15
- Нужно решаться, – Владимир убеждал Юлию, но, по сути, он должен убедить себя, - Мне для победы не хватает как раз два голоса. Ты с кузиной принесете мне эту победу.
Юлия пожала плечами. И впрямь – нужно решаться. Нужно рискнуть. И Володя прав – риск минимальный, риска никакого и нет. Не может же кузина поступить так вероломно, ответить злом на добро.
- Да, - согласилась она, - Нужно решиться и победить. Но поговори с кузиной еще раз, объясни все, она и сама понимает, как ты на нее рассчитываешь.
И вот Владимир опять обособился со своей кузиной. На этот раз он сходу приступил к делу, как только Надежда Романовна села на кресло в его кабинете для приемов.
- Надежда Романовна, - начал Владимир, пронзая кузину прямым взглядом, - Я решил передать вам вашу долю акций вполне официально, предоставив вам полное право распоряжения и с предоставлением права голоса в совете акционеров.
Надежда Романовна всматривалась в зрачки кузена, не отрываясь. Вот оно! Вот и сбывается ее заветная мечта. Она становится полноправной владелицей своей доли акций. Да, правда, эта всего лишь треть от того, что должно было перейти ей по наследству, но кузен этим своим решением лишает себя контроля над компанией. И напротив, она, Надежда Романовна Павловская, внучка и дочь основателей компании, сможет вернуть этот контроль себе, хоть бы для этого ей придется делить эту власть с Геннадием Цветовым.
Но все это она пока еще держала в себе. Конечно, кузен потребует от нее чего-то взамен. И она знает – чего. Ему нужен ее голос. Придется пообещать. На словах. Наверно, кузен не потребует письменно заверенной клятвы? Так. Нужно сыграть. В первую очередь – затуманить взор, пустить слезу, - получилось. Теперь поблагодарить благодетеля дрожащим, прерывающимся голосом:
- Правда? О, кузен, вы так благородны! Спасибо! Спасибо! У меня нет слов… правда, вы меня очень растрогали. Нет, поверьте – для меня не столь важно обладать этими акциями, сколь то, что вы восстановили попранную справедливость. Уж не знаю, почему папа так поступил, да Бог ему судья, но все это время я прокручивала в своей памяти всю свою жизнь, думала, чем я провинилась перед ним, что я не так сделала, почему он вдруг изменил завещание. Согласитесь – это так обидно! Всю свою жизнь быть ему подмогой во всем, ведь толика и моего труда есть в нашей компании, ведь папа прежде часто советовался со мной, и потом, в то время, когда он почти отстранился от дел, ведь тогда бремя компании легло на мои плечи. Конечно, и Кантемир Всеволодович тянул вместе со мной эту лямку, он отличный администратор, чего уж, нужно отдать ему должное, хоть он и имеет против меня предубеждение, не знаю уж, чем я ему так досадила. Наверное, мы с ним просто несовместимы психологически. Но вот вы к нам приехали, и стали мостиком, объединили в одну команду. И за это я вам благодарна. Спасибо! Спасибо за все.
Надежда Романовна неплохо сыграла. Во всяком случае, она смогла убедить кузена. И вот он, достав документы и пригласив всех должностных лиц, в том числе и душеприказчика, Шейхова и Цветова, составляет новое завещание и пишет распоряжение о передаче в полную собственность трети акций своей кузине Надежде Романовне Вильсон, а второй трети – своей супруге Юлии Петровне Павловской. После вступления во владение пакетами акций, каждая из них написали новые завещания. Душеприказчики удалились, забрав документы, а Владимир пригласил гостей отметить это знаменательное событие в банкетном зале, где все уже было готово.
После банкета Надежда Вильсон и Геннадий Цветов разъехались в разные стороны, но очень скоро они созвонились и договорились об очередной конфиденциальной встрече. Когда Надежда Романовна вошла в номер на верхнем этаже отеля «Метрополь», Геннадий Аристархович вышел ей навстречу с протянутой для рукопожатия рукой.
- Я вами восхищен! – вскричал он, - Вы таки добились своего! Вы совершили невозможное!
Надежда Романовна пожала протянутую руку, широко улыбаясь. Она была на пике эйфории. Треть контрольного пакета у нее в кармане, а кузен и не догадался взять от нее письменное обязательство не разрушать этот контрольный пакет. Все же он наивный человек. Или очень рисковый. Нет, верно последнее. А ведь Шейхов наверняка отговаривал его от передачи акций. Если только кузен с ним советовался по этому поводу. Советовался! Конечно советовался, не может быть, чтобы не посоветовался. Но поступил по-своему.
- Мой кузен собирается одержать победу при голосовании за своей проект устава, - сказала она, как только опустилась на предложенное кресло за столиком и взяла в руку стакан с коктейлем, - с моей помощью.
- Оказывается, он… вернее, ребята Крымова и Шейхова обработали наших акционеров…
Тут она кивнула и улыбнулась.
- Да-да, он этого мне не говорил, но я сама догадалась, каким это образом им удалось заручиться почти половиной членов совета акционеров. Но кузену не хватает двух голосов для победы. И вот результат – он пошел ва-банк, рискнув контрольным пакетом. Ну, я пообещала проголосовать за его проект.
Цветов устремил на нее свои колючие глаза.
- И что? Вы проголосуете… за?
Надежда Романовна расхохоталась и повеселевший Цветов улыбнулся. Так, можно перевести дух – проект нового Павловского не пройдет. Но и расслабляться нельзя – при равном количестве голосов «за» и «против» вопрос не убирается с повестки дня и может быть вновь инициирован спустя полгода.
Все было необычно в этом храме. А может быть – все обыденно. Ведь Юлия не то, что в таком величественном храме, - в простой церквушке никогда прежде не бывала. А тут высоченные своды, искусно расписанные ликами святых угодников, Бога, Иисуса Христа и Святой Девы Марии и других эфемерных жителей небес. Женщины прошли к амвону и поставили свечи, потом присели на колени и помолились. Молилась по-настоящему лишь Надежда Романовна, а Юлия повторяла за ней все движения, говоря про себя: «О, боженька, помоги мне забыть Вячеслава, помоги зачать от Владимира». Мелькнула мысль, что она говорит об этих мужчинах как-то официально, называя их по полным именам, хотя в другое время она бы подумала о «Славе» и «Володе».
К ним подошел священнослужитель в простой черной сутане и Надежда Романовна что-то ему прошептала на ухо. Священник взглянул на Юлию, и она смутилась и опустила глаза долу. Это получилось само собой, но ее поведение понравилось священнику, и он произнес приятным мягким голосом:
- Сестра, подойдите к аналою.
Если б он не указал жестом руки на небольшой покатый столик, на котором лежали крест и Евангелие, то Юлия и не догадалась, что это такое – аналой.
- Где вы крестились? – спросил священник, и тут Юлия растерянно взглянула на него и невольно оглянулась на Надежду Романовну. Очевидно, та и не допускала мысли, что русская женщина сорока лет может быть не крещенной.
Юлия вернула взгляд на священника и пролепетала:
- Я не крестилась… никогда. То есть, я хотела сказать, что никто меня не крестил.
На лице священнослужителя мелькнуло сожаление, он кивнул и отвел Юлию от аналоя.
- Сестра моя, - сказал он, - Тогда вам следует пройти обряд крещения. Не крещенный человек не может быть допущен к таинствам церкви. Но чтобы креститься, принять нашу веру, вам следует обратиться. Я дам вам несколько книг Нового Завета и Катехизис, вы должны их прочесть с великим тщанием и постараться понять. Также вам следует принять сердцем и разумом необходимость принятия веры и необходимость и спасительность покаяния. Кроме этого вы должны будете поститься сорок дней, и только после этого вы будете готовы к обряду крещения.
Священник вновь поднял глаза на Юлию и задал последний вопрос:
- Вам все понятно?
Юлия кивнула. Священник снабдил ее несколькими книгами, но, по приходу домой, Юлия обнаружила, что почти все они написаны малопонятным языком. Кроме Катехизиса, за который она и взялась – там были вопросы и ответы. С его помощью она кое в чем разобралась. Владимир лишь улыбался; Юлия чувствовала насмешку в его взглядах, но когда она заметила, что и ему не мешает посетить храм и пройти обряд крещения и покаяться, он резко возразил:
- Нет уж, Юлия, уволь. Я родился атеистом – атеистом и помру. Что до моей жизни, то я не совершил ничего из того, за что было бы стыдно перед собой, не то, что перед другими. Так что мне незачем каяться.
В следующий миг он пожалел об этих своих словах – получалось, что Юлии стыдно перед другими и собой, что ей как раз нужно покаяние. Он заметил, как она бросила быстрый взгляд на него, и как потемнело ее лицо от обиды. Вообще с некоторых пор Юлия изменилась; она часто находилась в задумчивости, очевидно было – в ней происходит какой-то перелом. Владимир все хотел поговорить с женой, попытаться понять, что происходит, почему на ее светлое лицо вдруг набегает тень и она прячет взгляд. Но… ему было не до нее. Все эти думы о голосовании на совете акционеров, о рискованности передачи трети контрольного пакета кузине, о реальной угрозе потери контроля над компанией и как следствие – крушение всех его планов относительно изменения устава, строительства жилья для рабочих, настолько овладели его существом, что вопросы личного характера, семьи отодвинулись на второй план.
Временами его посещала досада на Юлию; мелькала мысль, что вот, женщина стала обеспеченной, какое-то время занимала себя заботами о хозяйстве, была занята капитальным переустройством дворца, и теперь, когда вроде бы все наладилось, она захотела ребенка… ну, это можно понять, и ему тоже хотелось, чтобы в его новой семье вновь зазвучали детские голоса. Да, это естественно – особенно теперь, когда они оказались вдали от своих детей, от Алены и Леночки. Но почему это Юлия вдруг, ни с того, ни с сего решила обратиться к Богу, к вере? Кающаяся Магдалена!
Владимир внутренне усмехнулся. А потом одернул себя. Почему нет? Вот он безапелляционно заявил, что ему не в чем каяться. Но так ли это? Все ли он делал так, как нужно? Такую ли уж правильную жизнь прожил? Да, он был честен, перед людьми, и, главное, перед собой. Но Татьяна… а, главное, Алена… ведь он, по сути, не выполнил всего того, что был обязан перед дочерью. Он ушел от них в самые трудные для нее годы. Да-да! Его ушли… ушла… да, его выгнала Татьяна. Но почему он не воспротивился? Почему он так покорно покинул семью, квартиру, которая принадлежала и ему. Почему он тогда встал в позу, не захотел, не стал искать путей примирения с женой? Не пошел на компромисс? Не захотел унизиться… а ведь это можно было сделать ради дочери? Или нельзя было?
Владимир тряхнул головой, отгоняя эти мысли, пришедшие к нему не ко времени. Сейчас, точнее, спустя полчаса он поедет на решающее сражение – на совет акционеров, где он должен победить, вырвать у этих людей первую победу, вырвать, по сути, у судьбы, доказать, что все его идеи – не утопия, что можно и при существующем строе добиться справедливости. Он постарался привести мысли в порядок, отметя ненужные, как он считал, даже вредные в данный момент мысли о семье, о жене, о будущих детях, о вере и Боге, о покаянии… о том, что он не смог… или не захотел в угоду своим принципам дать Алене то, что должен был дать примерный отец дочери в самый трудный, подростковый, переходный период, лишил ее отеческой, такой нужной поддержки во время взросления, во время становления ее личности. Но он так и не смог избавиться от этих мыслей; и они крутились в его голове, мешаясь с другими, посвященными злобе дня, перебивая их, вновь и вновь возвращаясь, и он так и поехал на совет акционеров, не находя ответа на вопрос – нужно ли ему каяться, и если да, то перед кем – перед Аленой, а может быть, перед Татьяной, а может быть – все же перед Богом, существование которого он отвергал всю свою сознательную жизнь.