7. За пределами гуманизма

Виктор Постников
(Из книги Дэвида Эренфельда "Самонадеянность гуманизма")

Утнапиштим сказал, "А ты, Гилгамеш,  призовешь ли богов к себе, чтобы найти ту жизнь, которую ищешь?"  Эпос Гилгамеша, Глава 6

Перед тем, как начинать чтение этой последней главы, я попрошу читателя оставить все представления об оптимизме и пессимизме. Я уже отмечал, знакомые нам обвинения в пессимизме и пораженчестве (что не одно и то же) служат гуманистам для того, чтобы защитить себя от реальности, на которую они  закрывают глаза.  Причина их постоянного призыва к оптимизму и "положительному"  просто обратный прием;  оптимизм необходим тем, кто задумал невозможное;  они не могут продолжать функционировать без него. Но тем, кто не поражен гуманистической верой, не нужны костыли.  Мы не чувствуем себя побежденными даже будучи пессимистами, потому что не знаем, что для нас готовит будущее; и не чувствуем необходимость фальшиво улыбаться дабы прикрыть слабеющие догмы. 

В этих обстоятельствах и оптимизм и пессимизм лишь внешние проявления,  не более значимые, чем, скажем, короткие или длинные волосы, или быстрая или медленная варка яйца. Обычный оптимизм и пессимизм – слишком размытые и общие чувства, чтобы нам пригодиться (в том смысле, чтобы принимать решения – хотя каждое из них может придать нам силы), и мы не должны их принимать слишком серьезно в нашем исследовании. Они бесполезны.  Поэтому я не делаю никаких предварительных допущений.  Мы можем не найти решение для проблем, которое можно было бы назвать «удобными»,  и у нас нет никакого основания верить, что мы  с ними справимся.

Еще одна помеха, от которой надо освободиться с самого начала, это  обвинение в "пещерной жизни". "Но вы же не вернетесь к тому, чтобы изготавливать мыло из сала и  щелока,"- говорят поборники вечного прогресса, " и не будете стирать белье на камнях ?  Неужели мы должны отказаться от нашей медицины, наших коммуникаций, нашего быстрого и безопасного транспорта,  и устало заковылять обратно в пещеру?  Имея такие прекрасные мозги, зачем нам жить как звери?"

Этот вопрос не имеет смысла вне гуманистического контекста, поскольку построен на допущении, что мы можем поступать так, как нам заблагорассудится.  Ясно, что мало кто из нас захочет жить в пещере.  Но то, чего мы хотим, часто не то, что фактически происходит,  и я ни на секунду не сомневаюсь, что так и будет. Отчасти это происходит, потому что мы хотим так много всякого и разного, причем многие вещи не согласуются друг с другом. Пока существуют "современные" стиральные машины большинство из нас без сомнения будут продолжать их использовать; а если дело дойдет до того, что останутся только камни на берегу, что ж, мы будем использовать камни. Или могут возникнуть другие обстоятельства, которые гуманисты не предусмотрели. Но я не хочу здесь  злорадствовать по поводу тоски гуманистов, если их мечты не сбудутся.


 "Конструируя" будущее

Как мои читатели знают, я думаю, что существует очень малая вероятность того, что гуманистам удастся «сконструировать» будущее.  Настоящее и прошлое – единственные наши направляющие, указывающие на нечто похожее и для будущего, и они дают неутешительный прогноз для гуманистов.  Ресурсы подходят к своему пределу — некоторые, как гумус, чрезвычайно важны для жизни и совершенно невосстановимы. Но несмотря на понимание этого, мы остаемся пленниками своей собственной системы.

Один бушель пшеницы Айовы стоит сегодня два бушеля почвы, и эта тенденция ухудшается.  Современное оружие может превратить в пыль большую часть окружающей среды, или забрать у нас все деньги.  Население подходит к пяти миллиардам,  миллионы голодают, а экономисты спорят, прав ли был Мальтус.  Коммунизм – советский, китайский или камбоджийский — гуманистический обман, наихудший и жесточайший трюк двадцатого столетия.

Он не лучше, чем капитализм, и отличается только тем, что иллюзионисты пришли из другого социального класса.  Рак витает в воздухе, и приходит с водой.  Уродство и чума следуют за нами как тень.  По мере того, как наши компьютеры и системы связи становятся лучше, пользователи становятся все менее ответственными, менее честными, даже менее целостными.  И это отрицается, игнорируется или оправдывается —  только для того, чтобы мы не задавали вопросов относительно «конструирования» нашего будущего.

Но это как раз описание настоящего, не будущего. Надо признать, что нет никакой гарантии, что будущее будет так же плохо;  "инженеры" могут заявить, что они только тренируются и в будущем сделают так, чтобы "все работало как надо".  Что можно ответить на это?   Мы не знаем, что случится в будущем, но можем знать, чего точно не будет.

Так, углубляясь в гуманистическое общество,  мы увидим главные механизмы, которые подскажут нам, почему гуманисты не смогут сконструировать будущее. 

Это стало уже догмой: технология, организация и планирование вместе  cформируют желаемое будущее.  Например, мы часто слышим заявления о том, что законы, правительственные акты, или даже совместная работа граждан приведут к желаемой интеграции и управлению, предотвратят применение опасных технологий, поставят заслон на пути злоупотреблений, и будут осуществлять мудрое планирование. Правда,  мы никогда не видели ничего подобного, но это должно якобы придти в будущем. 

Каковы основные механизмы, препятствующие этим чаяниям?  Я называю некоторые из них в конце третьей главы:  теоретические пределы возможности предсказывать будущее;  распространение квази-решений и шлейфа проблем;  невозможность выделения переменных из их огромного набора; и "принцип неопределенности,"  согласно которому социальные и технические способы поиска решений только ухудшают ситуацию.  Есть и другие механизмы, впрочем.

Вероятно, самый важный из них можно описать одним словом - эго.  Я использую это слово в простом  нетехническом смысле для описания внутренней силы, вынуждающей людей действовать в самовозвеличивающей манере, не сознающих, что такое поведение происходит за счет других людей или всего общества. Эго стоит за  моим "вторым законом науки и техники." Ранее я цитировал пример того, как Жолио-Кюри  решил продолжать работу над ядерной реакцией, несмотря на просьбу Сцилларда остановить исследования во имя интересов человечества.  Как отмечал Гаррет Хардин и Джон Мейнард Кейнс, нельзя ожидать, что отдельные индивидуумы  или даже группы (такие как корпорации или правительства) будут принимать решения ради общего блага, если эти решения противоречат их собственным интересам.  Проблема может сгладиться до некоторой степени, если частные и общественные интересы совпадают, но обычно это невозможно из-за огромного количества различных эго, с разными и противоположными интересами.  Гуманисты играют здесь в двойную игру: с одной стороны они обещают одинаково хорошее будущее для всех,  а с другой -  критикуют  скромный и осторожный подход анти-гуманистов к окружающей среде за якобы узко-религиозный подход, навязываемый всему обществу.

У меня создается впечатление, что личное эго нарастает в мире, и я отношу это к росту гуманистического влияния,  которое не дает другой альтернативы кроме как любить себя, со всей силы.  Это в точности противоположно тому, что предсказывал отец Тейяр де Шарден,  который верил, что открытия в науке позволят человечеству достичь единого мирового сознания, или "ноосферы,"  в которой ум и дух будут охватывать планету как магнитное поле.  Откладывая в сторону соображение о том, будет ли такое планетарное сознание желательным,  можно отметить, что такого "слияния" сознаний не произошло,  и чем больше  гуманистических изобретений, тем дальше в тень отодвигается мечта Шардена.  Показательна волна личного эгоизма, захлестнувшая самые гуманистические общества.  Она проявляется в любви к комфорту, к праву на роскошь без затрат труда.  Она выражена в идее "бесплатного обеда,"  которая никогда не имела  место, несмотря на толпы голодных.  Более всего, она проявляется в отсутствии сочувствия к нашим детям — и заметна скрытой вине.  Эта вина вошла в ткань нашей жизни:  она в заумных игрушках, которые мы покупаем, но не делаем сами,  дорогом образовании, в котором мы не участвуем,  и "позитивном опыте", который мы строим -  но только для себя лично.

Наши эго сделали из нас суррогатных родителей, и наши дети – сироты, все до одного. Какое еще другое общество при каждой возможности будет выбирать  "работу" и загрязнение вместо здоровой и трезвой среды для своих потомков?  Мы много болтаем о будущем,  но большая часть этой болтовни это эгоистическая попытка оправдать настоящее.  Люди, заботящиеся о будущем, не говорят о нем так много.

Следующий механизм можно назвать ошибкой в направлении.  Реймонд Дасманн выразил это так: "Нет никого за рулем."  Конечно, нет никого за рулем, потому что нет руля, и не может быть.  Но мы продолжаем верить в то, что руль есть—и некоторые отдельные личности заняты вычерчиванием  курса, дабы мы не оказались на мели.  Помню, меня пригласили на государственный катер, занятый изучением загрязнений в нью-йоркской гавани.  Мы объезжали  остров Манхэттен, собирая образцы грязной воды в тех местах, где когда то были великолепные устричные отмели,  но мы не закончили сбор образцов, потому как один из членов экипажа повредил палец и мы должны были отправиться на берег за медицинской помощью.  Решение было правильным;  но  в  тот момент я начинал понимать, насколько абсурдно полагать, что мы в состоянии проводить мониторинг даже в самых простейших ситуациях.

На гуманистическом корабле нет капитанов, а рулевые руководствуются той же системой лжи и притворств, что и все мы.  Поэтому питьевая вода проверяется, но только на три-четыре загрязнителя, которые существовали в 1890 г.   А что делать?   Сегодня каждый день в питьевую воду выпускаются многие тысячи различных химикатов из миллиона источников.  И мясо проверяется таким же образом и с тем же результатом, о чем догадываются жители Мичигана. Выпускаемые в окружающую среду радиоизотопы  "проверяются"  подобным же образом.  Так создается иллюзия контроля и «совершенствования».

Кроме того, инерция препятствует прогрессу.  Гуманисты часто говорят о преодолении инерции,  не понимая, что инерция растет пропорционально росту сложности наших институтов. Чем более специализированным, разделенным и усложненным мы сделаем наше общество,  тем сложнее реализовать какие-либо фундаментальные перемены гуманистического сорта. Даже перемены, по которым нет разногласий у разумных людей — таким как необходимость прекратить субсидирование грузовых  перевозок и  воздушного транспорта за счет железных дорог, — невозможно осуществить.  Слишком большую часть «системы»  нужно вырвать с корнем, слишком много ошибок в планировании и управлении сразу обнажатся.
   Поэтому, даже если бы гуманистические управленческие решения были такими же простыми как выбор транспорта, гуманисты все равно были бы пленниками своей системы. А большинство решений бесконечно проблематичны.

    Нет ничего загадочного в инерции:  она в людях, живущих в гуманистическом мире. Природа современных открытий и изобретательности такова, что роли, отводимые людям в общей схеме, определены с большой точностью,  и  если люди хотят получить место в обществе, они  должны удовлетворять этим спецификациям.  Справедливо и обратное: если люди не удовлетворяют спецификациям, то системы не работают.

Поэтому я читаю о "вакансиях"  в крупных научных журналах для "специалиста по нейтронному спектроскопу",  "специалиста-химика по злаковым,"  "техника-нефтяника," и "иммунолога по раковым заболеваниям,"  а в местной газете о вакансиях "специалиста по полировке драгоценных камней (с опытом),"  "специалиста по работе с электрокардиографом Хольтера (с опытом)," "специалиста по офсетной печати (с опытом)," и "проектировщика сплинклеров (с опытом)."  Правда, эти специальности не новы, они предшествовали подъему гуманизма.  Но никогда не было еще такого сужения человеческих способностей, таких жестко установленных, бесчеловечных границ,  и никогда бесполезность человека не достигала такого размаха с каждым новым изобретением,  с каждым управленческим решением. Неудивительно, что есть так много групп специалистов, протестующих против любого изменения;  чем больше мы настаиваем на контроле всего и вся, тем больше силы инерции, препятствующие этому контролю.

Инерция – один из характерных анти-гуманистических механизмов, и она не только неразрывно связана с гуманизмом, но и демонстрирует отрицательную обратную связь—  т.е. чем больше старается гуманизм, тем больше трений создает инерция.

Еще один механизм – приоритет организационных целей.  Он в особенности заметен в случае крупных организаций, таких как мульти-национальные корпорации и правительства,  и представляет собой одну из самых опасных сторон гуманистического общества. В некотором роде это как-раз специальный случай уже отмеченной выше проблемы — а именно из-за  множества специальных интересов  в современном мире,  "решения" в гуманистическом смысле любой проблемы или планы на любое "спроектированное" будущее одновременно множественны и конфликтны. В данном случае речь идет о конфликте между потребностями организации и потребностями людей, как внутри, так и вне организации. Один из примеров – то, как современные корпорации обращаются с опасными материалами, а именно приоритет профита над безопасностью, даже над жизнью своих собственных рабочих. За последние несколько лет мы это видели у производителей пестицида дибромохлоропропана (DBCP), Мирекса, продуктов из асбеста и анилиновых красок, уранодобывающих компаний, и многих других. Еще один пример – успешная попытка корпорации Ай-Ти-Ти  подорвать и свергнуть законное правительство Чили. Чтобы ни стояло за этой схемой, можно быть уверенным, что это не было в интересах большинства населения Чили.

Я уже говорил о механизме, который можно назвать стремлением избежать неприятной реальности. Нет необходимости доказывать, что любое общество, ратующее за рациональный контроль, но не желающее слышать о последствиях такого контроля, не продвинется далеко к своей цели.

Невежество в отношении истоков проблем – это аналогичный механизм, потому что в дополнение к нежеланию слышать о плохих новостях, существуют определенный тип плохих новостей, к которым не подобраться из-за гуманистических изобретений и интервенций.  Например, я думаю, что привыкание детей к телевидению, даже "образовательному"  телевидению, вместо игр и контактов с природой, огрубляет и портит ум и дух, но не могу доказать это.  Подобным образом, вполне вероятно, что отвод сибирских рек на юг для орошения отрицательно повлияет на климат, но никто не может сказать как. Мы внесли в мир огромное количество изменений, но никто не может их в точности определить, хотя все чувствуют последствия.

Гуманизм постулирует мир, который построен и контролируем человеческими существами; однако всегда найдутся деструктивные люди с разрушительными или безумными наклонностями, занимающие при этом руководящие посты.  Чем более переплетенным и организованным станет мир, тем более уязвимым он будет для таких людей, тем больше власти будет у них в руках. Несмотря на это, мало что можно сделать по существу – организации и взаимосвязи совершенно необходимы для распространения гуманизма и свершения нашей мечты о доминировании -   факт, который ежедневно эксплуатируется революционерами.

Неизбежное присутствие  деструктивных людей усиливается резко растущим числом и мощью деструктивных сил в их распоряжении.  Вот еще один парадокс гуманизма: он зависит от инноваций и организации для поддержания иллюзии контроля,  и в то же время он постоянно изобретает новые методы разрушения инноваций  и организаций  (не говоря уже о человеческих существах).  От захватов заложников и пластиковых бомб в руках партизан до десятков тысяч ядерных ракет, спрятанных с шахтах и готовых к запуску гуманизм сконцентрировал столько разрушающей мощи в своих руках, что ни о каком гуманистическом плане или безопасности говорить не приходится.  Организация в особенности подвержена распаду (еще один механизм, который я не буду здесь обсуждать), но если бы этого не происходило, разрушительный гений человечества был бы более, чем способен стереть с лица земли любое человеческое творение, а заодно и многое из сотворенного Богом. Я не отвожу в книге специально места для водородных бомб, дефолиантов, сотворенных болезней злаковых, и в особенности выращенных бактерий, вызывающих слепоту и диарею, потому что о них мало что можно сказать.  Но они также дети гуманизма, и я о них не забыл.

Один из главных механизмов, работающих против попыток контролировать нас с вами и окружающую среду, как это ни покажется странным, самое гордое изобретение гуманизма – идея эффективности. Первоначально, выраженная в понятии производительности, сегодня она расширилась настолько, что проникла во все сферы современной жизни, и производит большой вред.  Тесно связанная с идеалом механического совершенства,  эффективность подошла опасно близко к  понятию "добра."  И можно только пожалеть такое «добро». 

Беда с эффективностью в том, что, как идеал,  это не достаточно сильный или общий принцип для философии.  Он годится для проектирования некой машины или процесса, поскольку системы, для которых он применяется, в целом определены и ограничены. Если мы можем эффективно обрабатывать сточные воды за три ступени, а не за семь, то есть смысл так делать, если ничего при этом не теряется.  Но такие примеры редки, даже на производстве и в технологических процессах.
Гуманистический ум любит эффективность, потому что она предстает как полностью определенный, логический и аналитический процесс.

Эта кажущаяся логика, однако, достигается за счет потери контекста, а во многих случаях и его полного отсутствия. Когда рассматривается одна эффективность, анализ конечного продукта становится невозможным. В этом ее  ужасная слабость, и она проявляется, например, на производстве, когда ведет к безработице или увеличению выпуска/уменьшению стоимости таких разрушительных «товаров», как бомбы и сноумобили.  Подобная вещь происходит в торговле:  в рыболовной отрасли почти любое  "усовершенствование" эффективности ведет к снижению популяции или вымиранию рыб. Робин Кларк в  журнале New Scientist приводит другую иллюстрацию:

Поездка за город в период сенокоса также дает понять, почему данная страна – и запад в целом – находится в тяжелой ситуации. . . .

Традиционный метод [сенокоса] заключается в собирании сена вилами, укладывании на телегу, а затем укладывании в стог.  Я поступал именно так, и это мне ничего не стоило — но надо было иметь четыре крепких парня, т.к. разбросанное сено  трудно собирать и затем сворачивать в маленькие кубики . . .

Но из-за того, что мало кто живет сегодня долго в деревне, заготовкой сена занимаются по большей части маленькие фермы, муж и жена.

. . . дополнительные капитальные расходыe [нанятый раб,  погрузчик, элеватор, и т.п.,  в дополнение к простому трактору, косилке, и трейлеру] превышают 1000 долл.  Плюс дополнительное топливо для трактора, делающего ходки от амбара на поле и обратно.  И все это не так быстро.

Поэтому крупный фермер, у которого есть деньги, но нет времени, ищет третье решение . . . он покупает все типы механического оборудования,  складирующего и  загружающего сено на трейлеры, а затем разгружающего. . . . Стоимость работ теперь выросла до нескольких тысяч долларов.

Но по нынешним стандартам даже эта работа считается медленной и хлопотной.  Поэтому несколько лет назад пришла большая сеноуборочная машина. . . . Покупка такой машины обойдется от 5000 до 20 000 долл.   Все это убеждает меня, что в умирании британской деревни виноват на Общий рынок, а комбинация финансовой глупости и депопуляции сельского населения.  Из-за большой стоимости машины, вы наверное лучше наймете двоих рабочих на протяжении пяти лет — хотя это не современный подход. 

Это и есть эффективность: «foolproof»  в ограниченном технологическом смысле—и несчастье для реального мира.  С другой стороны, эффективность – это идея и метод, настолько сильно зависящие от чистой логики и так мало от чувств, что они не способны достичь Качества, на котором должна основываться любая сколько-нибудь стоящая философия.

И  несмотря на все свои кричащие ограничения, эффективность сегодня везде.
Она проникла в образование, от садиков до университетов, и разрушила их. Она даже пришла в биологию, науку о жизни, под маской теории.  Например, люди, изучающие поведение животных отчаянно ищут сегодня эффективности, объясняющей  каждое действие каждого животного. Если пчела концентрирует свое внимание только на одном или двух видах цветов, это значит, что она нашла самый эффективный способ собирания пыльцы и нектара.

И когда выдра ползает на животе по грязному берегу, я полагаю, это самый эффективный способ развивать «моторику».  Я не оспариваю здесь дарвиновскую эволюцию:  обеспечить выживание потомства по-прежнему главная задача любого живого существа.  Но выживание зависит от многих факторов, определяемых естественным отбором, а эффективность лишь один из них; ко всему  мы видим, что от него сравнительно мало пользы.  Игнорировать более общий закон ради одного логического процесса -  значит игнорировать всю природу жизни.

Есть, наконец, политический контекст, который игнорируется эффективностью.
Орвелл описал его в книжном обзоре, опубликованном в Poetry Quarterly зимой 1945 г.

Процессы, используемые, скажем, в изготовлении самолета, настолько сложны, что возможны лишь в плановом, централизованном обществе, со всем его репрессивным аппаратом. До тех пор, пока в человеческой природе не произойдут непредвиденные перемены, свобода и эффективность будут тянуть в разные стороны.

Здесь еще одно фундаментальное ограничение сил гуманизма по проектированию будущего, в котором люди хотели бы жить.

Последний из механизмов, который по моему наблюдению должен препятствовать приходу гуманистического будущего, вытекает из самой структуры организации. Организация, как я уже говорил, это главный инструмент гуманизма по контролю за миром.  Чем больше вещей мы хотим контролировать, проектировать, производить или исправлять, тем большая требуется организация.  Это неизбежно ведет к размножению администраторов, людей, чья работа заключается в управлении и направлении деятельности организаций. Все эти администраторы, чем бы они ни занимались, не производят того, что Шумахер называл, продуктами и услугами, необходимыми для существования.  Они - это тяжелая ноша для реальных производителей, и чем более  "организованным" становится мир, тем больше администраторов надо накормить, одеть и расселить; чем больше становится их мировое «эго», занятое ростом сложности и приводящее к фрустрации, тем сильнее они продвигают приоритет своих организационных целей, новых путей ухода от реальности и игнорирования опасностей; тем больше мощь и размах их деструктивных действий; короче, чем больше эффективность, тем больше администраторов требуется для управления всеми механизмами, выводящими гуманизм из равновесия.

В заключение этого списка анти-гуманистических  механизмов, созданных и усиленных самим гуманизмом, я снова возвращаюсь к самому важному пункту - эго. Я пытался показать, почему гуманистический подход к жизни должен провалиться,  и по этой причине показал эти механизмы,  но в процессе рассмотрения стало очевидным нечто другое. Эти механизмы не только объясняют, почему  современные гуманистические ожидания должны провалиться, но и почему гуманисты, даже подозревающие о них,  не способны оставить свои идеи и мечты о власти. Мы не оставим их, потому что не можем — наше эго не позволит. Один раз я разговаривал со знакомым ученым, который изучал вымирающие особи редкого вида китов.  Он очень переживал за их выживание, но в своих научных статьях  публиковал карты с точным расположением оставшихся в живых особей этого вымирающего вида.  Опасаясь, что китобои могут воспользоваться этой информацией, я спросил его, почему он не скрыл информацию, или не дал менее точного описания.  Он ответил, что не может пожертвовать научной истиной, даже если от этого пострадают киты.

Я полагаю, что в данном случае и в большинстве других, там, где речь идет о «научной истине», она выступает просто как почетный эвфемизм эго.  Наука для этого человека – источник и надежда на приобретение власти, и от нее чрезвычайно сложно добровольно отказаться.

Я не имею права его осуждать. Большинство из нас находится в подобном положении. Это одна из человеческих трагедий, и не последняя. 

Первый раз я столкнулся с описанием данной трагедии и понял ее в книге Дж. Р.Р. Толкина  "Властелин колец". Когда, наконец, пришло время для Фродо выбросить и разрушить Кольцо всевластия, он не мог этого сделать, несмотря на всю опасность, которой подвергал своих друзей, и несмотря на провал предпринятого им страшного испытания, приведшего его самого к краю судьбы. И в конце именно Голлум, раб темных сил, бездумно, механически, подчиняющийся прочно удерживающей его власти, ненамеренно, но и предсказуемо, оказался инструментом разрушения Кольца. Я считаю, что лучшее, на что можно надеяться, это на такой инструмент, а не вмешательство божественных сил в борьбе за преодоление самомнения человека,  хотя никто не может знать, когда он придет и спасет ли он многое из того, что мы любим на земле.

После некоторого отступления, связанного с рассмотрением политических проблем, я вернусь к вопросу Голлума, ненамеренных инструментов, и к тому, что можно спасти.


 Политика анти-гуманизма

Я не питаю особой нежности ни к какой из политических партий или политических философий, и я очень боялся превратить данный труд в политический трактат. Политика и политические убеждения, как правило гуманистические по-существу,  отличаются от технологии только тем, что предлагают путь к спасению через социо-экономическую теорию и планирование, а не через науку. Поскольку они  всего лишь одна из разновидностей гуманистической мысли – с которой я не слишком знаком – я старался по возможности их избегать.  Однако некоторые политические философии настолько сверх-гуманистичны, что заслуживают комментария.

Наиболее открытые и откровенно гуманистические философии это т.н. либеральная группа, включающая все формы коммунизма, социализма и умеренного либерализма.  Классический коммунизм  с марксовой мечтой о бесклассовом обществе и минимальном правительстве, достигаемый путем социальной инженерии, наиболее предан гуманистическим целям, и он же потерпел сокрушительное фиаско. Сначала в России, а сейчас в Китае,  гуманистическая мечта о совершенной жизни разрушена: аристократы и мандарины уступили пришедшим им на смену привилегированным классам бюрократов, технократов и политиков;  в России, материальные товары и дома несколько улучшились, но это произошло за счет земли, ресурсов, а, следовательно, будущего, и в Китае, после смерти Мао, начался подобный процесс пробуждения веками подавленного эго, разрушающего гуманизм изнутри. И в обеих этих гуманистических странах  хваленая свобода, которую так любят гуманисты, испарилась без следа.  Каждый раз, с разрушением очередной мечты, спадают шоры у нового поколения, затем после оправданий, она снова возникает в другой стране.  Философия Маркса была морально оправдана и гуманна, и у Энгельса были глубокие экологические познания и мудрость. Тем не менее их добрые намерения были обесценены  ложностью их главных допущений,  и сегодня пришло время для моральных, гуманных и экологически грамотных людей двадцатого века признать это, перед тем как будет нанесен еще больший ущерб.

Там, где либерализм и социализм смогли освободиться от марксистских утопий и трезво взглянуть в лицо реальности, они оказались успешны, или по крайней мере, честны.  Однако, они не всегда к этому стремились. Я имею в виду прежде всего либерализм, поскольку больше всего имел дело с ним.  В Соединенных Штатах, например, либерализм  в целом представлял собой этически справедливую, добропорядочную и открытую философию,  и, несмотря на это, ее реализация давала часто противоположные результаты.

Самой  разрушительной оказалась система велфера, которая непреднамеренно стала частичной причиной депопуляции населения в сельской местности,  разрушения городов, роста расизма и насилия, и в целом понижения благосостояния почти каждого.  Сейчас предлагается новый план велфера, с  гуманистически разработанными методами решения  всех проблем по одной большой схеме и согласно одному воображаемому будущему, и можно только догадываться, к каким ужасным результатам это приведет.

Другой пример – Коммиссия Теннесси Вэлли (Ти-Ви-Эй),  начавшая действительно с благородных либеральных целей и планов: сельская электрификация,  энергия для бедных,  свет и надежда для обездоленных.  Сегодня, несколько десятилетий спустя, выполнив свою начальную формальную миссию, во что превратилась  Ти-Ви-Эй ?  Силу, уничтожившую краснокнижные виды, искоренившую дикую природу,  разрушившую храмы и исторические места, затопившую десятки тысяч акров прекрасной плодородной земли своими ненужными водохранилищами — и бюрократический инструмент, наподобие древних мандаринов.  А что стало с либералами, которые сформировали и направляли Ти-Ви-Эй в ранние годы?  Без сомнения некоторые умерли, некоторые протестуют, некоторые довольны своей работой.  Но они не играют никакого значения.  Новое поколение либералов готово принимать старые догмы и повторять старые ошибки.

В меньшем масштабе, можно найти гуманистическое влияние либерализма почти в каждой научной статье, в которой говорится о несправедливости.  Несколько лет назад я читал великолепный отчет об упадке тропической агрикультуры,  который объяснялся, на мой взгляд правильно,  несовместимостью тропической экологии и современных сельскохозяйственных методов и разрушительным влиянием мирового рынка на бедные страны.  Короче, тропические фермеры поступают гуманистически,  как и все остальные. И какое решение предлагал известный эколог, автор отчета? Требуется дополнительное исследование (предположительно самим автором)  для того, чтобы выяснить, как следует спроектировать тропические агросистемы, которые были бы целиком самодостаточными, и больше образования для всех этих невежественных людей, надо научить их прекращать пользоваться транзисторными приемниками, которые не могут себе позволить экологические системы, принять то, что они в состоянии сделать,  довольствоваться малым.  Гуманизм лечит гуманизм! Это все равно как промывать инфекцию в сточных водах.

Кто будет заниматься образованием, которое либералы считают необходимым,  и чему будут они учить? Научит ли мышка кошку?
Одних  добрых намерений не достаточно. На самом деле, если речь идет о проектировании и последующем контроле великого светлого будущего, ничего не хватит.

Любая критика гуманистического элемента  в либеральной политике и философии  создает дилемму.  В мире, разделенным по политическим границам, невозможно критиковать одну сторону и не быть ассоциированным с другой стороной. Это происходит независимо от того факта, что разделение само по себе  искусственно и фальшиво,  и я буду об этом говорить дальше.

Современный критик гуманистической политической теории должен готовиться к тому, что будет поставлен в один ряд с силами крайнего консерватизма, религиозной нетерпимости, фанатичной анти-науки и фашизма.  Это не очень приятное (и несправедливое) соседство. Несправедливое, потому что  сформировано на основе отрицания, а не путем добровольного выбора или общности взглядов.  Оппоненты гуманизма также выступают против современной консервативной экономики, представляющей высшую точку гуманистического самомнения, работающей в искусственно созданном контексте и исключающей любое соображение, не выражаемое на грубом и упрощенном языке экономики. Оппонентов гуманизма нельзя поймать в ловушку или подчинить мечтой о власти.  Оппоненты гуманизма верят в ограниченность претензий со стороны логики – они используют логику без предубеждений для анализа последствий наших действий.  Оппоненты гуманизма знают, что когда человеческие открытия производят зло, оно возникает из-за непредвиденных обстоятельств, а не злого умысла.  Оппоненты гуманизма  не любят и боятся крупных организаций, цель которых - контроль, контроль, и еще раз, контроль. Оппоненты гуманизма осуждают любое игнорирование окружающей среды.  Поэтому, хотя мы не являемся политическими союзниками либералов, мы не дружим ни с правым политическим крылом, ни с ортодоксальным центром.  Мы еще не нашли популистскую политическую философию, которая давала бы ответ.

Коммунизм и капитализм формальные политико-экономические враги.  Это крайние политические полюса;  существуют и другие дихотомии, но они оказываются менее важными.  Мне кажется, что я не единственный, кто видит больше близости, чем различия в этих двух философиях. Коммунизм – первоначально гуманизм с добрыми намерениями, неизменно нарушал свои обещания во всех своих приложениях, а ему не один год; капитализм – первоначально жадный и брутальный гуманизм, который несколько подправил свои манеры и методы, но в целом мало изменился.  Мой родной дядя, умерший уже давно, был одновременно богатым промышленником–капиталистом и ярым марксистом. Такая комбинация всегда казалась нам странной и забавной, но возможно он понимал близость двух философий. Они обе произошли из гуманистических посылов, и обе сильно зависят от организаций. Организация это организация, она ни социалистическая, ни реакционная, ни религиозная, ни секулярная — но всегда гуманистическая.  Именно организация, ни «коммунизм» или «капитализм», пытается управлять миром и выполняет эту скверную работу.  Вот почему политические стереотипы разваливаются, вот почему левые и правые политические движения 1930-х гг кажутся такими архаичными, а большинство сегодняшних политических теоретиков неразличимыми.

Все главные политические философии гуманистичны, и в условиях наблюдаемого сегодня конца гуманизма, устарели.  Грядут новые расколы и новые объединения. Конфликты наших родителей сотрутся и забудутся.  Новые линии политических сражений выстроят клерикалов против клерикалов, марксистов против марксистов, капиталистов против капиталистов.  Старые идеи, разбуженные новыми обстоятельствами, возвратятся, чтобы потрясти землю.

И хотя результат такого противостояния невозможно предвидеть,  мы начинаем лучше принимать происходящее. И возможно не надо быть пророками, чтобы увидеть, что следует делать.


 Ожидания и варианты

Фактический исход, насколько я могу просчитать его вероятность, весьма темен, и любая сколь-нибудь серьезная мысль должна начинаться из этого факта.  -  Джордж Орвелл, "К европейскому единству"

. . , и в любой век приходят новые вещи, которые невозможно предвидеть, т.к. они приходят не из прошлого.
- Дж. Р. Р. Толкин, Сильмарион

Пришло время взглянуть на направление, по которому движется цивилизация, и обсудить возможности соответствующих ответов на ситуацию. Я не дошел, однако, в своей критике гуманизма до момента, чтобы предложить некоторые "сценарии" и дать советы читателям, как распорядиться будущим. Я не футуролог.  Но не надо быть футурологом, чтобы увидеть ближайшее будущее, и нельзя строить долгосрочную стратегию без тактики.

"Исход", о котором Орвелл говорил в 1947 г, пришел, и он также темен,  хотя и не по тем причинам, которые он предвидел.  Главная сложность, с которой мы сегодня сталкиваемся, не появление нескольких монолитных сверхгосударств;  а спектакль, в котором глобальные отходы и разрушения происходят по причине последнего всплеска эгоистичного отрицания пределов человека. Мы все участники ужасающей гонки между разрушением и сохранением.  У разрушения сила смерти,  последняя и невосстанавливаемая.  У сохранения сила жизни, быстротечная и хрупкая, но которая может расти и расширяться при благоприятной ситуации.  Сейчас ситуация не представляется благоприятной, поэтому равновесие нарушилось в пользу разрушения.  Что при этом теряется?

Во-первых, дикая природа,  не представляющая собой какой-либо отдельный вид или среду обитания, но высшую  форму жизни, со своим благородством, рожденным благодаря полной независимости от человеческих существ.  Это дикость, которую Уильям Фолкнер  обрисовал в книге «Спустись, Моисей»  (Go Down Moses):

дикость, большие леса, больше и старше, чем любой исторический документ:—белого человека, достаточно глупого, чтобы верить в то, что он купил его,  индейца, достаточно безжалостного, чтобы притворяться, что он принес его, чтобы  рассказать. . . . об обреченной дикости, … края которой постоянно откусывались  людьми с их плугом и топорами, которые боялись ее, потому что это дикость —

Та самая дикость, разрушение которой, и Фолкнер об этом знал, было подобно течению песка в песочных часах — и которое заканчивается сразу же с окончанием времени для разрушителей,  которые сами заканчиваются и разрушаются.

"Бог создал человека и Он создал мир для  жизни, и я полагаю, что он создал такой мир, в котором сам хотел бы жить, если бы сам был человеком — землю, по которой можно ходить, большой лес, деревья, вода, и дикие птицы. И, может быть, он совсем не хотел охотиться и убивать птиц, и, я полагаю, Он предполагал, что нечто подобное произойдет с человеком, и что человек призадумается, поскольку он не Бог все же. . . .

"Он создал: и человека и дичь, которую тот мог преследовать и убивать; Он заранее знал.  Я полагаю, Он сказал: 'Да будет так.'  Я полагаю, Он даже предвидел конец.  Но Он сказал: 'Я дам ему шанс.  Я предостерегу его и дам возможность знать,  вместе с желанием и способностью убивать.  Леса и поля, которые он разорит, и дичь, которую он перебьет, будут следствиями его преступлений и вины, и его же  наказанием…'" . . .

Не удивительно, что разрушенные леса, которые я знал, не требуют ретрибуции!  Он подумал: Люди, которые разрушили их, сами подпишут себе приговор.

Вторая потеря - биологические виды и сообщества, скорость вымирания которых в тысячу раз больше, чем скорость вымирания в последнюю ледниковую эпоху.

Культурные ландшафты – третья потеря:  британские изгороди и небольшие поля, европейские фермы и виноградники, центрально-американские финкас, северо-американские городские и загородные парки, сады и фермы всюду разрушаются и умирают во имя эффективности, приводящей к однообразию и потере Качества.

Тесно связанная с третьей – четвертая - это потеря человеческих навыков,  прежде всего – умение заботиться о культурных ландшафтах, которые исчезают.  По-прежнему есть еще масоны-каменщики, мастера столярного дела, вдохновенные садовники, великие механики, и несколько известных изготовителей скрипок, но их число резко сокращается.  Как может такая страна как Соединенные Штаты,   импортирующая цветы из Мексики по причине "эффективности затрат" и продающая стандартные букеты, которые можно заказать по телефону,  надеяться на новые поколения флористов, которые не просто продают цветы, но и разбираются  в них?  Это невозможно.  Такие человеческие навыки либо постоянно развиваются и передаются потомству, либо отмирают. И с уходом каждого искусства после смерти мастера мы становимся немного беспомощнее, немного беднее.  В этом еще одна ирония всех ироний:  гуманизм и его обещания контролировать жизнь оставляют человечество все более уязвимым  перед лицом жизни, что неизбежно, шаг за шагом, или внезапно, приводит к остановке машины. Э. М. Форстер,  в  романе "Машина останавливается," описывает экстремальный случай,  которого мы никогда не достигнем, но тем не менее весьма показательный.  Машина, контролирующая и питающая жизнь в подземных городах Земли, разрушается, и Форстер описывает первые неэффективные и патетические шаги исправить поломку, за которой следует полный коллапс и смерть:

"Конечно," – сказал известный лектор . . . который каждую поломку пытался представить в радужном свете . . . "мы не должны сейчас предъявлять свои требования Машине. Аппарат Исправлений так хорошо справлялся с работой в прошлом, что мы должны полностью довериться ему,  и терпеливо ждать.  Тем временем давайте откажемся от кроватей, журналов и газет,  других наших маленьких прихотей.  Я уверен, что этого хочет Машина." . . .

. . . Она случайно нажала на выключатель, дверь открылась, и на нее дохнул вонью,  в уши ударил громкий пульсирующий свист; она поняла, что снова в туннеле,  на огромной платформе, на которой раньше дрались люди.  Сейчас они не дрались.  Слышалось шипение и жалобные стоны. Люди умирали сотнями в темноте. . . . Человек, телесный цветок,  самый благородный из видимых существ,  человек, однажды сделавший бога по своему подобию и отразивший свою силу в созвездиях, прекрасный обнаженный человек,  умирал от удушья в одежде, которую сам же соткал.  Он гнул спину не одно столетие, и наконец получил свое вознаграждение. Сначала его одежды казались неземными,  раскрашенными культурой, с нитками самоотрицания.  И она была неземной так долго, что человек мог ее сбросить при желании и жить одной душой  или, если хотел, одним божественным телом.

Странно, но именно те, кто выступают против самомнения человека, призывают к восстановлению величия и достоинства человечества.

Пятая потеря - ресурсы — то, что ценит каждый и будет ценить еще больше по мере их разрушения. 

Шестая и последняя потеря, о которой я должен сказать, это  экологическое  и человеческое здоровье, здоровая человеческая психика.  Я широко обсуждал это в третьей и четвертой главе, и здесь не буду повторяться.  Читатель может предложить и другие потери  — истинная свобода, может быть,  и много других —но приведенные мной достаточны, чтобы показать всю тяжесть нашего положения.

Как только нам стало ясно, что мы теряем,  возникает критический вопрос:   когда машинерия гуманизма будет настолько разрушена, что не сможет продолжать  дальнейшее  разрушение, сколько останется из всего того, что мы ценим?  Чтобы ответить на него, надо сначала знать, как и когда произойдет обвал. Я уже говорил, что мы не сможем добровольно отказаться от нашей мечты владеть, и для этого понадобится Голлум.  Толкин был большой знаток фольклора, и имя Голлум замечательно  напоминает "голем" -  термин из еврейского фольклора, означающий автоматон,  бесчувственное механическое существо. 

Что касается того "как" произойдет обвал, можно ожидать, что он будет спровоцирован скорее всего какой-нибудь поломкой бесчувственной механической части, нежели некоторой сознательной силой, внешней по отношению к гуманизму.  Но какой частью?  Никто не знает.  И  «когда» это произойдет – также не дано знать.  Поэтому на критический вопрос нет ответа;  мы даже не знаем, будем ли освобождаться от гуманистических представлений  и испытывать лишения постепенно, что даст по крайней мере шанс приспособиться к миру, который остается,  или же все произойдет внезапно,  полный обвал, возможно  после разрушения дикой природы, животных и растений,  культурных ландшафтов, человеческих навыков,  экологического и человеческого здоровья, и  ресурсов,  после чего не останется ничего, кроме хаоса.

Гуманизм - упрямая философия, и Голлум может не успеть спасти что-либо из-под обломков. Я не исключаю такую возможность, но не вижу смысла ее обсуждать.  Здесь потребуется анатомия хаоса, и я оставляю эту задачу другим.

Даже если отказ от самомнения произойдет, многое уже потеряно.  Более того,  я сомневаюсь, что обращение масс к сверхестественному или божественному поможет избежать страданий.  Поэтому в любом случае радоваться нечему.  На что можно рассчитывать? 

Кто этот милый Голлум — который в финальном акте саморазрушения заберет с собой один пальчик цивилизации, а не все тело?   Я думаю только об одном:  скорейшей глобальной экономической депрессии, без войны, если возможно,  ведущей к коллапсу современной экономической системы и вместе с ней  к коллапсу порабощающей индустрии,  к коллапсу мировой торговли фантастическим оружием, к коллапсу массовых проектов по переделке земли,  к коллапсу разрушительного агробизнеса, и восстановлению национальных и региональных маломасштабных экономик, независимых от  любой крупной "системы".  Я надеюсь, я не предсказываю.  Я совсем не уверен, что все так произойдет,  и несомненно есть другие Голлумы, на которых можно было бы рассчитывать. Гуманисты скажут, что только мизантропы желают депрессии,  но я полагаю, что читатели  понимают, что это не так — что настоящие мизантропы это те, кто со всей силы цепляются за безумный курс, который они преследуют с безмозглым энтузиазмом, не обращая внимания на последствия.

Если какой-либо механизм, экономический или какой- другой, все же остановит нас на краю пропасти, что из гуманизма можно спасти?  Во-первых, надо хорошо уяснить себе, что то, что мы хотим спасти и то, что мы можем спасти, не одно и то же.  И это  наверное удача, т.к. мы все захотим спасти то, что спасти невозможно. В отношении технологии, например, непросто определить ее «плохие» части,  а если это сделать, то вероятно невозможно отделить их от остальных частей. Наша современная технология имеет суперструктуру;  трудно вообразить способ ее расчленения без тотального разрушения. А если мы сохраним какие-то части технологии,  рано или поздно захотим иметь все снова.

Возможно, промежуточная технология Шумахера сохранится — использование утонченных, но простых изобретений для земледелия и производства,  выполненных из местных доступных материалов, легких для изготовления и ремонта, и требующих минимальных затрат энергии.  Если она действительно будет независима от суперструктуры, она возможно даже расцветет,  и будет набирать силу, с  использованием бесконечного набора выброшенных на свалку частей старой технологии.  Напротив, Орвелл считал, что если современное общество закончится катастрофой (в 1940-х он думал о ядерной войне), все, что останется от технологии после ряда поколений, это простое земледелие и способность отливать металлы. Экономическая "катастрофа" может привести к такому же результату. 

Дело в том, что мы не знаем, чем все закончится, и бессмысленно гадать, что нам понадобится из будущего хлама. Человечество обходилось бессчетное число столетий  без технологии двадцатого века, и сможет опять жить без нее.  Все зависит, как я сказал, от того, что мы потеряем.  Может быть у нас будет гуманная технология, может быть мы "вернемся в пещеры," или может быть даже и  это станет невозможным.  Скорее всего будущая технология будет нечто, что сегодня трудно представить.

Также осторожно следует подходить к нетехнологическим аспектам гуманизма.  Здесь также присутствуют великое, чего не коснулся налет самомнения, и что следует сохранить, если это возможно.  Справедливость, в особенности, и идея равенства.  Также  свобода мысли и толерантность.  Можно ли эти вещи, в частности, свободу мысли отделить от других проявлений современного гуманизма— например, от получения знаний вне зависимости от последствий — и спасти?
Если ответ положительный,  выживут ли они в пост-гуманистическом мире?  Опять должен ответить: мы не знаем. 

Понимание того, что мы не управляем орбитой нашей планеты, не должно приводить к параличу — напротив, оно дает новую свободу и большое облегчение.  Достигшие этого понимания не стремятся более достичь невозможного,  потратив свою энергию на тщеславные и разрушительные попытки управлять миром, "контроль"  наводнений только ухудшает ситуацию, а "борьба с болезнями", экологию которых мы не понимаем, обрушивает еще большие несчастья на нашу голову.  Нет более смысла чувствовать свою вину в том, что мы не достигли желаемого контроля. И нет смысла смягчать вину, обманывая себя тем, что мы сделали (или сделаем) все, что можно.  В этом облегчение.

Свобода состоит в возможности преследовать индивидуальную судьбу, в самом деле иметь собственную судьбу, отдельно от громадной организационной паутины, в которой запуталась наша жизнь. Вера в непознанное, уже позволяет некоторым людям из четвертого мира, в малых странах, в сообществах, в сильных семьях, делать первые шаги по собственному пути.  И с каждым днем обстоятельства приводят к росту числа таких людей, бегущих от стресса гуманистических посылов,  и выбирающих, подобно Амишам,  способ самим творить достойную жизнь, вне достижимости системы.

Трудно вести такую жизнь в гуманистическом мире: гуманизм особенно хитер в том, чтобы затянуть в свои сети.  Но есть возможность начать.   Если гуманизм достаточно быстро и плавно развалится,  у этих людей будет ясная идея о лучшем и более устойчивом обществе, и они будет составлять ядро этого общества.  Возникнут многие центры выживания,  каждый со своей верой и убеждениями, и образом жизни, некоторые более удачливые, некоторые менее удачливые.

Мы по-прежнему сможем помогать друг другу, в особенности соседям,  но нас больше не будут связывать веревки.  Снова возникнут многие культуры,  но не будет одной аморфной мировой культуры. Причина и следствие снова займут почетное место в наших повседневных делах.  Будет жизнь, смерть, борьба, страдание, радость и триумфы, как всегда было в истории, и они  будут приняты как неотъемлемая часть существования,  ни одна часть не будет изолирована от остальных:  единство, за пределами всякого воображения, но не за пределами опыта, один великий дар бытия.

Толкин писал,  в «Возвращении короля»:

Нет, не наше дело управлять всеми приливами жизни,  но делать то, что сидит в нас, для помощи годам, в которые нас поместили,  выкорчевывать зло из полей, которые знаем, чтобы у тех, кто придет после нас, была чистая земля. Какая у них будет погода, не наше дело.

Это лучшее, на что можно надеяться,  и этого достаточно. 


 Человеческий дух

В любом случае, весна приходит даже в Лондон,  и они уже не смогут остановить нашу радость.  Это рассуждение окрыляет.  Сколько раз я стоял и наблюдал, как спариваются жабы или боксируют зайцы, и думал о всех важных персонах, которые могли бы остановить радость от увиденного, если б это было в их силах.  Но, к счастью, они не могут. . . . и весна остается весной.

Атомные бомбы складываются на заводах, полиция рыщет по улицам, ложь несется из громкоговорителей,  но земля по прежнему крутится вокруг солнца,  и ни диктаторы , ни бюрократы, как бы глубоко они не ненавидели этот процесс, не способны его остановить.

ДЖОРДЖ ОРВЕЛЛ, "Некоторые мысли по поводу обыкновенных жаб"

Готовы ли люди выйти за пределы  гуманизма, если в будущем возникнет подходящая ситуация?  Похоже, что мы не в силах отказаться от марксовой мечты,  зависимости от технологий,  и вечного стремления к прогрессу — сможем ли мы добровольно согласиться ими пожертвовать с грацией и даже энтузиазмом, если представится такая возможность?  Ложь в том, что мы должны будем ее принять, поскольку нет другой альтернативы.  Есть масса альтернатив, и все они неприятны.  Но если возникнет благоприятствующая ситуация, я думаю, найдется много людей, которые сделают правильный выбор; не все, конечно, но возможно достаточное количество, способное возглавить переход к новой жизни.

Человеческий дух обладает некоторыми способностями, могущими помочь перейти к новой жизни.  Не будучи собственно новыми, эти способности были забыты в погоне за знанием и  властью.  Я закончу книгу  тем, что напомню о некоторых из них.

Способность получать удовольствие от простых вещей, как природных, так и сделанных человеком,  не была окончательно разрушена нашей культурой:  она восстает с каждым человеческим рождением,  и не зависит  ни от хитрых планов по ее анализу, контролю, определению, или получению выгоды,  ни от того, насколько успешно мы подавляем ее в детстве.  Сколько раз любящие родители приходили домой с дорогими игрушками, работающими на батарейках и с дистанционным управлением,  и через несколько часов обнаруживающими, что они сломаны и лежат в углу, а ребенок самозабвенно играет с картонной коробкой, в которую те были упакованы?  Юмор из того же разряда:  он приходит на самом раннем этапе жизни и ему не нужно никаких специальных механизмов для поддержки.  Сегодня утром моя жена и я проснулись от громкого смеха нашей полуторагодовалой дочки, лежащей у себя в кроватке.  Я не знаю, что ее так рассмешило, но уверен, что  ее смех не был организационно спланирован или вызван неким сложным устройством.

Удовольствие и смех всегда будут  у наших потомков, если только от них не откажутся люди.

Человеческий дух способен отказаться от власти, лишенной чувств, или от рабской зависимости, и в результате он приобретет мир и самореализацию,  совершенно чуждую гуманизму.  Существует множество примеров такого добровольного отречения от мифа по контролю всего и вся;   эта философия и ее практика достигают, возможно, наивысшего формального выражения в празднике Шабат ортодоксального иудаизма.  В этот день, раз в неделю,  ортодоксальный еврей не работает,  не занимается ни ручным, ни интеллектуальным трудом,  ни  готовит еду, ни зажигает огней,  никого не убивает и ничего не создает. 

Описывая причины такого поведения во время Шабата,  Самсон Рафаил Хирш (цитируемый Х.Х Дониным)  пишет:

[Человеку]  Бог дозволил править миром шесть дней.  На седьмой день, однако, Бог запретил ему делать что-либо ради своих целей.  Таким образом он признает, что у него нет прав на владение миром. . . .

. . .  Поэтому, даже небольшая работа, выполняемая в Шабат,  - это отрицание  того факта, что Бог – творец и Хозяин мира.  Это самонадеянное присвоение человеку статуса хозяина. . . если вы участвуете, даже без усилий, в переменах, направленных на человеческие цели,  вы профанируете  Шабат. . . .

Есть и другие, экологически оправданные развития этой идеи в иудаизме. Например, в древней религиозной практике, сейчас утерянной, на каждый седьмой год поля оставлялись необработанными.  Разве нельзя представить себе, что данная практика воздержания от воздействий на окружающую среду будет  постепенно расширяться, и не только в иудаизме, на остальные шесть лет или шесть дней недели?  И мы знаем, что это возможно, поскольку всегда были культуры, которые придерживались такого порядка, поколение за поколением.  Во втором томе работы начала двадцатого века «Натуралист в Западном Китае»,  Эрнест Г. Уилсон презрительно писал об одном аспекте китайского земледелия:

Хотя китайцы выращивают большое разнообразие овощей, их качество, по нашим стандартам, удручающе низкое.  За исключением маиса и сладкого картофеля, можно сказать, что ни один китайский овощ не будет востребован в нашей стране [Англия].

Затем,  в следующем параграфе, не обращая внимания на связь с предыдущим, он заявляет: 
В Китае поля настолько малы, что преобладают овощные рынки, а не фермерство.  Длительный опыт научил людей тому, как получать максимальный  урожай без обеднения почвы, и, в самом деле,  самое удивительное в отношении китайского земледелия  то, что несмотря на такое длительное возделывания земли,  почва практически не истощена.

Более сорока веков земледелия без истощения почвы!  Называйте это фермерством или огородничеством, налицо одновременная эксплуатация земли и сдержанность — работа, проводимая  на манер Шабата, с уважением и пониманием других частей творения.  Это пример позитивного  и креативного отказа от чрезмерной власти [над природой], который уже привел к выживанию, и это не домысел.  Как и способность радоваться простым удовольствиям и юмору,  это неотъемлемая часть человеческого духа.

Мы также обладаем способностью признавать и справляться со смертью и темной стороной жизни, и  видеть в этом особый смысл.  Этот факт трудно переносится в гуманистическом мире,  где много усилий и денег тратиться на бесполезные попытки убрать смерть и даже отрицать, что таковая существует.  Мы соединяем порочное желание  игнорировать нашу биологию со смехотворной уверенностью, что ее можно изменять по нашему желанию.  Это приводит к тому, что мы  лишаем себя силы и воли встретить смерть и отнестись к ней так, как должно.

В конце книги “Выживший”  Терренс Деc Прес приводит ужасающее исследование жизни в лагерях смерти нацистской Германии и сталинской России,  и приходит к выводу, что тем немногим, кому удалось выжить,  помог не обман, а частично удача, и частично древняя, биологическая воля к жизни,  сила выживания, глубоко спрятанная в людях и пробуждаемая у некоторых счастливчиков в периоды большой нужды. "Нечто врожденное — своего рода биологический гироскоп —поддерживает у мужчин и женщин их человечность несмотря на бесчеловеческие условия." И здесь открывается ужасный парадокс человеческой борьбы: в безнадежном стремлении избежать смерти мы должны отказаться от силы нашей биологии, и отказываясь от этой силы, мы теряем единственный реальный способ жить и умирать как человеческие существа.  Дес Прес пишет:

Функция технологии заключается в том, чтобы служить нашим физическим и экономическим потребностям и снимать нашу заботу о них. Функция культуры в том, чтобы отрицать факты нашего ничтожества и смерти.
 
Оба цивилизационных аспекта  препятствуют осознанию нашего положения как биологических существ. В итоге оба порождают презрение к жизни. . . . Западная цивилизация – это отрицание биологической реальности;  и поскольку жизнь и смерть неразрывно связаны,  отрицание смерти неизбежно приводит к отрицанию жизни. . . . В этом скрыта ужасная ирония;  в то время, как осознание смерти вызывает твердое желание заботиться о жизни,  отрицание смерти приводит к яростному разрушению жизни. . . . Среди цинично произносимых высоких слов и набожных молитв,  целые города и народы стираются с лица земли.  Ценность жизни сводится к нулю, к экскрементам.

Так обстоят дела сегодня,  но если времена изменятся, мы обнаружим, что у гуманизма так и не хватило сил искоренить у своих детей способность выживать и противостоять смерти.

Еще один аспект человеческого духа, который может снова поднять нас на ноги, это способность любить. Не принадлежащая только человеческим существам,  она, тем не менее, имеет для нас огромную важность; это источник тесной связи в семье и небольшом сообществе,  единственных наследниках пост-гуманистического мира. Любовь, как и другие качества, находится сегодня под тяжелыми ударами,  в результате чего и семья и небольшие сообщества значительно ослабли.
Будучи не в состоянии бороться с противоречивыми требованиями гуманистической жизни,  они страдают дважды — в особенности семьи — потому как  выступают в роли козлов отпущения за неудачи гуманизма, неспособного предложить им нечто большее.

И последняя, отличная от способности любить, но не враждебная ей,  способность мужчин и женщин стоять в одиночестве, с триумфом, с простотой,  независимо от конструкций и изобретений общества и планов других людей.  Это та часть человеческого духа, без которой все остальные не имеют значения. И это та часть, которая подвергнется самым большим испытаниям в первые дни после гуманизма.  Представьте себе, этот  последний оплот человеческого духа в виде капитана Джошуа Слокума,  который в возрасте 54 лет в 1898 г., направлял свою шхуну  Спрей,  в безопасную гавань Фейрхевен, Массачуссетс, после кругосветного плавания, на тридцатифутовой шхуне, в полном одиночестве, прошел через дикие штормы и штили,  мимо скал и рифов.  Он написал:

в отношении других живых существ —  В одиночестве, около мрачного мыса Горн, я  пришел к пониманию того, что не могу пожертвовать ни одной жизнью в мире, за исключением разве что в случае самозащиты, и по мере того, как я плыл дальше, сама мысль об убийстве домашних животных стала для меня отвратительной.

В отношении доктрины конечной цели —  я вспомнил, что еще мальчишкой слышал, как капитан часто говорил, что в ответ на его молитву, к полному его удовольствию, ветер менял направление с юго-востока на северо-запад.   Он был хороший человек, но разве это не прославление главного Архитектора —  Хозяина ветров и волн?  Более того,  это не был просто пассат, меняющий направление, но одна из переменных, которая изменяется, если достаточно долго просить. Но представим себе, что брат капитана направлялся в противоположную сторону, что, конечно, изменяет ситуацию.

В отношении моря — Для успешного достижения чего-либо, следует выполнять работу в полном сознании, и быть готовым к любым непредвиденным обстоятельствам.   Оглядываясь назад на мои скромные личные достижения,  я вижу набор не слишком сложных столярных инструментов, оловянные часы,  обивочные гвозди, чтобы достичь выполнению указанного предприятия. Но самыми главными для меня оказались годы учебы, когда я упорно штудировал законы Нептуна, и старался подчиняться этим законам во всех морских походах; это были стоящие годы.

Те, кто понимают ограничения человечества, могут взять больше у Творения, чем другие, и в этом лежит их радость и другая сила. Они стремится освободить человеческий дух от оков самолюбования, чтобы он вознесся как можно выше, если подует благоприятный ветер.

Не оставят ли после себя дикость, растения и животные, искусства и все остальное — зияющую пустоту, не перекрываемую даже человеческим духом?  На этот вопрос нет ответа.

Тем временем, мы должны продолжать жить и ждать, и каким-то образом переносить неизбежную грусть. Вчера я слушал одну из моих любимых записей музыки раннего барокко.  Она напомнила мне, как всегда, бесстрастный шум морского прибоя на темном берегу, на котором я провел много ночей в ожидании того, как гигантские морские черепахи, благородные существа, поднимаются из морских глубин для кладки блестящих яиц в ночном песке. 

Эта музыка вызвала у меня такую грусть, которую мне не передать, потому что она не могла быть написана в мое время;  с тех пор было слишком много прогресса и слишком мало мира.
Эта музыка вызвала грусть, потому что напомнила мне море, - море, породившее человеческих существ, которое мы несем в наших клеточках.  Она вызвала грусть, потому что напомнила мне о том, что ничто из моего века не избежало налета человеческого самомнения.
Мы запачкали все, что можно было испачкать, много испорчено навеки, даже самые отдаленные джунгли Амазонки, даже воздух над Гималаями,  даже вечное море, породившее нас. 


Мудрость твоя и знание твое – они сбили тебя с пути.
И ты говорил в сердце своем,  "я, и никто кроме меня."
Иссайя 47:10