24
Обходя стройплощадки, Бекхан познакомился с пожилым рабочим; все обращались к нему почтительно и, быть может, чуть-чуть шутливо: «Аксакал». Мурат Жартаев, так звали этого человека, оказался ровесником Бекхана, хотя выглядел старше, возможно из-за бороды с проседью. Аксакал был правоверным мусульманином, и старательно следовал канонам Ислама, совершал намаз по пять раз на дню. Условий для отправления молитв на стройке почти не было, но это нисколько не смущало Аксакала – он совершал намаз, отлучившись на несколько минут в свой вагончик на территории стройки.
Бекхан посещал его скромное жилье в нерабочее время, и они вели неспешные беседы, иногда переходившие в споры. Вначале разговор касался религии, но, постепенно распространялся на остальное – на философию, литературу, на уклад жизни и традиции.
- Наш народ считается мусульманским, но в основе своей он очень далек от Ислама, - заявил Аксакал в один из первых бесед, - Многие казахи не понимают, что мусульманином не рождаются, им не бывают по факту рождения.
- Не понял, - признался Бекхан.
- Многие считают, что раз ты казах, и к тому же прошел обряд обрезания, то автоматически становишься мусульманином. Даже многие из тех, кто посещает мечеть и совершает пятикратный намаз, не понимают, что такое Ислам на самом деле. Многие принимают религию как систему запретов, и считают при этом, что запреты эти устанавливает община. А ведь мы должны оградить себя от того, что запретил нам Аллах! Мы – мусульмане, будь то муфтий, имам или рядовой верующий, - равны перед Аллахом, и не вправе что-либо кому-либо запрещать. Или навязывать. Мы обязаны лишь проинформировать ближнего о существовании того или иного запрета – харама, и растолковать, почему Аллах наложил его. Это наша обязанность – просветить, объяснить, что тот или иной запрет – это не простой каприз Создателя, а забота о нас, ведь нарушение этих запретов вредит в первую очередь нам самим. И что за нарушение того или иного запрета покарает Аллах. А не карать самим.
- Но, ведь не всегда это так, - возразил Бекхан.
- То есть? – Аксакал взглянул на него, как всегда, спокойно. Этот взгляд, вроде бы ненавязчивый, не пронизывающий, часто смущал Бекхана, который сам имел обыкновение при разговоре смотреть в глаза собеседника. Но в темных глубинах зрачков Аксакала чувствовалась честная сила настоящей веры, и эта сила не позволяла кривить душой, не давала сыграть очередную роль, как это часто делал Бекхан в последнее время. Струящаяся из этих кружочков уверенность врывалась в душу, призывая к предельной искренности, становясь заслоном на пути той лжи, что готова была прорваться в разговор. Эти зрачки словно говорили:
«Я все вижу. Не стоит разыгрывать спектакль. Нет, я не осуждаю – ты не первый, и, к сожалению, не последний, кто желал бы выставить себя в лучшем свете. Не надо. Будь самим собой, будь искренним».
- Например, алкоголь, - продолжал Бекхан, - В малых дозах он содержится во многих полезных напитках. Все знают о лечебных свойствах кумыса. А ведь в его составе есть алкоголь.
- Запрет на алкоголь не означает отказа от всего, что содержит этиловый спирт, - разъяснял Аксакал, - Все зависит от нията - намерения. Если человек пьет кумыс с тем, чтобы захмелеть, поймать кайф, как говорят сейчас, а не с тем, чтобы утолить жажду или поправить здоровье, то питье его – харам. Пророк Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует, говорил, что во главе всего – намерения человека. Аллах налагает запрет на то, что приводит человека в неестественное состояние, подменяет его спокойную, сосредоточенную душу, взвинчивает его чувства, приукрашивает или наоборот, очерняет действительность в его глазах, вызывает искусственное, неестественное веселье, или, наоборот, повергает его в неоправданное недовольство, короче делает человека ненормальным, неестественным. Аллах как бы говорит:
«Будь самим собой, таким, каким я тебя создал, и не старайся приукрасить искусственно окружающее – этот мир и без того прекрасен, ведь и его я создал для тебя, во благо тебе, и лишь неразумное обращение с собой и с ним портит и разрушает все».
Как-то Бекхан заметил:
- До встречи с вами я считал, что ислам проповедует совсем не то, что христианство. Теперь я вижу, что между этими религиями нет принципиальных различий. Если только это не ваша, личная трактовка.
Аксакал усмехнулся.
- Конечно, каждый понимает и принимает религию или любое другое учение так, как ему соблаговолит внушить Аллах. Может быть, иногда не обходится и без вмешательства шайтана. Я же исхожу в понимании ислама из самых первых слов Священного Корана: «Бисмилла ир - Рахман ир - Рахим!» - «С именем Аллаха – милостивого, милосердного!». Эти слова пронизывают весь текст Священного Писания, повторяясь рефреном, раз за разом напоминая – Аллах милостив и милосерден. И как же я могу быть немилосердным с этими словами на устах?
А что касается схожести с учением Иисуса, то это неудивительно, если учесть, что и он – пророк, посланник, через коего Аллах обратился к людям. Евангелие – такое же Священное Писание, что и Коран.
- Но почему же между этими писаниями есть различия, и различия в принципиальных вопросах? Возьмем хотя бы то, что Евангелие повествует о сыне Божьем, тогда как Коран утверждает, что Аллах никого не рождал.
- Все дело в том, что нынешние тексты Библии не соответствуют тому, что было передано в свое время через посредство Моисея и Иисуса. Эти тексты были подвергнуты целому каскаду переводов, и каждый переводчик в силу объективных и субъективных причин искажал предыдущий текст. Нужно понимать, что любой перевод неточен, пусть он и сделан талантливейшим переводчиком. Поэтому Коран переписывался и перепечатывается на языке оригинала, воспроизводится, буквально копируя. И это оправданно – невозможно при переводе любого литературного текста сохранить нюансы, передать все тонкости, что уж говорить о Писании, в котором в предельно сжатой форме изложено все, что хотел передать людям Аллах.
Видя выражение несогласия на лице Бекхана, Аксакал продолжал:
- Вот вы довольно осведомлены в вопросах искусства, и, возможно, знаете историю с рогами на скульптуре Авраама работы Микеланджело. Ваятель опирался на тогдашний латинский текст Библии. Он не знал, что когда-то переводчик допустил ошибку при переводе с арамейского на латинский. Вместо: «… на голове Авраама появился нимб», переводчик записал: «… на голове Авраама появились рога». И в итоге святому человеку были приписаны признаки сатаны.
Бекхану нечем было крыть.
- И, наверное, дело еще в конформизме, - продолжал Аксакал, - Все мы, люди, в той или иной степени конформисты, и стараемся в оправдание своих слабостей истолковать любой закон так, как нам удобно его соблюдать. И, нарушая его, неважно, из какого кодекса он, - уголовного или морального, мы оправдываем себя, трактуя по-своему его статьи, стараемся найти в его пунктах оправдание своим действиям, вырывая эти статьи и пункты из общего контекста. Каждый последующий переводчик подходил к Библии со своим пониманием не только буквы, но и духа Писания, и, возможно, непроизвольно, непреднамеренно, но искажал текст.
- Но тогда какие могут быть гарантии, что все эти ученые – исламисты правильно перевели и истолковали Коран? Как я, не знающий арабского языка, могу положиться на переводчиков и толкователей?
Аксакал вновь усмехнулся. И вновь Бекхан почувствовал в выражении его глаз превосходство, сродни тому, что появляется в глазах взрослого, обращенных к несмышленышу. Это возбуждало в Бекхане внутренний протест, ведь он сам часто глядел так на других.
- Все хотят иметь абсолютные гарантии, - сказал Аксакал, - И не понимают, что никто из людей никому их не даст. В противном случае этот некто подменил бы собой Аллаха, да простит Он меня, если я ошибаюсь.
- Я как-то познакомился с верующими – протестантами, - продолжал Аксакал, видя, как Бекхан пытается переварить его предыдущие слова, - Они говорили о том, что Иисус взял их грехи на себя, и что теперь они спасены, то есть, им гарантировано место в раю. А я думал: «Зачем тогда Бог, Аллах, если не он будет решать, куда кого определить?». Каждый верующий старается обезопасить себя, это понятно. Но, стараясь обрести какие-то гарантии, он противоречит основному постулату веры – абсолютной власти Аллаха, который сам, и только сам определит, кого простить, спасти от огня ада, а кого наказать. А нам дано лишь верить в его неограниченную власть и уповать на его милость и милосердие. И на его великую справедливость.
Бекхан слушал Аксакала, и ему вспоминались рассказы его деда, - простенькие, наивные легенды об Аллахе, его пророках и ангелах, о загробной жизни и конце света, рассказы, воспринимавшиеся маленьким мальчиком, как некую разновидность сказок. Как отличались те «сказки» от убедительных, отлично аргументированных речей этого человека!
- Почему вы здесь? – спросил однажды Бекхан, - Ведь вам бы нужно проповедовать в мечети, писать богословские книги.
Аксакал грустно улыбнулся.
- Как-то так повелось, не знаю, с каких времен, - сказал он просто, без горечи, без сожаления, - что редко кто занимается тем, к чему у него наибольшие способности, талант. Счастье не каждому дается, ибо, в противном случае, оно не было бы счастьем. Многие способные люди прозябают, растрачивая себя, свои силы, отдавая их рутинному, физическому труду, изматывая себя в ежедневной тяжелой работе, вроде моей, которая ничего не дает человеку, кроме, конечно денег, средств к существованию. Я часто ловлю себя на мысли, что то, в каком я сейчас нахожусь состоянии – унизительно, бессмысленно, что то, чем я занимаюсь – бег белки в колесе. И что обрекать себя на этот нетворческий труд – по меньшей мере неразумно, безответственно, а может быть и преступно. Но, что делать? Я обязан содержать семью.
Он замолчал и после секундной паузы продолжал:
- И потом, - в мечети проповедуют тем, кто уже уверовал, тем, кто уже в мечети. А ведь подавляющее большинство наших людей все-таки остаются вне его стен. Вот для них я и проповедую. И если хоть один из них начнет ходить в мечеть, то значит, не зря я здесь стараюсь.
Аксакал улыбнулся.
- Ну и еще утешает другое – я участвую в возведении жилья, в котором люди будут освобождены от многих ненужных забот, и, возможно, у них будет больше времени и возможностей для творчества, для размышлений, для учебы. И для осмысления жизни.
«Возможно, - думал Бекхан, - Но многие получат эти жилища в ипотеку сроком на двадцать или тридцать лет. И все эти годы будут озабочены одним – вовремя уплатить по кредиту. Им придется впрячься в работу, которая будет отнимать все силы, - будет ли у них время на осмысление жизни?»
Как-то Бекхан пил чай у Аксакала. Мусульманин неспешно отпивал из своей пиалы, помешивая в промежутках маленькой блестящей ложкой. Беседа, как часто бывало, велась на тему веры.
- Ислам перегружен измышлениями недалеких людей, присвоивших себе звания «ученых», - говорил Аксакал, - Здоровое дерево истинной религии изнемогает под тяжестью навешанных на нее небылиц. Вы видели когда-нибудь дерево современных язычников? Нет? Где-то в местах «святых», куда стекаются паломники, растет дерево. И вот каждый паломник считает своим долгом завязать тряпочку на ветвях этого дерева – во исполнение всех своих мольб. Им нет дела до того, что эти тряпки душат живой организм, так, что дерево это в конце-концов засыхает.
Так и Ислам - неискушенному человеку трудно разглядеть под этими «тряпками» живую листву истины – дерево это устрашает мертвенностью догм, и невозможностью, нежизненностью канонов.
И, напротив, тот, кто хочет отыскать, в силу своей ограниченности, или агрессивности, или деспотичности, оправдания своим деяниям, срывает с ветвей этого дерева ту или иную ложь и, показывая всем, говорит: «Вот истина!». И ему нет дела до того, что это древо религии уже готово засохнуть.
- И как быть тому неискушенному? – спросил Бекхан, - Как разобраться, понять, где ложь, а где истина?
- А для чего дарованный Аллахом разум?
Аксакал поднял вверх ложку, и она показалась Бекхану знаком риторического вопроса, на который вроде бы и не требуется ответ, но, однако, ответить на него еще никому не удалось. Ложка вновь оказалась в пиале и принялась исполнять предназначенную ей работу, рутинную и неинтересную, но так необходимую своему обладателю. А он продолжал:
- Разум дан, чтобы подвергнуть анализу все, что мы узнаем.
- Но вы говорили, что разум наш несовершенен. Как можно положиться на него?
- Мы пользуемся тем, чем одарил нас Аллах. Окажемся правы, оперируя им – удостоимся милости Всевышнего, ошибемся – будем осуждены. И тут нам не даны абсолютные гарантии. Конечно, нам не дано постичь все. Но это не означает, чтобы мы совсем отказались от услуг разума. Например, мой разум отказывается признавать истиной утверждения, что якобы Аллах накажет тех, кто нечетко выполняет позиции намаза. Если совершающий намаз делает это из небрежения, ибо он лицемер и соблюдает каноны Ислама только для того, чтобы возвыситься в глазах окружающих, то да! Но если мусульманин допускает некоторые погрешности в силу физических недостатков или болезни? Или в силу возраста? Как можно ставить такого на одну доску с лицемером? Или с лжесвидетелем, прелюбодеем или убийцей? Или того, кто берет взятку, с тем, кто вынужден давать, ибо в противном случае он не может рассчитывать на справедливое решение своего дела? Или того, кто наживается, беря проценты, с тем, кто вынужден лезть в кабалу, чтобы решить какие-то сиюминутные финансовые проблемы? Как можно всех этих мироедов и их жертв, дармоедов и трудяг, - и скопом в ад?! Мой разум отказывается принимать такое. Да простит меня Аллах, если я ошибаюсь.
В другой раз Аксакал сказал:
- Я не признаю нетерпимости к представителям других религий, - к христианам и иудеям. Да, можно до хрипоты спорить с ними об их заблуждениях, забыв о своих. Мне намного ближе христианин – русский или немец, неважно какой он национальности, который содержит в чистоте свое тело и дух, который старается жить в согласии со своей совестью, чем иной казах, считающий себя мусульманином, но который и рядом с ним не сидел, потому что истинный мусульманин побрезгует сидеть рядом с ним, дышать его перегаром, слушать его матерные слова. У меня язык не поворачивается назвать мусульманином человека, наделавшего в штаны, потому что он напился до скотского состояния и не в состоянии дойти до нужника.
Бекхан посещал скромное жилище Аксакала один; он не посвятил Виолетту в свои отношения с мусульманином. Он как бы отделил свою жизнь с притворством, ложью и лицемерием от той его части, что была посвящена общению с человеком кристальной души. Здесь, в убогом и тесном вагончике, царил другой мир, правдивый и честный, и невозможно было осквернить это общение ложью. А ведь между Бекханом и Виолеттой существовала, вопреки любви, еще и ложь.
Но она часто сопровождала его. Как-то, проходя мимо двух штукатуров, Бекхан услышал, как один из них бросил:
- Ах, какие ножки!
Бекхан заметил, как порозовели щеки Виолетты – слова штукатура она восприняла как оскорбление. Нужно было как-то отреагировать, оградить ее от сальностей. Но не будешь же цепляться с молодыми людьми – можно поставить себя в смешное положение. И промолчать нельзя – этим признаешь свое бессилие перед пошляками.
Бекхан вернулся к штукатурам. Те несколько растерялись. Особенно тот, который бросил реплику. Бекхан улыбнулся и сказал:
- Ребята! То, что красивая девушка вызывает восхищение у юноши – это нормально. Но почему мы стесняемся ясно и внятно выразить свои чувства? Вот вы. Чем бросать вслед девушке слова, которые она может истолковать, как пошлость или оскорбление, не лучше ли сказать, просто, открыто, честно:
«Виолетта Владимировна! У вас восхитительные ножки! Я преклоняюсь перед вашей красотой».
Думаю, и ей было бы приятно, и вам. Как вы думаете?
Штукатуры заулыбались, несколько смущенно, и вместе с тем облегченно. Ситуация разрядилась, и Бекхан, отходя от парней, встретился с признательностью во взгляде своей спутницы.
Виолетта шла и думала:
«Как он умеет любую ситуацию разрешить так, что все становится на свои места. И ни у кого не возникает обиды или недовольства».
Она вспомнила, как спокойно, с присущей ему выдержкой, разговаривает он с подчиненными, допустившими брак. Им должно было стать понятным, что такое не должно повториться впредь. И как профессионально он с ними разговаривает! А ведь он говорил, что ничего не смыслит в строительстве.
«Разве что на лопату – бери больше, кидай дальше», - вспомнила она его слова при первом их знакомстве. Очевидно – он тогда просто не хотел навязываться.
«Какой он все же замечательный! – думала она с нежностью, - Во всем, что касается его, не найти изъяна. Везде, где он появляется, как-то само собою наводится порядок. А как он водит машину!».
В последнее время, когда им предстояло отправиться куда-нибудь вместе, он, по ее просьбе, садился за руль ее «Ягуара», и Виолетта понимала, хотя и ревновала немного, что это именно та машина, достойная такого человека, и что именно такой человек и должен водить такие машины. Ей казалось, что и звук мотора изменялся, как только Бекхан запускал двигатель - никогда он не урчал так уверенно и четко.
Она считала себя хорошим водителем, но теперь поняла, как была самоуверенна. «Ягуар» под управлением Бекхана вел себя совершенно по-иному. Бекхан выбирал самый оптимальный режим работы двигателя и трансмиссии. Он не суетился и не нервничал на сложных развязках и перекрестках; он выбирал такую скорость передвижения, что успевал везде на зеленый свет, и ему не приходилось, как Виолетте, нервничать, ожидая, когда же поменяется светофор. Ведя непринужденную беседу, Бекхан зорко следил за обстановкой – ничто, никакие внезапные выкрутасы участников движения спереди и сзади, справа и слева – не заставали его врасплох. Он всегда предугадывал их действия и заранее брал меры. Нередко только благодаря этим мерам они избегали ДТП. На вопрос, как мол, он догадался, что тот или иной водитель допустит ту или иную ошибку, или нарушит правила, или сделает безответственный маневр, Бекхан отвечал:
- Я слежу за машинами и стараюсь предугадать характер и образ мыслей их водителей – вот и все.
- Да? – воскликнула Виолетта, и спросила, указав на движущуюся впереди машину, - А каков водитель этой машины?
- Это женщина. Они в большинстве своем дисциплинированы и ответственны. Женщины редко принимают рискованные решения, они стараются не нарушать правил, не превысят скорости, не «подрежут» тебя и не «подставят». Хотя и могут допустить ошибки, вытекающие из их непрофессионализма. Но это не означает, что среди них нет исключений из правила. Что касается этой водительницы, то она имеет большой опыт вождения и на нее можно положиться.
- Хорошо. А как обстоит дело с водителем этой машины? – Виолетта кивком головы указала на машину, которая с ревом шла на обгон.
- Это определенно мужчина, - Бекхан улыбнулся, - И, мужчина рисковый. Такие специально создают ситуации, чреватые авариями. Для них езда – погоня за адреналином. Не стоит соперничать с ними – это до добра не доведет. Пусть состязается с другими, мы будем держаться подальше от таких.
И он сбросил газ, позволив лихачу довершить обгон.
Виолетта потеряла вкус к вождению, она все чаще передавала руль Бекхану. Она ловила себя на мысли, что ей приятно сидеть рядом с ним на пассажирском сиденье, наслаждаться его манерой езды, его мягкими, уверенными и экономными движениями, его непринужденной речью. И она поняла, что хочет быть всегда рядом с ним, каждую минуту, видеть его улыбку, слышать его ровный голос, внимать его умным речам, обсуждать с ним все – от повседневных вопросов строительства до мировых проблем урбанизации.
Ночами она просыпалась в своей постели и тосковала по нему. Перекатываясь с боку на бок на белоснежной простыне, она вспоминала их редкие ночные встречи, представляла себя вновь в его горячих и сильных объятиях, и стонала от острого желания близости с ним. Она протягивала руку к телефону, чтобы позвонить любимому. Она хотела бы крикнуть в трубку:
«Любимый! Я не могу без тебя! Приезжай! Приезжай, или я умру от тоски и одиночества!».
Но потом отдергивала руку. Но, раз за разом ее одолевало желание позвонить ему, и она ночь напролет боролась с собой, а наутро еле поднималась, и лишь мысль, что увидит его на работе, подстегивала, и она, вернув бодрость тела под холодным душем, мчалась в офис.
Она уже не могла сдерживаться, и лезла в руки Бекхана, лишь только они оказывались наедине. Они уже занимались любовью в машине, оказавшись за городом, съехав с шоссе на безлюдный проселок. Но потом, боясь опошлить, приземлить их отношения, Бекхан стал возить ее в загородный мотель, где заказывал специально для этого номер. Иногда они оставались там на всю ночь, и Бекхану приходилось сочинять очередную историю о внезапной командировке в другой город, чтобы успокоить Майру. Правда, она несколько успокоилась, да ей стало некогда следить за мужем – у нее появилось много новых забот – нужно было вовремя оказаться на том или ином мероприятии, организованном ее новыми «подругами», предварительно затратив энное количество часов в салоне красоты или в супермаркете за выбором очередного наряда. Новый образ жизни целиком поглощал ее, и ей недосуг было думать о супруге.
Однажды Бекхан случайно встретился с Кариной на улице. Она села в его машину, и, заметив в ее глазах желание, он повез ее в тот мотель, где проводил ночи с Виолеттой. В Карине была своя изюминка, и, хотя Бекхан не испытывал к ней тех чувств, что вызывала в нем Виолетта, но зато с девочкой Аликеева он мог проделывать то, что невозможно было совершить с любимой.
После секса они лежали и тихо разговаривали.
- Где Марина?
- У босса. Он вызвал нас обеих, но я сказала Маринке, что «больна».
И она добавила, сморщив носик:
- Как опротивел мне этот Аликеев!
Бекхан скосил на нее глаза.
- Надеюсь, ты не передашь ему эти слова?
- За кого ты меня принимаешь?!
Карина пожала плечами.
- Прости, если обидела. Но, ведь ты – его человек.
Бекхан промолчал. Да и что он мог сказать? Карина меж тем приподнялась, и, поглаживая его грудь, сказала:
- Но ты другой. Ты не похож на него. С тобой мне хорошо.
И добавила, взглянув в его глаза:
- Хотела бы я стать твоей женой.
Бекхан хмыкнул.
- Но у меня уже есть жена, - сказал он.
- А какая она? Ты любишь ее? И какова она в постели?
Карина задавала эти вопросы без тени смущения, просто, открыто. Бекхан подумал, что, возможно, Виолетта тоже задается подобными вопросами, только она вряд ли когда скажет о них вслух. Он ловил себя на мысли, что часто сравнивает этих двух девушек, таких разных, и одновременно схожих. Думая о них, Бекхан вспоминал стихотворение Саши Черного о «дантистке с телом белее известки и мела», которую поэт держал для души, и о «модистке с удивительно нежной душой», которую имел для тела. Ясно было, вроде бы, что с Кариной он встречается для ублажения тела, а Виолетта – она для души. Но почему тогда он спит с ней? И ведет задушевные разговоры с Кариной? Видимо, нельзя расчленить душу и тело – это одно целое.
Так думал Бекхан, понимая, что с каждой новой встречей все больше привязывается к обеим девушкам. Он понимал, что ввязывается в пресловутый треугольник, вернее, он имел дело с четырехугольником, ибо нельзя было сбрасывать со счетов Майру, - его с ней связывали прочные узы Гименея, не менее прочные, чем путы Амура и Эроса.
- Что ж ты замолчал? – поинтересовалась Карина, - Если неприятно говорить о ней, то я не настаиваю.
- Да нет, почему? – Бекхан приподнялся на локте. Он провел пальцами по ее локону, поправляя его, и сказал:
- Она – обыкновенная женщина. Не хочу лгать – мы сейчас редко занимаемся сексом. Но, в твои годы и она здорово заводила меня.
- А… ты бы бросил ее?
Бекхан усмехнулся. Он подумал: «Ради тебя? Нет. А вот ради нее …»
А вслух сказал:
- Знаешь, мне с ней сейчас неинтересно. Да. Но, ведь мы прожили вместе столько лет. И знали радости и горести. Всякое бывало. И детей она мне родила. И дочку, и сына. И счастье я с ней испытал, ну и разочарование, что ж теперь скрывать? Эта совместная жизнь связывает очень крепко.
Карина помолчала, затем перевернулась на живот, и, подняв ноги, принялась болтать ими, как маленькая беззаботная девочка. Бекхан наблюдал за нею, невольно любовался ее совершенной фигурой. Ее простые движения были, тем не менее, грациозны, и Бекхан думал о том, каким образом он сумел так легко добиться благосклонности таких красавиц. Конечно, он – видный мужчина. Но ведь все же годится им в отцы! Видимо годы не имеют в делах любви никакого значения.
- А твой сын – насколько он взрослый?
Этот вопрос девушки словно уколол Бекхана. Он напрягся. Но ответил на вопрос спокойно:
- Да, вполне. Алихан окончил школу и собирается поступать. Он решил стать полицейским. Он очень любит фильмы о следователях и детективах.
- А-а… - протянула Карина, и продолжила расспросы, - А… он похож на тебя?
Бекхан пристально взглянул в ее глаза и нахмурился, заметив в них лукавые искорки.
- А зачем ты спрашиваешь о нем?
Карина пожала плечами. Затем бросила, изобразив равнодушие на лице:
- Да так…
И отвела глаза.
Бекхан повернул к себе ее лицо, ухватив за подбородок. И сказал, нажимая на слова:
- Оставь всякие мысли о нем! Ясно? Он не для таких, как ты.
Карина отреагировала неожиданно болезненно. Она вырвалась, ударив по руке Бекхана.
- Для таких шлюх, как я? Да?! Ты это хотел сказать?
Бекхан понял, что дал маху. Он знал, что неосторожные слова способны превратить друга во врага. И что от любви до ненависти всего один шаг. Он поднялся и, обняв Карину, попытался притянуть ее к себе. Она резким движением отстранилась от него и, спрыгнув с кровати, начала спешно одеваться.
- Прости, если обидел, - извинялся Бекхан, - Я не это хотел сказать. Нет, я не считаю тебя шлюхой. Но…
- Что – «но»? – от обиды и злости лицо девушки довольно подурнело. На нем выступили красные пятна. Бекхан никогда не видел ее такой. Он попытался успокоить ее.
- Ты не обижайся. Но ведь ты и сама понимаешь, что… и мой сын совсем еще мальчик.
- Да никто не зарится на твоего мальчика!
Карина двумя быстрыми движениями обулась, и, подхватив сумочку, бросила:
- Да пошли вы все! Одним миром мазаны…
И хлопнула громко дверью. Бекхан встал и, подойдя к окну, взглянул на дорогу сквозь пластинки жалюзи. Он видел, как выбежала Карина на шоссе, как она голосовала, нервничая оттого, что проезжающие машины не хотели брать ее. Бекхан подумал, что нужно помириться с ней, для чего ему следовало поспешить, чтобы успеть предложить ей подвезти, ибо вряд ли такая видная девушка будет долго голосовать.
И точно – когда он выбежал из мотеля и взглянул на дорогу, ее уже не было.
Прошло где-то полмесяца. Бекхан не видел Карину, возможно, она избегала его, да и дела в фирме закрутили его. Он еще раз съездил на дальнюю границу по заданию Аликеева, и ему было не до нее. Он почти забыл о том инциденте в мотеле.
Как-то Майра сообщила ему, что Алихан уже вполне взрослый. Бекхан не обратил внимания на ее слова. Тогда Майра добавила:
- Мне он все еще кажется мальчиком, но он уже завел себе девушку.
- Да? – удивился Бекхан, - И, что это за девушка?
- Не знаю. Но он показывал мне ее фото. Очень красивая. Даже слишком. И, кажется, немного старше его.
Смутное беспокойство овладело Бекханом. Он спросил:
- Чем она занимается?
- Учится в университете, на втором курсе. И, между занятиями работает в модельном агентстве.
Беспокойство усилилось. Стараясь не выдать себя, он спросил:
- Она что – здешняя?
- Нет. Алихан сказал, что они с сестрой приехали из какой-то деревни.
- Так у нее есть сестра?!
Этот вопрос прозвучал слишком резко. Майра заметила это и удивилась.
- Да, у нее есть сестра-близняшка. Но почему ты так спросил?
Бекхан замялся. Но быстро взял себя в руки.
- Просто спросил.
- Нет, не просто. Я же вижу – ты почему-то забеспокоился.
- Ну, что ты выдумываешь! – Бекхан редко позволял себе разговаривать с женой в таком тоне, он знал, какие последствия может это иметь. Но сообщение Майры выбило его из колеи, и он, все еще надеясь, что его догадка не верна – мало ли приезжает в город сестер-близняшек, тем не менее, был в сильном смятении. Шутка ли – девушка сына переспала с ним несколько раз. От такого можно сойти с ума! Но оставалась слабая надежда, он думал, что Карина не могла так поступить. И он сказал, сглаживая ситуацию:
- Я волнуюсь за судьбу сына. Сейчас понаехало в город всякого народа, нужно быть осторожным. Алихан так молод и неопытен.
Майра кивнула, соглашаясь с ним. Она хотела сказать что-то, но Бекхан поспешил задать вопрос, надеясь сбить ее с мысли – он боялся, что она продолжит расспросы. Он знал ее привычку зацепится за что-то и копать, копать, копать, мучая его своей подозрительностью.
- И как зовут эту девушку Алихана?
Ответ Майры не оставил сомнений:
- Карина.
- А!
Бекхану показалось, что пол под ним закачался. Он как-то неуверенно шагнул к креслу и с побледневшим лицом бухнулся в него. Майра пристально взглянула на него. Она не замедлила спросить:
- Чего ты так всполошился? А?
Бекхан не сумел сразу ответить. Он провел ладонью по лицу. Затем взглянул на жену, стараясь придать лицу обычное, спокойное выражение.
- Что случилось? – Майра приблизилась и сверлила его глазами, - Ты ее знаешь?
- Н-н-нет, - выдавил из себя Бекхан, и его ответ вполне можно было принять за подтверждение предположения жены.
- Нет, скажи, - почему ты так всполошился? – настаивала Майра. Бекхан не знал, как выкрутиться. Он уже взял себя в руки. Он разозлился, и на себя, и на Карину, - он понял теперь, что та решила мстить ему. Но особенно злила его Майра. Злость на нее копилась долго – годы он терпел ее давление, и вот, в этот критический момент этот груз оказался неподъемным. Удивляя и себя, и ее, он прикрикнул на нее.
- Что ты взъелась?! Ты кто такая, чтобы устраивать допрос? Что ты вообще мнишь о себе? Думаешь, что можешь бесконечно доставать меня? Ее жалеешь, а она не понимает!
Майра замолчала. Ее глаза расширились и растерянно захлопали. Бекхан встал, и, приблизившись к ней вплотную, процедил сквозь зубы:
- Слушай меня внимательно! Я больше не позволю так обращаться с собой. Понятно?! Не поз-во-лю!