Средство Макропулоса

Александр Горицвет

Повесть

     Это лето на Южном Урале стояло удивительно солнечным. Утренние лучи, пробиваясь сквозь лес телевизионных антенн на крышах девятиэтажек, играли радостными бликами в окнах верхних этажей, подсвечивали вывеску «Дары полей», установленной выше всех, отражались мифическими ореолами от трех полусфер «модернового» вокзала. Отблески лучей погонами ложились на плечи каменному исполину с бородой до пят, с кувалдой у ног, гордо вознесшему над привокзальной сутолокой.

 – Ба! Смотрю знакомое лицо! Земляк ты, куда лыжи навострил?
– Да вот приехал поступать в институт. Учителя посоветовали….

– Думаю податься на целину, там говорят: большие деньги платят.
– А я на БАМ по комсомольской путевке….

– У меня мечта: искупнуться в Черном море и обратно!
 – И откуда ты такой «смэлый» взялся? И «акулов» не боишься?

Вся страна как будто снялась с насиженных мест и перемещалась в разных направлениях. Шла золотая пора романтиков. Эпоха незабываемого единения людей.
 – А я еду, а я еду за туманом! – Над вокзальной толкотнёй, словно глас Божий лилась песня. На троллейбусной остановке лохматый парень – брюки клещ, скрывающие босые ноги. В руках переносной магнитофон. Через прозрачную крышку видно: лениво вращающиеся катушки,  жуют коричневую ленту

      Саша Горяев проснулся, сел. Кожаный диван старчески проскрипел. Диван летом городские родственники выставляли на балкон. С девятого этажа над крышей соседнего дома отчетливо виднелись три купола недавно отстроенного вокзала в стиле модерн. Шум привокзальной площади накатывал прибоем. Чарующий женский голос, объявляющий поезда, манил в дальние странствия. Каждый район областного Города имел старинное название, словно геральдическое звание. Внизу под балконом доживала последние дни Нахаловка: несколько изб с зелеными прямоугольниками огородов. Частный сектор выглядел лоскутным одеялом между высотных домов с глянцевым асфальтом. Во дворе ближайшей избы носилась собачка, хвост крючком. Из сеней вышел лысый мужчина в городском костюме, сел покурить на крыльцо. Даже с балкона девятого этажа чувствовалось: его наряд далёк от свежести. Следом появился кучерявый молодой человек в спортивном костюме. Что-то зло выговорил пожилому. Тот нехотя отодвинулся. К Саше на балкон, смяв костлявой рукой гипюр штор, «нарисовался» дядя Кузя, как его величали все родственники, независимо от возраста, кроме Саши. Волна «Тройного», перешибла запах полыни,  но щетина Кузьмы Гавриловича по-прежнему торчала как у ежа. Значит принял внутрь огненную влагу, разбавив водой!
    – Счастливый ты, племянничек! – Горланит дядя на всю улицу. – А вот нам старикам по утрам уже и не спится. А тебя Саша городские барышни давным-давно заждались, все двери нам обчирикали!
Сашу коробит солдафонский юмор бывшего пожарника. Но он не вступает в дискуссии. Горяев гость в доме. Он усвоил принцип: молчание золото… И разучился нормально разговаривать!
– Любуешься городским пейзажем? – разглагольствовал Кузьма Гаврилович, жестикулируя. – Будь осторожен! Вон в той берлоге живут людоеды! Никогда туда не ходи, даже если станут приглашать распрекрасные девушки. Будут тащить, ори; «На помощь!», не стесняйся, жизнь дороже. Знаешь: сколько людей в нашем городе пропадает без вести?!
 – Странное дело! – размышлял Горяев. – Известные преступники и до сих пор на свободе?
Тот домишко на два оконца, аккуратненький, свежеокрашенный зеленой краской, с закрытыми ставнями, словно боялся шума вокзала, почему-то приковал внимание Горяева, когда тот с чемоданом в одной руке и запиской с адресом в другой, искал родственников.

    Саша шагнул в комнату со света и дрогнул: у серванта, подслеповато блестевшего стеклами, сидела старушка в черном одеянье. Он не сразу признал мать. Месяц назад она выглядела моложе и боевитей. Как быстро Горяев отвык от матери!
      – Счастливые часов не наблюдают? – беззвучно плакала мамаша, слезы горошинами катились по морщинистому лицу. – Я волнуюсь: целый месяц и ни одной весточки.
     – Я не нахожу себе места! – повторилась мать. – Уехал и молчок!
     – А че писать? Я не у чужих людей! – Нашёлся, наконец, сконфуженный Саша. Он первый раз увидел суровую маму, пережившую Великую Войну, плачущей!
     Жена дяди Кузи – тетя Ася покивала головой, заметая осколки графина, разбитого вчера вечером
      
      Месяц назад Кузьма Гаврилович проводил Горяева до института. Высотное здание, напоминающее сверху букву «П» в сталинском внушительном стиле: толщина стен выдержала бы огонь орудий прямой наводкой. Огромные входные двери. В них при желании мог проехать и всадник с копьем поперёк. Фойе второго этажа. Столы вдоль стен. В нимбах солнечного света, словно святые – представители приемной комиссии, напротив них молодые люди. Склоненные светлые головы над анкетами. Ребята как путники на перепутье, спешили куда-то и вдруг замерли, не зная какую дорогу выбрать. К Горяеву подходит круглолицый парень в костюме с галстуком. Напоминающий земляка –чемпиона мира Анатолия Карпова. Может чубом, зачесанным на бок? Или выпуклыми глазами?
– Куда поступаем? – без обиняков интересуется он.
 – Летательные аппараты! – отзывается Саша, сомневаясь в выборе.
      – Название, конечно, интересное! – старшекурсник, подтверждает колебания Горяева. – А распределение никудышное. Попадешь в закрытое КБ. Медвежий угол! Будешь всю жизнь доводить до ума один и тот же задний лонжерон верхнего левого крыла. Самолетов в глаза не увидишь. Поступай лучше на «Гироскопические приборы и устройства». Сокращенно ГПиУ! Будешь заодно пугать родителей аббревиатурой.
      – Гидро? – осведомляется Саша. – Что-то связано с мелиорацией?
Сантехником ему быть не хочется.
      – Гиро! – поправляет земляк. – Гиро – по-гречески означает вращение. В детстве юлу крутил?
     «Старшак» попал в точку: Горяев в дошкольном возрасте «исследовал» волчок, отчего тот не падает, даже когда по нему слегка бьешь молоточком? За «раскуроченный» дефицит получил запоминающий  нагоняй. И больше не экспериментировал с устройствами.
      – Гироскопы! – Агитирует «Карпов». – Работают в каждом космическом аппарате!
    Какой мальчишка не мечтал стать ближе к космонавтике.
         В детстве Саша вдруг заболел. Не переносил солнечный свет. Кружилась голова так, что не мог выйти на улицу из подъезда. Врач сказал маме: «У вашего сына белокровие, будем вводить глюкозу, иногда помогает».  Саша гордо сообщил приятелям: «У вас всех – кровь красная, а у меня – белая!»

    Выйдя из института, Горяев увидел, сияющего как начищенный пятак, дядю.
        – Счастливый племянничек! – Кузьма Гаврилович демонстрирует скомканный рубль. – Вот ветром к ногам прибило! Хорошая примета! Значит, поступишь в свой политехнический институт!
 – На рубль «не просыхать» целый месяц! – злился Саша. – Вчера состоялся апофеоз. Красный флаг на балконе по случаю очередного революционного праздника: «Дня взятия Бастилии». В революционные праздники только больные трезвы – говаривал дядя. Пригласили соседа с гармошкой. Его недвусмысленные намеки в адрес тети Аси. Графин, брошенный нетрезвой рукой дяди. Хорошо мимо головы соседа! Шифоньер всё выдержит – деревянный, как и герой детских книжек – Буратино.
     – Эх! Нет у меня кумира! – вздыхает Горяев.


   Саша со священным трепетом перешагивает высокий порог института. За массивной дверью хромой тщедушный вахтер в выцветшем кителе, фуражке с  кокардой.
 – Фронтовик! – убеждает Сашу внутренний голос. – Как твой отец.
    Внутри Горяева живет раб. С ним он безуспешно борется. Раб преклоняется перед любым, даже никчемным, человеком, наделенным властью. Страж грубо выхватывает приёмную записку с паспортом. Сашу коробит агрессия, но раб оправдывает действия стража. Горяев с наигранным интересом изучает цветное панно. На нем изображен вечно грустный Галилей с астролябией в руках, Ломоносов в фальшивых буклях, бородатый Менделеев в окружении колб и реторт…. 
     Лучезарно улыбаясь, мимо проходит Валька Дуров, показав вахтеру, поддельный студенческий билет, со своим фото: светящейся от неохватной радости физиономией. В студенческом тушью каллиграфически выведено: Михельсон Конрад Карлович. Лицо Вальки Дурова выбрито до невозможной гладкости, что у досужих абитуриентов, типа Киселя, возникают сомнения: а растет ли, вообще, борода у Вальки. Но Кисель не задает прямых вопросов. Дуров – сын директора завода.
    – Шура Балаганов! – жизнерадостно орет Валька на весь холл. – Поехали в Рио-де-Жанейро! Купим тебе белые штаны!
     Остап Бендер нашёлся! Саше не по нраву кличка отрицательного литературного героя. Вахтер явно не знакомый с трудами Ильфа и Петрова ведёт Горяева-Балаганова к начальнику караула. Тот худой очкарик, откладывает учебник по сопромату:
– Роман Романович Романов! – понимающе улыбается он как другу.

       Путь в институт проходил через гардероб. С вешалки начинается только царство Мельпомены. Студенческая раздевалка – в полуподвальном помещении. Узкие окошки в решетках под потолком. Таинственный полумрак Саше-Шуре нравится. От яркого света он ощущает дискомфорт. Шуршание плащей, стук каблучков. Высокая, смуглая девушка – прическа крупными локонами, в невообразимо короткой юбчонке умудряется элегантно нагибаться, подавая плащ гардеробщице, не показывая нижнего белья. Горяев-Балаганов старается не смотреть на ямочки с обратной стороны коленок, изучает потолок и чуть не падает, запнувшись на ровном месте о невидимый бугорок. Его взгляд все равно оказывается там – на линии материи и ослепительно крепких ножек.
           Широкие коридоры. Степенные преподаватели. Зашуганные первокурсники, мечущие в поисках нужного кабинета, и глядящие  на них снисходительно вальяжные «старшеки», позволяющие себе величаво протянуть указующий перст в нужном направлении. Двухэтажные аудитории, амфитеатром рядами парт уходящие в заоблачную  высь. Фамилия декана на кабинетной двери, обитой шоколадным дерматином: «Сильченко Лев Романович».  Словно тисненая золотом на обложке  старинного фолианта.
      Парты исписаны как в школе, но более высоким «штилем»:  «Как вычислить 2х2=? Ответ: Нужно взять двойной интеграл по двум координатам, предел изменений от нуля до двух!» и выведена  формула с двумя интегралами, изогнутыми как лебеди. «Гольденберг означает золотая гора». «Давайте знакомиться» – гласит другая надпись: «Так выгляжу я» и нарисован одним росчерком профиль Пушкина. Шура восхищен товарищами. Ладные, рассудительные, полны собственного достоинства. В их глазах светится великое будущее. Рядом с ними и Балаганов начинает верить в себя. Студенты спускаются по просторной лестнице, словно в Зимнем дворце. Оглянувшись азартно, Шура съезжает по широким перилам! Он слишком долго изображал пай-мальчика, ему захотелось «пофулиганить».
    Два старшекурсника внешнего вида положительные герои, сошедшие с экрана кино,  разговаривают, стряхивая пепел с модных удлиненных сигарет в урну. Один другого называет старинным именем Митрофан. Балаганов невольно замедлил ход, заслушался.
 – Человек стремится к абсолютной свободе! Стремиться перешагнуть все возможные границы! – растекался мыслью по древу Митрофан.
 – Да! – не в такт вторил  ему второй. – Утром на лекции надо вставать и не охота.
      – В том то и дело: – продолжал Митрофан. – отторгнув ограничения, человек понимает, что не может существовать вне их.
     – Полный «раздрай»! – соглашается собеседник.
     – Это объясняется иррациональной культурой человека. – Поясняет Митрофан. – Он хочет, но не может находиться в стороне от добра или зла, идет как по лезвию, и накладывает на себя ограничения: так называемые этические принципы. Если  конечно умный.
– Да надо учиться, а хочется и с девушкой погулять! – эхом откликается оппонент.
      – Дилемма: свобода или любовь! – философствует Митрофан. – Никогда не решалась однозначно только в пользу любви или свободы. Свобода без любви не мыслима. Так же как Любовь без Свободы.
     – Быть может? – начинает второй.
     – Нет! – обрывает Митрофан. – Человек не разложим на составляющие. Он  синтез противоречий: единство абсолютного и относительного. Более того: противоположные качества предполагают друг друга. Жестокие люди всегда сентиментальны. Те, что лезут из кожи, чтобы показаться счастливыми – на самом деле самые несчастные люди. Хозяйственный мужик прикрывает свою безалаберность чрезмерной рациональностью. Человек, возомнивший себя бессмертным, погибает первым! У «серенького человека» больше шансов стать знаменитым. Так что опасайся святошу! Он ради своих надуманных принципов предаст мать родную и тебя! – ладит неожиданный вывод Митрофан.

 – Счастливчик! – за плечо Шуру трогает внушительный одногруппник. Горяев в классе был выше всех, а этот парень ещё крупнее. Студенты в шутку зовут его Хозяином или Авторитетным.
 – Счастливчик! – повторяет одногруппник. – После «трех шаров» письменно сдать математику устно на пять! Это нонсенс!  На вопросы «препода» отвечать же гораздо труднее!  – И внимательно смотрит Горяеву в лицо. Тот отводит глаза в смущении, жмет плечами: кому как? Шура теряется, находясь в центре внимания. Скромность – его образ жизни! В математике есть ряды предпочтительных чисел. Так наверно и у людей отдельные личности более толковые, чем он.
   – Будем  тебя звать Счастливым! – безапелляционно заявляет Хозяин.
     Горяеву опять не нравится прозвище: в ней он чувствует намек на блаженный. Шура понимает, что отличается от окружающих. Но не до такой же степени! Да и никакой он не счастливый! Был бы счастливым – получил бы пять и за первый экзамен!
   – Счастливый  теперь знаком и с начальником караула! – подкалывает Дуров. 
    – А у тебя даже усы не растут! – ляпает в сердцах Шура.
   – Да у меня просто бритва папашина хорошая! – ни капельки не обижается Валька.
   – Вахтер не воевал! – уверяет Хозяин, он знает всё. – Он – инвалид детства, потому  свирепствует. А начальник караула – наш брат студент-старшекурсник. Вот проучимся два года и устроимся со Счастливым в охрану. Верно Шура! Лишняя деньга не «помешат»! – И гулко хлопает Горяева по спине, тот от неожиданности втягивает голову. Ему бы радоваться: так запросто заимел авторитетного друга.

Друзья уже стоят у газона, где Кузьма Гаврилович нашел предсказательный рубль. К ним словно герой из мультика подпрыгивающей походкой движется Кисель.
      – Если забудешь пропуск, – учит Горяева Хозяин. – иди через нижнюю проходную.
      – Там, где стоят настоящие танки?! – делает круглые глаза Шура.
      – Вообще! – вступает в разговор подошедший Кисель. – На нижней проходной никто не смотрит. Вообще! Вахтер от окошечка сидит далеко. Махнешь любыми корочками. Как я, например! Вообще!
     И достает из нагрудного кармана красную книжечку, цветом и форматом – удостоверение сотрудника милиции. Раскрывает. Ха! Внутри обыкновенное зеркальце.
– Я и в троллейбусе – хвастает Кисель. – езжу вообще без билета!

     Проходит «гардеробная» девушка. Горяев «плывет» за соблазнительным ароматом духов. Кисель отшагивает в сторону газона, как механическая кукла,  сгибается, прикрывая рот платком.
– Ты  что? – Шура шокирован. Ему мнилось криминальное прошлое Киселя.
– Вообще  не переношу духов! – с трудом выдавливает Кисель, вытирая слезы.
    Подходит знакомый Киселя, здоровается только с ним. Кисель трясется как желе, хотя знакомый выглядит щенком. Так львы боятся маленьких собачек, которые трепали их в детстве.
     – Двоюродный брат! – проливает свет Кисель. – Я поступаю третий раз. Он обещает: буду лупить вообще каждый день, если и в этот раз не удержишься. Вообще!
 – По рублю! – жизнерадостно предлагает  Валька Дуров, подбрасывая свой первоклассный портфель с двумя замками. – И в «хохшуле» не пойдем!

     За высокой железной оградой парка, вплотную примыкавшего к студенческому городку, качаются вековые сосны. За лазом в заборе, под первой же сосной – сбились в кучу, словно неиспользованные фишки в игре в лото, пивные бочки. Полногрудая продавщица в белом халате возиться с ручным насосом. Группа лохматых парней ожидает в тени кустов. Зачуханный мужичонка выводит причудливую мелодию на мандолине.  Чарующие звуки уносятся ввысь, в кроны деревьев.
  – Что это Серж? – завороженно спрашивает Горяев худого, в чем только душа держится, знакомого однокурсника, но тоже отличника.  У него за спиной   гитара.
 – Темнота! Полонез Огинского надо знать даже инженерам! – поучает музыкант.
 – Что это он так старается? – не унимается Шура.
 – Опохмелиться  не на что! – приземляет звёздное событие однокурсник.
– Щас  покажу: какой я жестокий! – Серж из-за спины выхватывает гитару.
Хозяин хохочет до слез, тыча пальцем в худосочного однокурсника:
 – Ой, не могу! ЖЕ-СТО-КИЙ! Держите меня сорок человек! Он – Жестокий!
Так случайно оброненное слово, стало кличкой музыканта.
– Это племя молодое, племя дикарей! – несется к небосводу свободный перевод знаменитой английской песни, забивая мандолину. Серж – виртуоз. Умудряется играть аккордами, и вклинивать соло, отчего гитара звучит за целый оркестр!
 – Кто  автор? – восхищенно выдыхает Горяев.
 – Это Биттлз! – многозначительно поднимает палец вверх Жестокий.
 – А Битлы! – небрежно изображает знатока Счастливчик.
 – Да не Битлы, а Биттлз! – с обидой поправляет Жестокий.
 – Берем одну кружку для пробы! – командует Хозяин, налаживая насос.
 – Кислое! – заявляет он. – Идем в кафе «Дружба». Там всегда свежачок привозят. Прямо с пивзавода: ячменное, крепкое! Пару кружечек выпьешь и водки не надо! – и передает напиток Горяеву. Тот берет «стеклярищу» за обод тонкими пальцами и передает страждущему музыканту.
 – Зачем  ты это сделал? – не на шутку гневается Жестокий.
 – Он заработал сей пенный напиток! – нараспев произносит Шура, не понимая упрека.
    – Песня не продаётся! – не унимается Серж. – Пусть бы помучился алкоголик несчастный!
    – Хозяин! Скажи Счастливому, что он не прав! Зачем Шура потакаешь слабостям?!
 
Студенты не дошли до «Дружбы», завернули любознательно в ближайшую полутемную забегаловку возле «Комнаты смеха». Откуда звучала песня популярного в Большом Городе ансамбля «Ариэль»:
     – А  вы бывали когда-нибудь в «Комнате смеха»? Вот где потеха! Вот где потеха…
     – Какая мерзкая горечь! – думает Горяев, попробовав пиво. – Холодное молоко гораздо лучше.
          Шалман гудит скопищем навозных мух. Из угла в сигаретном тумане доносится перебранка.
     – Газировка вкуснее! – озвучил мысли Горяев. Студенты стоят вокруг высокого одноногого столика. Все молчат, потупившись. Хозяин на край кружки сыплет щепотку из солонки:
 – А ты попробуй вот так: соль вызывает жажду.
   Жестокий, отхлебнув глоток «за кампанию», перебирает струны. Он равнодушен к горячительным напиткам и открыто демонстрирует это.
    – С газировки кайфу никакого! – хорохориться один Дуров. – Я в первом классе пробовал вино. Так вот в спальню войти не мог, всё время натыкался на косяк,  но я – сообразительный: встал на четвереньки и бодро домаршировал до койки. Ха! Ха! Родители утром не догадались, что я был пьяным.    
 – Серж научи играть! – просит Горяев явно не к месту.
    – Это септаккорд, – показывает гитарист, нарочно растягивая гибкие   пальцы почти на пол деки. Ну не любит он никого учить. – а вот это так называемый «квадрат»: ля-минор, ре-минор.… Все песни Высоцкого состоят из этих четырех аккордов…
Шура поражен: меломан Серж не любит Высоцкого?! И перестаёт следить за уроком музыканта. Но берет протянутый  инструмент и пытается извлечь звук хотя бы из одной струны: «Дзинь! Дзинь!»
    – Слушай земляк  не мучай гитару! – из-за соседнего столика тянет волосатую руку к инструменту мужик свирепого вида. Шура смотрит на Сержа. Тот кивает: – Пусть  сыграет!
   В огромных лапах мужика гитара кажется игрушкой.
    – Мыла Маруся белые ножки… – ни в такт и ни к селу, ни к городу забазлал певец.
   Студенты смущенно переглянулись. Горяев почувствовал угрозу компании. Залпом осушил кружку. Жестокий напротив приветливо улыбается,  лукавит:
 – Какая интересная песня.
 – Нашей молодости! – хвалится мечтательно мужик.
 – Дядя, а ты «по фене ботаешь»? – вопрошает Шура. Студенты с удивлением воззрились на него.
 – Чего? – не понял мужик.
 – Счастливый замолчь! – приказал Авторитетный.
 – Как скажешь Хозяин. – Горяев изобразил покорность. Дядя визави насторожился….

     Длинные гулкие коридоры нового девятиэтажного общежития. Двери близнецы.  Попробуем заглянуть  за  одну  из  них  под  номером  454. Что за веселый гвалт раздается там? Опрятная прямоугольная комната. Напротив двери окно. Вдоль более длинных стен: слева и справа по две кровати. У окна – стол. На окнах новые шторы в красных параллелограммах.  Белые крахмальные салфетки на тумбочках. Это Хозяин сумел получить у кастелянши. Нонсенс для студенческого общежития! На двери листочек в клеточку с интригующим заголовком: «Расписание половых дней». Это график мытья полов. Хозяйский черный юмор – комментирует Жестокий! Он часто ночует в общежитии, хотя живет неподалёку, через две остановки. У него нелады с отцом. Серж в школе часто болел. Батя как-то заглянул к нему в комнату и «пожалел» сына:
 – Скорей бы ты умер! – изрек он.
Хозяин лежит на кровати у окна: голова,  подперта заложенными за голову руками, возвышается над туловищем, как рубка подводной лодки. Он переводит взгляд с одного жильца на другого. Хозяин в трико,  тельняшке,  ноги в тапочках стоят на полу, чтобы быстро вскочить. На авторитетном животе в такт дыханию вздымается, почти диссидентская  газета, он ее называет: «За рупь ежом». Жестокий с гитарой – на койке, ближе к выходу. Футболка на нем – как на огородном пугале.
     – А ты опять сегодня не пришла! – выразительно  напевает гитарист.
    Напротив него – Шура, заведя глаза «под флюгер», рассматривает обложку журнала «Fur dish» с привлекательной мордашкой. Ее на стену повесил Младой – студент на курс младше. Он в кино с Юлей.
     В комнату широкими шагами входит высокий парень с не по-юношески суровым лицом, с крепким угловатым черепом, с челкой под Биттлз, с  короткой шеей, с хорошо развитым плечевым поясом. Туловище прямоугольное: с отсутствием всякого намека на  талию.  Про таких говорят – неладно скроен, да крепко сшит. Одет в школьный клетчатый костюм. Под пиджаком «водолазка»: модный нейлоновый свитер черного цвета, закрывающий шею. Парень садится за стол спиной к Хозяину, и в этом усматривается негласный протест авторитетному диктату, достает из дорожной сумки тисочки, ручную дрель, алюминиевую пластину. Дребезжание до краев наполняет небольшую комнату.
    – Юрка Романов! Опять ты скребёшься! – недовольно  бурчит Хозяин.
    – А кто такой Скр? – подхватывает Жестокий, замахиваясь в шутку гитарой на мастерового. Юрка Романов этого не видит. А скорей всего делает вид. Дело своё он привык доводить до конца. Романов глуховат. Понимает: его осуждают товарищи, но лишь улыбается, отчего лицо принимает некоторую асимметрию: один уголок рта выше другого. Под приподнявшейся челкой резче обозначается ранняя глубокая морщина.
      – Чего мастеришь? – над столом склонился Горяев, а глаза аж засветились от любопытства. 
      – Переносной магнитофон! – терпеливо объясняет Юрка, щелкает клавишами. – Вот так включается обратная перемотка.
  – А что так сложно? – удивляется Счастливый.
     – Чтобы лента не провисала, вторичный вал надо притормаживать! – продолжает ликбез Романов.
     – Мне нужен помощник! – предлагает Шуре Юрка. – В механике я разобрался, а электроника пока для меня темный лес. Надо составить хотя бы список радиодеталей. Поможешь?
      – Что ты! – пугается ответственности Горяев. – Я тут собрал детекторный приемник и тот не работает. На три раза проверил схему, всё без толку! Дома паял – работало!
     Счастливый с обиженным лицом достает из тумбочки оранжевый футляр-мыльницу. Романов тестером прозванивает цепи.
     – Я так и  знал! – констатирует он. – Трудно обнаруживаемый дефект: обрыв катушки индуктивности.
     Юрка тычет паяльником. Струится канифольный дымок. К неописуемой радости Шуры, из динамика полилась мелодия. Но затихает. Сели батарейки. Хозяин уходит, шлепая тапками, и вскоре возвращается. В руках громоздкий ламповый усилитель:
 – У старшекурсников одолжил, он им пока не нужен – диплом.
 Авторитетно колдует с проводами. Приемник звучит теперь на «всю ивановскую», может удастся вечером послушать «Голос Америки». Все увлеклись. Из коридора под песню «Пусть бегут неуклюже» проникает шклявый, шатающийся тип с наглым личиком, плюхается на койку Младого.
 – Ты чего тут потерял? – строго обращается к нему Юрка.
 – Музыка у вас хорошая! – лепечет Шклявый.
– Можешь послушать! – соглашается Романов. – Музыки нам не жалко.
– Нечего тебе здесь делать! – выкладывает Хозяин. – Иди, откуда пришел!
– Хозяин прикажи Счастливому убить Шклявого! – серьезно шутит Жестокий.
 Шура подыгрывает: хватает с тумбочки чугунную сковороду, гулко бьет её о ладонь. Непрошеный гость наблюдает с испугом, но не предпринимает действий. Авторитетный берет его поперек туловища как манекен, и выносит за дверь. Бодрый голос диктора объявляет:
 – Московское время: девятнадцать часов…
 – А не испить ли нам кофейку? – задумчиво произносит Хозяин.
     При упоминании о пищи взгляд Счастливого обретает  осмысленное выражение.
     – Я картошку привез из дома! – краснея, сообщает Романов. – Только, чур,  чистить не буду.
     – Это еще почему? – сухо интересуется Хозяин. – Царская фамилия не позволяет?
     – Не умею! – честно признается Юрка. – Ни разу не чистил! Мама говорит – не мужская работа!
      Студенты, вооружившись разнокалиберными ножами, выходят в коридор. У Шуры увесистый тесак с цветной наборной рукояткой. Он его подбрасывает, и ловит за ручку. У Горяева непонятная ему самому страсть к красивому оружию. Из-за угла выворачивают трое. В центре коренастый «качёк». Весь в чёрном: футболка, брюки, туфли, ладонь и та перетянута чёрным ремешком. Хозяин потом пояснит: так делают боксеры, чтоб не травмировать руку. Шура, продолжая сценарий, прячет финку в рукав. Обходит их. Вдруг узнаёт Шклявого. Слышит голос Качка, обращенный к Хозяину, оборачивается.
 – Ты зачем человека обидел? – наезжает Качек, указывая на Шклявого.
 – Мы его вежливо попросили! Трезвый пусть приходит! – спокойно поясняет Авторитетный, в правой руке у него картофелечистка, в левой большая миска под чистую картошку. Лицо Хозяина совершенно ничего не выражает: ни агрессии, ни гнева, ни страха. Гладь пруда в ясную погоду.
      Качёк крутит головой, чтоб видеть всех. Горяев, не ведая, занял неудобную для Качка позицию. Перевес явно не на стороне Качка, но отступать сразу, он видимо не привык. И не пугает его финка!?
 – А если я дам по твоей широкой харе? – не унимается Качек.
 – Твоя морда, хоть и значительно меньше! – с некоторым облегчением, поняв: дальше разговоров дело не пойдет, усмехается Хозяин. – Не волнуйся, не промажу! Есть опыт. И значительный!
Качек колеблется:
 – Ладно, мы еще к вам зайдем!
 – Хорошим гостям всегда рады! – не теряется Авторитетный.
Качек смотрит на Шклявого. Тот скукожился, как засохший лист.
     – Пошли что ли! – Качек резко дергает Шклявого за рукав.

 На кухне Шуру начинает колотить крупная дрожь. Он никак не может её сдержать. Финка в рукаве в драке должна сработать. Закон жанра. А тюрьма – это конец студенческим мечтам!
    – До тебя Счастливый как до жирафы доходит на третьи сутки! – рубит Юрка. – Лечиться надо!
 – Да пошел ты! – неожиданно для себя вспыхивает, казалось, внешне добродушный Шура.
    Хозяин задумчиво делится воспоминаниями:
    – У себя в Карабаше я враждовал с одним хулиганом. Однажды тот запустил в меня кирпичом. Метров с двух! Я увернулся – такая у меня хорошая реакция! А я ему по полной программе! По полной!
    Комната общежития. Запах жареной картошки щекочет нервы. Романов показывает Шуре:
     – Попробуй на одной струне на слух: «В траве сидел кузнечик». Один палец здесь, другой – сюда. Сразу поймешь – стоит ли учиться дальше.
 – Зачем Юрка тебе это нужно? – продолжает разговор Хозяин. – Купить магнитофон дешевле будет.
 – Попробуй, приобрети! – горячится Романов. – Пять стипендий. Я пластину алюминиевую нашел на помойке! Пружины тоже. Знаешь, сколько там полезных вещей? Придется приобретать только радиодетали. На свалке они могут быть некондиционными. А это дешевле в разы.
    – Так уж  в разы? – сомневается Хозяин. – А подключение двигателей на реверс! Ты даже не отличник.
    – Эйнштейн тоже не хватал звезд с неба, пока учился! – парирует Юрка. – Ты, что не читал ЖЗЛ? А на счет реверса проконсультируюсь у препода.
 – Ну сделаешь ты «маг», – Не унимается Авторитетный. – что дальше?
    – Моя мечта – парит высоко Романов. – изготовить робота, абсолютно похожего на человека.
     – В устройстве киборга не пойдут электродвигатели. – Встревает в разговор Горяев. – Они слишком громоздки! Я пробовал конструировать конечность человека. Ничего не вышло.
    – К тому времени Инженера что-нибудь изобретут! – Не пасует Юрка. – Да и мы не лыком шиты! Я, например, изобрел схему переносного магнитофона. Его можно сделать в два раза компактней, если одну катушку расположить над другой – этажеркой! Счастливый развивай идею дальше.
    – Ну, это из области фантастики! – вклинивается в разговор Жестокий. – Ты представляешь, какую сложную пространственную кривую будет описывать магнитная лента, и где ты поставишь воспроизводящие головки? Лемниската Бернулли! – По-студенчески ругается Серж.
    Хозяин внезапно вскакивает, шлепнув тапками. Студенты на секунду замирают. Хозяин большой ложкой мешает картошку, поливая её из чайника. Она жарится по старинному студенческому рецепту: немного масла, если оно есть у знакомых девушек, и много, много воды.
    Пинок в дверь. Она с маху ударяется об стену. Сыплется штукатурка. В проеме – сияющая физиономия Вальки Дурова.
 – Черти принесли! – ворчит Хозяин.
 – Орлы вы или не орлы? – орёт Валька, подбоченившись.
– Орлы! Орлы! – миролюбиво соглашается Жестокий.
– А зачем орлам деньги? Я вас спрашиваю! А орлы? Деньги птицам нужны? – продолжает Дуров.
     Он кладет на стол булку хлеба и обнимает Горяева. Тот начинает возмущенно вырываться.
    Осторожный стук в дверь. Просовывается стриженная под бокс голова Генки по прозвищу Крокодил. У него как у зайца всегда треснута нижняя губа: зимой от холода, летом от жары. Он старается не растягивать уста, а собирает их в пучок, отчего лицо принимает комическое выражение.
   – Цубербиллер  пришел! – обзывается Жестокий схожей фамилией с учебника.
   – Хо-хо! – сдержанно из-за губы смеется Крокодил. Он воспитывался без отца, кажется рад грубым знакам внимания. Генка достает из потрепанного портфеля бутылку зеленоватой жидкости.
     Хозяин хватает пол-литровый сосуд    ручищами, читает:
 – Про-я-ви-тель! Ну, это я пить не буду!
 – Да я того, – Оправдывается Генка. – чтоб мамка не догадалась.
    – Крокодил – известный конспиратор и матёрый винодел! – комментирует Серж. – Лучше бы мясо принёс!
 – Это конечно не Бургонское! – продолжает Генка.

     Счастливчик заново уплывает в прошлое.

     Вдоль моря, по берегу песчаной косы Хрюшка высажены деревья. Мощные ветви изуродованы грубой подрезкой. Они выглядят мифическими чудищами с причудливо переплетенными, но обрубленными то ли  шеями, то ли лапами. С крутого обрыва до горизонта открывается, будоражащая душу голубая-голубая, феерическая гладь моря. Сбылась заветная мечта Шуры! Ему кажется, что всё время он жил ради подобного чарующего мгновенья! Это не простое скопище воды. Он чувствует ласковое дыхание могучего зверя. С закрытыми глазами хорошо слышно, как  море вздыхает и ворочается с боку на бок. Оно лижет шершавым языком тушку погибшего  дельфиненка. И он незаметно, но погружается в песок. Рядом с Горяевым – Юрка с магнитофоном.

     – О море, море! Ты предано скалам! – берет за душу Муслим Магомаев. – Ты ненадолго ….

   За рыбацкими  сетями беспечный ныряльщик, блеснув маской, выпускает фонтан воды из трубки. Вокруг него «нарезает» кругами  высокий плавник.
 – Смотри  акула! – Шура испуганно толкает Романова в бок.
   – В Азовском море акулы не водятся! – поясняет Юрка, глядя на впавшего в эйфорию Горяева. – К любому событию Шура надо готовиться, читать литературу. Это – дельфин. Спроси вон того местного.
   – Не вздумайте переплывать Крещенский пролив! – настойчиво  повторяет и повторяет абориген с интернациональным лицом. Шуре кажется, что его встречал и раньше, это как бы собирательный образ мудрых стариков. Глубокими морщинами на щеках похож на Кузьму Гавриловича.
 – Среди нас сумасшедших нет! – усмехается Горяев. Глядит на Юрку, ожидая поддержки, тот хмуро молчит. Шура интересуется. – А что разве близко берег?
   – В ясную погоду можно увидеть узкую полоску суши! – поясняет абориген. – Сколько отличных пловцов погибло, нечета вам. В каждой группы отдыхающих обязательно находятся желающие..
   – Обижаешь начальник! – отзывается Жестокий, стоящий неподалеку. – Мы   не такие уж хиляки.
 Полублатной жаргон прижился в студенческой группе благодаря Сержу.
 Погода солнечная, но, сколько не вглядывается Шура, не может различить намека на землю.
  – Всё договорились с правлением совхоза! – запыхавшийся Крокодил докладывает Юрке. – Правда, после бутылочки Бургонского. Хо-хо!
И не поймешь: шутит он или всерьез?

   В комнату общежития, как в свой дом, уверенно заходит лохматый парень в массивных роговых очках. За ним «катится» преданный журналоносец Шершавый.
 – «Мамочка» пришел! – деланно радуется Хозяин.
 – Ты что это Сергей Иванович – удивляется Горяев. – унижаешь мужика?
   – Так называют всех старост! – защищает Авторитетного сам Мамочка.
   – У всех есть «понукало»! – взрывается Юрка. – Придумайте и мне что-нибудь!
– А как тебя зовут во дворе? – наводит справку Хозяин.
– Студентом!
   – Ну, это у нас не пройдет! – разочаровывается Хозяин. – На такую кличку в институте все будут оглядываться. Давай назовём тебя принцем! До царя ты не дорос! Ха-ха!
   – Вы, почему пропускаете занятия? – на расслабившихся студентов «наезжает» Мамочка. Он волнообразно морщит лоб, от неестественной гримасы упреки кажутся несерьезными.
   – Дык Лев Романович не пришел! – неумело оправдывается Авторитетный. – Мы – джентльмены, подождали пятнадцать минут…
  – А на следующей паре  проверяли! – доводит до сведения староста. – Я вынужден ставить: «отсутствовал». Предупреждаю: за три прогула будут выгонять, и поворачивается к Шуре. Тот отчисления боится пуще смерти.
 – Как дам больно! На одни таблетки работать будешь!– опять проваливается в словесную агрессию Горяев.
 
   На него вновь наплывают воспоминания. Шура будто живет в перпендикулярном мире: каждый жест, каждое слово у него вызывает ассоциацию с прошедшим, словно в уме он пишет мемуары.



   – Юрка собирается переплыть Крещенский пролив! – орет в ухо Горяеву его самая, самая первая девушка с символическим именем Люба. Но очень глупая. Жаль. Он с ней познакомился на пляже. Она несовершеннолетняя южанка, но как ни странней опытней. Рядом с ней Шура ощущает себя зелёным лопухом! Деревья из темноты тянутся к ним изуродованными ветками-лапами. Горяев с трудом соображает. Сегодня, после месяца работ на виноградных плантациях в приморском совхозе «Владимирск», студенты празднуют Юркин день рождения. Инициатор застолья – Мамочка. Воспоминания наплывают в сознании Шуры, корежа друг друга.

Студенты отмечали двадцатилетие Юрки в беленой времянке, стоящей в саду аксакала, что советовал далеко не заплывать. Важный Мамочка вел душевный разговор с Романовым:
     – Появись ты на день позже, и твои именины отмечала бы вся Франция!
     – Знаю – День взятия «Бабстилии»! Зачем мне это надо? Ведь тринадцатое число для меня страшно везучее! – бравирует Юрка. – Все великие события моей малой жизни связаны с этим золотым числом: родился, победил в олимпиаде, поступил в институт, познакомился с хорошей девочкой….
     – И умрешь тринадцатого! – безжалостно предсказывает Жестокий.
     – Да нет! – яростно вскидывается Юрка. – Я собираюсь жить ВЕЧНО! Мне многое надо успеть!
Студенты настораживаются. Романов ни капельки не смущаясь, вдохновенно ораторствует:
   – Сначала дотяну до ста. Теоретически и практически это возможно. А через восемьдесят лет ученые обязательно изобретут эликсир долголетия. Граф  Калиостро почти нашел его! В пыльных архивах столицы наверняка рецепт есть! Или, в конце концов, я придумаю сам! Мне поможет Счастливый. Он с химией в ладах! Конечно, средство Макропулоса будет предназначен только для особо выдающихся людей. Людей Кремля. Но я не собираюсь колебаться на дне общества!

     Пока у аксакала купили ведро местного Макропулоса – рубль за литр. В разы «дешевлее» чем на Урале. Странные цены. А страна одна! Выпили по полстаканчика. Ни в одном глазу!
   – Сухарик! – оценивает Юрка, шарит по тумбочкам и выставляет на стол пол-литровую банку. – Пока не нальете полную, я пить этот сок  с вами  не буду!

   Шура видит: Романов, качаясь, заходит в море. Набежавшая волна заботливо выталкивает его обратно. Остальные студенты купаются дальше – голышом. У них нет девушек. Юркина красавица в накинутом на плечи пиджаке сидит на бревнышке испуганным воробушком, прижавшись к сестре. Шура мигом скидывает  с себя одежду.
 – Ты куда? – выпучивает глаза Романов, увидев Горяева рядом.
 – Я с тобой! – утверждает категорично Счастливчик.
    – Ты  не доплывешь! – выносит вердикт Юрка. Выталкивает Шуру на берег, и бросается под набежавшую волну. Счастливчик старательно выгребает рядом, пытаясь не отстать.
     – Ты чего ко мне прилип? – кричит Романов благим матом. – Как банный лист к одному месту!
   Он стоит уже по горло в воде на зыбком песчаном дне.
 – Ты забыл – спрашивает Горяев. – предостережение аксакала? Или пьяному  море по колено?
 – Да я плюю на эту лужу! – Юрка  пытается выполнить обещание.
   Соленая волна, шипя, влетает ему в рот. Романов захлебнулся: не может не вздохнуть, не охнуть. Шура обнимает друга за плечи и выводит на пляж. Девушки вспорхнули по круче и исчезли за деревьями-чудищами. Появляется Мамочка, хлопая близорукими глазами, в одном сланце:
   – Ребята вы не видали моих очков? – лопочет он. – Где-то посеял!

    – Картошка готова! – заявляет Хозяин. Горяев возвращается в реальность. Юрка отворачивает тиски. В бумажный кулек щеткой смахивает опилки, и словно читая мысли Шуры, утверждает:
   – Я бы доплыл, и доказал бы этим саксаулам! Зря ты меня тогда остановил!
   Счастливчику вдруг пришла мысль: а не провокатор ли аксакал? Может быть подсознательный? 
    На разделочной доске, словно саблей крупно порублена булка хлеба. От сковородки в центре стола, поднимается ароматный пар. Вино «зенелеет» сквозь граненое стекло.
 – За говорящих дам! – первым тост по праву виночерпия говорит Крокодил.
 – А что среди них встречаются еще и не разговорчивые? – весьма изумляется Горяев.
 – Святая наивность! – резюмирует Жестокий. Шура ужасно смущается.
 – За успешную сдачу первой сессии! – предлагает  Мамочка. 
 – Куда мы на фик денемся с подводной лодки! – Язвит Жестокий.
 – Чтоб жены нам достались хорошие! – поднимает стакан Хозяин.
 – Весь мир бардак! – произносит Юрка. – Я пью за то, чтобы стать президентом!
 – Да ты что? – снова недоумевает Горяев. – В Америку собрался?
  – Можно и в Советском Союзе организовать, например концерн «Роботов», – терпеливо растолковывает ему Романов. – и стать президентом этого концерна.
  – У тебя Юрка точно монаршие замашки! Будущий царёк! – Замечает Хозяин и опрокидывает стакан в рот.
     Пища исчезает со стола в мгновение ока. Как будто ее и не было. Хозяин по-домашнему корочкой хлеба собирает поджарки со сковородки. Студент всегда голоден. Каждый, правда, по-своему.
   – А помните: какую вкусную картошку пекли в колхозе? – будоражит  сознание Юрка. Он любит подбивать ровесников на откровенные разговоры. Романов появился в их группе неожиданно.

     До горизонта простиралось картофельное поле с пологими холмами, с островками из золотых берез и багряных осин. По полю ходили картофельные комбайны. Они железными зубьями поднимали сразу по три ряда. Клубни, недолго попрыгав блохами по транспортерной ленте, падали обратно на пашню. Студенты, кто, склонившись,  а кто «в присядку» собирали в ведра «земляные яблоки».
   – Мы что  агрономы? – злится Шура, стоя на одном колене, как раненый боец. – Ни одной лекции не прочитали!  Сразу на картошку. От своей  только сбежал.
   Солнечные часы повернули на обед. Стрелками часов служили тени самих студентов. То один, то другой распрямлялся. «Бдили» вдаль. Наконец, бортовая машина пропылила в ближайший колок.
   – Какое огромное небо! Какое великое солнце! Какое большое поле, и какой маленький я! – картинно воздев руки к небу, изобразил трубадура Жестокий, вызвав всеобщее веселье.
     – Опять музыкальный супчик! – под хохот ровесников, заявляет небритый «колобок». Каракулевая кепка, типа «аэродром», низко надвинута на глаза, что придает ему высокомерный вид.
 – Наверно Король улицы! – настораживается Горяев.
     Король улицы покорно принимает алюминиевую плошку из рук раздатчицы. Похожие чашки стоят перед конурой у каждого Барбоса в деревне Шуры.
  – Ты когда побреешься? – в отместку накидывается на Колобка повариха. – Глянь в зеркало какой ты шершавый!
  – Пускай холостые бреются! – бросает Шершавый. – Мне это теперь уже ни к чему.
– Вчерашний школьник и уже женат! – дивится Горяев.
Намного позднее Шершавый выговорит Юрке:
     – Что ты постоянно выпендриваешься? Везде норовишь быть первым. Бери пример со Счастливчика. Вот так себя надо вести. Незаметный серый человечек. Он проживет дольше тебя. 
    Шура страшно обиделся. Схватился бороться с Шершавым, подбил ему ногу приемом самбо, но не смог оторвать его тяжеленную тушу от земли, и растянул Шершавому связки. Тот обратился в медпункт. И неожиданно получил освобождение на две недели. В дальнейшем, если заваливал экзамен, то надевал трико, будто с физкультуры и шел в больницу. Ему всегда давали больничный!  Он продлял сессию и всегда получал стипендию. В отличие от Горяева.
     – Ребятишечки! Это такая трудноопределимая травма! – щедро делился опытом со всеми и в том числе с Антоном, добродушный Шершавый. – Вы можете тоже попробовать.
     Не дождавшись молока, его привозили в бидонах на телеге, студенты группами и в одиночку, раскинув руки, свернувшись калачиком, улеглись в траву на фуфайки. Лесной перелесок напоминал поле после боя: под каждым кустиком валялись бойцы картофельного отряда. Шура, смежив глаза, через полуприкрытые ресницы украдкой наблюдал за товарищами. Так ему комфортней.
     – Смотри – спящий принц! – услышал он шепот спортсменки, комсомолки, и просто красавицы Надежды Прямолаповой. К ней прижалась пассия Шуры – восточная куколка Фрида, вечно мёрзнущая.
Они о чем-то секретничали, сидя неподалеку на фуфайке.
 – Издеваются! – подумал Горяев. Он считал себя в третьем ряду предпочтительных чисел-людей.
    Ему нравились обе девушки. Крепенькую Надю почему-то боялся, ухаживал за изящной Фридой, она не гнала, но и близко не подпускала. Шура потерял надежду лишь после того, как Хозяин сообщил:
   – Она тебе разве не говорила, что замуж выйдет только за татарина?
   Показалась телега. Лошадь с модной челкой под Биттлз осторожно погружала копыта  в  пыль, как в воду. На телеге – молочные бидоны. Из-за них спрыгнул парень, подал руку маленькой женщине.
   – Где здесь группа Пэ-эС  сто семьдесят? – ни капли не комплексуя, прокричал паренек.
Фрида с Надей дружно замахали ему руками.
   – Конкурент! – оценил Горяев.
   – Меня зовут Юрка, Юрка Романов. – повествовал новенький, совершенно раскованно, не рисуясь. – Поступал в Новосибирскую академию наук. Не прошел по баллам, по результатам экзаменов меня без затруднений приняли в ваш ВУЗ. Поучусь с год, затем переведусь…
 – Да он наш политехнический в грош не ставит! – в душе обозлился Шура. 
Крокодил нашел ветку-рогатину, и громогласно объявил:
 – Начинается охота на мамонта!
  И пощекотал  «оружием» Хозяина. Тот лежа,  несолидно отбрыкивался. Генка часто покушался на авторитет Хозяина.
 – Расскажите о себе.  Как зовут, например тебя? – выждав момент, Юрка обратился к  «мамонту».
 – Хозяином!
 – Да нет! По паспорту!
 – Сергей Чижов!
  – Чем увлекаешься?
  – «Бабсклей»  и «литробол», ха-ха!
 – Ты, наверно, староста?
 – Нет! – скрюченный палец Авторитетного уперся в Мамочку.
 – А это кто такой румяный всё спит и спит?
 – Это наш Счастливый!
 – Похоже!
 – А это Шершавый.
 – Действительно как рашпиль!
 – Чей это магнитофон? – спрашивает Юрка. Над поляной царствовала песня:
 – Поле, русское поле…
 – Это Жестокого, – отвечает словоохотливая Надежда Прямолапова. – да вот он сам.
     Серж в модном болоньевом плаще с засученными рукавами, в сапогах, верх их завернут как ботфорты у мушкетеров. Вздернутый нос.
    – Я – обращается Романов к Жестокому. – конструирую лентопротяжный механизм, интересно посмотреть, как включается обратная перемотка.
 – Счас! – грубит Серж. – Купи свой и разбирай сколько хочешь. Мой  на гарантии.
  – Да я тебе пломбы сделаю, – уговаривает Юрка. – ни один мастер не отличит. У тебя же не японский «маг» на пружинках, где  снял крышку, и все  разлетелось.
  – Кончай отдыхать, начинай приседания! – раздалась команда комиссара отряда Романа Романовича Романова.
   – По всей Руси – заявляет Юрка. – Романовых больше, чем Ивановых и Петровых вместе взятых.
    – Во, наглец! – изумляется Горяев.
     – И Сидоровых. – Добавляет Юрка, глядя в ошалевшие от его бесцеремонности глаза Шуры.
     – Мама поезжай домой! – совсем не опасаясь, что его назовут «Маменькиным сынком», обращается Романов к стоящей рядом хрупкой женщине. – Я нашел свою группу.
     – В семье я – единственный ребенок. – поясняет он Шуре, продолжавшему таращить вежды.
     – Опять соревноваться – язвит Жестокий. – за «почетное» право чистить сортиры.
      – Это еще почему? – недоумевает Юрка.
      – Мы на последнем месте! – хмурится Мамочка.
       – Так давайте ребята опередим всех! – загорается Романов.
       – Подхалим! – думает Шура, – или «подхвалим», как правильно? – Он привык сопротивляться, когда с чем-то не согласен. Хотя и молча.
     Юрка быстро наполняет  ведра: свое и соседки, и бегом бросается к контейнеру. Его примеру следует староста. Неожиданно для себя Горяев тоже хватает Фридино ведро и несется сломя голову. По закону цепной реакции поле вскоре напоминало разворошенный муравейник. Крокодил распрямил усталую спину:
 – Смотрите ребята, а мы впереди!
 Действительно: ни находились как бы на острие атакующего клина. Ветер овевал разгоряченные лица. Шура впервые ощутил радость от нудного труда.
    – Давайте знакомиться! – обратилась к Юрке соседка: зрелая, но небрежно одетая девушка: очки золотой оправы, а волосы в пучке сзади перетянуты черной резинкой. – Меня зовут Галина Юрьевна. Я старше вас: уже окончила техникум. К концу учебы у нас в группе все переженились, и у вас так будет!
   Счастливчик на всякий случай отодвинулся подальше. Эта Галина Юрьевна, походя, принизила соблазнительный замок Любви до подвального помещения. Саму-то никто замуж так и не взял!
 – Ты наверно пишешь стихи! – обратилась Юрьевна к Романову.
 – Откуда ты знаешь? –  миролюбиво соглашается Юрка.
 – Догадалась по глазам! – гордясь своей находчивостью, Галина командует. – Почитай!
Романов охотно декламирует:

 – В колхозе я устал, желаю отдохнуть,
В нирвану снов я окунусь в постели,
Но лишь прилягу – отправляюсь в путь,
В своих мечтах к одной и той же цели!
Мои чудные мысли всякий раз
Бегут за ней тропинкой пилигрима,
Лежу я, не смыкая глаз,
Но вижу тьму, что и слепому зрима.

  – Туманное стихотвореньице. – задумчиво вещает Хозяин, собиравший картошку с другого бока.
 – Про ночные поллюции. – хихикает Жестокий.
 – А кто такой пилигрим? – входит в разговор бестолковый Счастливый.
  – Это – странствующий певец! Скоморох по-нашему. – охотно откликается Юрка – Он у Шекспира часто встречается. – и продолжает декламировать:

 – Мои глаза в тебя не влюблены,
Они твои пороки видят ясно!

Галка насторожено зыркнула на Романова.

 – А сердце ни одной твоей вины
Не видит и с глазами не согласно!

  – Да он гений: – восторгается в думах Шура. – какое невероятное благозвучие самых обычных слов! Как выверенная математическая формула! Как неожиданен поворот мысли! И главное: понятен!
 – Ну, это точно не ты придумал! – раскусил Авторитетный.
 – Молодец Серега! – хвалит Юрка. – Это, конечно  же, классика. 
 – А еще я  создаю роман. – Сообщает новоявленный приятель.
  – Чего, чего ты ваяешь? – иронизирует Хозяин. – Пора и за мемуары браться: Впервые севши на горшок,  я написал такой стишок. Ха! Ха! Ха!
   Романов игнорирует колкости, достает блокнот, вырезанный из общей тетради, и читает:
     – Граф никем не обнаруженный в темноте, осторожно вспрыгнул на задворки кареты с гербом…
     – Граф, кареты? – разочаровывается Шура. – А нас до поля возят в открытой бортовой машине!

   В клубе пионерлагеря состоялся вечер знакомства. На сцене выступал вокально-инструментальный ансамбль приборостроительного факультета с оглушительным названием «Динамит». Музыканты заводили зал запрещенным шейком. Только студенты входили в раж: в такт музыки дружно выполняя невообразимые скачки, а один гимнаст умудрялся делать сальто, к микрофону подходил ведущий и объявлял:
   – Мы вынуждены будем прекратить игру, если не перестанете агрессивно вести.
   На сцену вбежал Юрка, поговорил с артистами, показал гитаристу аккорды и на счет: «Ван, ту, фри!», запел. Никогда, ни раньше, ни позже Горяев не слышал подобной песни. Особенно у Романова получался припев, он бередил душу  искренней грустью:
        – Со-олнце закатилось, со-олнце навек уже скрылось,
        Для меня-а-а, для меня-а-а…
    Галина пригласила Шуру на белый танец. Он ощутил упругость её налитого тела. Она прижалась к грудью, затем бедрами. Волнообразные движения возбуждали не к месту. Горяев смущенно огляделся, никто не обращал на них малейшего внимания. Губы их встретились. Галина повисла на его шее, побледнев, и закрыв глаза. «В клубе душно!» – догадался Шура и вынес даму на улицу.
– Вот потеряла сознание! – пожаловался  Горяев Жестокому, проходившему мимо крыльца.
– Счастливый! – который раз позавидовал Жестокий. – Веди её теперь  в номера!

        На танцы повадились студенты института физкультуры – инфизы. Они тоже пополняли картофелем закрома Родины. Их лагерь «Орленок» находился неподалеку, за ручьем. Физкультурники не боялись очкариков-политехов. У инфизов каждый второй кандидат в мастера спорта по боксу; в крайнем случае, по бегу на длинные дистанции. Шура пригласил Люсю Буйнакскую. Его привлекали недоступные девушки. Люся кротко отказала:
 – Музыка мне не нравится! – вздохнула она, глядя куда-то в зал через плечо Горяева.
 – Я подойду следующий раз. – обнадежил её Шура.
 – Лучше  не надо! – поставила интеллигентную точку Буйнакская.
 – Ты, Счастливчик – поучает Хозяин. – вечно «клеишься» не к тем! Она дожидается «Майора». – И взглядом показывает на респектабельного молодого человека. Тот даже в колхоз для отдыха привез серый в темную полоску костюм.
 – Его отец – продолжал Авторитетный. – не последняя «шишка» в областном городе. А Люся – дочь директора НИИ, где тебе, возможно, придется вкалывать.
   – Надо рвать своего поля ягодку! – поучает Хозяин. – Дети высокопоставленных особ браки заключают между собой. Хотя и не афишируют этого.
      Горяев видит «Майора» в другом   конце зала, между ним и Люсей явно протянулась ниточка. Шура это чувствует своей еще по-детски незамутненной душой. Рядом с Майором под стать ему и закадычный друг Коряга. Шуре кажется: у Коряги непропорционально длинные руки, может оттого, что кончаются внушительными «молотильниками». Он их держит на линии колен. Заходит Блондин. У него даже брови и ресницы белесые, словно выгоревшие на солнце. Глубоко посаженные глаза. Взгляд на уровни груди. Такое впечатление, что он порядком набрался. Блондин приглашает Люсю, и они кружатся в вальсе. Горяев в обиде на весь мир выходит за ворота лагеря. Группки незнакомых студентов. Неожиданно чернявый парень хватает прислоненную секцию забора и поднимает над головой, кружа по поляне, с явным желанием обрушить кому-нибудь на голову! На него почему-то никто не обращает внимания. Шура торопится в корпус. Зачем ему лишние напряги!
      В комнате человек двадцать. В ней верховодит Есаул – низкорослый парубок. Он единственный отслужил в армии. Сержант запаса.
 – В одиннадцать отбой! – командует он и выключает свет.
     Горяев яростно взбивает подушку. На него внимательно смотрит Юрка и бьет Шуру подушкой. У того мигом улетучивается злость, просыпается щенячий азарт. Он дает сдачи, но Романов верткий. Счастливчик попал в Жестокого. Тот с упоеньем хлещет их обоих. Только пух летит в разные стороны.
 – Прекратить! – орет Есаул.
     Град ударов обрушивается теперь на него. Крокодил бежит по койкам, чтобы врезать главнокомандующему. И скромняга Счастливчик не удержался от соблазна. Есаул качается.
     – Что Вы себе позволяете! – ревет служивый во всю глотку. – Я старше вас, прекратить немедленно! Меня нельзя бить по голове! Даже подушкой! Я – псих! – кричит он в отчаянье.
Студенты испуганно присмирели. Есаул еще некоторое время  базлает:
 – Яко маленькие дети! Честное слово! Ядрена Матрена!
     Наконец и он утихомирился. Полная луна умиротворенно светит в окна. Слышится торопливый топот по веранде, в дверь влетает коренастый Надым. Он хватает воздух как рыба.
 – Ты зачем Серый ночью темные очки надел? – осведомляется Жестокий.
 – Это у него синяки под глазами! – поправляет зоркий Юрка.
 – Наших бьют! – срывающим голосом выдавливает Надым.
 – Быстро говори, что случилось! – берет ситуацию в руки Есаул.
     – Стоим мы за забором лагеря, – изъясняется Серый. – с девочками калякаем. Из калитки вываливается Блондин, и ни слова не говоря, бьет первого попавшего инфиза в «пятак», тот и забор выронил. Тут мне настучали. Как я бежал! – Повторяет Надым заплетающим языком. – Как спортсмен!
     Никто не смеется над его глупыми словами.
     – Быстро одеваемся! – распоряжается Есаул, – Свет не включать, – останавливает он Жестокого. - кучей за мной, никто не отстает, никто не забегает. Тринадцать секунд на одевание! Время пошло!
     Словно былинный зов проснулся в крови Шуры: «Задруги своя». Он спешит вместе со всеми, хотя ни разу в жизни не дрался. Из других корпусов движутся политехники к выходу из пионерлагеря.
     Физкультурники отошли за ручей. К ним пришло подкрепление. Слышится невнятная команда. И темная масса с той стороны в кустах начинает шевелиться и продвигается к руслу. Не видно лиц. Какие-то колышущие тени. Политехи в едином порыве начинают движение навстречу противнику без всякого приказа. Так магниты, оказавшись рядом, притягивают друг друга. Горяев не видит, кто с ним рядом. Темно. Но слышит сопения друзей. Шура сосредоточился на броске, чувствует себя патроном во взведенном механизме. Он должен выстрелить. Пулю не интересуют последствия. Главное не промазать! Много позже Горяев пытался припомнить, кто же точно был рядом, обстановку, ощущения. Так и не сумел. Пришла мысль, что многие ровесники отца, придя с войны, не могли толком рассказать ничего о боях. Видно в мозгу человека включаются какие-то предохранители в критических ситуациях, когда стоит вопрос жизни или смерти, сознание перестает накапливать и анализировать информацию.

     – Разойдись! – орет Есаул в кромешной темноте. – Кто первый начнет, тот будет завтра держать ответ  в деканате!

      Этого боятся все студенты. Стенки расходятся. Так повторяется несколько раз. У Есаула - луженая глотка! С той стороны – рассерженный говор, похожий на команду, и противник с черепашьим шорохом удаляется от линии противостояния. Не маячат больше тени на той стороне ручья.

      – Неприятель ретировал! – базлает Есаул. – Дружно делаем шаг назад. Ещё. Спиной не поворачиваемся! – как будто заметил Горяева. – Никто не отстает, никто не опережает! – Повторяется он. – Идем в лагерь в куче. Внимательно следим за обстановкой вокруг и сзади!
Шура пристроился поближе к боевым ребятам. «Майор» оживленно рассказывает про баталии:
     – Инфиз говорит мне на ломанном русском: «Ви» будешь иметь неприятность в посольстве». А я ему оплеуху! А он высоко подпрыгнул и двумя ногами перед моим лицом машет, как бабочка. Наверно,  Джиу-джитсу изучал.
Коряга согласно кивает головой и добавляет:
     – А я его с боку «по сопатке»! Приземлил по-русски! Его дружок пнул мне в пах, но я перехватил его ногу, и вот этим ботинком иностранцу в тоже место. Как ему бедному наверно стало больно! – сочувствует неприятелю Коряга, демонстрируя башмак-утюг.
     – Откуда в нашем «закрытом» городе «иносранцы»? – сомневается  Юрка.

Комната четверых друзей в общежитии редко пустовала. Пришли Галина с Киселем. Принесли бутылочку кисленького вина, от которого ни уму, ни сердцу. И отказаться вроде неудобно. 
     – Спорим: из пустой бутылки я выжму сто капель! – Галина Юрьевна тянет руку Шуре. Тот принципиально ни с кем пари не заключает. Хмурый Юрка тоже прячет руку за спину. Один Кисель заинтересованно вступает в диалог:
    – Вообще! Максимум пять, ну десять-двадцать, ну никак не сто!
Галина вытряхивает из бутылки  на побеленную стенку бессчетный веер розовых капель.
 – Теперь считайте! – горделиво, закинув голову как индюк заявляет Галка.
 – Пустоцвет! – неожиданно срывается в крик Юрка. – Пустоцвет!
Кисель хлещет Романова ладонями по щекам, но Юрка не унимается, орет:
 – Пустоцвет! Пустоцвет!
Галина непроницаемо молчит. Шура, не понимает  в чем дело, но заступается за Романова:
 – Что ты его молотишь! Отстань! Он же словами. И ты его  урезонивай посулами.
 Кисель прекращает бить Юрку. Тот как раненый зверь мечется по комнате, выбегает за дверь, залетает обратно с мокрым лицом, не прекращая вопить:
 – Пустоцвет! Пустоцвет!
 Кисель, улучив момент, когда тот пробегал мимо, опять начинает лупить ладонями Романова по щекам. Тот  не защищается, склонил лобастую голову как бык перед нападением.
   – Прекрати! – решительней командует Счастливый. – Сам успокоится!
   Кисель с Галиной удаляются. Кисель идет подпрыгивающей походкой. «С таким неудобно наверно ходить под ручку?» – полагает Шура.
Юрка не угомонился. Начинает сам себя хлестать по щекам.
– Надо же вчера так упиться!  – возмущается собой Романов. – Я ведь еще мальчик. Захотелось мне женщину понюхать! Я её за грудь, а там чашечки! А без них титьки расползаются в разные стороны! Тьфу! Как противно! – и плюет в отражение в зеркале.
      
   В общежитии появились привидения. В четыре часа ночи они вошли в комнату, где спал один Хозяин. Остальные жильцы разъехались на выходные. На столе привидения установили зажженную свечку. Сели играть в карты. Проснувшийся Авторитетный обалдело протер глаза. Какие-то колеблющие тени. Простыни.
      – Сестра! – произнесло одно из белых созданий заунывной интонацией Жестокого. – Положи на клиента червяка, пусть догнивает.
 – Не надо мне вашего червяка! – заорал Хозяин и швырнул тапок в пришельцев.
Привидения прыснули и выбежали из комнаты.
У Шклявого на столе стояло блюдо с вареным мясом. Он не спал, смотрел в потолок  и не удивился появлению гостей из потустороннего мира.
 – Как живется  на том свете? – поинтересовался он.
 – В раю особенно хорошо: – откликнулась мужская особь. –  целебные источники бьют, снимают головную боль, совершенно бесплатно.
     – А ко мне утром приходил сам Сильченко! – поделился Шклявый. – Будить на лекции. Тянет одеяло с меня,  я думал, пригрезилось с перепоя. Перекрестил я Льва Романовича со словами: «Сгинь! Сгинь нечистая сила! » Что мне теперь будет?! А?
  – Я считал: привидения не едят! – заметил жилец, когда те набросились на мясо.
     Обладатели белых саванов в дальнем конце коридора заметили студента в черных семейных трусах, зашедшего в туалет. Погасили свет коридора, зажгли свечи, встали вдоль стенок с обеих сторон, покачиваясь и подвывая. Студент, вывернув из дверного проема, с ходу врезал кулаком, перетянутым черным ремешком в балахон ближайшего создания. Оно, успело отшатнуться, ойкнув голосом Надежды Прямолаповой. Напротив стоящее создание взмахнуло простыней с торчащей из под него, точно оружием, указательным пальцем с наращенным ногтем.  Студент шмыгнул обратно в сортир. Приведения бросились в другую сторону.


 – Охота вам рисковать по пустякам? – журил их Юрка. – За это в два счета вышибут из ВУЗа.
 – Сам-то царёк, где пропадал? – поинтересовался Хозяин.
 – Простыл. – нехотя отвечает Романов.
 – Ты вроде парень крепкий? – замечает Счастливчик.
 – Да нет! – сообщает трудную правду Юрка. – Я родился недоношенным. И по  снегу босиком…
 – Зачем? – удивляется Авторитетный. – Закалялись? Или выпили много?
  – Первого мая – поясняет Романов. – под красным знаменем маршировали по улицам под Марсельезу.
 – И в милицию не забрали революционеров? – допытывается Хозяин.
 – Они же пели не белогвардейские песни! – заступается Горяев.
 – Вызвали в КГБ, – нехотя выкладывает Юрка. – взяли подписку о невыезде. 
   В дверь заскочило белое создание, хохоча, сделало два оборота и скрылось. Жестокий онемел от такой наглости: днем разгуливать завернутым в простыню. То-то студсовет открыл охоту за приведениями.
     – Дурной  пример! – прокомментировал Хозяин.
     – А я ночью – делиться Надежда Прямолапова. – проснулась оттого, что кто-то целует ноги! Счастливчик ты к нам не заходил под утро?   
Шура качает головой. Как ей такое могло в голову придти?! Он – хороший!
 – Фу! – деланно фыркает Жестокий. – Целовать грязные ноги!!
 – Да нет, я всегда их вечером мою с мылом! – не разумеет черного юмора Надежда.
     В комнату зашел сосед Пашка, худой как засушенный кузнечик. Среди студентов  известно, что он из многодетной, малообеспеченной семьи, как и Горяев. Но у него нет отца. Значит ему тяжелее.
 – Займи до стипендии. – попросил Паша Шуру. Горяев подметил: к нему, не самому богатому, чаще, чем к другим, обращаются с просьбами одолжить денег. «У тебя слишком доброе лицо!» – подметил Юрка.
 Горяев без сожаления расстался с последним рублем. На том свете зачтётся! Подсчитал мелочь: четырнадцать копеек, на булку черного хлеба. Три дня поголодаю до стипендии, ничего не случиться, диета только на пользу. Но испытание голодом во второй же день превратилось в пытку.
 – Счастливчик пойдем в столовую. – как обычно вечером позвал Хозяин.
 – У меня деньги кончились! – порозовел щеками Горяев.
   Юрка протянул пять рублей:
    – Когда разбогатеешь, тогда отдашь! Надо в выходные поработать на овощебазе. У вахтера есть список под стеклом, – настойчиво говорит Романов, глядя в глаза Хозяину, – надо туда втиснуться!
   
     Свиные туши вырываются из рук, холодят живот. Ноги скользят по сальному железному трапу. Лишь Крокодил чувствует себя в родной стихии. Вперед всех хватает половинку свиньи и тащит из вагона в склад. Бывалые грузчики лицом непроницаемые сфинксы: пущай торопыги лезут без очереди. Они движутся равномерно как караван, строго соблюдая очередность, экономя каждое усилие. У Шуры в мозгу крутится название боевика: «Караван смерти». Горяев  подстраивается под бывалых.

 – Всё колбасы я наелся, – отваливает от стола Горяев. – больше не влазит.
 – А ты попробуй без хлеба. – предлагает Хозяин. И опять оказался прав.
     – Счастливчик спрячь конфеты подальше! – советует Авторитетный. Шура как ребенок ложит сласти под подушку. Хозяин открывает замок  входной двери. Он оказывается, запирался!
   Пинок в дверь. В проеме – Дуров. Одна рука уперта в бок, вторую картинно откидывает в сторону:
    – Орлы! – выдержав паузу, Валька вопрошает. – А зачем птицам финансы?
     Схватив с тумбочки пачку «Шипки»,  скручивает ее. Так выжимают белье. Валька – ярый противник курения, потирает руки и вынимает довольный одну сигарету из пачки, она теперь похожа на спиральку и непригодна к употреблению. Горяев лежит на кровати, по-хозяйски заложив руки за голову. Дуров скидывает ноги Антона на пол. Тот спокойно возвращает их обратно. Вдруг обнаружится, что он прячет конфеты!  Вот будет стыдоба! Ситуация повторяется несколько раз.
     – Странно? – удивляется Дуров и щекочет Шуру. Тот не выдерживает, бросается на  Вальку. Роняет его  на соседнюю кровать. Слышится хруст.
 – Сволочи! – орет Жестокий. – Гитару сломали! Сволочи!
 – Я подарю тебе другую! – утешает Дуров почему-то Горяева, а не Жестокого – владельца гитары.
    – При институте – советует Юрка, обрабатывая что-то напильником в тисочках. – знаменитый борец Юсупов организует секцию «Самбо». Кстати освобождают от физкультуры. Чтобы приняли в секцию, надо всего-то десять раз подтянуться.
Шура ненавидит уроки физкультуры: ему стыдно за свою неуклюжесть.
     – Юрка! – просит он. – Подтянись за меня, и назови мою фамилию!
– Запросто! – совсем не кочевряжится Романов.

        Аудитория военной кафедры. Габаритами со спортзал. В центре – плавающий танк. На стене огромный плакат с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» с множеством разноцветный линий, изображающих электрические цепи ракеты, типа немецкой «Фау»,  но несущей русский атомный заряд.
      – В журнале «Техника-молодежи» – усмехается Юрка. – напечатали все ее «секретные» характеристики. Максимальный радиус действия всего тридцать «кэме».
     – Запустил ракету, – ехидничает Хозяин. – и «мотай удочки» быстрей, чтоб ударная волна тебя же не догнала.
      Входит подполковник Пронин.
     – Встать! Смирно! – командует Мамочка.
      – Гав! Гав! Гав! – нагло рявкает Коряга в хоре дружного приветствия.
Преподаватель словно не замечает нахальства, напористо начинает лекцию:
     – Забудьте дедукцию и всё чему учили в школе! На войне действует лишь один закон – закон джунглей: если ты не убьешь неприятеля, то он уничтожит тебя!
     – Курсант? – палец офицера указывает на Жестокого, сидящего впереди Коряги.
  – Матвеев! – оглушает всех Серж. Он явно боится людей в форме.
   – Курсант Матвеев! – повторяет подполковник, пальцем прочищая ухо. – Правильно я говорю?
    – Не могу знать! – вопит Жестокий. – Не воевал товарищ полковник!
       – Спасибо, что повысили в звании! – пожевав губами, благодарит Пронин под общий хохот.
      – А ты почему не бритый? – обращается он к Шершавому, слева от Коряги – бегом бриться.
 – Где твой галстук? – обращается преподаватель к Юрке, сидящему справа от Коряги.
 – Где я его возьму? – возмущается Романов.
      – Что в общежитии не найдешь? Тогда купи! – приказывает военный. – Время сократилось до пятнадцати, четырнадцати, тринадцати минут!
Юрка пулей вылетает за дверь.
 – Вилка! – размышляет Шура. Есть такой термин в артиллерии. В цель попасть трудно с первого раза. Настолько субъективен человек. Артиллеристы изобрели приём: первый выстрел берется левее, второй чуть правее. И третий снаряд ложится точно в цель. Горяев приметил точку зрения служивых: с негодяями должен бороться коллектив, без их вмешательства и они это устраивают.
    На перемене Юрка выговаривает Коряге под общее мрачное молчание:
 – Ты чего гавкаешь?
 – Твоя какая дело? – дерзит Коряга.
 – Да просто неприятно! – поясняет Романов. – Гавкай,  пожалуйста, в другом месте.
Генка неожиданно обхватает Корягу за талию, чтобы оторвать его от земли повалить, сдвигая парты.
     – Атас! – орет Мамочка. – Полковник идет!

Перед экзаменами Есаул командует:
 – Завтра приносите по рублю! У кого есть можете сдать сейчас.
 – Это еще зачем? – интересуется Хозяин.
 – Надо сделать подарок преподавателям! – растолковывает Есаул.
 – А это нам не обернется боком? – сомневается Мамочка.
 – Нет! – утверждает Есаул. – Все военные любят пиво и коньяк. Я служил – знаю, все беру на себя, с меня лично и будет спрос!
 – Я не буду участвовать в подкупе! – уперся Юрка.
– Ты, что знаешь на пять? – устало осведомляется Есаул.
 – На сколь знаю, пусть столько и ставят! – упрямится Романов.
– Как хочешь! – не настаивает Есаул. – Будет мало желающих, я откажусь от затеи.
 – Все равно не буду! – не отступает Юрка.
Коряга вальяжно протягивает пятерку:
 – Сдачи не надо! За себя и за того парня!

   День экзамена по военке. Студенты, коротко стриженные, побритые, при галстуках притихшие толпятся перед входом в аудиторию, где стоит плавающий танк. В конце длинного коридора показался коренастый Есаул. За ним Коряга несет ящик, накрытый промасленной тряпкой. Без стука вошли в помещение, где сидела военная комиссия.
 – Куда поставить? – бодро спросил Есаул.
 – Что это? – сурово поинтересовался Пронин.
– Прохладительные напитки товарищ подполковник!
 – Поставьте за  ширму,  – показал рукой Пронин. – но учтите: поблажек никому не будет. Кто знает на два пусть лучше не заходит!
Диплом об окончании института Горяева украшает единственная пятерка.

 Практикум по научному коммунизму.
 – Что послужило главным толчком в превращении обезьяны в человека? – задает вопрос преподаватель, мужичок борцовского вида, он не сидит на месте, а свободно разгуливает между рядами парт, останавливаясь напротив то одного, то другого студента.
 – Они перешли на оседлый образ жизни? – высказывает точку зрения Хозяин.
 – Они научились  применять орудия труда! – утверждает Юрка.
             – Правильно, но не точно! – комментирует преподаватель.
 Крокодил тянет руку:
 – Они стали есть мясо! – по-простецки говорит он.
    Взрыв хохота. Переждав гвалт, препод неожиданно соглашается:
  – Верно! Из-за низкой калорийности растительной пищи человек тратил всю жизнь на её поиски. Мясная пища высвободила много свободного время для творчества.
   Теперь, если случалась студенческая вечеринка, Жестокий громогласно намекал Генке:
 – Налегай Крокодил на мясо, глядишь, и из тебя человек получится!
    Генка не сердился, смеялся вместе со всеми: «Хо, хо, хо…». Придерживая губу пальцем.

   Высшая математика – «Вышка», так ее окрестили студенты. Шура садится на первый ряд. Прилежно копирует длиннющее уравнение, не умещающее на классной доске. Он в школе по точным дисциплинам получал пятерки, хотя не особенно старался, пытался понять скрытый механизм формул, как учила школьная математичка Альбина Михайловна. Чтобы формула работала в каждой задаче. В математике все подчинено логике, а значит просто и ясно. Другое дело «Русский язык», с ним Горяев не в ладах, там из каждого правила невнятные исключения. «Будешь сдавать сочинение в институт – формулируй мысль в короткие фразы! Ты поступаешь в технический ВУЗ, а не в литературный. Никто и не будет смотреть, что ты там написал, лишь бы отсутствовали ошибки! Инженера тоже должны быть грамотными, но не обязаны знать все тонкости литературы!» – учила Лидия Александровна. Шура так и сделал. Его сочинение уместилось на половине страницы. Четверка была для него высшей наградой. А Кисель жаловался:
    – Сдал основные экзамены хорошо, а сочинение на два! Вообще! Решил выпендриться, списал со шпаргалки, да видно много «очепяток». Пойду в конфликтную комиссию, требовать переэкзаменовки! 

    – Если Вы – поясняет «препод», который пришел взамен заболевшего Гольденберга. – подставите в уравнение такие-то переменные и продифференцируете, то получите, получите,… а ничего вы не получите, я пошутил! – И  размашисто вытирает формулу с доски, рассыпаясь бесовским смешком.

   – Чем это мы занимаемся? – Гольденберг достает с колен Горяева приключенческую книжку, и демонстрирует классу. – Вот какой у нас уровень развития! – Мих Михыч пытается ущипнуть самолюбие Счастливчика.
   Но Шура спокоен: предмет он знает, с интересом прочел учебник на несколько занятий вперед. Громкий стук в дверь аудитории. Кто это такой «смэлый»? Акулу математики не боится! Гольденберг с настороженным лицом возвращается к Горяеву:
 – Это  тебя! Милиционер!
     За дверью стоит брат Виктор. Он после армии устроился, как сам иронизирует: «во внутренние органы». Учится в милицейской академии.
 – Ну,  ты всех напугал! – заявляет ему Шура.
Виктор доволен произведенным эффектом.   
 
   На экзамене Гольденберг требует абсолютной, как он выражается математической точности. Горяев вместо «равняется», говорит «получиться», вместо «неизвестные переменные» – «искомые величины».

   – Гольденбергу – утверждает Хозяин. – не пересдал еще ни один. Его принцип: студент должен сдавать экзамен с первого раза! Другого не дано!
 – Счастливчик! – издевается Жестокий. – Мы к тебе привыкли больше, чем к Вальке Дурову.
 – Завтра же – напористо заявляет Юрка. – идем с тобой в Публичную библиотеку!
 – Главное  изучить что-нибудь сверх программы! – поучает Хозяин.

    – Ты чего на нее уставился? – неодобрительно шепчет Романов Шуре. В читальном зале тишина, только шорох страниц, да  скрип стульев.
 – Не пойму сам? – признается Горяев. – Вроде не красавица, а привлекает.
 – Да у нее просто усы растут! – разочаровывает Юрка Счастливчика.
     Шура замечает черные полоски над губой и отворачивается, а то девушка начала «пялиться» на него.
       – Читаю Солженицына, – сетует Романов Хозяину. – такая мура. По «Голосу Америки» - непонятно, но интригующе, а в книге – дребедень. Какой-то лагерь. Начальство девок использует…
       – Как тебе его дали? – удивляется Хозяин. – У тебя, что специальное разрешение от ректора? И у нас, вроде, не факультет журналистики.
       – Просто нашел в каталоге. – скупо улыбается Юрка. – Да подмигнул «уссатенькой» библиотекарше.

На пересдаче Шура ответил на все вопросы Мих Михыча.
  – Вот тебе последний вопрос! – ставит условие преподаватель. –  Если ответишь, тогда сдал. Какой физический смысл бесконечно малых величин? Мы часто говорим – ряд бесконечно малых величин, что это означает?
   Горяев напрягается, ни в одном учебнике об этом не сказано. Михал Михалыч терпеливо ждет. Счастливого, вдруг, осеняет:
   – Дом состоит из кирпичиков, – он коряво, но озвучивает мысль. – кирпичики состоят из молекул, молекулы из атомов, атомы из нейтронов, электронов.… Но и элементарные частицы состоят из других малых составляющих и этот ряд можно продолжать бесконечно. Просто наука пока не обладает необходимыми техническими средствами для их обнаружения.
 – У тебя в школе – замечает Гольденберг. – наверно была пятерка?
 – Да! – расплывается в улыбке Шура, наконец, его оценил по достоинству сам Мих Михыч. 
 – А я тебе – явно злорадствует «Золотая гора». – поставлю всего-навсего удовлетворительно!
 – Это почему? – впервые дерзкие нотки прорезаются в голосе Горяева, он поспешно замолкает.
Гольденберг рад. Он будто добивался: вывести из равновесия внешне невозмутимого Шуру. Если б он знал, какая буря постоянно бушует в его душе, и каких усилий требуется Горяеву чтоб не лишиться спокойствия!



     – Сегодня комсомольское собрание! – объявляет Мамочка перед лекциями в аудитории-амфитеатре. – Придет член Комитета комсомола, явка всех обязательна.
  – Какой, такой член? – ёрничает Хозяин.
  – А, что там делать? – спрашивает Романов. – Скукотища на ваших собраниях – мухи дохнут. Выступят подготовленные «товаришти». Проголосуем единогласно «За!» и разойдемся. Вот, то ли дело на заре Советской власти! Спорили до хрипоты, до утра. Решение сельской ячейки являлось обязательным для руководства колхоза. Люди оживали в свете  Великой идеи: построить наконец справедливое общество!
      – Вот и подготовь доклад! – предлагает Мамочка. – В Чили произошел переворот. Выскажи, как советская молодежь отреагировала на это.
      – Под чужую дудку плясать не намерен! – взъерепенился Юрка. – Там хоть порядок теперь будет! Женщины перестанут греметь пустыми кастрюлями на улице.      
 – Можешь сплясать под свою … кастрюлю! – усмехается староста.
Член Комитета Комсомола – поджарый, русоволосый, стрижка «Ежиком», ровесник студентов.
   – Вы – будущее страны! – вещает он. – От вас зависит…
    – Это всего лишь слова! – перебивает Юрка. – Посмотри: какой инертный современный человек! Надо людей увлекать великой идеей! – И повторяет рассуждения про комсомольскую ячейку прошлого.
      – Всё зависит от вас! – констатирует Комитетчик, он, кажется, не удивлен поворотом беседы. – Есть ли на свете мужество, каждый решает сам! Ты конкретно, что можешь порекомендовать декану?
      – Да например, – не тушуется Романов. – почему решили студенту с одной тройкой не платить  стипендию? Нельзя скидывать со счетов и характер преподавателей, бывают и они не мёд. Студент вместо того, чтобы учиться, подрабатывает грузчиком. Кто от этого выигрывает непонятно?
      Горяев втянул голову в плечи. Юрка говорит про него.

 Вспомнил, слова отца:    
     – Сынок! Тебя могут из-за меня  попереть из института.
 – Это еще почему? – изумился тогда Горяев.
 – Я побывал в плену! – мрачно сообщает батя. – Ты же знаешь!
     – Ну и что? – не разумеет Антон. – Ты ушел добровольцем. В начале войны. С трехлинейкой – против танков. На тебе вины нет. Культ личности миновал. К юбилею Победы тебе вручают медали.
      – Всё равно! – настаивает отец. – Придется заполнять анкету, не слишком усердствуй в правдивости. Знаю я твой характер! Пойми: есть еще любители зарабатывать на нас очки.

  Не по его ли душу приходил комсорг? А Юрка принял удар на себя? Студенты выходят из аудитории. У всех разгоряченные лица. Вольтова дуга, вспыхнувшая между Юркой и Комитетчиком, и их задела напряжением.
      – Ты Романов! – возмущается Мамочка. – нас всех под монастырь подведешь! Я нагоняй получу!
      – Да ничего не случится! – успокаивает его Хозяин. – Я этого парня знаю. В комитет он попал по воле случая. Он – боксер. В школе еще заступился за малышню. У них один тип деньги  отбирал. Хулиган ударил Комитетчика, а тот хук слева. Отбиратель денег упал неудачно, головой задев унитаз. Вызвали боксера на бюро комсомола. Хотели исключить, а разобрались – предложили работу. 
   – Попрут тебя из комсомола – не унимается староста. – за такие разговоры!
   – А я – парирует Романов. – и не комсомолец. По идейным соображениям.
   Мамочка на время теряет дар речи.
   – Как же тебя приняли в институт? – удивляется он. – И зачем явился на собрание?
   Юрка пожимает плечами:
 – Ты же сказал: явка всех обязательна!
    
   В комнате общежития распалившийся Романов предлагает:
    – Давайте организуем общество с девизом: «Один за всех – все за одного!»
    – Старо как мир! – критикует  Жестокий. – Давайте другое: «Жить хорошо! А, хорошо жить, еще лучше!»
   Все улыбаются шутливой разрядке. Юрка же вдохновенно продолжает:
   – Назовем  общество: «Алу», что будет означать «Общество четырех». Надо придумать свой язык!
   – А что голову долго ломать? – предлагает Жестокий, ему нравится игра в конспирацию. – Давайте после каждого слога в слове вставлять дополнительный слог с той же гласной, а начинающийся с буквы «З», например: изидизи отзо сюзюдаза, а, то, как дам.
   – А что – думает Счастливчик. – звучит красиво и непонятно.
   – Нет! – решительно отклоняет предложение Романов. – Не пойдет! Это легко разгадать.
    – Memento more! – произносит Жестокий.
    – Латынь! – оценивает Юрка. – Тоже не пойдет, хоть и мертвый язык, но медики его хорошо знают. Нас не должен понимать ни один человек!

   Горяев вновь вспоминает отца.
    – Сынок – учит он. – не вступай ни в какие политические общества.
    – Ты что папаня? – смеется Шура. – Сейчас не семнадцатый год.
    – Знаю я вашего брата студента! – сурово не соглашается отец. – Сам им был.
   Молчавший до сих пор, Хозяин грубо обрывает Юрку:
    – Ты кончай здесь демагогию разводить! Дай нам окончить институт! Слыхал, небось: в общежитии металлургов ребята  написали под запал письмо Пиночету, яко запорожцы турецкому султану. Письмо в Америку не попало, а ребят вызвали в деканат и где они? За сотни верст киселя хлебают!
   – Волков боятся! – не отступает Романов.
   – Я сказал: прекрати! – мрачнеет Авторитетный. – С государством игра не доводит до добра! Знаешь студента Грушу? Ты с ним я вижу часто откровенничаешь? А это осведомитель! Он завалил все экзамены первой сессии. Его вызвали в КГБ и предложили: будешь стучать, а мы поможем окончить институт.
  – Идем на танцы! – ни с того ни с сего предлагает Крокодил.
   Хозяин делает брезгливую мину:
  – Танцы-шманцы – не для нас,  нам бы сразу покувыркаться!
Юрка тоже отказывается:
    – Мне надо домой, а то папка на выходные опять напьется, хоть я мамке защитой буду. Да нет, он у меня хороший! – осекается Романов, видя удивленные взгляды, – «Алёнушку» Васнецова скопировал, от подлинника не отличишь! Требует от всех, чтоб говорили правду и только в глаза. Меня учит боксировать. Один раз я его чуть не убил! – вздыхает Юрка. – Не хотел с ним драться, а он силой натянул на меня перчатки. Я от злости ка-а-ак врезал! Он так и сел на задницу. А печка у нас железным уголком обшита. Миллиметра до виска не хватило. Батя, аж, побледнел.
    
    Юрка Романов  трясется в пыльном автобусе. Автобус сильно мотает. Юрка  держится обеими руками за поручень. На руках любимые кожаные перчатки. С ними он не расстается даже в теплую погоду. Сидячие места заняты. Несколько человек стоят в проходе. Остановка. В переднюю дверь вваливаются два парня. В руках первого початая бутылка водки. Он, поднявшись на первую ступеньку, на уровень лиц сидящих пассажиров, орет:      
     – Бабуля! Зачем тебе четыре  глаза? Дай поносить очки!
     – Окстись сынок! – урезонивает его бабушка. 
   Второй пропойца пробирается в салон на полусогнутых. Пытается сесть на приступочек у окна, где у деда стоит кошелка, но получает от Старого сильный тычок  в бок и замахивается на него.
    – Осторожно! Там яйца! – кричит дед громче хулиганов.
      Женщина напротив поспешно уступает бузотеру место. Тот сев, засыпает, свесившись в проход.
 – Дожили! – слышит Юрка голос за спиной. – Некому остановить распоясавшихся хулиганов.
  – Почему это воспринимается как глас народа? – думает Юрка, и переключает внимание на обстановку сзади. – Чьими это устами глаголет истина?
   Непроницаемые лица, как в игре «угадай, кто ударил?». Рядом стояло непонятное создание: то ли баба, то ли мужик. Невозможно определить ни по лицу, не по одежде. Прическа короткая. Но такую носят сейчас и многие женщины. Лицо гладкое, но бывает и у мужиков не растут волосы. Хотя нет: несколько длинных волосиков красуются на подбородке, но опять же это бывает и у женщин. Плащ затертый, цвета детской неожиданности, трико, тапочки стоптанные!
   – Вот ты какой глас народа! – и Романов шагает навстречу хулиганам. Автобус сильно качнуло и Юрка, в тот момент, отцепившись от поручня, нечаянно коленом сбил, свисающего в проход, забулдыгу. Тот растянулся во весь рост в салоне и даже не проснулся. Его приятель с неподдельным ужасом смотрел на Юрку, что так запросто расправившего с его подельщиком. У обмякшего парня (Мякиш – мысленно нарек его Романов) Юрка забрал рукой в черной перчатке бутылку водки. На остановке вылил содержимое на землю, держась за дверь, чтоб автобус не уехал, бутылку швырнул в урну.
 – Будем сейчас проезжать мимо милиции, я вас сдам! – прошептал он на ухо Мякишу. Про милицию он, конечно, всё выдумал. Просто не знал, что делать с ним дальше.
   – Не сдавай нас, пожалуйста! – запросил Мякиш. – Нам выходить через две остановки. Да ты и сам такой же, как мы – оброс щетиной.
   Романов усмехнулся: в выходные он не брился, давал коже отдохнуть. Юрка помог философу погрузить на плечи спящего друга и вздохнул облегченно, когда они вышли. «Глас народа» за спиной возмущенно произнес:
     – Ну, вот обидел таких хороших парней!
    Как им удается, вечно недовольным глашатаям правды, оставаться в тени? Их бы за ушко да на солнышко! Романов пытается вычислить сказителя. Заметил: к нему пробираются двое. Один в кепке типа «плевок». Другой в водолазке.
 – Ты «хто»? – задал вопрос Плевок и потребовал. – Дай двадцать копеек!
 – Студент! – отозвался  Юрка. – Денег не дам!
  – Ты чего «мусоряк» хороших людей обижаешь? – услышал Романов говорок «водолаза».  Блеснул нож. Юрка схватил  лезвие, рванул в сторону плоскости ножа, мимо большого пальца бандита. Противно расползлась кожа перчаток, но оружием овладел. «Водолаз» пытался повторить Юркин прием, из пореза указательного пальца Водолаза пульсирующим фонтанчиком брызнула кровь. Автобус резко затормозил. Нападающие силой открыли дверь:
    – Мы тебя еще «перевстренем»! – ревел Плевок.
   На каждой остановке Романов видел этих двоих. Узнавал   по белоснежной повязке на ладони. Потом они пропали.

      Дворец культуры агрегатного завода. Огромное фойе. Вдоль окон ряд кресел, вынесенных из зрительного зала. На них почему-то никто не сидит. Танцуют парами одни девушки. Парни стоят вдоль стен и за колоннами. Выделяется один:  гордой осанки, в сером толстом свитере. Бросается в глаза, его белоснежный бинт на ладони. Он, как бы нянчит, ее второй рукой. На низенькой эстраде играют музыканты. Они с красными повязками дружинников на рукавах. В воздухе витает напряженность. Распахиваются створки первой, затем второй и далее третьей двери, ведущей из зрительного зала. На пороге каждой двери появляются по милиционеру. Они обозревают присутствующих. Потом куда-то незаметно исчезают.
Счастливчик успокоился и предлагает Крокодилу:
 – Давай  разобьем вон ту пару. Тебе – беленькую. Мне – черненькую. Нет наоборот.
 – Надо будет – сами подойдут. – ленится Крокодил.
 – Зачем мы тогда сюда приперлись? – изумляется наивный Шура.
Девушки никак не хотят расцепляться.
     – Будьте поосторожней! – советует Беленькая Горяеву.
 – Обязуемся на ноги не наступать! – не понимает намека Счастливчик.
Черненькая держится скованно. Шура пытается ее разговорить:
 – Как тебя зовут?
 – Анна.
 – Анюта? Я – тута! – пытается сострить Горяев.
     Девушка бросает его в середине танца. Шура делает вид, что ничего не случилось, за локоток провожает девушку до колонны. Там стоит Беленькая. Они сцепляются, как сиамские близнецы.
     Быстрый танец. Счастливчик в кругу друзей в такт музыки содрогается всеми частями тела, как шаман без бубна. Городскую манеру танцевать Шура перенял быстро. Никто из знакомых с ним не соревнуется. Рядом организовывают круг в разы  побольше. Проявляют чудеса эквилибристики: ходят колесом, делают сальто с рук партнера. Вихляния Горяева выглядят деревенской мазуркой. Он сникает.        Идут освежиться. В большой умывальной комнате – человек тридцать. В центре толпы, у раковины, конопатый юноша смывает кровавые сопли. Рядом с ним победитель в коричневом, с искрой костюме, фигурой напоминающий Юрку, что-то наставительно объясняет.
     – Разойдись на хрен! – неожиданно орет Крокодил.
     Шура обнимает его за плечи, успокаивая. Громоздкий, как шкаф, парень нехотя сторониться. Они беспрепятственно зашли и вышли из туалета. 
     Горяев сидит у окна на кресле ряда, вынесенного из зрительного зала. Кроме него и Крокодила никто почему-то здесь не сидит. Шуре скучно: девушки некрасивые. Он предлагает Генке:
 – Пойдем домой! – не замечает, а к ним движется «Предводитель туалетной толпы» в искрометном костюме.
     – Ты кого на хрен послал? – обращается «Шишкарь» к Счастливчику. Шура, резко улучшимся слухом, воспринимает шепоток от колонны:   
 – Сеня! Дай им!
 – Ты что Сеня своих не узнаешь? – восклицает Горяев и хочет встать. Сеня обеими руками толкает его в грудь, и Счастливчик плюхается обратно.
 – Пойдем выйдем! – предлагает Сеня. – Там поговорим.
 – Если надо будет, я тебя и здесь уработаю! – повторяет Шура слова отца и поднимается во весь немалый рост над нападающим.
     К ним ринулись серые пиджаки, словно крысы к приманке. Впереди парень с забинтованной рукой. Этому-то инвалиду что надо?
     С эстрады соскакивают музыканты и ведущая, похожая на учительницу. Сеня тут же «линяет». Остальные после  уговоров занимают исходные позиции.   
 – Собирай всех! – говорит Счастливчик. – Разбрелись по залу.
 – Ты что напугался? – «тормозит» Крокодил.
 Они очень долго получают пальто. Гардеробщик – их человек, не торопиться. Шура следит, чтоб никто не отстал. Беспрепятственно выходят из дворца. Пробегает пацан в расстегнутом желтом бушлате с медными пуговками, громко топоча тяжелыми ботинками, свернул за угол. Горяев «со товарищами» сворачивают за противоположный угол дворца. Крокодил оглядывается и нежданно трусит:
 – Бежим! Они идут следом!
 – Кто убегает, тех догоняют и бьют! – Счастливчик решительно за локоть сдержал Крокодила. – Идем  в куче, никто не отстает и не опережает! – Вспомнил он Есаула.
     Шура боится оглянуться, чтобы не поддаться крокодиловой панике. Но не выдерживает: шагах в двадцати, в свете уличных фонарей мелькает белоснежный бинт. Беспрепятственно вскочили в первый только подъехавший троллейбус. У Горяева гора с плеч: без потерь вывел подвыпившую команду. Им то море по колено! Крокодил, поднявшись на первую ступень, «клеится» к смазливым девушкам:
     – Куда это мы едем?
     Легко живется Крокодилам с короткой памятью! Счастливчик берет билеты всем. Запрыгнули два паренька. Они молча, жестикулируют. Кондукторша, не обращая внимания, уходит в кабину водителя.
 – Почему они не платят за проезд? – заело Шуру.
 – Они глухонемые. Имеют право. – Поясняет Крокодил.
 – Щас проверим, какие они глухие! – Видно пружина начала раскручиваться в другую сторону.
 – Ребята дайте закурить! – обращается к паренькам Горяев с настойчивой интонацией.
 – Нету! – после недоуменной паузы сообщает один.
 – Мы не курим! – добавляет второй.


   – Шура! – требует  Юрка. – Будешь меня провожать до дома.
Он уговаривает не самого сильного или самого крутого, а Счастливчика. Видно уверовал в легенду о его удаче, которую Горяев по-существу сочинил сам.
 – До общаги меня охранял отец! – толкует Романов. – Купил разводной ключ и в магазинной упаковке в смазке, с чеком нес его под мышкой.
Хозяин хватает Юркину ладонь и внимательно рассматривает ее.
     – Странно! – говорит он. – Ни одной царапины. Ты, верно врешь!
     За окном неоновые огни реклам миллионного города.
 
    «Дары полей»! – с удовольствием читает Шура вывеску магазина, установленную выше всех. Он идет к Кузьме Гавриловичу. Лучи солнца высветили  макушку памятнику «Седому Уралу». Слышится треск ломающихся кустов: лысый, обрюзгший тип, в помятом пиджачке «ломанулся» с тротуара через заросли акации, уклоняясь от удара спортивного, кучерявого юноши.  Словно невидимая сила выбросила Счастливчика между враждующими.
     – Ты это кончай! – горячо затвердил он Курчавому. – С него и так достаточно.
     Чувствуя холодок, опускающий вниз живота. Курчавый бессмысленно уставился на Горяева – в Нахаловке заступаться за чужих не положено. Лысый свернул в проулок. Курчавый сорвался с места.

 – Дурак! – бросает Юрка.
 – Это еще почему? – возмущается Горяев, зарозовев лицом.
 – За бомжей разве заступаются? – поясняет Хозяин.
 – Счастливчик! – опять-таки завидует Жестокий. – Как тебе удается из драк выходить без единого синяка. Однажды за кинотеатром на нашу дворовую кампанию напали. Мне на глаза надавили сзади. Я сразу упал на спину. Глаза дороже.
 – Вот тебе и Жестокий! – разочарован Шура.
 – Видел я однажды, – продолжает Серж. – как «Лоси пластаются»!
   Словно в подтверждении,  появляется Младой – рот не закрывается, в углах губ запекшая кровь.
 – Откуда ты такой красивый? – спрашивает Хозяин.
 – Ходили во дворец культуры железнодорожников – не двигая челюстью, с трудом выдыхает Младой. – на танцы.
 – А где же Юля? – сурово интересуется Авторитетный.
 – Я был без нее. – разъясняет Младой. – С Дмитрием Хитрым и со Степаном.
 – И где же они? – допытывает Хозяин. 
 – Не знаю! – пожимает плечами Младой. – Мы такие счастливые перетанцевали со всеми девками! – Он сдержанно хохочет, стараясь не кривить губы. – Ходим как гоголи, радуемся, что парней мало, а они, оказываются, нас внизу поджидают. Я вышел первый. Пока застегивал куртку, кто-то врезал в челюсть. Я с «катушек». И все куда-то побежали.
      В комнате появляется Дмитрий Хитрый. Брюки, куртка, лицо – в грязи. Даже уши, как у трубочиста. Но довольный.
     – Я катаюсь по земле! – хохочет он. – А их человек двадцать за мной по трамвайной остановке бегают. Пытаются пнуть! И ни один попасть не может.
     Последним появляется хмурый Степан без нарушений внешности.
     – Сосед по койке – объясняет Степа. – дал мне перочинный ножичек.
     Он демонстрирует – маленький, умещается на ладошке, блестящий никелем складешок.
     – Неужели пырнул кого-нибудь? – допытывается Хозяин.
     – Нет! Забежал в подъезд наверх лестничного пролета, – продолжает Степан. – ору:  «Не подходи, зарежу!». Они побегали, потопали внизу, потом все стихло. Я огородами и домой.      
     – Не порядок! – говорит Юрка. – Студентов бьют. Надо собирать команду со всего потока, брать Корягу и Майора и ехать разбираться.
    – Давай не выдумывай! – увещевает его Хозяин. – Не хватало вам школьникам драться с уличной шпаной. Всё забудется, перемелется! Откуда они знают адрес?
 – А я болван назвал институт! – сетует Романов.      

     Визг тормозов. Друзья-студенты уже добежали до кромки леса. Обычная утренняя разминка. Юрка с Хозяином впереди. Счастливчик «трюхает» последний. Рядом Жестокий. Обернулись. Колонна крытых грузовиков остановилась по периметру студенческого городка. Из них высыпали солдаты, похожие на заграничных полицейских. Стеклянные забрала пугающе поблескивали. В руках щиты, дубинки. Они оцепили студгородок. На улице никого. Все еще спят. Выходной.
 – Учения внутренних войск! – комментирует, вернувшийся Романов. – Верно, говорят, есть подобные войска. Наверняка, вооружены «Черемухой».
     – Применение дубинок запрещено законом! – наивничает Жестокий.
 Шура молчит – Виктор просил не раскрывать милицейские секреты. Но откуда Юрка всё знает?
     Солдаты вскочили в машины. Только пыль  напоминала о происшедшем.
     Студенты идут на водохранилище. Сегодня выходной, можно «искупнуться». Лучи солнца, пробиваясь сквозь узорчатые кроны деревьев, горячими, желтыми  пятнами, лежат на росистой зелени лужаек. Впереди «чешет» Надежда Прямолапова в открытом купальнике. У нее литое тело, с бархатистой кожей. Горяеву страшно захотелось дернуть бантик, завязанный у Нади на спине. А потом будь что будет! Он спрятал руки за спину. И отстал.
     – Чего это она? – шепотом спрашивает Счастливчик у Хозяина. – Нас совсем не … не боится? – Шура не нашел подходящего слова.
    – Она нам доверяет! – усмехается Авторитетный. – У Надежды четыре братца-акробатца! Мы для неё привычная среда обитания.
     «Вчера – размышляет Горяев. – было гораздо веселее: бегали – на карьер. Жестокий, раздевшись донага, беззаботно болтая языком, как боталом, бросился в воду. Его примеру последовал компанейский Счастливчик. Юрка в обычной манере командовал:
     – Кто быстрей кролем доплывет до того камня! А теперь брассом! А баттерфляем? Кто дальше пронырнет под водой?
     С Романовым соревноваться бесполезно, как не старается Шура. Бабка с кадкой на скрипучей тележке показалась из-за пригорка. Она долго черпала воду ковшиком. Горяеву надоело плескаться в прохладной воде – выскочил и оделся,  не обращая внимания на любопытную бабку. Не такая уж она и старая! Юрке хорошо: он купался в плавках!  Жестокий сидел в воде до ухода водовозщицы и выглядел пупырчатым огурцом.

     Ил-18 резко лег на крыло. У Счастливого захватило дух. Он во все глаза таращится в иллюминатор. Как интересно – лететь наравне  с облаками. Сбылась еще одна мечта – он летит. Хоть и пассажиром, всё равно здорово. Рядом в кресле дремлет Юрка, для него полет на самолете не такое уж знаменательное событие. Впереди заслонил грузным телом иллюминатор Хозяин. Шуру не хотели брать в стройотряд, он считается подростком – восемнадцать ему исполнится к концу лета. Он вспомнил отца: добавил себе год. Внизу мелькнули полосатые квадраты огородов, спичечные коробки домов. Самолет плюхнулся на посадочную полосу. Пассажиров подбросило как в салоне автобуса на плохой дороге.
   Дощатый забор. Поле, заросшее травой, сарай с надписью «Аэропорт», гигантский полосатый чулок на матче. Экипаж сходит, держась за перила. 
    – А летчики-то пьяные! – запоздало нервничает Хозяин. – Вначале прозевал аэродром, заложил крутой вираж, потом плюхнулся на посадочную полосу без примерки! Ха!

   Кровать Счастливчика выпала рядом с трудновоспитуемым подростком. На фоне среднестатистического студента «Трудняк» выглядит матерым мужиком. У него приводы за грабеж, изнасилование... Почему его должны перевоспитывать будущие инженеры? А не юристы или инфизы?
    – Ну, ты – шнурок! – с ходу наехал Трудновоспитуемый на Юрку. – Дай закурить!
     Романов молча повернулся спиной к подростку, и из рюкзака начал перекладывать вещи в тумбочку. Хозяин безмолвно таращил глаза в потолок, лежа на кровати, заложив руки за голову.
 – Молокосос! – взбунтовался один Шура. – Как разговариваешь со старшими?
 – А это кто такой смэлый? – заершился подросток.
 – Счастливчик у нас  самбист! – доложил Хозяин. – Ты с ним поосторожней.
    О занятиях самбо знали только близкие друзья. Горяев намеренно скрывал хобби: весь год их учили, только, как правильно падать. И заявление Авторитетного Шура воспринял как предательство: оружие хорошо, когда применяется неожиданно. А хулиган предупрежден.
 
  – Учитесь уважать партнера! – натаскивал молодых борцов на первом же занятии Юсупов – крупный как медведь, уверенный интеллигент. – Стремитесь стать профессионалами через уважение к партнеру. С профессионалом бороться одно удовольствие, даже когда он тебя бросает – делает аккуратно, слегка потянет в последний момент на себя по ковру за рукав, ослабляя силу удара…
      Какое тут почтение, когда хочется наглецу просто набить морду, но ты-то не умеешь, а хулиган на этом собаку съел.

     – Ура! Сейчас поборемся! – трудновоспитуемый потирает ладони и идет на Шуру. Горячая волна прокатывает по телу Горяева. Раньше он боялся этого состояния: считал признаком трусости. Но теперь знал: организм мобилизует силы. Счастливчик рывком выхватил за пятки ноги нападающего себе под мышки. Трудновоспитуемый, как подрезанный столб, падает на противоположную койку. Шура скользя, вжимается, в жирное тело, обвивая его ноги своими, как лианами, блокируя противника,  и проводит болевой прием на плечевой сустав.
 – Отпусти! – нежданно бубнит Трудняк как ребенок. – Больно! Больно! Ой! Я больше не буду-у-у!
   Горяев не верит: матерые хулиганы просто не сдаются. Счастливчик ослабляет усилие, но при попытке сопротивления увеличивает нажим на локоть противника.
 – Отпусти! – жалобится наезжающий на Юрку. – Руку сломаешь!
В глазах его выступили слезы. Ох уж эти крутые! Жидки на расправу!
    – Что за борьба нанайских мальчиков? – над ними стоит Есаул. – Подростка  дали словами перевоспитывать, а не руки крутить! Ты за него будешь работать?
     – Да ничего с ним не сделается! – заявляет Счастливчик, соскакивая с обмякшего тела.
     – Молодец! – восхищается Юрка. – Пожалуй, тоже запишусь к Юсупову.

Внеочередное собрание строительного отряда проходит в спальном корпусе, где Горяев заборол Трудняка. Выступает командир отряда Роман Романов:
     – На повестке дня один вопрос: предлагаю отчислить бойца и борца в одном лице! – и указывает на Шуру. Рядом с ним помощник командира студенческого отряда Есаул. Тот молчит. Они втроем стоят напротив всех. Счастливчик боится толпы, её способности превращаться в слепую биомассу со множеством рук и ног. Он словно ослеп: не видит глаз сокурсников. Не чувствует их душ. Шура не считает нужным себя защищать, пусть скажут другие. Плохо или хорошо, но другие. Но никто не заступается за него. Никто, кроме Юрки! Тот, очертя голову, вступает в полемику с командиром, явно не готовый к этому. Романов пускает в ход один аргумент. Его он вертит как драгоценный камушек, поворачивая разными гранями: нужен четкий контроль в организации дела порученного Вам – руководителям!
   – Мы и тебя однофамилец – пугает командир Юрку. – отчислим заодно.
   Это только подхлестывает  Юрку. Он с пущей яростью отстаивает Горяева. Ни один человек не проголосовал за отчисление Счастливчика. Командир не в счет! Его в середине трудового периода самого сняли с должности. За плохую организацию работ. На таком же внеочередном собрании! Его заменил Есаул.

    Есаул дает задание: выкопать траншею под фундамент коровника. Счастливчик хватает лопату, и, не задумываясь, первый, вонзает в землю – надо   реабилитироваться. Юрка оценивающе говорит:
   – Грунт песчаный с небольшой примесью глины. Надо копать под углом не меньше семи градусов. Иначе завалит самого копальщика!
Появляется (пока ещё) командир отряда Роман Романов, позевывая, в руке глянцевая книжка Агаты Кристи и чертыхается:
    – Зачем так широко заложили? Сколько бетона потребуется?!
    – Всегда ставят опалубку под бетон! – возражает Юрка.
    Это знает даже Счастливчик и размышляет: «Какой профан наш командир!»
    – Ты как будто всю жизнь коровники строил? – ревнует Хозяин, что кто-то знает больше его.
  – Читал соответствующую литературу. – поясняет Юрка.
  Макушка Счастливчика на уровне земли.
  – Всё! – останавливает его Юрка. – Глубже копать нельзя.
     Приглушенный хлопок. Коряге, копавшему рядом, присыпало ноги до щиколоток. Он, пока оторопело улыбаясь, с достоинством вытягивает ногу из земли. Еще хлопок.  Другая стенка траншеи присыпает его до пояса.
      – Ребята! Помогите Христа ради! – стонет он, сгибаясь попалам.
     Юрка с Мамочкой бросаются на помощь. Настороженно озираясь,  энергично откапывают присыпленного. Других как ветром выдуло из траншеи. Пострадавший выскакивает на бордюр быстрей спасателей. В разных местах глубокой канавы рушатся стенки. Слышится зов о помощи. Бригадир с помощниками бросаются туда. Есаул костерит командира, шепелявя (Песок что ли в рот попал?):
 – Шукин шын Роман, почему не приглаш-шил хотя бы одного професшионального штроителя…

      Комната общежития номер 454.
      – Счастливчик! – зовет вечером после лекций Хозяин. – Пойдем,  погуляем!
     И достает из настенного гардероба комнаты общежития черную широкополую шляпу. Его гордость. Купил со стройотрядовской получки.
  – Куда это Вы? – удивляется Юрка. – На ночь глядя,  с портфелем?
  – А сам-то далеко собрался? – вопросом на вопрос как в Одессе парирует Хозяин.
  – Как всегда – поясняет Романов. – на выходные домой.
    Шура с Хозяином идут по Калиновке. «Качаются фонарики ночные». Калиновкой  называют не очень большую, но всегда многолюдную «авеню». Она играет в Большом Городе роль Невского проспекта. Улица красочно спускается вниз от широкой площади с памятником Ленина к полноводной реке, закованной в бетон. За виадуком виден огромный купол недавно отстроенного торгового центра. На Калиновке много старинных зданий. В них расположен почтамт, театр оперы и балета, универмаг в доме бывшего купца Никитина. Из только открывшего новомодного кафе «Цыплята табака» доносится соблазнительный запах. На улицах Большого Города Горяева охватывает двойственное чувство: с одной стороны возвышенное, а с другой – настороженное. Наверно так чувствует младой муравей в огромном муравейнике, ощущая свою причастность к Великому Городу, и страшится непонятного ему величия. А вдруг раскумекают его простоту и наивность, не примут в муравейник, походя, выкинут на обочину жизни. Краем глаза Счастливчик отмечает на той стороне улицы странного мужичка: в мягком плаще горчичного цвета, галстук сбит на бок, смятый портфель без ручки под мышкой, отрешенно плоское лицо. Он прячется за столб со светофором. Все проходят мимо. Никто не обращает внимания. Горяеву страшно захотелось схватить его за руку. У Шуры часто возникают странные желания. Может зря он научился их подавлять?! Загорается зеленый. Икарус с ревом набирает скорость. Мужичок бросается наперерез. Шлепок!
      – Шляпка в одну сторону!– уничижительно резюмирует Хозяин. – Портфельчик  в другую!   
      А Шуре жаль погибшего. Ему запомнился цвет плаща, он теперь ассоциируется с цветом беды! Разве нельзя решать проблемы иначе? Ноги сами несут в парк. Пивом уже не торговали. В киоске купили два «огнетушителя». По главным аллеям парка прогуливался народ. Горяев пытается отыскать среди попадавшихся  на встречу, хоть одного трезвого. Всех качало. Причем синхронно: сначала всех вело в одну стороны, потом разом в другую. Присели на лавочку. Счастливчик открыл «министерский» портфель. Ба! Одна бутылка разбилась! Вот горе-то! А может на счастье?
      Шура неожиданно оказался будто в страшной сказке. Из дремучего леса, где ветки пытались попасть в глаза, а корни деревьев цеплялись за туфли, они  выходят на поляну с нереально длинной скамейкой, уходящей за горизонт. На лавке бесконечной вереницей сидят девушки, нога за ногу, блестя голыми коленками, покуривая, лузгая семечки и весело переругиваясь:
    – Смотри мать: ещё два «ежика в диком тумане»!
    Горяев резко разворачивается к говорящим дамам. Щурясь от блеска коленок.
      – Счастливый – ты морально неустойчив! – Ехидничает Хозяин, хватая его за локоть. – Тебе надо освежиться. Пойдем на водохранилище!
   Шура соглашается – купаться он любит.  Пляж ночью пустынен. Они раздеваются и долго бредут по щиколотку в воде. Странно, утром здесь дна не достать. Такое впечатление: дошли до середины водоема. Пляж скрылся в сумерках, зато отчетливо виден противоположный берег, с кружащей по нему милицейской машиной с включенными фарами.
      – Лунный отлив! – утверждает Хозяин.
     Счастливчику надоедает брести, он орет:
     – А пьяному и море по колено…
 
     Возвращались по железной дороге. «Откуда тут взялись рельсы? – недоумевает Шура, – Неужели сделали крюк в десять верст и оказались у вокзала?». Хозяин, балансируя, шел прямо по рельсе. Шпалы не совпадали с длиной шага. Это утомляло. Горяев сошел на обочину и вдруг провалился по макушку в яму заросшую крапивой. Авторитетный оглянулся и шепотом спросил:
 – Счастливчик ты где?
 – Здесь я! – осевшим от неожиданности голосом отозвался Шура.
Хозяин заглянул в яму. Спрыгнул в неё. Помог выбраться Горяеву. Выцарапался сам.
 – Держись за меня! – приказал Авторитетный.
     Счастливчик обхватил горячего друга за плечи, тот за ремень приподнял Шуру. И пошел. Ноги Горяева беспомощно болтались в воздухе, как у марионетки.
  – Отпусти Серега! – попросил Шура. – Не такой я и пьяный, сам дойду.
     Они бредут, обнявшись, под окнами общаги.  Всё отдалилось на недосягаемое расстояние. Вокруг  словно торричеллиева пустота. На всем свете теперь существовали только две вселенные: Счастливчика и Хозяина, и они тесно переплелись. Горяев, смеясь, громогласно комментирует:
 – Я такой скромный, сижу в яме…
     Вдруг на них обрушивается каскад воды. Шура вне себя от ярости: кто посмел нарушить их идиллию? Задирает голову, показывает кулак, быстро спрятавшимся лицам в верхнем окне. Но из  других окон верхнего этажа снова окатили их. Друзья ретируются под козырек здания. Сняв рубахи, выжимают.
 – Главное – советует Хозяин, открыв двери фойе. – мимо вахтера пройти по струночке.
 Счастливчик добросовестно выполняет команду: выстраивается в колонну по одному за широкую  авторитетную спину, идёт с ним в ногу, чуть ли не строевым шагом. Вахтер удивленно таращит глаза, весело улыбнулся и пропускает гуляк.
 
    Жестокий разливает остатки «Какдама»,а себе плескает на самое донышко.
 – За удачу! – произносит он.
 Хозяин задумчиво  вешает на шею полотенце и выходит в коридор.
 – Давайте – предлагает Серж. – спрячем ему под подушку «огнетушитель».
Шура отрицательно мотает головой, заплетающим языком выводит:
    – Не позволю обижать лучшего друга!
     Жестокий воспринимает высказывание как шутку и засовывает под хозяйскую подушку пустую тару. Горяев хватает мыльницу и вылетает из комнаты. В «умывалке» смотрит на отражение в оконном стекле:
     – Почему я такой слабохарактерный? – и в досаде бьет зазеркалье кулаком. В стекле образовалось аккуратное отверстие, как будто вырезанное стеклорезом. Шура с удивлением рассматривает кулак – ни одной царапины. Входит солидный мужик, он слышал звон.
 – С той стороны камнем? – вслух размышляет он. – Дак пятый этаж и наружное стекло целое. Наверно перекаленное?
     Горяев молча уходит. По привычке, энергично взбивая подушку, обнаруживает пустую бутылку.
  – «Хто»? – в ярости белея зенками, вопрошает Счастливчик.
     Видит Хозяина. Тот как медведь растопырив лапы идет к Шуре. 
 – Я тебя защищал! – звереет Горяев. – А ты мне же свинью подложил!
     Словно черная ширма падает на глаза Шуры: он ничего не видит. Чувствует тяжелые лапы Хозяина, оторвавшие его от пола. Хлещет наугад рукой. Слышит звон разбитого стекла. Туман рассеивается. Из рассеченной брови Хозяина, фонтаном бьёт кровь. В правой руке Счастливый сжимает горлышко разбитой бутылки. Словно обжегшись, выкидывает осколок в распахнутое окно.
 – Прости Серега! – лепечет он, не зная, что и предпринять.
 – Быстро «Скорую»! – командует Хозяин, единственный не потерявший самообладание.
    Шура – пьян, не в состоянии выполнить команду, и за свисающую из под одеяла руку, выдергивает Младого. Тот до сих пор не проснулся. Осколки с покрывала, звеня колокольчиками, сыплются на пол. Младой в одних трусах мчится до вахтера.
 – Не выдавай меня Серега! – молит Горяев.
 – Не бойсь! – после внимательного разглядывания, кидает  Хозяин. – Скажу, ударили на улице.
 – Откуда во мне этот злобный зверек? – казнил себя Шура
 – Больше не буду пить за удачу! – из тумана появляется Жестокий. Горяев заметает осколки и замывает пол. Авторитетного увезли наложить шов. С ним поехал Младой.
Появляется Есаул.
     – Покажи стройотрядовские фотографии! – просит он Счастливчика. Перед Шурой пульсируют звезды. Он сгребает из тумбочки снимки и отдает Есаулу, со словами:
     – Я себе напечатаю ещё!
Есаул благодарит, пытается завести разговор, но Горяеву не до него.
    – Да ты пьяный в стельку! – удивился Есаул. – А я полагал, что ты совсем не пьешь! Ни капли!
Счастливчик тоже так думал о себе до последнего времени!
         
   На привокзальную площадь Свердловска высыпала шумная ватага студентов. Их лица отражали не полную комфортабельность вагонов дальнего следования. Площадь города по бокам обрамляли старинные здания с лепными завитушками, свежепокрашеные в белооранжевые тона. Напротив вокзала высилось девятиэтажное  здание одноименной гостиницы из стекла и бетона. Вдалеке звенели невидимые утренние трамваи. Впереди группы, бросая вызов визгам моды, в широченном плаще вышагивал руководитель практики – доцент Манаков, могутного телосложенья.  Он высокомерно нес на плечах свою крупную, совершенно лысую голову, словно бюст именитого человека. Видимо ослепленные бликами глянцевитого черепа, две разбитные  девушки, шедшие навстречу, восхищенно всплеснули руками и упали по обе стороны в траву газона. Счастливчик с Крокодилом кинулись их поднимать. Манаков величаво прошел мимо. В центре броуновского движения студентов Романов: за спиной гитара, в одной руке сумка, в другой  его гордость – неказистый магнитофон, но изготовленный своими руками:
     – Дороги дальней стрела по степи пролегла! – завораживающе звучит маг.
  – Что ты такой хмурый сегодня? – интересуется Шура у Юрки.
  – «Ухи» заложило! – горько пожаловался Романов.
 – Это всем надуло в вагоне, пройдет! – беспечно обнадежил Горяев.


           Механообрабатывающий цех подавлял необъятностью. Четкими рядами стояли станки. Рабочие казались бесцветными придатками железных монстров. Поверх широченных защитных экранов, выполненных в виде раздвижных ширм, летели, раскаленные до красноты, обломки стружки от долбяков. Не зевай! Гул как в машинном отделении огромного парохода. Девчонок определили на токарные станки – там заготовки легче. Парней – на фрезерные. Счастливчику с Крокодилом выпала честь работать на станках с программным  управлением. Юрке предлагали, он отказался. «Програмники» стояли в огромных стеклянных кабинах. Шуре казалась работа на них чересчур легкой! Он побаивался универсальных станков, зная свою рассеянность. А здесь – лафа! Перемотал магнитофонную ленту на начало. Установил деталь, нажал кнопку  «Пуск», дальше агрегат всё делал сам. И расценки выше! Горяев фрезеровал двенадцать окошек в конусной оболочке, выполненной из титана – головки противотанковых  радиоуправляемых снарядов. Их поставляли во Вьетнам. Там шла война. Рутинная работа вскоре наскучила. Шура захронометрировал длительность самой продолжительной операции: и пошел смотреть, как функционируют другие. Крокодил несся с мятым ведром полным темного масла.
  – Генка! – завопил Горяев. – Фреза стол твоего станка режет!
   Но тот не слушал, торопливо заливал масло в маслопровод. «Зачем? – сомневается Шура. – На это есть  ремонтники». Глянул на часы, поспешил на рабочее место. Сзади ухнуло, и на стеклянные стенки полетели масляные капли. «Много мы принесем прибавочной стоимости?» – размышляет Горяев. Переустановил деталь и пошел дальше в цех. Возле Генкиного станка уже собрался консилиум словно врачи в белых халатах.
 Девчата сидели, лузгали семечки: – Денежную работу забирают себе, – жаловалась Надежда Прямолапова. – а нам оставляют дешевые «шаёбочки».
 – Как дела у дырок? – осведомляется подошедший мастер.
Шура шокирован обращением интеллигентного мужчины. Девчата, однако, ни капли не конфузятся.
 – Да! – оправдывается «мастерок», показывая на Надежду Прямолапову. – Отверстия называет дырками, никак не могу отучить.
Юрка зарядил болванку в токарный станок,  перебежал к фрезерному.
 – Многостаночник! – окликнул его мастер. – Что за деталь строгаешь? В номенклатуре цеха такой нет! Не пистолет ли себе делаешь?
  – Нет, робота!

   На деревянной подставке стоял мастер Петрович. Он, держа руки за спиной, и склонив голову на бок, как грач, внимательно следил за фрезой.
 – Ты где гуляешь? – он, не отрывая глаз от обрабатываемой детали, задумчиво спрашивает Горяева.
 – Я засек время! – оправдывается Счастливчик, пытаясь втиснуться между мастером и станком.
    – Я запрещаю тебе отлучаться, когда станок работает! – еще спокойней говорит Петрович.
     Неожиданно фреза, войдя с перекосом в изделие, брызнула осколками через плечо Шуры. Мастер спешно ударил по стоп-кнопке, красным грибком возвышающей над пультом управления. Горяев бы так не среагировал: он зачем-то потянул руку к фрезе!
 – Плохо закрепил инструмент! – непривычно спокойно журит  Петрович. – Разболталась фреза, вот и выскочила из гнезда.
И от этого спокойного тона Горяеву ещё больше не по себе!

    Все комнаты в общежитиях похожи друг на дружку. Хозяин после традиционной жареной картошки завел разговоры со Счастливчиком о сложностях женского организма…
   – Нет любви на белом свете! – бухает Юрка.
– Как это нет? – сентиментальный Жестокий отложил гитару. – А Ромео? А Джульета?
  – Любовь придумали сами люди, – настаивает Романов. – чтобы приукрасить свою животную похоть. У того же Ромео до Джульеты была Розалина, по которой он сох и собирался умереть из-за нее. Об этом почему-то никто не вспоминает! В одну ночь Ромео забыл Розалину. Утром святой отец Лоренцо сильно удивился, как легко меняет симпатии молодежь. «Звереныш с человеческим лицом» – так характеризует Шекспир Ромео, устами официального жениха «Джули». Где Ромео – там смерть! Из под руки Ромео, отказавшегося защитить свою честь, убивают его лучшего друга, бросившегося ему на помощь!
     – Любовь бывает разная: – подыгрывает Юрке Серж. – и чистая, и грязная.
     – Ребятишечки! – сюсюкает  Шершавый. – Любовь – это привычка. Как привыкаешь утром есть хлеб с маслом, так и любить привыкаешь одну женщину!
     – Любовь – это великое искусство! – отвергает Хозяин точку зрения женатика. – «Каму с утра» это хочется, а кому-то это нужно под вечер, разным способом.
     – Зачем любить, зачем страдать, – раскрывает рот с треснутой губой  Крокодил. – коль все пути ведут в кровать?
    – Как писал великий нидерландский философ Спиноза: – цитирует Романов. – любовь есть влечение. В нашем случае – влечение самца к самке.
 – Жену надо выбирать – рекомендует Хозяин. – как лошадь.
 – Как это? – интересуется городской житель Жестокий.
 – По крупу и зубам! – развивает тему Хозяин. – Она и пахать будет по хозяйству и детей здоровых нарожает. Берите пример со Счастливчика, что Фрида у него была, что сейчас Плюсик. Бедра – во!
     Шура не принимает участие в дискуссии, хотя делает вид, что слушает, и даже поддакивает и где надо улыбается. Жить ему осталось три дня.

Вчера Юрка один на один, предложил, да нет приказал:
     – Вступай в  наше общество «Алу»! У нас уже есть президент и трое помощников. Один из них – я. Нам нужны такие, как ты! Для тебя деньги ничего не значат. Это одно из главных требований к членам нашей организации. Ты руководствуешься более высокими категориями, чем эти цветные бумажки!    
     Шура польщен, один Романов заметил это. А может он разыгрывает его? Но, глянув в бледное, одухотворенное лицо друга, понял – это всерьез и надолго.
    – Наша программа минимум – агитировал Юрка. – построить  коммунизм в нашей стране; программа максимум в США.
 – А почему – удивляется Счастливчик. – не бороться за это официально?
 – Да они там все продались! – Романов делает жест рукой вверх.
     Шура кивает. Он сам об этом думал. Пытался самостоятельно изучать труды Ленина. Но ничего в них не понял! Посчитал, что кто-то хитрый специально всё запутал!
 – На хрена нам Америка? – недоумевает Горяев, пытаясь за грубостью скрыть испуг.
 – Пока нет коммунизма в США, не будет и на всем земном шаре! – утверждает Юрка. – Погляди, каких тотальных масштабов достигла слежка ЦРУ за инакомыслящими, даже в чужих странах. Коммунист ничего  не успевает сделать. Его ставят в такие условия,  что он отказывается от дальнейших действий. Или его убивают. Только мы, имеющие свободный доступ к марксизму, способны по настоящему помочь американцам. Нам нужны люди разных профессий. Я заметил: у тебя много знакомых и в других институтах.  Я сагитирую тебя, ты еще двух,  те  четырех – и по закону цепной реакции скоро нас будет много.
     Юрка преувеличивал. У Счастливого всего один хороший знакомый в педагогическом институте. Остальные – так поболтать! Но откуда он и про него знает?
 – А если я откажусь? – прервал неудобный разговор Шура.
 – Мы тебя «уберем»! – как обухом по голове оглушил Романов. – Организация, ставящая глобальные задачи, не должна останавливаться ни перед чем! Три дня тебе на размышления!
 
За раскрытым окном шелестят изумрудной зеленью деревья.
 – В лесу сейчас хорошо! – задумчиво произносит Крокодил.
 – Давайте-ка утром рванем за грибами! – предлагает Юрка, как ни в чем не бывало.
 – У тебя же – замечает Мамочка. – завтра день рождения! Тринадцатое июля.
 – Не спросонья же будем отмечать, – Заявляет Романов. – к вечернему столу будет деликатес!

   Лес встретил студентов неприветливо. На грибы им не повезло. Только ноги «до колен истерли».
 – Идите, накрывайте на стол! – советует Романов. – А мы с Хозяином еще побродим.
– Вон на той горке – указывает Авторитетный. – наверняка, есть  белые. Не может быть лес без грибов в это время года!
     До остановки электрички группа студентов (без Юрки и Хозяина) возвращались по шпалам. Горяев поминутно оглядывается. У Шуры обостренное чувство опасности: рельсы угрожающе скрылись за поворотом. Ему бы из солидарности остаться с друзьями, но в общежитии его ждала Плюсик. Возле переезда путь грибникам пересекла похоронная процессия. В гробу – желтая старушечка. На душе Счастливчика нехорошо: он предчувствует несчастье.
     – Встретить похороны – бодрится молодчина Прямолапова. – к счастью: МЫ долго жить будем!

      Юрка с Хозяином направились на шум железной дороги. Грибов они так и не нашли. Внезапно из-за куста появился благообразный мужчина с пустой корзиной. Чистая фуфайка на его осанистой фигуре сидела как мундир на генерале, погон только не хватало.
– Ребята! Как пройти до ближайшей станции? А который сейчас час? Не подскажете: когда следующая электричка? – засыпал он их вопросами.
– Дядя! Ты нас задерживаешь! – укорил его Романов. – До электрички тридцать минут! Иди за нами быстро, если хочешь успеть! – и двинулся дальше. Но мужик цепко ухватил его за рукав, развернул студента лицом к себе. Тот еле сдержался, чтобы не врезать незнакомцу. Мужик, задрав обшлаг фуфайки, посмотрел на часы, махнул рукой и отпустил Юрку.
 – А спрашивал: «Который час?» – недовольно заметил студент.
 – Я думал: мои отстают! – криво усмехнулся незнакомец.
Рельсы скрылись за поворотом, войдя между щек рассеченного холма. От шпал пахло мазутом. Навстречу несся пустой товарняк.  Вагоны сильно мотало. У некоторых оторванные доски торчали в разные стороны. Ветер крутил в вихре мусор возле колес. Вечернее солнце слепило глаза. Друзья перешли на соседний путь. Справа скала, слева – товарняк. Грохот  заполнил небольшое ущелье. Хозяин шел впереди. Обернулся. Вскочил на рельс и пошел, балансируя грузным телом. Юрка тоже оглянулся и обомлел. Из-за поворота, казалось неслышно, вдруг выскочила стальная громадина. Мужик в фуфайке бежал зачем-то к Романову,  тянул руки.
 – Серега! – заорал Юрка. Тот даже ухом не повел. Романов в один прыжок достиг Хозяина, что есть силы, рванул его, невольно сопротивляющегося, за затрещавшую одежду. Из-за мелькнувшей в сторону-вниз спины Авторитетного, увидел навстречу идёт другой крепыш в фуфайке, двойник приставучего незнакомца. Невольно резко обернулся. Дохнуло раскаленным железом. Удар немыслимой  силы погасил сознание Юрки! Навсегда!

В прихожей висела картина. Шура не понимал самодеятельных художников. Особенно «копиистов». Гениальное создается однажды. Всякое повторение – фальшиво, лишено изящества. Алёнушка на картине неестественно скособочила голову. В зале – гроб. Горяев с Мамочкой приткнулись в коридоре. Комната заполнена старушками в чёрном. Счастливый страшится заглянуть в лицо мертвого Юрки. Отец Романова  – статный мужчина, войдя в зал, делает короткий жест ладонью в сторону гроба.
 – А был живым  недавно человеком! – говорит он и исчезает в спальне.
    Старушки эхом запричитали. Шура с Мамочкой выходят на крыльцо. Они тоже плачут. Слезы приносят облегчение. На них с удивлением смотрят прохожие. Горяев пытается скрыться от назойливых глаз за углом. Там  – Жестокий. Ручьи бегут по его щекам.
    Гроб несут на руках до кладбища. Живой Юрка весил гораздо меньше. Счастливчик пытается угадать президента общества «Алу». Но все ребята по-деревенски  простоваты. Нет у них Юркиной искры в глазах. Хотя нет, вот – заводила, командует, чтоб менялись у гроба. Но какой он неказистый, в манерах напоминает бывшего сержанта.

   После поминок мать Юрки допытывает Хозяина:
 – Вы, верно, напились пьяные?
 – Нет! – Обижается Хозяин.
 – Долго он мучился? – Расспрашивает мать.
 – Я очнулся! – Рассказывает Хозяин. – Встать не могу, кричу: «Юрка, Юрка!». Думал, он поможет. Смотрю, лежит Юрка, далеко лежит в кювете, нога сильно завернута. Электричка остановилась. Двери открылись. Народ в окна выглядывает. Я кричу: «Помогите! Да, помогите кто-нибудь!». А они, видимо, боятся отстать от поезда. В тамбуре уже, наверно, медик, приподнял Юрке веки – глаза уже закатились.
 – Ну, значит – Вздыхает мать. – сразу умер. Не мучился. А  ты сильно пострадал?
      Хозяин трясущими руками расстегивает пуговицы рубахи, отрывая их. Сдвигает ворот, прикасается к распухшему плечу и ревет как младенец, расквасив губы.
     – А тебе – Мать Романова обращается к Шуре. – Юрка ничего не должен?
     – Нет. – Отвечает Горяев, и думает: «Скорей я ему. Хотя пять рублей я Юрке вернул!» И начинает сомневаться. Такая натура у Счастливого. На всякий случай отдал  деньги родителям. Но их как всегда впритык, только на обратную дорогу.
       Плюсик пригубляет водки. Горяев в ярости, показывает кулак под столом.
 – Ничего страшного! – Успокаивает Шуру мать Романова, глянув на округлившийся  живот Плюсика. – Немножко только на пользу ребенку. Я Юрку носила, позволяла чуть-чуть, и гляди, какой муж вырос! – будто запамятовала: Юрка-то мёртв! И поучает девчат:
 – В компании парней приходится пить наравне, но надо оставаться трезвой! На полпальца не доливай, на полпальца не допивай – и всегда будешь в здравом уме.
      Как-то не так провожают друга в последний путь – думает Шура.
      Счастливого осеняет: Юрка любил стихи, надо написать о нём, это и будет настоящая память. И как бы отдам долг! Если остался должником!

     Один в общежитии Шура включает магнитофон:
     – Со-о-олнце закатилось, солнце навек уже скрылось…
     Поет Юрка. Счастливчик ясно видит, как он, примостился с гитарой на краешке стола. Пауза, шуршание страницы. Это бестолковый Горяев не понял Юркиных жестов, и певцу пришлось самому перелистывать страницу рукописного сборника.

      Вначале у Шуры зародилось неясное настроение. Оно долго не хотело облекать словесную форму.  Счастливый всюду опаздывал, отвечал невпопад, иногда проходил мимо Плюсика, за что получал по полной программе, садился не в тот автобус, проезжал мимо своей остановки…. Но у поэтов должно быть есть Бог, который их бережет. Каждую свободную минуту Горяев доставал записную книжку, вырезанную по примеру Романова из общей тетради. Шура пытался постичь Азбуку поэзии, как математику высших чисел, пытаясь найти если не формулу, то хотя бы обозначить схему понравившихся произведений. Заметил: природа играет немаловажную роль в создании очаровывающего подтекста! Наконец туманные мысли начали обретать реальные очертания.

    На годовщину смерти друга у могилы собрались студенты. И опять каждый говорил о своём. Может так  положено у обычных людей? Счастливый, робея, обратился к Мамочке:
 – Можно, я прочитаю  стихи о Романове?
 – Конечно! – Удивившись, одобрил староста группы.

 – Август с осенью водится в жмурки! – волнуясь, начал Шура. –
   Плач тоскливых дождей без конца,
   Но горят над могилою Юрки
   Вечной зеленью два деревца!

     Как тебя нам теперь не хватает,
     Ты – маяк, что погас, вдруг в окне,
     Почему человек замечает
     Нужность света, когда его нет?

          Ветер буйный влетел в закоулки,
          Содрогнулась неслышно хвоя,
          Я клянусь над могилою: Юрка!
          Буду жить как частица твоя!

     На квартире у родителей Мамочка просит повторить реквием. Отец Романова рубит правду-матку:
 – Образ удачный, но надуманный! – И достает бюстик Юрки. – Хочу поставить на памятник, ну, как похож? – С надеждой спрашивает он окружающих. Бюстик из красной глины выглядит кощунственно, как засушенная мумия. Мамочка  смущенно пожимает плечами. Жестокий, прерывая неловкую паузу, обращается к Счастливому:
 – Мы знаем: дочь ты назвал Ириной, как она?
 – Беспокойная очень! – Вздыхает Горяев
 – А я – говорит Надежда Прямолапова. – своего сына назвала Юркой!

   Начав творить Счастливый не смог остановиться. Хотя стоило ему это титанических усилий: трудно совмещать жизнь  инженера с Поэзией. Некоторые произведения шлифовал годами. Лишь через тридцать три года он сочинил стихотворение, назвав его «Средство Макропулоса». Где кажется ответил на вопрос, над которым мучился Юрка : как стать бессмертным?

Не думал я, что жизнь так быстротечна:
Сегодня сыну целых тридцать лет!
Жена порхает бабочкой беспечно,
Я с восхищением гляжу ей вслед.

И я когда-то был горяч и молод,
На сына, словно в зеркало, гляжу:
Перековал меня житейский молот:
В бессмертие как будто стер межу.

А рядом внук, он тоже – продолженье
Традиций жизненных и пусть бегут века…
Я вижу: и ему подвластно вдохновенье!
(И если я лукавлю, то слегка).

Сын! Правнука дождись, часы с ним сверьте.
Лишь в смене поколений – путь в бессмертье!

Иного не дано!