот Крылов, на рожу эту жирную указывая, заявлял: у него морда – в два раза шире моей, потому – голосовать я за него не буду. А и действительно – такой-то неудачный кадр получился у фотокора, отталкивающей рожа расплывшаяся вырисовалась (не будь я начальником – и я сам бы не стал за него голосовать). Потому я и  агитацию прекратил, не стал алкашей этих уговаривать-запугивать – ушёл.
    Позвонил на участок избирательный, доложил Толе: по причине чрезмерного ожирения кандидата – алкаши мои отказываются голосовать за него. А Толя спрашивает: а что они за народ – шибко скандальные, не начнут ли – в случае чего – «права качать»?  Какие «права», говорю: два алкаша это обычных, они завтра и не вспомнят – что и выборы какие-то были накануне. Тогда – Толя говорит – так считать будем: мне они доверили столь почётную миссию, я за них бюллетени вброшу. Не возражаешь? Да ради Бога – только от меня отстань.
    Вечером за бутылочкой в гостинице Толя хвастал: обеспечил он-таки стопроцентную явку по Комсомольскому. А по всему Чаунскому району (в газете позже сообщение появилось) явка была на выборах: 99,99 процентов. И так вот – повсеместно, по всему СССР – такую-то сознательность высочайшую выказывал наш народ.

    55. г. Певек. 1974 г.   Волею случая – пришлось мне в этом году в конфликт вступить с ведомством всесильным – с КГБ. К этому времени у меня кое-какие взаимоотношения установились с начальником РО КГБ подполковником Платоновым. В условиях Чукотки, при пургах постоянных да ветрах ураганных – связь часто отказывала меж населёнными пунктами. У нас же, у энергетиков, своя связь: с помощью специальных устройств – по тем же проводам, по которым и промышленная эл. энергия передаётся. И повреждается наша связь очень редко – но пользоваться ей нельзя лицам посторонним (только для служебных переговоров да диспетчерского управления). Вот КГБ и договорилось с нашим Мин. Энерго – чтоб в случаях необходимости использовать нашу связь.
    Специальный приказ издали – и после этого Платонов стал частенько к нам названивать (мол, соедините с тем-то вот). Потому – как бы и близко знакомыми стали (чем я однажды и воспользовался). Как-то в конторе у меня в Певеке появился Лёша Петров – бригадир эл. монтёров-верхолазов с Баранихи. Прилетел он по личным делам в Певек, толкнулся в гостиницу, там как обычно – мест нет. Вот он ко мне, как к бывшему своему начальнику, и обратился. Я, конечно, и рад бы был свою значимость доказать – так не получается. Позвонил директору гостиницы, тот с дежурной своей связался, говорит: ну нет, нет ни одного места. Раскладушки даже все раздали, в коридоре будут на ночь людей укладывать. Есть единственный номер отдельный одноместный свободный – но он КГБ забронирован. Должен был сотрудник ихний прилететь сегодня из Магадана, рейс давно уж прибыл оттуда – а его нет. То-есть – эту ночь номер пустовать будет, а вот занять его не могу я – Платонов сожрёт меня сразу. Вот если сумеешь с ним договориться – тогда..
    А почему б и не договориться мне с ним: я оказываю ему услуги – вот пусть он и мне тем же отплатит. Позвонил я Платонову, выслушал он просьбу, говорит: да, эту ночь пустовать будет номер. Так что давай фамилию своего товарища, позвоню я дежурной – его на одну ночь и поселят. Довольнёхонький (как же – порадел родному человечку) – отправил я Лёху в гостиницу, поселился он в номере том.
    Дела свои в паспортном столе он быстро закончил, домой можно только завтра улететь – так почему б и не погулять на просторе. При гостинице кафе имелось с подачей спиртных напитков – вот там Лёха с вечера и устроился. Принял «на грудь» сверх всякой меры – до полного забвения. А тут – в туалет захотелось. Из кафе выход в холл гостиничный (там за стойкой дежурный администратор восседает, народ толпится – ожидая вселения). Вот туда Лёха и вышел – и в угол сунулся. Там пальма декоративная в кадке (потому, видать, и решил Лёха – в лесу он находится), возле неё он и устроился: не спеша, на виду у всех, извлёк он член свой из ширинки, помочился под пальму – и опять в кафе побрёл. Всё это – молча, деловито, будто – так и надо.
    Дежурная, увидавши такое, задохнулась даже от возмущенья: как же так, сотрудник такой организации уважаемой, КГБ – и безобразия явные творит. И в милицию тут бесполезно звонить – что они сделать могут работнику опасного этого ведомства. Потому позвонила дежурная домой Платонову, доложила: сотрудник ваш нужду справляет прямо у моей стойки – что с ним делать, можно ли милицию вызывать?  Платонов, чуть дослушавши, заорал: да какой он наш сотрудник – шваль это какая-то. Гоните его вон (хотя подождите – я уж сам тут расстараюсь).
    Позвонил Платонов в милицию, так их нашарохал – вмиг два «архангела» явились в гостиницу, Лёху Петрова пинками выпроводили, и вслед ещё наподдали: иди отсюда, пьянчуга зачуханный. А Платонов тут же домой мне позвонил – и минут с десяток материл меня на все корки, определеньями нецензурными оперируя (пообещал – он меня и «загрести» может за действия, направленные на дискредитацию «органов»). Перетерпел я напор первый, шквал ругательств на убыль пошёл – тогда уж и объяснятся стали. Я говорю: знал я, что пьяница он. Но что на столько-то он и безобразен ещё – не предполагал, иначе – конечно же не стал бы КГБ привлекать к его обустройству. Успокоился Платонов понемножку, рассмеялся даже: представивши во всех подробностях картину пикантную (однако народец у вас в электросетях – ой-ой какой бедовый, с вами надо ухо востро держать).
    С Платоновым помирились кое-как. А Лёха наутро в контору опять ко мне явился – аж синий с помелья, «трясучка» его одолевает. Говорить даже не может – пришлось хоть чаем круто заваренным «опохмелять» его. Просит: одолжи денег хоть на билет – мне и улететь-то не на что, пропито всё – до рубля последнего. Денег я ему не дал (ясно же –  пропьёт тут же) – но машину выделил свою служебную и даже снабженку с ним направил (всё-таки – наш ведь работник, высоковольтник). Взяла она билет ему, впихнула едва-едва в самолёт – улетел Лёха. Конечно же – о возврате долга не озаботился – да уж Бог с ним (обошлось всё благополучно – и ладно).
                - х – х – х – х – х – х – х – х – х – х – х – х –
                - х – х – х – х – х – х -