АЛЕКСАНДР БРЫЗГАЛОВ
К Л А В А
Рассказ
Клава Долгова работала в горничной в гостинице «Дружба». Работа Клаве нравилась. Главное достать все можно. (Примечание: рассказ написан во времена дефицита товаров. А.Б) И Клава доставала. Были у неё сапожки «Уэстерн» фирмы «Фрай шу компани», дублёнка итальянская, джинсы стейтойвские, о прочем и говорить нечего.
Всё было у Клавы. Одного у Клавы не было- мужа. Иногда она забегала к одной из своих знакомых, а знакомых у Клавы количество достаточное, и выкладывала, например, такую историю:
-Вот иду я вечером, и поздно уже. К той я, из обувного забегала. И заболтались. А уже темно. Слышу - шаги за мной. Тяжёлые такие шаги: топ, топ, топ… Думаю, изнасилует, ладно, а как разденет? А пальто у меня лайковое, шапкам ондатровая, и два перстня золотые. Разденет, что я тогда?
Ну, думаю, надо бежать. До остановки. А на остановке народ. Там такси всегда, стоянка такси. И люди всё время. Пока я так раздумывала, смотрю- и до поворота дошла. Гляжу назад- а никого…
При этом Клава смеялась и так легкомысленно взмахивал ручкой, что любому постороннему, понимающему, конечно, было ясно ,что Клаве хочется замуж.
Замуж многим хочется! Не только Клаве. Мужа, понятно, найти можно.
Но ведь какого? Некоторые как-то и без мужа обходятся, но Клаве хотелось и выйти куда, законно, себя показать… а такого поищи…
Не то, чтобы за Клавой не ухаживали. Николай Иванович, скажем. Тоже из гостиницы. С квартирой. С мусоропроводом. Хоть сейчас. На аккордеоне играет.
Но Клаве хотелось, чтобы ещё и умный. То- есть с дипломом. А может, даже и доцент. Каких-нибудь наук. Портфель и машину каждый достанет. Если захочет. К Клаве и такие подкатывали. Но Клава на них ноль эмоций. Что, на этой машине в лес ездить, грибы собирать? В портфель?
Но именно с грибов всё и началось.
Однажды разговорилась Клава с одним профессором. Он приехал… Издалека приехал. Оттуда. Весь в фирме. И всё смеется! А чего ему не смеяться? Гостиница высшего разряда. Номер высшей категории. Телевизор цветной.
И вот что удивительно! Всё у человека есть, а нет одного, и счастья нет!
А профессору грибов захотелось. Маринованных. Бывает же такое? Ещё как бывает! И что самое главное, нигде этих грибов нет. Устрицы есть, цыпленок под эстрагоном есть, а грибов и нет! Не сезон. Весна.
-Читаю я свой доклад,- профессор говорит,- а сам о грибах думаю. И происходит у меня от того в голове смешение.
Рассказывает, а сам смеётся! Вот ведь, народ какой!
Клава, само-собой, посочувствовала. Как не посочувствуешь! Посочувствовала и сказала, что у одной её знакомой была, кажется, баночка грибочков. Но она её, знакомую эту, давно не видела и не встречала. И может, эту баночку уже и съели. Но может и не съели. Или съели, но не всю. Может, там, что ещё что и осталось! И что к этой знакомой она вполне может съездить и посмотреть.
Профессор по номеру забегал. Он уже и такси хотел заказывать. Но Клава его успокоила, и сказала, что до вечера её знакомой всё –равно дома не будет, и она вполне спокойно доедет к ней на трамвае. И если с чем будет, то приедет тем же вечером. И ещё немного посочувствовал и ушла. А профессор сидит, ждёт и даже телевизор не смотрит.
Клава к знакомой своей приехала вечером и, как есть, всё рассказала. А что скрывать? И обратно приехала уже с баночкой. Там ещё много грибочков оставалось.
Профессор на грибы глянул, и очки у него запрыгали.
-Просите у меня, Клава, всё, что хотите! Я для вас всё смогу сделать.
А что- всё? У Клавы этого всего много. И не надо ей ничего. Потому что она просто вошла в положение человека. Поняла его. И очень рада, что всё так хорошо устроилось. И уходить уже хотела. Но профессор её не отпустил. И посидели они за этими грибочками. Поговорили. И профессор Клаву как-то очень даже понял и посмотрел на неё задумчиво.
-Попытаюсь,-говорит, - вам помочь, Клавдия Никандровна, в таком для вас заинтересованном деле. Но гарантий никаких, к сожалению, дать не могу совершенно.
Сходил он в сой кабинет и несет на ладони три маленькие такие золотистые упаковочки.
-Я,- говорит,- всю свою жизнь думал, как помочь людям сделаться умными. Я разработал свой метод, то он ещё не закончен, и это моя самая большая проблема. И потому я приехал к вам, чтобы узнать, о чем ваши учёные задумываются в этом направлении. Потому что это для всех очень большая грандиозная проблема. И для того надо всем очень много думать вместе. Сейчас я достиг сильного коэффициента, предельно эффективного. Но фактор времени устремляется к двенадцати часам ночи. И на этом происходит прекращение действия обумнения. Но до этого завершения всё происходит на сильно высоком уровне. И продолжается восхитительно. Но только до двенадцати ночи. А после двенадцати всё сразу пропадает.
Сказал он это и объяснил, что и как надо делать. И Клава поняла. А что тут не понять? Выпьешь одну пилюлю и станешь умной. А в полночь опять все по- старому. Но до полуночи время есть! Умное время!
Клава не стала отнекиваться, что мол, она сама, как-нибудь. Профессор ведь тоже от всей душит к ней! Поблагодарила, упаковочки в сумку спрятала и ушла.
****
А через три дня, и день тот был субботним, и был вечер и была музыка,- с Клавой начали происходить события необыкновенные.
Но об этом немного позже. А прежде непременно следует попытаться, только попытаться со стеснением в дыхании описать, во что превратилась наша застенчивая героиня. Где вы золотое пёрышко мадам Вербицкой и огненная кисть смышленого Фрагонара? Увы, иных уж нет, а те далече…
Клава отражалась в зеркалах. Если б я был живописцем, то всеобязательно списал бы с Клавы аккуратный холстик, напоённый безыскусной доверчивой простотой малых голландцев!
Шёлк тончайшего нежно –палевого шарфика доверчиво обвивал её шейку!
Сочетание аквамаринового благородства новозеландского батничка с переливающейся нитью кораллов ослепляло. Линии атласных вечерних брюк «Дзингу кё» были совершенны, как хокку. Волнением танго струились локоны. На запястьях Клавы мерцали браслеты фирмы «Рид энд Бэртон» На ножках Клавы светились надменным версальским золотом туфельки «Ля Контесс»
На лице Клавы был ум. Этот простой наряд странно шёл к её бледному одухотворённому лицу.
А в сказочно–прекрасном зале хрустальные люстры рассыпали бриллианты света. Пилястры в форме интегралов устремлялись в бесконечную высоту. Пели скрипки, и тихо переговаривались кандидаты, доктора, а один седенький академик в четырехугольной кембриджской шапочке играл на рояле…
И вошла Клава.
Только женщина, обладающая великой тайной походки, может замышлять покорить мир. А покорить мир для женщин, в отличие от вульгарных притязаний мужчин- значит влюбить мир в себя. Никто не может дерзнуть в том, чтобы перебежать дорогу женщине, идущей покорять мир. Разве поэты.
Но у женщин старые счеты с поэтами.
Походка Клавы воплощала мудрость Аспазии, царственную чувственность Нефертити, и раскованность Клепатры.
Она шла по волнам музыки. Сердца мужчин упали в невесомость. В зале потемнело. Взгляды сконцентрировали весь свет. И Клава шла, как кинозвезда при свете юпитеров.
Кто эта девушка, с глазами, как звёзды?
Она шла.
И на Клаву смотрел Он.
Кто этот молодой человек?
Стёкла очков медленно раскалялись от его взгляда. Его зашатало. И , чтобы не упасть, он ухватился дрожащей рукой за ближайшую скобку Пуассона. А к Клаве уже поднесло какого-то худенького кандидата в одинарном вельветовом пиджачке. Он посучил пальчиками и застенчиво спросил:
-Скажите, пожалуйста, что вы думаете об эволюции экзистенциализма?
Клава осветила его бледное личико мудрой улыбкой позднего Ренессанса и ответила вечерним волнующим голосом:
-Онтогенез, повторяет филогенез.
Экзистенциализм -эзотерический эйдетизм.
Говорит это Клава, улыбается, а сама думает: «Господи, что я несу –то такое»? Но чувствует, остановиться уже не может. Видит -другой к ней пробивается. Борода рыжая, головой зайчиков пускает: - А почему кричит,- не элиминируется сингулярность?! –За бороду ухватился и глаза хитрые сделал.
А что Клаве сингулярность, когда бесконечность неинвариантна?
Хотел рыжебородый в сферу Шварцшильда забраться и иглой Крускала заштопаться, куда там! Не осталось от его сферы ни клочочка! А сам он забился в самый дальний многосвязный угол, и большем его никто и никогда не видел.
Кандидаты закручинились, доктора пригорюнились. Друг друга попихивают, друг за друга прячутся. Только седенький академик тихонько Сен-Санса наигрывает и кисточкой на шапочке покачивает.
И тут все раздвигаются и Он подходит. Стёкла у него в очках совсем раскалились, вот- вот расплавятся. За курточку он держится и тихим таким голосом спрашивает:
-Вы любите Камю?
И у Клавы сердце застучало.
-Иногда люблю, -кокетливо хотела сказать она, и -не может! Губки у неё в скептическую подковочку складываются, и слышит она свой голос:
Жанровая, лексическая и морфологическая структура импликационного моделирования вышеупомянутого автора адекватны конечному ряду структурно- однозначных подсистем при предикативности консеквента антецеденту!
Он очки сорвал, на пол их уронил, безумными глазами смотрит. И часы начали бить полночь. Клава шаг назад ступила, и он шаг за ней сделал. А часы бьют!
-Завтра! –прошептала Клава.
А часы бьют!
-У трех фонтанов!- ещё успела сказать она. И с последним ударом часов выбежала.
****
Утром Клава, как обычно, пошла на работу. И занялась своими делами. A
дел не мало, если сказать просто – иного. Остановится она иногда у зеркала, причёску поправит: и глаза те же зелёные, и губы бантиком. Всё вроде бы на месте. Не просто так приглашали Клаву на пробу в киностудию, нет, не просто! Улыбнется она грустно, и отойдёт от зеркала подальше.
Но день, как всё кончается, даже весенний день. Весной, в её исходе возникает странное отвлеченное время. Пробуждение его печально, грустно. Весна- становление света и времени. В других своих местах протекает оно ровно и привычно, в предопределённости своей, не затрагивая монотонности движения сердец и душ. Здесь же в начале его, у поворота и напрасно, так тревожно и так неуютно сердцу в синей сверкающей капели весны. А как потемнеет небо- так и упадет ночь на самый жестяной краешек времён! Ужо… Так сердце и захолонёт. Загорят фонари звёзд на проспекте -Млечного пути- па-аберегись! Ах, пронеслись и те звездные возки, и те заснеженные кибитки! Где вы ныне откинутые полости и жаркие поцелуи? Небо, объятое звёздным пожаром зрелище величественное и невыносимое.
День в котором жила Клава завершался, и потому Клава шла на свидание.
Она шла на свидание. И душа её, как красиво выражаются поэты, была смятением полна. То- есть, она волновалась.
И волнение это было волнением высоким. Она стала вдруг замечать то, что никогда раньше не останавливало её: неотвратимое и грозное движение низких туч над кариатидами, тяжелый маховый лёт мостов над величественным движением мрачных вод под бесстрастными взглядами сфинксов. Сияющие спицы дня завершали свой оборот. Закат поздний и тревожный проваливался за горизонт, как дон Жуан в ад. И уже оттуда, взмахнув своим пылающим рукавом, он поджигал золотые шпили и пропадал под трамвайный звон в пекло. Вспыхнули электрические сосульки. Рассмеялась весна, и пробежала, как Коломбина торопливым дождём по набережной, и заглянула вдруг тысячами глаз в низкое вечернее небо:
-Эй, небо, ты меня слышишь?
Не тревожь небо, глупая весна»! Кто знает, что слышит небо?
А ей всё мало: вдруг выплеснет из- за городских кулис сумасшедший неоновый свет, и отразит его от мокрого асфальта! И город, освещая полнеба, поплывёт в закатный край времён, и заживёт своей вечерней переменчивой судьбой, и небо качнётся над ним.
Весна! А весна, как известно, без конца и без края. Что с неё возьмёшь?
Клава шла на свидание. Что можно сказать нового о встрече двоих? Что можно написать нового о таком недавнем изобретении человечества, которое называется любовью? И ему суждено, быть может, повторить судьбу всех изобретений: скепсис и недоверие при проявлении, мытарства, восторги и беды в расцвете, странности забвения в угасании. Или,- свеча горела на столе, свеча горела…
А Клава шла на свидание. К трём фонтанам. И Он ждал. Плескалась вода, темнели стволы клёнов и тополей, пахло весенней землёй.
Он увидел её и быстро пошёл навстречу.
-Не спрашивайте меня ни о чём,- торопливо сказала она.
-Тогда, надеюсь, вы спросите? О чём- нибудь?
О Боже! Лучше бы он промолчал! Никогда и ни о чём не нужно спрашивать у женщин! Клава из всех сил прижала к губам чёрную перчатку. Но та, внутри её была уже неуправляема.
Клаве показалось вдруг, что ей уже много, очень много лет, и всё, что сейчас с ней произойдёт, уже было с ней тысячи раз. Она зажмурила глаза, чтобы отвести от себя это страшное видение. Но со стремительностью сумасшедшего сна на ней обрушились копыта огненных коней, вздыбились ряды латников на вересковых равнинах, обрушились стены замков, упала под звон гитары ажурная белая перчатка, повис хрупкий балкон, и тут же кремень высек искру, тяжелые круглые пули вылетели из дымящихся стволов, плащи упали на лунную брусчатку мостовой, гибкие шпаги со свистом рассекли ночь и зазвенели… за что, за что ей такая мука?
Она укусила свою руку, чтобы не закричать. Даже короткого счастья, которое она могла купить сегодняшней ложью, она уже не хотела, не могла…
И ненавидела себя удвоенной женской ненавистью.
-Что с вами? – она услышала голос и очнулась, уставшая и поникшая. Постояла, посмотрела не него, молча и уже совершенно не нужно пытаясь снять перчатку, которая всё не снималась, но и от этого забытья она пришла в себя
и сказала холодным ровным голосом.
-Очнитесь, юноша бледный со взором горящим. Не меня вы любите.
И усмехнулась.
И такая это была усмешка, что он отпрянул, не понимая, и не веря себе
Но она молча смотрела на него, и он отступал, пока не наткнулся спиной на каменную кладку. И, вздрогнув всем телом, словно получивший неожиданный удар сзади, повернулся и быстро пошёл по аллее, не оглядываясь… Он скрылся в глубокой тьме.
И никогда больше не видели у трёх фонтанов этого прекрасного молодого человека с грустным интеллигентным лицом.
А Клава осенью вышла замуж. За Николая Ивановича. С квартирой.
Упаковочку, последнюю, что у неё оставалась, она не выбросила. Женщины вообще редко выбрасывают вещи.
В зимние вечера, когда за окном воет ветер, Николай Иванович берёт в руки аккордеон, и поёт приятным голосом:
Эх, мороз, мороз, не морозь меня,
Не морозь меня, моего коня…
Клава тогда уходит в комнаты и смотрит в окно: там внизу метёт позёмка, и ничего не видно. Только многоэтажные светящиеся дома летели по бесконечной белой мгле. Куда?
А из кухни нёсся голос:
Моего коня, златогривого,
У меня жена, ох, ревнивая…
Клава вздыхает, идёт обратно и просит:
-Сыграй, Коля, весёлое.
И Коля играет весёлое.