Что значит свобода,
Если её нет там, где центр неба?...
Шёлковая полоса голубого моря небес простиралась далеко за горизонт. Солнечная дорожка влекла за собой в незримую даль. Только на жаркой, опаляемой земле выбиваясь из последних сил, пытался взмыть в вышину ворон. Его оперение стало местами сизым от тех волн пыли, что поднимались от крыльев, которыми он отчаянно рассекал воздушное пространство вокруг себя. Редко проносилась мимо машина, отбрасывавшая его хрупкое тельце ещё ближе к обочине дороги, создаваемыми горячим двигателем, потоками ветра. Мимо проходили люди, измученные палящим зноем летнего дня – выцветшие и угрюмые, словно тени самих теней. Никто не обращал внимание на почти обессилевшую птицу. Лишь, спустя некоторое время, когда полдень сменился полувечерней прохладой, он ощутил чьё-то дыхание прямо над собой. С трудом приподнявшись ворон, открыл глаза и увидел перед собой размытые очертания, а потом силы покинули его, и наступило беспамятство…
«Тебе лучше?», - послышалось недалеко совсем. Разомкнув веки ворон с удивлением огляделся. Нет, это не было похоже на птичий рай или ад. Он был жив, да, да – жив! В груди бешено заколотилось небольшое сердце. Грудь наполнилась свежим порывом воздуха. Крыло уже не приносило такой сильной боли.
«Вижу, что ты приходишь в себя», - вновь донеслось до него. И теперь он отчётливо разглядел лицо, все черты лица. Большие и ясные глаза были устремлены прямо на него – в них читалось участие и сочувствие тому, что он испытал в тот июльский полдень. Никогда до этого момента, раненная птица не встречала такого человеческого великодушия. Он чувствовал тепло в каждом слове и слоге; тепло, что успокаивало и придавало силы – он ощущал, как мощь жизни наполняет каждый сантиметр его оперения.
«Скоро, ты, сможешь летать», - заговорил его спаситель вновь и погладил слегка подбитое крыло, которое было аккуратно и заботливо перевязано у самой ключицы. Ворон не верил в происходящее, всё ещё не верилось, что такое возможно; что кому-то есть дело до него – такого маленького и ничтожного существа. Теперь, когда он вернётся домой, вернётся своим, то обязательно расскажет об этом своём открытии, о своём счастливом спасении и о том. Что такое «любовь». Хотя….хотя ему врят ли поверят, ответят, что выдумал, что такого не бывает и что люди и птицы на разных дорогах – путях и никогда им не идти по одной. Нет, он лучше сохранит эту раскрытую тайну для себя; сохранит воспоминание в неизменном и не тронутом виде – в своей «чистоте».
Две недели промелькнули незаметно, почти на одном мгновении. Теперь, когда к нему вновь вернулась способность летать, то он кружил по комнатам, пока слабость не усмиряла его и не опускала на твёрдую почву. Часто он устраивался где-нибудь поудобнее и наблюдал за своим, как он считал, другом. Это был музыкант. Часами, а то и днями его спаситель просиживал, склонившись над чем-то белым и сияющим, как первый снег. В такие минуты ворон вслушивался в напряжение, повисавшее в округе, временами отзвуки музыки наполняли тишину своей надрывностью и новизной. Он не понимал, как из каких-то тёмных точек и завихрений на белом фоне получается такое звучащее и полное. Но не всегда было так, было и такое, что его спаситель рвал белоснежный «лоскут» и, хлопнув входной дверью, уходил куда-то, а возвращался каким-то другим, каким-то весёлым, покачиваясь, точно кто-то раскачивал за невидимые нити его силуэт.
Однажды, ворон проснувшись, ощутил, что свобода, наконец, расправила его вывихнутое крыло окончательно, и теперь так сильно манила и притягивало к себе. Было рано. Небольшая алая полоса зари только-только тронула подол небосвода своей страстью к пробуждению. Окно было отворено, поэтому до него доносился аромат свежести росы, заполняющий лёгкие. Он, встрепенувшись, расправил перья, и они радужно засияли под блистающим светом – светом утреннего восхода солнца, той горячей и пылающей звезды, что так манила и одновременно отталкивала от себя. Сделав вираж над беззаботно спящим человеком, ворон устремился в объятия перьевых облаков, расступавшихся перед ним, летящим навстречу огненному шару, навстречу смерти и мечте: сердце птицы жгло и выгорало, пока не застыло на последнем вдохе навсегда, оставив обугленную пустоту внутри абзаца короткой, но ослепительно яркой вспышки.
посвящается памяти Л.М.