22
- Папа! – с этим звонким возгласом Амина бросилась с порога к отцу. Заманжол обнял дочку, присев на корточки и ощутил ее горячие слезы на своей шее. Он вздохнул глубоко и закрыл глаза. Балжан стояла рядом. Потом и она присоединилась к ним, обняла Заманжола и Амину и заплакала.
Долго-долго сидели они, прижавшись друг к другу, и тихо плакали. Наплакавшись вдоволь, Балжан встала и сказала, утирая слезы:
- Все! Все позади. Мы опять дома, и теперь заживем спокойно, как прежде.
Заманжол молча качал головой, словно бы соглашаясь с ней. Тепло дома, семьи, родных душ проникло в его остывшее сердце, и оно начало гулко стучать, взывая организм к жизни. Все замершие процессы запустились вновь, и глубоко вздохнув, Заманжол с чувством поцеловал дочку и обнял жену. Амина отстранилась от него и провела ладонью по его заросшей жесткой щетиной щеке.
- Какой ты стал, папа, - сказала она. Затем добавила:
- Побрейся. Тебе не идет борода.
Заманжол улыбнулся и кивнул. Балжан заметила, что он предпочитает жесты и мимику словам. Он начал возвращаться к жизни, побрился, помылся, привел себя в порядок. Стал выходить на улицу. Но весь облик его говорил, что он потерял вкус к жизни, потерял что-то очень важное, чем жил до сих пор. Он почти не говорил, отвечал односложно на вопросы, часто оставлял их без ответа или просто кивал или пожимал плечами. И он по-прежнему подолгу сидел у окна или лежал на кровати с закрытыми глазами. Но Балжан знала, что он не спит.
Балжан поняла теперь, как жестоко она обошлась с ним. Конечно, она не была садисткой, она была обыкновенной женщиной, но именно обыкновенные люди поступают подчас крайне жестоко со своими ближними. И редко кто догадывается о своем таком «обычном» садизме.
Да, Балжан поняла, что поступила с мужем немилосердно; запоздалое раскаяние постигло ее, но она не знала, как поступить. Она считала, что уход за ним, восстановление состояния семейного очага до появления Алтынай повлияют благотворно, вернут его к жизни. И она думала, что этого достаточно, что возвращение Алтынай вновь усложнит их отношения.
- Мама, мы теперь будем жить с папой, да? – сказала Амина сразу по возвращении.
- Да, доченька, да! – отвечала Балжан.
- А Алтынай?
Балжан вздрогнула, хотя, может быть, и ожидала услышать этот вопрос.
- Нет, - сказала она, отстраняясь от дочери, - Алтынай не будет жить с нами. Она сейчас в интернате, ей там хорошо, ее кормят, одевают, она ни в чем не нуждается. Папа выздоровеет, выйдет на работу, и мы заживем, как прежде – ты, я и он. Нам и втроем хорошо, разве не так? Зачем нам кто-то еще?
Амина кивнула. Но лицо ее омрачила грусть. Она, конечно, разделяла желание матери зажить прежней жизнью, но ей было жаль Алтынай. И она так соскучилась по ней. Она чувствовала, что дом без Алтынай стал каким-то неинтересным, он словно лишился части души, словно пребывание в нем потеряло важный смысл. И Амина уже не спешила, как прежде, домой после школы. Напротив, находила всякие причины и поводы, чтобы задержаться в школе или по дороге домой.
Все попытки Балжан наладить прежние отношения, наталкивались на спокойное и печальное молчание Заманжола. Пришел день, и она заговорила о работе, о том, что ему надо заняться чем-нибудь.
- Да, - сказал он, - Завтра пойду на станцию вагоны разгружать.
- Ты что! - воскликнула Балжан, - Ты еще очень слаб. И потом, вспомни, ты же учитель.
- Нет! – слишком резко для своего состояния отреагировал он, - Я уже не учитель. И потом, я слишком слаб для этого. Легче разгружать вагоны.
И он вновь замолчал, словно эти слова отняли все его силы.
Наступала ночь, Балжан стелила постель для него и для себя в их спальне, они ложились под одно одеяло – и все. Она пыталась расшевелить его, обнимала, прижималась к нему, даже целовала и говорила ласковые слова. Он никак не реагировал и лежал безучастный, или отстранялся, если она переходила границы.
- Не надо, Балжан, - просил он, - Давай спать.
И она, вздохнув, отступала. «Ладно, со временем все наладится, Заманжол свыкнется с мыслью, что Алтынай не вернуть», - думала она, успокаивая себя.
А что же школа? Что изменилось там после ухода Заманжола? Собственно, ничего. Только стало все еще унылее, однообразнее. Некоторое время не утихали разговоры, связанные с историей Заманжола и Алтынай. Ученики вспоминали Заманжола, сравнивая с пришедшей в школу новой учительницей биологии. Уроки ее не отличались оригинальностью, ученики вначале открыто бойкотировали ее, отчего та часто жаловалась директрисе. Тиранова приходила на урок, дабы своим присутствием поддержать новую учительницу. Она сидела и поглядывала на класс, как надзиратель на заключенных. И под ее неусыпным взором учительница спокойно объясняла урок.
Дарья Захаровна почувствовала скуку; она поняла, что последние годы жила постоянными стычками с Заманжолом Енсеевым, и теперь не могла найти достойного объекта для наездов. Правда, Асет Бериков, молодой физрук, обещал занять место Заманжола Ахметовича, но Тиранова смотрела на его «выходки» снисходительно, словно на шалости ребенка.
Но зато у нее теперь появилась маленькая забава – Оля Придько была у нее на «крючке», и директриса вынуждала ее доносить на учителей и одноклассников. Она вызывала несчастную ученицу к себе в кабинет и, вперив в нее свои безжалостные глаза, спрашивала:
- Что обо мне говорят?
Оля пожимала плечами.
- Ничего, Дарья Захаровна.
- Так-таки ничего?
Оля кивала.
- Я в это не верю. Чтобы обо мне никто ничего не сказал – этого не может быть! Давай рассказывай.
Оля молчала потупившись. Конечно, не проходило дня, чтобы ее одноклассники не прошлись заочно по директрисе. Но не будешь же доносить на них. А Тиранова нажимала:
- Давай рассказывай! Не то я сейчас поеду к твоей маме. Пусть узнает, чем занимается ее тихоня-дочь.
- Не надо, Дарья Захаровна!
- Ну, тогда рассказывай. Кто, что сказал обо мне? Меня ругали, не правда ли?
Оля кивала.
- Кто?
Оля молчала.
Директриса поднималась, словно бы собираясь отправиться к матери несчастной девушки.
- Нет, ты, оказывается, не понимаешь слов…
- Я скажу, скажу, Дарья Захаровна! Это Азамат…
Дарья Захаровна вновь опускалась на свое место.
- Так, это другое дело. И что он сказал?
- Он… он сказал…
Любому нормальному человеку невыносимо было бы смотреть в это время на Олю. Но только не Дарье Тирановой. Она не отрывала глаз от мучающейся девушки.
- Ну, что Азамат сказал? Давай рожай!
- Он сказал, что… о том, как вы ему надоели.
- Вот подлец! А спросил бы хоть раз, как он мне надоел! Как он всем нам надоел. Умник!
После непродолжительной паузы Дарья Захаровна вновь поднимала глаза на Олю.
- Что он еще говорил?
- Больше ничего.
- Хорошо. Кто еще говорил обо мне? Меня ругали учителя?
Оля закачала головой.
- Я не знаю. Никто из учителей ничего не говорил о вас.
- Не может быть! Чтобы они ничего не сказали - я в это не верю.
- Во всяком случае, при нас они ничего не говорят.
- Спасибо хоть за это, - Дарья Захаровна произнесла эти слова с легким сожалением. Потом она заметила:
- И все же ученики знают о том, что говорят их учителя. Можешь не отрицать – в свое время и я была ученицей.
Оля была в затруднении. Конечно, она знала, что говорили некоторые учителя о директрисе. А та продолжала держать ученицу на прицеле своих цепких глаз.
- Так кто из учителей говорил обо мне?
- Асет Ескенович.
- И все? И что сказал Асет конкретно?
- Что вы не даете ему нормально проводить урок. Ну, он не сказал, что вы не даете, он просто бросил: «Нет, здесь невозможно нормально проводить уроки!» Это когда ему сказали, что вы вызываете его.
- Ах, какой выискался! Знал бы хоть, как проводится урок нормально…
Высказав свое мнение о методах молодого учителя, Тиранова продолжала допрос:
- А Леонид – что он говорит? Ругает, конечно, это я знаю. Мне интересно, как этот остряк отзывается обо мне? Ты ведь слышала наверняка.
Оля не двигалась. Что она могла сказать? Дарья Захаровна обо всем знала сама. Но почему-то мучила ее; ей обязательно нужно услышать все из ее уст.
- Ну что молчишь? Говори уж, чего теперь запираться. Как Леонид отзывается обо мне?
- Леонид Александрович… у него как-то вырвалось… он… он назвал вас старой ведьмой.
Лицо Тирановой расплылось в довольной улыбке, словно ей стало известно о том, что ее удостоили комплиментом.
- Старой ведьмой?
- Да.
- Покажу я ему ведьму! Ишь ты! Посмотрел бы на себя лучше. Недоношенный педик!
Тиранова не выбирала выражений. Обозвала Асета сопляком. Оля молчала. А как ей хотелось бросить в лицо своей истязательницы что-нибудь нелицеприятное. Но все это еще ничего. Настоящая пытка начинается, когда Тиранова начинает расспрашивать о клиентах Оли. О том, чего они требуют, и как это, например, делать минет – приятно или противно? И сколько за это дают? Однажды она поинтересовалась, понизив голос и наклонившись к Оле:
- А у тебя были эти… гомики?
- Какие гомики? – не поняла Оля, - Зачем им снимать девушку?
- Да ладно прикидываться наивной девочкой! – ворчала Тиранова, - Небось, не раз они пихались в твою вторую дырку.
И она хихикала, трясясь всем своим тучным телом, и вряд ли в этот момент она догадывалась, какая волна ненависти поднималась в этой щупленькой девушке, которая ради спасения отца и матери подвергалась невозможным унижениям и оскорблениям. Казалось, что пожилая женщина хотела бы испытать все, о чем она расспрашивала, на себе и если бы могла, то пустилась бы во все тяжкие. Ее глаза начинали блестеть, она щурилась и, тыча указательным пальцем в бок Оли, требовала:
- Ну, ну, расскажи, расскажи поподробнее! – и слушала очередное признание, покачивая головой и облизывая свои сухие губы. Каждый раз Оля клялась себе, что все, хватит с нее, она плюнет в лицо директрисы и уйдет – будь, что будет! Но мама… если она узнает, она не переживет. Да и одноклассники. Ведь у нее только-только начали налаживаться дружеские отношения со своими одноклассниками. Вот Петя Станиславский. Ведь какими глазами он смотрит на нее. А какие записки пишет. И стихи. Что будет, когда он узнает о том, что «только что раскрывшийся бутон», как он сравнил ее в своих стихах с благоухающим цветком, ложится под незнакомых мужчин?
Оля молчала. Вообще она стала молчаливой, угрюмой, нелюдимой. Старалась быстрее отсидеть уроки и убегала домой. Одноклассники удивлялись перемене, пытались ее растормошить, но Оля молчала и сторонилась их. Она ни разу не появилась, ни на одном вечере, и Пете Станиславскому никак не удавалось вызвать ее на свидание.
После «победы» Дарьи Захаровны над Заманжолом Ахметовичем, Галия Досовна сникла, а после суда над ним подала заявление об уходе. Дарья Захаровна поинтересовалась:
- Что же вы решили оставить нас? Или захотелось на покой? Устали?
- Да, я устала, - согласилась та, - Устала лицезреть ваше самодовольное лицо, устала от ваших занудных речей, от вашего тупого мудрствования. Устала от засилья серости и посредственности, в которых вы потопили школу. Был один человек, настоящий учитель, даривший свет, наполнявший смыслом всю нашу жизнь, так вы постарались изгнать его. Мне не хочется больше работать учительницей. Скажу больше – я считаю, что не имею морального права работать в то время, когда такой педагог, как Заманжол Ахметович лишен работы.
Тиранова ничего не сказала, только смерила Галию Досовну неприязненным взглядом и молча подписала ее заявление.
Получили аттестаты, отгуляли выпускной бал. Под утро бывший класс Заманжола Ахметовича вышел встречать рассвет. Было, как всегда, тихо и безлюдно; предрассветный покой города не нарушали редкие машины, маршруток еще не было. Как и прежде мальчишки дурачились, девчонки устало кокетничали или огрызались, когда их задевали. Классный руководитель, новая учительница биологии, призывала к порядку, но ее откровенно игнорировали. А когда она достала, Азамат сказал:
- Послушайте, неужели вы не понимаете, что мы уже не ученики? И что вам здесь нечего делать. Нас с вами ничто не связывает. Я думаю, вам лучше уйти домой.
Учительница обиделась. И собралась пригрозить, как обычно, Дарьей Захаровной, но до нее дошло, что теперь этот класс чихал на директрису. Она растерянно остановилась, постояла немного, и ушла. Все молчали, потом Катя сказала:
- Зря ты так с ней – она же ни при чем. В общем-то, она неплохая женщина. И она, наверно, не виновата, что не смогла заменить нам Заманжола Ахметовича.
Анара и Шокан шли впереди всех; шли обнявшись и целовались, не стесняясь; школа со всевозможными запретами осталась позади. Тем более, что они твердо решили пожениться.
Вообще, все чувствовали наступившую вдруг разобщенность, понимали, что теперь каждый сам по себе, и каждый думал, что их удерживает еще вместе, к чему этот поход на набережную за рассветом. Нужно бы разойтись, тихо, может быть, попрощавшись, а может просто уйти, как ушла их обиженная учительница. Но над ними довлела власть ритуала, традиции, и все они чувствовали необходимость, бессмысленную, но необходимость довести обряд окончания школы до конца.
Оля Придько шла одна, позади всех. Пети Станиславского не было – незадолго перед выпускным балом он попал в больницу – банальный грипп с осложнением. Она была грустна, деланное веселье выпускного бала не расшевелило ее, и она спрашивала себя, зачем она не отправилась домой из школы. Она успела привязаться к одноклассникам, они, в общем-то, были славными мальчишками и девчонками, обычными, достаточно эгоистичными, чтобы не вникать в беды и проблемы друг друга. Заманжол Ахметович умел объединять их в один дружный коллектив, в одну семью, а после его ухода это чувство единения словно начало размываться. Жизнь преподнесла им наглядный урок превосходства ограниченности и посредственности над талантом, и вроде бы показала, что все, чему учил их учитель, не имеет места в этой жизни.
Отец Оли вернулся домой. Когда он сошел с поезда, Оля поплакала немного, прижавшись к нему. Ей хотелось рассказать все, что они с мамой пережили в его отсутствие, пожаловаться, как жаловалась прежде, когда она была маленькой девочкой, а он – защитой всей семьи. Но он стал каким-то маленьким и слабым, взгляд его потух, и он лишь плакал и плакал, обнимая жену и детей. И Оля утерла слезы, вздохнула и выпрямилась. Она поняла, что защитой и опорой семьи стала она сама.
Рассвело до того, как они добрались до реки. Ребята разбрелись по берегу, кто-то разделся и полез в воду. Оля не спустилась вниз, она осталась на набережной, и наблюдала за одноклассниками, привалившись к перилам парапета. Азамат начал, как всегда, дурачиться – он брызгался водой, девчонки визжали и лениво ругались. Анара и Шокан вошли в воду, обособились и продолжали играть в свои любовные игры в воде.
Оля не сразу услышала шаги за спиной. Она вздрогнула, ощутив на своем плече чью-то руку. Резко обернувшись, она встретилась с грустным взглядом из-под прищуренных век. Знакомое лицо было печальным.
- Здравствуйте, Заманжол Ахметович! – воскликнула она, и Заманжол прижал палец к губам.
- Не надо шуметь, Оля, - попросил он. Потом поздоровался и поздравил с окончанием школы.
- Спасибо. Вы пришли сюда, чтобы поздравить нас?
- Нет, - честно признался Заманжол Ахметович, - Просто я каждое утро прихожу сюда. По утрам здесь хорошо, никого нет.
- А-а…
И он тоже встал рядом, облокотился о перила. Он бросил задумчивый взгляд на своих бывших учеников, дурачившихся внизу, и, произнес с ностальгической улыбкой:
- Азамат, как всегда, в своем амплуа.
Потом перевел взгляд на Олю и спросил:
- Как у вас дома? Как здоровье у мамы?
- Спасибо, все хорошо. Наш папа вернулся.
- Да? – радостно оживился Заманжол, - И где же он пропадал?
Оля рассказала вкратце историю отца, лишь опустив то, каким образом ей удалось освободить его.
- Хорошо, я рад за вас, - сказал Заманжол Ахметович и поинтересовался, - Что ты собираешься делать? Будешь поступать?
- Да. Но, только на заочное отделение. Хочу работать – папа устроился на стройку, но его зарплаты не хватит на мою учебу. Да я уже привыкла к самостоятельности.
Заманжол Ахметович кивнул понимающе.
- А вы как? – задала вопрос Оля, - Работаете где?
- Да, хожу на станцию, разгружаю вагоны.
У Оли расширились глаза.
- Разгружаете вагоны?!
- Да. А что – хорошая работа. И платят сразу, разгрузил вагон – получай деньги. Результат труда налицо. А что учитель? Трудится, трудится, а результат… есть ли он?
Сердце бывшей ученицы сжалось. Ее учитель словно высказывал ее мысли, сомневался вместе с ней. Но ей так хотелось сейчас поддержать его.
- Есть, Заманжол Ахметович! - горячо возразила Оля, - Результат вашего учительского труда тоже налицо. Может быть, не так очевиден по сравнению с разгруженным вагоном, но ваши усилия не пропали даром. Поверьте, я знаю это по себе.
Взгляд Заманжола Ахметовича потеплел.
- Спасибо, Оленька, - поблагодарил он, похлопав ладонью по ее кисти, лежащей на перилах - Ты хорошая девушка. Добрая. Вы все добрые.
- Это и доказывает, что вы не зря трудились, - сказала Оля, - Ведь мы – ваши ученики.
Заманжол Ахметович почувствовал, как увлажнились у него глаза, и он поспешил вернуть взгляд на берег. Ребята, бывшие в воде, вышли и начали одеваться. Раздались голоса о том, что пора расходиться по домам. Засобирался и Заманжол Ахметович.
- Вы куда? – спросила его Оля.
- Домой.
- А ребята? Вы разве не поздравите их?
Оля испытующе смотрела на учителя, и он смутился.
- Прости, - тихо сказал он, - Я, видимо, немного отвык от вас.
- Ребята! Девчонки! – позвала одноклассников Оля, - Поднимайтесь сюда, здесь Заманжол Ахметович. Он пришел поздравить нас.
Выпускники оживились. С криками и шумом они взбежали на парапет и окружили своего любимого учителя. Азамат заорал, как оглашенный:
- Заманжол Ахметович! Ура!
- Ура! Ура! – подхватили все.
Заманжол Ахметович растерянно улыбался, не успевая пожимать протянутые руки вчерашних своих учеников.
- Здравствуйте! Поздравляю с окончанием школы, - сказал он и не удержался, - Какими взрослыми вы стали!
В этот момент их осветило первыми лучами взошедшего солнца и лица засияли. Все ощутили в этот миг чувство единения, они словно опять стали одним классом со своим учителем Заманжолом Ахметовичем.
- Давайте сфотографируемся! – крикнул кто-то и все вновь зашумели, становясь в ряд.
- Заманжол Ахметович, встаньте в центр, - попросила Катя, готовя аппарат к съемке.
Заманжол встал туда, куда было указано, и ученики его начали толкаться и шуметь – каждый хотел стать рядом с ним.
- Да успокойтесь вы! – прикрикнула на них Катя, - Что, в самом деле, как маленькие!
Наконец класс успокоился, все замерли, сделав серьезные лица, и аппарат щелкнул, зафиксировав один счастливый миг в нескончаемом потоке обычных мгновений.
- Заманжол Ахметович, пойдемте к нам, - предложила Оля, когда все разошлись, - Мама часто спрашивает о вас. Познакомитесь с папой, он хочет поблагодарить вас за то, что вы поддержали нас. Мама все ему рассказала.
Заманжол Ахметович взглянул на девушку задумчиво, затем пожал плечами, мол, почему бы и не принять благодарности человека.
И вот они сидят за столом в Олиной квартире. Мама Оли суетится вокруг стола.
- Да вы не беспокойтесь, - сказал Заманжол Ахметович, - Я зашел поздравить вас с окончанием Олей школы. И с возвращением вашего мужа. Помните, я говорил, что он обязательно вернется?
- Да-да! – кивала она, излучая свет благодарности из своих счастливых глаз, – Ведь я вам тогда поверила. Уж не знаю, почему, но поверила. И эта вера поставила меня на ноги. Да, я поверила, потому что поняла, - пока есть такие люди, как вы, мы не пропадем. Спасибо! Спасибо вам огромное!
- Спасибо! – вторил ей ее муж, - Я в большом долгу перед вами.
Заманжол улыбнулся.
- Не надо думать так. Я рад, что вы вернулись, что ваши дети счастливы – нет большего вознаграждения для меня. Только не теряйтесь больше.
- А как у вас дела? – спросила мама Оли, усаживаясь, наконец, за стол и начиная разливать чай. Отец Оли достал было бутылку водки из холодильника, но Заманжол Ахметович отказался.
- Не надо – я не пью, и никогда не пил.
Мама Оли укоризненно взглянула на мужа и тот, пожав плечами, вернул бутылку на место.
- Я слышала, что вас лишили опеки над той девушкой… - начала она, участливо взглянув на гостя.
- Ее зовут Алтынай, - подсказала Оля.
- Простите, вот забыла ее имя, - извинилась ее мама.
- Не извиняйтесь, - успокоил ее Заманжол, - Разве можно все запомнить.
- Мне, наверное, не стоило заводить разговора о ней. Но я не удержалась – вы так переживаете.
- Мама! – воскликнула Оля предостерегающе. Но Заманжол улыбнулся ей, мол, все нормально.
- Ничего, - сказал он, - Я уже начинаю свыкаться с мыслью, что потерял ее навсегда. Что Алтынай просто умерла… для меня.
- Почему вы так думаете? – возразила мама Оли, - Ведь вы заставили меня поверить, когда я отчаялась. Я ведь тоже думала, что уже никогда не увижу его.
И она взглянула на своего мужа.
Заманжол молчал. И женщина заговорила вновь.
- Вы не можете отчаиваться. Я всегда думала о вас, как о сильном человеке. Таком, что всегда готов придти на помощь слабым, таким, как я. И я не верю, что вы не способны помочь самому себе.
- Да, это так, - Заманжол горько улыбнулся, - Нашлись люди сильнее меня. Их сила в подлости и черствости. Их можно одолеть их же оружием, но у меня такого оружия нет… к сожалению.
- К счастью! – может быть слишком громко, чем нужно, воскликнула Оля, - Это счастье, что у вас нет этих подлых качеств. И настоящая сила не в них. А в доброте, в чуткости и сопричастности к судьбам других людей. В том, из чего состоите вы. И я верю, что вы соберетесь с силами и продолжите борьбу, и вернете свою Алтынай. Я верю в это! И вы не имеете права опускать руки!
У Оли выступили слезы на глазах, потом она не выдержала, и, расплакавшись, убежала в другую комнату.
Заманжол сидел, словно пристыженный. Он почувствовал, как душа согрелась горячими словами Оли. Мокрые от слез глаза ее напомнили глаза плачущей Алтынай, и Заманжол словно очнулся. Он выпрямился, и лицо его приняло осмысленное выражение.
Он попрощался с Олей и ее родителями и прямо от них поехал к Алие Бектемировой.
- Я должен вернуть Алтынай, - сказал он ей, - Что вы мне посоветуете?
- Наша апелляция застряла в столичном суде. Я звонила туда несколько раз, но оттуда отвечают, что дело рассматривается. Вам бы съездить туда и на месте попытаться добиться пересмотра дела. Я подготовила ходатайство от своего имени. Возьмите у Парфенова его заключение. И вам бы найти хорошего юриста. Может быть, стоит обратиться к вашему прежнему адвокату? Ведь он в курсе дела.
- Нужно попробовать, - отозвался Заманжол, - Но, боюсь, он обиделся на меня. Ведь я не внял его советам и испортил все дело.
- Но ведь вы были искренни. Не вините себя, вы говорили правду.
- Вот она-то и губит нас, - сказал Заманжол, улыбаясь с грустью.
- Неправда! – вскинулась Алия, - Губит ложь. И неискренность. И лицемерие.
- Но, правда должна быть хитрой, наверное. Я как-то слышал, что добро должно быть с кулаками. Значит, и правда должна быть…
- Все это измышления недобрых людей, - перебила его Алия, - Добро с кулаками – это уже зло. И, правда должна быть только открытой и искренней. Иначе она переродится в ложь, в закамуфлированную, завуалированную ложь, которая рядится в одежды истины и сбивает с толку неискушенных людей. Лучше иметь дело с откровенной ложью.
«Как все же сильна тяга к правде в наших людях, - думал Заманжол, возвращаясь домой, - И Алия, и Оля, и ее мама – простые женщины, а преподали урок, и кому? Мне, педагогу, который сам должен учить людей».
Когда Заманжол сказал Балжан, что собирается в столицу, добиваться возвращения Алтынай, она взглянула на него как-то обреченно. Она сказала:
- Делай, как знаешь. Я не буду мешать тебе. Более того, я помогу тебе. Я напишу заявление. О том, что все мои прежние показания – ложь. Что я оговорила тебя. Отвези это заявление в столичный суд, оно должно помочь. Ведь все обвинение строилось на тех показаниях.
И она подняла глаза. В них были раскаяние и стыд. И затаенное страдание. Заманжол осветился светлой радостью – он ей поверил; он обнял ее, и вдруг с чувством поцеловал прямо в губы.
Балжан заплакала. Ее лицо некрасиво сморщилось. Но Заманжол все целовал это ставшее прекрасным лицо жены, ощущая соль ее слез на своих губах.
Заманжол начал новую битву за Алтынай, в то время, как она оказалась в интернате для умственно отсталых детей. Ее поручили воспитательнице, которую звали Ажар. Ажар сходу невзлюбила новую свою питомицу.
- Посмотрите на нее, - говорила она сослуживицам, - Это не дебилка, а топ-модель. А ее взгляд? Я ни за что не поверю, что у нее непорядок с головой.
- А что в ее истории болезни? – спросила одна из воспитательниц.
- Ничего определенного. Врач, который ее обследовал, написал, что так и не установил причины расстройства и не сумел поставить диагноз.
- И что ты думаешь?
- По-моему, она симулянтка.
- Да ну! Зачем ей это?
- Не знаю. Но к нам ее привезли не из больницы. Она была какое-то время в семье какого-то учителя. Он взял ее на воспитание, а потом суд лишил этой опеки. И ее отправили к нам. Санитарки из Н-ска, которые ее сопровождали, сказали, что из-за нее от этого учителя ушла жена. Вроде бы он завел с ней шашни.
- Ничего себе! – воскликнула другая воспитательница, взглянув на несчастную девушку с предубеждением. С этого дня для Алтынай наступили черные времена. Дело усугубилось тем, что в том интернате работал врачом муж Ажар, Салман. Через несколько дней Ажар заметила – Салман проявляет к новой пациентке повышенный интерес.
История повторилась. Салмана Алтынай интересовала как научный, медицинский объект. Ведь ее расстройство не было идентифицировано. И он намеревался изучить подробно этот феномен. И начал регулярные наблюдения. Но Ажар не верила – ведь за Алтынай тянулся шлейф сплетен. Воспитательница решила, что ее подопечная вознамерилась окрутить ее мужа.