Мне очень хотелось написать об этой удивительной женщине. Она согласилась, если я буду записывать только то, что расскажет она. Мне не нравится последний абзац. Но она отказалась его убрать. Я лишь чуть отредактировала её рассказ. Возможно, потом ей захочется вернуться к нашему повествованию...
Звонили из Липецка.
- Делька, ты? Ну и забралась в тьму-таракань... Да Ирина это! "Онегин, я скрывать не стану! Безумно я люблю Татьяну..." Помнишь? Я сейчас в Доме ветеранов. Всё хорошо у меня. Ещё пою, и говорят неплохо. Партнёр лет на 15 моложе, но краснеет, когда я ему глазки строю! Ну что ты , какой театр! Небольшой клуб при нашей богодельне. Хотя народу много собирается. Звоню я по другому поводу! Максима помнишь? Похоронили его неделю назад. Да, тоже с нами был... Расстались вы с ним нехорошо. Перед самым твоим днём рождения. Он и подарок не успел подарить. Говорил, всю жизнь сожалел об этом. Пустячок. У тебя колье было, с рубинами. Так вот - колечко. Тоже с рубином. И оправа под стать колье. В Чите у ювелира заказывал, когда приезжал. Просил меня передать тебе. Вот оно - у меня на ладошке. Красота то какая! Чего молчишь? Колье продала? Да как ты могла! Мы так завидовали, когда тебе ТОТ его подарил... Ты что, плачешь? Да, я помню, ты никогда не плачешь... Так что же мне с кольцом делать? Себе взять? Ой, может, почтой... Да, да, конечно... Ты права. Что ж, пусть со мной будет... Всего тебе хорошего, родная! Вдруг, свидимся...
Моё полное имя Аделаида. Когда я родилась, повитуха объявила : " Ну и длинноногая! Балериной будет!" Отец, заядлый театрал, решил, что самое подходящее для балерины имя - Аделаида. Мама звала меня Делюшкой, на что отец очень сердился. А чуть повзрослев, я сама стала стесняться этого громкого имени и всем представлялась коротко - Деля. Балериной я не стала. Хотя танцевала очень хорошо. Это впоследствии пригодилось. В шесть лет у меня "открылся голос", а в восемь вдруг обнаружилась способность "перевоплощения", чем я охотно пользовалась, пропуская нелюбимые уроки математики. И тогда папа же решил, что я буду актрисой. И я стала актрисой. Поющей и танцующей.
И ещё. Я была красивой. Очень красивой. По молодости мне казалось - это прекрасно. Именно тогда в моей жизни появился Максим - главный режиссёр театра. Мне было почти девятнадцать. Ему чуть за сорок. Это было счастье. И личное и творческое. Ирина была ведущей актрисой. "Примой" - так тогда называли. Но она молча отдала мне и Максима и свои роли. У счастья в молодости слепые глаза. Я не видела ни боли, ни перешёптываний, ни недовольных гримас. Ничего этого Максим не подпускал ко мне. Он вообще был моим ангелом-хранителем. Меня обошла стороной война, потому что меня очень любили. Да, приходили соседи плакали, о чём-то просили. Я запомнила эти годы только тем, что была изолирована от всего мира. Даже учителя приходили на дом. Война коснулась нас, когда родители стали о ней забывать, как это ни кощунственно звучит. Но тогда в моей жизни уже был Максим. И я была "передана" ему. Боль придёт ко мне позже.
А пока я летала. И по жизни и по сцене. Наверное, я и правда была талантлива. Наш "Евгений Онегин" выбивался на большую сцену. Предстояли гастроли в Минске. Готовили кроме Онегина "Свадьбу Фигаро". Но тут появился ОН. Он был другом Максима: давним, очень близким. Мне совсем некогда было вникать, почему наш дом стал его домом. О чём они шептались с мужем длинными вечерами. Я очень уставала в театре. Спектакли шли один за другим. А ещё репетиции. Максима часто заменял его зам.
На одном из спектаклей Павел, так звали друга Максима, вручая цветы, протянул сафьяновую коробочку и, улыбаясь, попросил :"Откройте". В коробочке лежало восхитительное колье с кроваво-красными рубинами. "Цвет страсти. Именно для Вас", - Павел осторожно вынул колье: " Позвольте "... Я смотрела в сторону Максима. Он улыбался. По сцене и залу пронёсся вздох. Да, Татьяне из последнего акта "Евгения Онегина" полагалось носить именно такое колье...
Через два дня я уезжала в Читу. Ничего в документах не напоминало о моём трёхлетнем замужестве. Я была женой совершенно другого, незнакомого мне человека. "Так надо" - сказал Максим, целуя меня у вагона. Я с детства привыкла подчиняться отцу. Так же слепо я верила и Максиму.
Только через несколько лет я поняла всю трагедию тех дней. И своё счастливое "исчезновение" уже из замкнутого круга.
Мама, отец и бабушка бесследно сгинули в колымских краях. Они были слишком интеллигентны, чтобы бороться за свою жизнь, зная, что я в безопасности.
Военный городок, где служил Павел имел небольшой клуб. "Аккомпаниатор" - так именовалась моя новая должность. Здесь все про всех знали. И очень скоро о себе узнала и я. Оказывается, Павел с первого взгляда безумно влюбился в захолустную певичку и "умыкнул" её, зарегистрировав брак по "большому" знакомству. Девица была рада вырваться из "захолустья", польстившись на звание и положение будущего супруга. Мужчины его понимали. Женщины понимали меня. Но странное дело, опять никто не завидовал. " Ежовые рукавицы" Павла всем были хорошо известны. Кроме меня. Меня любили. А я ещё долго скучала по улыбчивым глазам Максима. И снова я пела, танцевала, давала уроки музыки. Снова вокруг были милые, улыбающиеся лица, говорящие о таланте, большой сцене и об ошибках молодости. Но я знала: мои мужчины не ошибаются, а значит и мне не грозят ошибки...
Максим приехал внезапно: постаревший, уставший, не мой. Чмокнул в щёку, настороженно оглядывая наше житьё-бытьё.
- Я не мог не приехать. Тридцать пять в жизни бывает один раз, как и восемнадцать. У меня есть возможность забрать тебя в Минск. Если захочешь. Правда , я уже без театра. Но с тобой я смогу всё начать сначала.
Сначала начинать было поздно. Я это видела. Понял это и Максим. Не знаю, откуда о его приезде узнал Павел, но придя вечером домой, он спокойно сказал, что номер в доме приезжих забронирован на пять дней. Столько оставалось до моего дня рождения. Я промолчала. Максим уехал утренним поездом. Именно об этом говорила по телефону Ирина. Он не уехал в Минск. Он переехал к ней.
Какая всё-таки сложная эта жизнь. Молодость проходит. Остаются воспоминания. После Читы было Забайкалье - родина Павла. Потом Екатеринбург, где я осталась одна. Жизнь в большом городе для женщины, привыкшей иметь надёжную опору, сложна и запутанна. Я умела только петь, танцевать и очаровывать. С годами это проходит, но появляется желание простоты и покоя. Объявление об обмене квартиры оказалось счастливым случаем. И снова я оказалась в другом мире, в другом времени, без чьей-то опоры и поддержки, к чему я так привыкла. Нужно было учиться быть собой. Это трудно . Но всюду есть люди, готовые помочь. Вот и здесь за эти несколько лет, потеряв часть здоровья, свободы и имеющихся средств (в том числе и то памятное колье с рубинами), я приобрела необходимые навыки жизни среди людей, которые никогда не смогут стать мне близкими, но которые всегда готовы придти на помощь.
И мне сейчас очень странно, что какая-то девочка ( она очень обижается, когда я её так называю) захотела рассказать обо мне на своей странице. И мне непонятно, почему я согласилась выйти на всеобщее обозрение. Может быть, мне захотелось вновь почувствовать себя на сцене, вдохнуть атмосферу зрительского внимания... А может, я просто боюсь больше не увидеть рядом этих восхищённых глаз. Но скорее всего, потому, что у нас есть одно общее: нас обеих любили и берегли. Хотя у неё все эти понятия, в отличии от меня, еще в настоящем и будущем. А значит, и она умеет любить и беречь то, что ей доверяют.
А это любимое стихотворение Аделаиды:
Разбитая ваза
Сюлли-Прюдом
перевод А.Н. Апухтина
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная её беда!
Увял её цветок; ушла её вода…
Не тронь её: она разбита.
Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой, —
И с той поры на нём, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьётся и живёт,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растёт…
Не тронь его: оно разбито.
<1883>
http://www.proza.ru/2014/01/21/570