Было в нём что-то такое, от чего день начинался с радости, кружащей голову. Она жадно впитывала розовый холодный , еле поднимающийся из-за тёмных вершин на горизонте рассвет, медленное дуновение утра. Всё ещё спало, тихо было в квартире. Только часы , большие деревянные, с качающейся на качелях бронзовой девушкой тикали, отбивали такт вместо сердца. Небо, бледное, совсем ещё, выцветшее начинало светлеть, потом синеть в вышине. Чтобы днём уже висеть высоко над головой ярким совсем берилловым куполом.
От того, что был в этом утре он, где-то далеко курил на балконе невысокого старинного зданьица. Просто был и всё. Этого уже было достаточно, чтобы целый день летать мысленно, любить весь мир и его в нём. Кругами ходить вокруг берёзок с тонкими стволами, покрытыми тончайшей белоснежной кожицей. Шлёпать туфельками по лужам, маленькими ртутными озерцами дрожащими под ногами. А потом побежать по переулку, вверх к площади с маленьким парком посредине. И стряхивать на лицо мокрые капли с веток сирени.
Он был женат, глубоко женат. На дочери генерала. Карьерный брак, жена, коротающая вечера дома с ребёнком. И он. Иногда с ней. Тихий, вкрадчивый голос. Он никогда не повышал голоса. Это было своего рода искусство, унизить, испепелить человека тишайшим голосом. Даже нежно, но убийственно. Невысокого роста, с болезненной тщательностью, изощрённой аккуратностью.
Сегодня он пришёл. Начал говорить вдруг, что любит её. Всю, до мелочей. До каждого пятнышка на коже. Вот этого на коленке. Она ни на секунду не поверила. Он расстегнул молнию на платье. Длинном, в пол. С цветами на бледно-голубом фоне. Оно упало вниз. Потом было что-то, что было похоже на полёт, какой-то наркотический улёт. Пришлось потом долго приходить в себя, трясясь на низком стульчике.
- Я люблю Вас. Но понимаю, что я всего лишь один из экспонатов в Вашей богатой коллекции удивительных женщин. Я не знаю, зачем они Вам в таком количестве. Вы под лупой изучаете их, неподвижных, замерших, как бабочек, наколотых иголкой на бархатную подкладку. Любуетесь, наверное. Не знаю. Как бы не сгореть в обжигающем пламени свечи. Я дождусь, когда это само пройдёт, схлынет. И тогда мы будем на равных.
Он ничего не ответил. А потом надолго уехал в другу страну работать. Это наваждение у неё постепенно прошло, испарилось. Но улететь так, как тогда, больше уже никогда не получалось.