26
Столичная судебная инстанция встретила Заманжола Енсеева равнодушием своих обитателей. Не сразу он отыскал людей, занимающихся, а если точнее, не занимающихся его делом. Некоторые действующие (бездействующие) лица бюрократической системы видят свою задачу в том, чтобы разбирать и перебирать бесчисленное количество бумаг, не задумываясь, что за каждой из них – судьба человека. А подчас, и не одного.
Заманжол постоянно наталкивался на непонимание чинуш. «Что ему нужно? Почему он с такой настойчивостью стремится взвалить на себя заботу о совершенно чужой девушке? Зачем человеку чужие проблемы, когда многие сейчас не знают, как избавиться от своих?», - словно хотели сказать эти люди. И старательно возводили перед ним бесчисленные препоны, специально, потому что их раздражал его альтруизм, потому что они чувствовали свою ущербность рядом с человеком с большой душой.
- Кем она приходится вам? – этот вопрос неизменно задавался Заманжолу чиновниками разного ранга. И услышав в ответ:
- Никем.
Они искренне недоумевали:
- Тогда на каком основании вы добиваетесь опеки?
- На том основании, что девушке этой требуется помощь педагога. А я педагог. Какие еще нужны основания?
Очередной чиновник качал головой, словно он сморозил глупость, и начинал объяснять, что «по существующим правилам, человек недееспособный, нуждающийся в специальных педагогах, должен содержаться в специализированных учреждениях». И при этом ни один из них не удосужился узнать, в каких условиях содержатся эти самые нуждающиеся в специальных педагогах, в тех самых специализированных учреждениях.
Заманжол вернулся ни с чем. Он выглядел неважно. Балжан успокаивала его:
- Не переживай! Ведь кроме нее у тебя есть Амина. Есть я, в конце концов. Конечно, я уже поняла, что не могу заменить ее, но хоть что-то я для тебя значу?
Заманжол улыбнулся и провел рукой по ее волосам.
- Конечно! И странно, что ты могла решить, что мы сможем жить врозь. Да, Алтынай, она дорога мне, дорога, потому что она – моя юность, моя первая любовь. Я искренен перед тобой. Да, тебе больно такое слышать, но я не хочу обманывать ни тебя, ни себя – такой любви между нами нет. И в этом никто не виноват, ни ты, ни я. Но это не означает, что ты мне не дорога, что ты для меня ничего не значишь. И ты должна понять – я хочу, чтобы Алтынай была рядом не потому только, что люблю ее. Я обязан помочь ей. Я виноват перед ней, из-за моей ошибки она погибла тогда, и теперь я не могу бросить ее на произвол судьбы.
Ты знаешь, что я не верил ни во что, ни в Бога, ни в черта, но, наверное, я ошибался. Возможно, воскресение Алтынай – шанс, данный мне Всевышним, шанс исправить свою нечаянную ошибку. Недопустимо было бы не воспользоваться этим шансом.
И еще одну ошибку я совершил – мне следовало рассказать тебе обо всем сразу, как только я узнал в девушке из новостей свою Алтынай. Этот разговор должен был состояться тогда, может быть, мы избежали бы всего, что последовало потом. Но, воистину: «Чему быть – того не миновать». Это – урок, преподнесенный нам, и мне кажется, - мы усвоили его.
Теперь, что касается Алтынай. Ты должна знать, что я не остановлюсь, пока не добьюсь ее возвращения в наш дом. Если даже для этого мне придется выкрасть ее из интерната.
Спустя несколько дней Заманжол был вызван на заседание столичного суда. Оно было закрытым, и кроме адвоката с его стороны не присутствовал никто. Председатель ознакомил членов суда с решением нижестоящих инстанций, после чего зачитал заявление Балжан.
Вначале все шло благоприятно для Заманжола. Но вот один из членов суда задал вопрос:
- Не хотите ли вы внести поправки в свои показания?
На что Заманжол ответил отрицательно.
- В таком случае я не понимаю, почему мы должны отменить решение вашего городского суда? Ведь вы сами признаете, что не в состоянии контролировать себя во сне. И кто может дать гарантию, что ваша подопечная вновь не окажется в вашей постели? И что может помешать вам произвести развратные действия в отношении нее?
Заманжол встал и сказал:
- Что вы подразумеваете под этими действиями?
Член суда не смутился.
- Ясно что – между вами может состояться половой акт.
- Вы допускаете, что спящий человек, мужчина, способен на половой акт?
Член суда пожал плечами.
- Может быть и нет, - признал он несостоятельность своего предположения, - Но вы можете так возбудиться во сне, что и проснувшись, не сможете остановиться. Но, если половой акт и не состоится, не развратно ли то, что ваша подопечная оказывается в ваших объятиях?
Заманжол поморщился. Вновь дело упиралось в непонимание между ним и людьми, имевшими косное сознание. Большинство людей имеют такое сознание, и, по их мнению – все, что происходит между мужчиной и женщиной, не состоящими в законном браке – развратно. Он знал, что это непонимание станет камнем преткновения в его деле.
Адвокат попросил слова.
- Уважаемые члены суда, - начал он торжественно, - Мой подопечный осознал свою ошибку – он принял дополнительные меры. Теперь комната, в которой будет содержаться его воспитанница, будет запираться на ключ. Кроме того, мой подопечный помирился со своей супругой, и, следовательно, он теперь не будет спать один.
Выступление адвоката не помогло. Столичный суд оставил решение городского суда без изменений по той причине, что «присутствие недееспособной девушки в семье просителя едва не стало причиной развода супругов». Мол, суд ставит интересы семьи превыше всего. И что для содержащихся в интернате есть все условия для нормального развития.
Да, в интернате имелись все условия. Но от этого Алтынай не стало легче. Потому что Ажар попросту терроризировала ее. Нет, она не колола ее иголкою. Но делала все, чтобы бедная девушка страдала. Алтынай отлично понимала, что ее ругают нехорошими словами. К тому же Ажар часто сопровождала эти слова чувствительными шлепками и толчками.
Просыпаясь среди ночи от кошмара, Алтынай громко звала своего «папу». Приходила заспанная ночная няня и окриками заставляла замолчать. Алтынай накрывалась одеялом и тихо плакала. Она шептала: «Папа, Амина». Или: «Папа льюбит маму, мама льюбит папу». Она похудела и осунулась. Она дичилась и боялась каждого человека в белом халате.
Заманжол вернулся из второй поездки в столицу совершенно разбитым и больным.
- Что теперь будем делать? – спросила Балжан, укладывая его в постель.
- Не знаю, - отвечал он устало, - Ничто не помогло – ни твое заявление, ни отношение Алии и Парфенова. Члены суда озабочены делами нашей семьи, они, видите ли, не могут рисковать нашим благополучием. Они не понимают, что лишь Алтынай способна вернуть в нашу семью благополучие и мир. И что семья, ее атмосфера, наша любовь способны излечить ее, поставить на ноги, и что моя любовь, мои объятия и ласки необходимы ей, больше, чем лекарства, которыми ее сейчас пичкают. Но они для них – лишь «развратные действия».
- Но столичный суд – последняя инстанция, - напомнила Балжан.
Заманжол поднял на нее исстрадавшиеся глаза.
- Да. И мне больше некуда подать апелляцию. Значит, придется пойти на преступление, придется выкрасть ее.
- Ты что, серьезно? - Балжан испуганно расширила глаза.
Заманжол пожал плечами.
- Но что мне делать?! Я испробовал все законные пути. Что делать, если наши законы написаны так, что любящим нужно обязательно нарушить их, чтобы быть вместе?
- Нет, это не решение! – возразила Балжан, - Я понимаю тебя. Ты в отчаянии. И я согласна с тобой – законы наши несовершенны. Но то, что ты предлагаешь, несерьезно. Нужно найти другой способ. Не может быть, чтобы мы его не нашли.
- Хорошо! Что ты можешь предложить?
- Ну, я пока не знаю. Нужно подумать.
- О чем? Столичный суд – последняя инстанция, потолок. Я уперся в этот потолок. Это все!
- И все-таки нужно подумать, - стояла на своем Балжан, - А то, что ты предлагаешь – не выход. Ты поставишь себя вне закона, тебе придется скрываться, и заметь – скрываться вместе с Алтынай. А что ты предлагаешь нам с Аминой. Скрываться вместе с вами? Это невозможно. Даже если мы так и сделаем, нас быстро найдут. Алтынай вернут в интернат, а ты окажешься в тюрьме. Нет, нужно придумать что-нибудь другое.
- Но что?!
Заманжол начал раздражаться. Ему казалось уже, что Балжан отговаривает его от намерения выкрасть Алтынай потому, что не хочет, чтобы она к ним вернулась. Что ее предубеждение остается в силе.
Балжан смотрела на него задумчиво.
- А что, если взяться за это дело с другого конца? Ты прешь напролом, прямо, так, как ты привык действовать. И вот, упершись в потолок, как ты говоришь, собираешься проломить его. И не хочешь подумать о том, что, возможно, проломишь себе голову. Ведь потолок тот незыблем.
Заманжол усмехнулся. Он спросил:
- Хорошо, пусть будет по-твоему. С какого конца ты предлагаешь взяться?
- Ну, хотя бы с того, что все время ты хлопотал, ты добивался опеки над Алтынай. Ты был просителем. И у судей и прокуроров сформировалось стойкое предубеждение против тебя. Адвокат не говорил тебе об этом?
- Возможно, - согласился с ней Заманжол, - Но я не пойму, к чему ты клонишь?
- А к тому, что теперь тебе следует отойти в тень, посидеть тихонько дома, и предоставить мне решить эту задачу.
- Тебе?
- Да, мне! Теперь я буду добиваться опеки над Алтынай. Ведь и я имею на это право. Ведь я тоже педагог.
Глаза Заманжола потеплели. Он притянул к себе Балжан, обнял и произнес с чувством:
- Умница! Какая ты у меня умница!
Потом принялся целовать ее порозовевшее лицо. Балжан улыбалась немного смущенно; она думала:
«А ведь он любит меня. Возможно, не так, как ее, но любит. Почему же я не верила ему? Почему мучила его? И себя? Да, я ревновала. И, возможно, ревную его и сейчас. Но почему тогда я решила помочь ему? Ведь она вновь окажется между ним и мной. Но, разве сейчас она не продолжает стоять между нами? Он целует меня, но возможно, сейчас перед его глазами стоит ее образ».
И она спросила, отстранившись:
- Кого ты сейчас целовал – меня или ее?
Заманжол смутился. Балжан испытующе вглядывалась в него. Но Заманжол ответил честно:
- Я целовал тебя, Балжан. Но… но, думал о ней. Понимаешь, она там одна. Ее никто не поцелует, не приласкает. А ведь как ей нужна ласка, простая ласка любящего человека, любящих людей! Так же, как и любому ребенку. Как объяснить это тем судьям и прокурорам?
Ты хочешь похлопотать об опеке. Наверное, мы так и сделаем. Но тебе нужно набраться терпения, огромного терпения. Терпения выслушать десятки идиотских вопросов и ответить на них так, чтобы удовлетворить этих чинуш. Я не сумел этого сделать.
Балжан прижалась к нему. Она провела ладонью по его начавшим седеть вискам.
- Я наберусь терпения. Я сумею сделать то, что не удалось тебе. И, когда Алтынай вновь окажется здесь, ты, может быть, простишь меня. Я искуплю свою вину, Заманжол!
Ее глаза заблестели и она закрыла глаза. Заманжол принялся целовать это ее лицо с солеными каплями слез.
Прошла половина лета, пока Балжан добивалась опеки над Алтынай. Но решение столичного суда стояло прочным заслоном на ее пути. Везде, во всех инстанциях, ей задавались вопросы, сутью которых было одно и то же:
- Почему вы добиваетесь опеки над девушкой, которая едва не стала причиной развода с вашим супругом?
Балжан отвечала, проявляя должную выдержку:
- Не Алтынай была причиной, едва не приведшей к разводу, а мое непонимание ситуации и намерений моего мужа. И, чего скрывать, моя ревность.
- И что, - вопрошающие взглядывали на нее с подозрением, - теперь вы не ревнуете?
На что Балжан отвечала твердо:
- Нет!
Но от этих людей так легко не отделаться!
- Почему?
- Потому что я поняла, что мой муж любит меня. Меня одну!
Чиновники различных инстанций глядели на Балжан с подозрением, и, на всякий случай решали отфутболить к другой инстанции. А там все повторялось сызнова. Иногда оказывалось, что движение Балжан по кабинетам различных служб замыкалось в том же месте, откуда она отправилась в путь, и ей приходилось продолжить движение по второму кругу. Она начала уставать. Она начала раздражаться большим количеством никому не нужных бумаг, которые приходилось собирать с великим трудом, проходя по тем же кругам бюрократического ада, большим количеством вопросов, которые задавались с тем, чтобы отвратить ее от ее намерения.
Вечером Балжан возвращалась домой, еле волоча ноги. Заманжол догадывался по ее взгляду, что дело не продвинулось ни на йоту. Он успокаивал ее:
- Ничего, Балжан, не отчаивайся. Эта система крепка, но одолеть ее можно. Нужно только бить все время в одну точку. Терпеливо, изо дня в день, в одно и то же место. Теперь, когда мы заодно, мы преодолеем ее сопротивление.
И он вновь повторял:
- Ты только не отчаивайся.
Балжан устало кивала, и шла переодеваться.
Пришел день, и она отправилась в школу – закончился ее отпуск. Дарья Захаровна вызвала ее к себе. Она уставила в нее свои холодные глаза и спросила:
- Правда, что ты вернулась к Заманжолу?
- Да! - Балжан произнесла это с вызовом.
- Зачем?
- А это, Дарья Захаровна, вас не касается!
Тиранова потеряла дар речи. Ее лицо посерело, глаза сузились, и она произнесла, понизив голос:
- Дорогая, меня касается все, что происходит с моими людьми!
- Почему вы решили, что я – ваш человек? Я сама по себе, и моя личная жизнь никого не касается!
Глаза Тирановой еще больше сузились и прямо-таки сверлили собеседницу.
- Послушай, чего ты выпендриваешься? Потеряла страх, да? Так я быстро нагоню его на тебя!
Балжан встала. Она бросила:
- Я отказываюсь слушать такие выражения!
И покинула кабинет, проигнорировав угрожающие слова в спину:
- Вернись сейчас же! Вернись, если хочешь работать учительницей в этом городе.
В ответ Балжан громко хлопнула дверью.
Когда она собирала свои бумаги и принадлежности, к ней подбежала Бота. Она испуганно залопотала:
- Ты что, Балжан! Совсем сбрендила?
- Это вы все здесь сбрендили! – крикнула Балжан, и Бота испуганно отпрянула от нее.
- У самих крыша набекрень, и другим головы заморочили! – продолжала Балжан, - Хватит! Ноги моей здесь больше не будет!
Когда она вышла из школы, навстречу ей попалась Лейла. Она остановилась, и только открыла рот, очевидно, намереваясь задать вопрос. Но Балжан опередила ее:
- То, что я вернулась к Заманжолу, тебя не касается. Это не твое собачье дело!
И, не дав опомниться, бросила:
- Прощай!
И решительно сбежала по ступеням. Она шла к остановке и чувствовала необычайное облегчение, словно вырвалась, наконец, из лабиринта, в который попала, очарованная злой волшебницей.
А на другой день она уехала в столицу. И там ей пришлось прокатиться мячом по кабинетам тамошних «футболистов». Количество бумаг в ее папке возросло, она вновь прошла пытку одними и теми же вопросами, но все эти мытарства оказались безрезультатными.
Однажды к ней обратился незнакомый человек в приличном костюме. Он вежливо поздоровался. Балжан машинально ответила на приветствие. Незнакомец сел возле нее.
- Я знаю, по какому делу вы здесь, - сказал он.
Балжан удивленно взглянула на него.
- Да?! И, по какому же?
- Вы добиваетесь опеки над одной девушкой. Я могу вам помочь.
- Вы?! И, как же?
- Давайте выйдем отсюда, - предложил незнакомец, - Есть одно тихое место, где вас ждет один человек. С ним и обсудите свое дело.
Балжан задумалась. «Что это за человек? Чего ему нужно?». Но она не смогла отказаться от предложения. Они вышли из здания министерства социальной защиты, и незнакомец предложил сесть в его машину. Балжан села, и они поехали по одному из центральных проспектов столицы.
- И как же этот человек поможет мне? – поинтересовалась Балжан.
- Об этом вы узнаете, как только мы прибудем на место, - сообщил незнакомец, - Я не могу отвлекаться за рулем.
Балжан с подозрением рассматривала его, но это был самый обычный человек и никак не походил на маньяка. «Ладно, пусть везет, куда хочет, - подумала она, - Надеюсь, здесь не похищают людей средь бела дня».
Ее провели в кабинет, в котором сидел человек с уверенными манерами. Он поздоровался и, предложив сесть, заговорил о деле.
- Мы знаем, зачем вы в столице. Дело ваше безнадежное. Вам ни за что не добиться опеки над той девушкой. Но…
В этом месте незнакомец сделал значительное лицо.
-… но, мы можем сделать так, что очень скоро вы получите ее.
Балжан заинтересовалась, хотя внутренний голос советовал не связываться с этими таинственными людьми.
- И как скоро это «очень скоро»?
- В течение недели, - отвечал незнакомец уверенно.
- И, что требуется от меня?
- Совсем немного – тридцать тысяч долларов.
В груди Балжан похолодело. «Тридцать тысяч? Но ведь это сумма на моем валютном депозите!»
- Значит, я должна дать вам взятку?
Незнакомец улыбнулся снисходительно.
- Нет, это не взятка. Я не чиновник и вы не просительница в моем кабинете. Мы – частные лица, и можем заключить частную сделку. Вы платите требуемую сумму, и получаете свою девушку. И все. Никакого криминала, никакой коррупции.
- Но, откуда я возьму столько денег? – Балжан решила узнать, известно ли этим людям о ее депозите, или запрошенная сумма случайно оказалась равной количеству долларов, подаренных Владимиром.
Человек с уверенным взглядом вновь улыбнулся. В его взгляде проглянула ирония.
- Мы хорошо знаем, сколько у вас денег. Поверьте, мы никогда не запрашиваем непосильную для человека сумму. Ну, так что – вы заключаете с нами сделку?
- А я могу подумать?
- Конечно! Мы никуда не торопимся.
- Вы можете вернуть меня туда, откуда взяли?
- Без проблем.
- Тогда сделайте это, пожалуйста.
- Хорошо. Но, сколько времени вам требуется на раздумья?
- Не знаю. Я должна посоветоваться. Тридцать тысяч долларов на дороге не валяются.
- Да, конечно, - согласился незнакомец. И усмехнувшись, добавил:
- Но они могут лежать на валютном депозите.
Не оставив тем самым никаких сомнений в своей осведомленности.