Глава тридцать третья
В ПЛЕНУ НА СЛУЖБЕ
Цвет обрывает, сыплет листвою
Ветер бессонный,
И в отголосках где-то далеко
Слышатся стоны…
Там, где блуждают мысли ночные,
В прошлом теряясь, будто в тумане, –
Слышатся стоны, сыплются листья
Воспоминаний…
Густаво Адольфо Беккер
От обилия впечатлений двух последних дней сон задерживался и кокетничал, и я напрасно лежала с закрытыми глазами – долгожданный отдых не торопился прийти мне на помощь. И никакими ухищрениями я не могла заставить себя заснуть. Но не спалось не только мне. Святогор осторожно поднялся и вышел из грота, вероятно, проверяя лошадей. Когда он вернулся, послышалось легкое потрескивание, и запахло дымом. И действительно, ночь оказалась прохладнее дня, и от камней, окружавших нас, тянуло холодом и сыростью. Я встала и подошла к Святогору, предложив свою помощь.
– Я разбудил тебя? – огорчился он.
– Нет-нет, мой хороший, – успокоила его я. – Я не могу уснуть, не знаю почему. Пытаюсь, а сна все нет.
– Ты переутомилась, и нервы твои так напряжены, что ты не можешь расслабиться, бедняжка, – посочувствовал он. – Садись к огню, отогрейся. И не думай о сне. Дремота сама окутает тебя, когда сочтет нужным.
– Святогор, – я приблизилась к нему и попыталась заглянуть в его глаза, при свете костра сиявшие странным, мистическим огнем. – Что бы мы делали без тебя? Что бы я делала, не встреть я тебя в этом чуждом мне, полном загадок и опасностей столетии?
– Я в жизни старался всегда помогать всем, кто попал в беду, если это было в моих силах, – ответил он. – Но… с первой минуты, как я увидел тебя, ты стала для меня не просто человеком, нуждавшимся в моей помощи.
– Как тебе удалось призвать на помощь Альфонсо и тем более святого отца?
– Моей заслуги в том нет никакой, – улыбнулся он. – Альфонсо – благородный юноша, в этом я нисколько не сомневался и убедился в который раз. Нас с ним связывает некая незримая нить. Он всегда считал, что в какой-то мере обязан мне жизнью, но я никогда не придавал этому такого значения. Все эти годы он был моим главным союзником, даже, пожалуй, другом, хотя мы ни разу не выясняли отношений. Просто я верил, что могу на него рассчитывать. Так вот, он сам подошел ко мне и сказал, что спасти вас необходимо до моего отъезда. Он спросил, есть ли у меня уже какой-то план, и предложил помощь. При этом он добавил, что знает о твоем недоверии к нему, что догадывается и о наших с тобой чувствах друг к другу. Он заверил меня, что это не важно для него, что главное – спасти тебе жизнь.
– А святой отец?
– Падре Эстебан при мне общался с больным старцем, которому, очевидно, безоговорочно верит. Падре Ансельмо, внезапно осознал, что его иносказания и намеки не воспринимаются окружающими. Проведав о твоем аресте и грозящей тебе гибели, он без обиняков выложил священнику, кто ты, и зачем ты и твой брат сюда попали. И падре Эстебан обратился ко мне с призывом спасти вас.
Святогор замолчал, усадил меня к костру и, сев рядом, ободряюще погладил меня по руке:
– Теперь вы спасены. И все хорошо. Но что-то, я вижу, тебя все же гнетет.
Он заглянул мне в глаза. Я поспешила отвести взгляд и, опустив голову, попыталась заверить его, что все в порядке, и я просто устала и переволновалась. Он обнял меня и прошептал мне на ухо:
– Я все понимаю.
Я невольно вскинула голову, повернула к нему лицо и как-то по-детски доверчиво переспросила:
– Правда?
– Правда, – шепнул он, касаясь губами моих глаз.
Я уткнулась ему в плечо и глубоко вздохнула. Меня охватило такое теплое чувство надежности и спокойствия. Я ощущала себя защищенной и любимой. Я понимала, что значит выражение – «как за каменной стеной», – это было про меня. Не в силах сопротивляться своим желаниям, я не пыталась отстраниться и освободиться из его объятий.
«Будь, что будет, – думала я. – Мне с ним так хорошо. И пока я с ним, я не собираюсь отказываться от своего счастья. Я могу такого счастья в своей жизни больше и не испытать».
– Да, когда я оказался в тюрьме, мне тоже не спалось, – вдруг почему-то сказал Святогор, видимо, предавшись воспоминаниям.
– Мне, между прочим, тоже не спалось в тюрьме, не спится мне и сейчас, – раздался неожиданно из темноты Колин голос. – Разрешите к вашему шалашу? Здесь у вас теплее.
И он опустился возле костра.
– Раз уж ты заговорил о тюрьме, Святогор, расскажи нам о своей службе у дона Ордоньо, – попросил Николай. – Тем более, что мы все, как я понимаю, страдаем сегодня от бессонницы.
– Пожалуй. Бессонница – хороший повод или даже оправдание для воспоминаний, – усмехнулся Святогор.
А я вновь воспользуюсь его собственными словами из рукописи, чтобы дать читателю представление о том, что поведал нам Святогор в ту ночь в гроте:
«Итак, оказался я пленником благородного дона Ордоньо. Разместили меня и товарищей моих в подземном каземате замка Аструм Санктум. Позднее понял я, что держали нас в качестве заложников, чтобы в случае необходимости обменять нас на христианских воинов, если таковые были бы в плен захвачены арабами. Поначалу трудно привыкал я к заключению. Пленником я был годы долгие, но до сих пор я жил в прекрасных условиях и познал замечательное к себе отношение. Теперь же обитал я в каморке, грязной, тесной и кишевшей насекомыми, питался я пищею гнилой, страдал от недостатка света и воздуха и мучился от невозможности сомкнуть мои очи в этом обиталище.
Правда, каждый божий день доставляли меня в покои наследника, где я должен был применить свои познания врачебные, ибо молодой дон Альфонсо страдал от ранения. Юноша относился ко мне с большой душевностью, приходу моему неизменно радовался и неустанно повторял, что жизнию своею целиком обязан только мне. Но организм его, здоровый, молодой, быстро с хворями расправился. Все реже разрешали мне подниматься из камеры своей, а вскоре и вовсе забыли меня в мрачном подземелии.
Так прошло, верно, несколько месяцев. В один прекрасный день доставили всех узников в главный замка зал и учинили нам досмотр пристальный и тщательный. Потом долго беседовали с каждым, кто язык хозяев понимал. На допросе том я прознал, что много больше захватили христиане пленников. Среди них и мой оруженосец Сулейман, как мне поведали, добровольно сдался в плен, чтоб за хозяином своим последовать. Наконец, закончен был досмотр, и предстал один я на один пред хозяином своим доном Ордоньо. Долго-долго он меня расспрашивал о познаниях моих и умениях, о жизни моей выпытывал. Уяснив, что не являюсь я ни арабом родовитым, ни бербером неотесанным, дон Ордоньо мне службу предложил, дабы выполнял я поручения различные, детей господских языкам и наукам обучал, оказывал помощь целительскую и семейству и вассалам его.
Пути передо мной открывались безрадостные. Откажись я от службы господину новому, обменять меня попробуют у арабов на знатного христианина. Коль не примут меня арабы на обмен, посчитают персоною неважною, а сделку неравноценною, то обратно возвратят меня в казематы зловонные. В противном же случае заточат меня в темницу, как ворога, не ценившего щедрости душевной, господином предложенной.
Принял я с благодарностью предложение дона Ордоньо и сей же день покинул каморку свою мрачную и душную. Обитал я поначалу с прислугою, но свободу обрел передвигаться по замку беспрепятственно. Обучал я дона Альфонсо и малышку Беренгарию основам латыни и арабскому языку, занимался арифметикой и письмом с маленьким Габриэлем. Приглядевшись ко мне, примерно через год, господин мой дон Ордоньо начал доверять мне поручения курьерские, отправлял меня с посланиями то к соседним сеньорам, а то и к арабам, если была на то воля Божия.
Встречаясь с единоверцами, проведал я судьбу халифата после кончин
ы Аль-Мансура, диктатора сурового и коварного. Вознесся на вершину власти сын диктатора Абд-Аль-Малик, первым министром объявивший себя и титулом Аль-Мусафар наградивший себя, иначе говоря Победителем. Всемогущим Аль-Мансуром воспитанный, столь же алчный до владычества, столь же ненасытный в устремлениях, уступал он отцу своему в образованности, отточенности манер и тонкости ума. А меж тем от отца он унаследовал хитрость и коварство в деяниях, храбрость и отвагу безудержную, развращенность и пристрастие к роскоши.
Халиф Хишам Второй утопал в праздности и неге дворца Мадинат Аль-Сахра, так и оставался он власти лишен инее прельщался ею нисколечко. Абд-Аль-Малик тому и радовался. Продолжал он по-своему политику родителя своего всемогущего. И процветала торговля халифата, о чем поведали купцы мне арабские и еврейские, и возносились науки, и уважалось слово писанное, о чем прознал я от кордовских именитых книжников. И расцвела Кордова, будто в эпоху славную халифа Омейядов Абд-Аль-Рахмана Третьего. И поднялась Кордова, точно готовясь в пропасть упасть неминучую.
Абд-Аль-Малик, Победитель, походы совершал опустоши-тельные на земли христианские. И снаряжал господин мой дон Ордоньо против завоевателей войско отважное, и отстаивало оно каждую пядь земли христианской, и терял сеньор наш целые селения, а потом их обратно отвоевывал. Я вел тогда переговоры с мусульманами, обмен совершая военнопленными.
Не гнушался Абд-Аль-Малик силами христианских наемников. И заключал я не единожды с арабами по веленью господина моего договор на участие в сражениях войска его вассального совместно с войском мусульманским. И воевали сами христиане против своих же братьев христиан. И радовались они, опустошая земли соседние, с которыми соперничали их правители, не давая тем самым им возвыситься и укрепить свое влияние. И огорчались и плакали, коль жертвою набега становилась их земля родимая, но и ее они нещадно грабили, связанные договором с арабами. Не смел свое я недоумение сеньору моему высказывать, ведь мнения иль совета моего он не испрашивал. Но сам он нет-нет да оговаривался, что, посылая воинов в полки мусульманские, чаял изнутри он подточить их армию, дабы сыграло это христианам на руку в ту самую минуту подходящую, когда придет пора побед христианских для возвращения земли их поруганной.
И дивились арабы, старые знакомые мои, что, выполняя господина поручения, не пытался я из плена бежать и вернуться во дворец халифа. Но претила мне сама мысль о возможном моем предательстве. И пускай считался я пленником, но коль заключил с доном Ордоньо о службе договор, обмануть его считал себя не вправе я. Да и по чести сказать, полюбил я семейство господина моего и замок Аструм Санктум, ставший домом моим. А служба моя дипломатическая, педагогическая и медицинская была куда мне больше по сердцу, чем роль игрушки халифа неразумного.
Со временем сеньор поверил в преданность мою и выказал особое свое расположение, удостоив в замке меня отдельными покоями и правом иметь слугу своего. Он даже дал мне разрешение забрать вещи и книги мои из моих покоев в Кордове. Я также получил свободу действия и не стесненного передвижения, коли у моего хозяина нужды во мне сиюминутной не было.
Так прослужил я лет около семи, ровно столько, сколько минуло со дня той битвы при Калатаньязоре, ровно столько, сколько Кордова час своего паденья близила. И ровно столько же там властвовал министр Абд-Аль-Малик. Но вот внезапно мир этот покинул он. Сразил его не то недуг загадочный, не то коварство брата сводного Абд-Аль-Рахмана, кто, по слухам, поднес отраву Победителю.
Абд-Аль-Рахман, как поговаривали, был сыном Аль-Мансура от любовницы, светловолосой христианки, может, самой Субх, наложницы великого халифа, Аль-Хакама Второго покойного. И так по материнской линии он внуком доводился королю Наварры Санчо, за что был прозван Санчуэло уничижительно. К тому ж он сводным братом приходился не одному Абд-Аль-Малику, столь безвременно почившему, а, вероятно, самому халифу Хишаму Второму, еще живому, но прозябавшему.
И наступил тот страшный год. И халифата рухнуло могущество. Основанное некогда харизмою халифов умных, образованных и дальновидных из рода Омейядов, затем держалось оно волею непререкаемой правителей-временщиков. И вот лишилось вдруг обеих опор, подобно колоссу на ногах на глиняных».
Глава тридцать четвертая
ТОЛАЙТОЛА
Помни, путник, твоя дорога –
Только след за твоей спиной.
Путник, нет впереди дороги,
Ты торишь ее целиной.
Целиной ты торишь дорогу,
Тропку тянешь ты за собой.
Оглянись! Никогда еще раз
Не пройти тебе той тропой.
Путник, в море дороги нету,
Только пенный след за кормой.
Антонио Мачадо (1875–1939)
/испанский поэт, антифашист/
Меня разбудил тихий разговор:
– Я рад, что она все же уснула и сможет хоть немного отдохнуть.
– Да, Святогор. Она много пережила, – отвечал Николай.
– Она очень огорчена, что мы покинули замок. Да, к тому же нам предстоит нелегкий путь. Обстановка в халифате сейчас очень неспокойная. И все же я надеюсь, нам удастся благополуч-но вернуться. И тогда мы найдем способ отправить вас домой.
– Святогор, ты прекрасно знаешь, что она удручена не только, а может, и не столько этим…, – начал Коля.
И я встала, чтобы положить конец этому разговору.
– Коля! – окликнула я его по-русски. – Нашему другу хватает с нами неприятностей. Зачем же добавлять ему еще лишнюю заботу?
– Доброе утро! – добавила я на понятном для всех языке. – Я выспалась и готова к любым трудностям.
– Тогда вперед! – скомандовал Святогор.
– По коням! – воскликнул Николай по-русски.
– Послушайте, – вдруг задержал нас Святогор. – Научите меня говорить на русском. Ведь смогли же вы довольно быстро научиться понимать кастильский. Может быть, нам лучше общаться на нашем родном языке?
Мы с Колей переглянулись, и я посетовала:
– Но учиться снова придется нам.
– Почему? – удивился Святогор.
– Да потому что тебе не имеет смысла изучать язык двадцатого столетия: он тебе не пригодится в жизни. А нам, мне во всяком случае, было бы интересно знать древнерусский язык. Кстати, Коля учил его в университете…
– Как ты сказала – “древнерусский”? – изумился Святогор.
Мы рассмеялись, и я грустно отметила:
– Святогор, нас разделяет тысяча лет. Нашу страну твоего времени мы называем Древней Русью…
– Ты можешь говорить на своем родном языке, Святогор, – перебил меня брат. – Я уверен, что мы поймем тебя не хуже, чем на кастильском.
– Спасибо! – крикнул Святогор и вскочил на коня.
Я с трудом вскарабкалась в седло, сидя верхом, победно оглядела спутников, словно свершила какой-то подвиг. Святогор дал нам с Колей несколько общих советов по поводу того, как лучше держаться в седле. И мы отправились в путь.
Горная гряда скоро отступила и распахнула перед нами обширное равнинное пространство. Однако, горы не собирались сдаваться. Они лишь замаскировались под песчано-каменистой почвой, будто ушли в подполье, и изредка выходили на поверхность гранитными глыбами. Некоторые скалы гранита робко выглядывали из песка, не рискуя в полный рост возникнуть из-под земли. Другие же, наоборот, норовили заявить о себе наглядно, взвиться выше к небу, и в этом своем стремлении глыбы налезали друг на друга, образуя причудливые силуэты, издалека напоминавшие заброшенные руины крепостных сооружений. Иногда казалось, что какой-то великан играл глыбами, складывая из них Вавилонаскую башню, но она рухнула и осталась валяться беспорядочным нагромождением скал.
Часа через два мы сделали небольшой привал, укрывшись в тени гранитной скалы, немного подкрепились и двинулись дальше. Несколько раз мы делали непродолжительные остановки, давая передышку лошадям и отдыхая сами.
Иногда пейзаж освежали небольшие лесочки из смешанных пород деревьев с преобладанием сосен. Леса стояли, одетые в осеннее убранство, и радовали глаз, гостеприимно принимая под свою живописную сень усталых всадников. Удивительно, что на огромных пустынных пространствах мы почти не встречали признаков обитания человека. Очень редко у холма ютилось какое-нибудь малюсенькое селение. Еще реже холм увенчивался замком сеньора, и тогда у его подножия располагалась деревушка покрупнее, окруженная обработанными полями и огородами. Но все же большую часть дня мы скакали по безжизненной и безлюдной равнине.
К вечеру впереди замаячил горный хребет, и мы выехали к реке, двигаясь вдоль ее извилистой ленты. Берега ее скоро покрылись густым кустарником и, чем дальше, тем круче, стали возвышаться горными склонами, кое-где обнажая гранитные напластования, а кое-где прячась под зарослями кустарника и небольшими рощицами. Река проложила себе русло поудобнее, пошире, отвовевав у гранитных скал жизненное пространство. Отражавшая небо, глубокая океанская синева воды в закатные часы окрасилась фиолетово-багровыми мазками. И, наконец, взорам нашим открылся город с величественными, выложенными из могучих камней, стенами. Он высился на гранитном плато, как грозный страж. Треугольные зубцы на стенах выдавали их арабское происхождение.
– Это Толайтола, – крикнул Святогор. – Здесь мы остановимся на ночлег. У меня есть здесь друзья.
– Какой красивый город! – восхитилась я. – И какая чудесная река!
– Река Тахо, – пояснил наш спутник. – Этот город известен с Римских времен. У вестготов он служил столицей. А теперь вот принадлежит арабам.
– Это же Толедо! – вскричала я. – Коля, это Толедо!
Конечно, то же величие гор, и та же деловитость и настойчивость реки, огибавшей горное плато. Но город… Город оказался совсем другим. Отсутствовали многие возвышающиеся постройки – здание Алькасара, например, или Собора. Толедо, известный мне, более походил на европейский средневековый город. Город, теперь представший перед моими очами, явно населялся жителями Востока.
– В город войдем, когда совсем стемнеет. Ни к чему нам привлекать излишнее внимание, – сказал Святогор.
– А стоит ли нам вообще посещать этот город? – усомнился Николай.
– Нам необходимо пополнить запасы еды. Для вас нужно приобрести оружие. Толайтола славится своими клинками, – откликнулся Святогор. – К тому же очень важно выяснить, что происходит в Кордове, чтобы быть готовым к любым поворотам. Вы пока побудьте здесь, а я пройду в город и навещу своих друзей.
Он оставил нас в роще на холме на противоположном берегу реки, а сам отправился по массивному мосту, вероятно, римской постройки. Отсутствовал он около двух часов и вернулся в сопровождении неизвестного юноши, когда уже ночь опустилась на город и его окрестности, погрузив все во тьму.
– Это Исаак, сын моего друга, – представил он юношу нам. – Он побудет с нашими лошадьми до утра, а мы сейчас пойдем в город. Риск есть, но я очень надеюсь, что все обойдется.
Мы спустились с холма, по каменному мосту переправились на другой берег и вошли в городские ворота. Мы петляли по узким улочкам восточного города, так что сама я ни за что не выбралась бы обратно. Город словно вымер, настолько безлюдны были его улицы. И хотя час был действительно поздний, совершенная пустота в городе удивляла и настораживала. Но вот где-то неподалеку раздался топот копыт.
– Мы уже близко, – шепнул Святогор.
Внезапно из темноты, из сокрытой мраком узкой улицы, вынырнули всадники. Святогор велел нам прижаться к стене, спрятавшись во тьму, но всадники заметили наши светлые одежды и ринулись прямо к нам.
– Бегите вперед! Я попробую задержать их! – крикнул Святогор.
– Ты же один?! – возмутился Коля.
– Бегите! Умоляю, Николай, спаси Елену! – истошно закричал Святогор.
И мы побежали вперед. Неожиданно кто-то дернул меня за руку и втащил внутрь дома, то же этот кто-то проделал и с моим братом. Он сделал нам знак молчать. Слышно было, как мимо проскакали всадники. Я рванулась к двери, но хозяин грубо дернул меня за руку и на кастильском прошипел:
– Стойте! Я знаю вас. Вы – друзья Абдеррахмана. Он вел вас ко мне.
– Он же там один! – я была на грани истерики.
– Вы ничем ему не поможете, только помешаете и погубите себя, – внушал хозяин дома. – Успокойтесь и пройдем в дом.
Только тут мы поняли, что находились во внутреннем дворике – патио, и обреченно последовали за новым знакомым. Мы вошли в комнату, практически лишенную мебели. На полу лежали многочисленные коврики и подушки. Хозяин предложил нам присесть.
– Я Хайме, – представился он. – А вы – Элена и Николас, ведь так?
Мы кивнули. Я не могла успокоиться, мысленно рисуя себе страшные картины гибели Святогора.
– Кто напал на нас? – спросил Николай.
– Банда берберов держит город в страхе вот уже несколько месяцев.
– Банда берберов?
– Да, вы слышали что-нибудь о Санчоле? – уточнил хозяин.
– Санчуэло? – переспросил Коля.
– Да-да.
– Он отравил Абд-Аль-Малика?
– Ну-у, так говорят, – пожал плечами Хайме. – Так вот, это берберы, дезертировавшие из армии Санчуэло.
– А почему они дезертировали?
– Это долгая история. Но время у нас есть. Сейчас только я накормлю вас, чем бог послал, и расскажу.
Хайме вышел. Это был еврей средних лет, приятной внешности, невысокого роста, одетый, подобно арабу. Вошла женщина, поставила перед нами курси, маленький арабский столик, а на него водрузила поднос с каким-то необычным еврейским хлебом, овощами и фруктами. Она поклонилась нам и удалилась. Хозяин же принес кувшин вина и призвал нас уважить его и отведать угощение.
За едой Коля начал расспрашивать хозяина, кто он, чем занимается. Тот вполне охотно отвечал, очевидно, полностью доверяя Святогору, а потому и его друзьям:
– Я владею лавкой со всякого рода товаром. Наш род купеческий. Отец мой имел лавку. Братья разъезжают по халифату, добывая и сбывая товар. Я же держу лавку здесь в Толайтоле, а сыновья мои мне помогают.
– Толайтола – большой город? – полюбопытствовал Коля.
– О да! Это город с великой историей. Он во все времена играл центральную роль. Сейчас он уже не столица, но является в самом центре халифата важным форпостом, позволяющим контролировать дела на всей мусульманской территории.
– А вы мусульманин?
– Нет-нет, я исповедую древнюю веру моих предков.
– И арабы вам позволяют? – удивился Коля.
– Разве вы не знаете? До прихода арабов на нашу землю вестготы угнетали евреев, преследуя за религиозные различия, принуждая принимать христианство. Они отнимали еврейских детей, насильно обращая их в христианство, – еврей поморщился как от боли. – Это было, наверное, ужасное время. И евреи восприняли арабское завоевание как освобождение и поднялись против своих угнетателей – христиан, приняв сторону арабов.
– Неужели мусульмане веротерпимы? – Коля не мог поверить в это, зная, что в двадцатом веке ислам стал воинствующим и агрессивным, далеко не веротерпимым.
– За веру арабы не притесняли ни евреев, ни даже христиан, – ответствовал Хайме. – Но то арабы. Берберы, пришедшие откуда-то с севера Африки, относятся к более примитивным племенам, а посему особой веротерпимостью к другим народам не отличают-ся. И сейчас в Толайтоле из-за этого очень сложная обстановка.
– Вы обещали рассказать о Санчуэло, – напомнил Николай.
– А Абдеррахмана все нет, – брякнула я.
Все время их оживленной беседы я не находила себе места. Оглядывалась на каждый шорох, ловила тени от светильника, вздыхала и возмущалась, что брат мог вести светский разговор, когда наш единственный верный друг попал в беду.
– Абдеррахман – мужественный и сильный человек, – попытался успокоить меня хозяин. – Его не так просто победить. К тому же, он араб, с берберами ему будет проще договориться, чем, скажем, еврею.
– Так кто они, эти берберы, бесчинствующие в городе? – не унимался Коля.
Хайме налил нам еще вина. Мне он велел выпить кубок через силу, пообещав, что это поможет мне успокоиться. Я послушно опустошила емкость, всхлипывая, и вино немного ударило мне в голову, подействовало расслабляюще, будто кто-то ослабил натяжение струн на музыкальном инструменте. Легкое голово-кружение заставило меня поудобнее устроиться на подушках. Это не укрылось от хозяйского взгляда, он удовлетворенно кивнул самому себе и продолжил прерванную беседу:
– Когда умер Абд-Аль-Малик, Санчуэло, будучи сыном Аль-Мансура, должен был стать первым министром халифа. Но этому пьянице и развратнику такой должности показалось недостаточно.
– То есть как? – отпрянул Николай. – На что же он претендовал?
– Не знаю, какими правдами или неправдами, он этого добился, на каких чувствах халифа он играл, вероятно, на родственных, ведь они, по меньшей мере, имели общего деда, но только Хишам неожиданно зимой провозгласил Санчоля своим наследником.
– Это Хишам Второй смог принять такое решение?
– Конечно, он не сам его принимал, – признал Хайме. – По-моему, халиф не способен принимать никаких решений. Но факт остается фактом. Санчуэло, сын Аль-Мансура, никакого отношения не имеющий к Омейядам, – наследник престола.
– И что же дальше?
– Этого младшего отпрыска бесстыдного диктатора Аль-Мансура отличало непомерное честолюбие. Но столь же велика оказалась и его глупость. Подобно отцу и брату, он опирался на наемные войска. Причем из пестрого состава наемников он особо выделял почему-то берберов. Наверное, они стояли с ним примерно на одной ступени развития, – вдруг рассмеялся еврей своему удачному предположению. – Выделял он их настолько, что даже заставил носить всех своих воинов головной убор так, как принято у берберов.
– И наемники оставили его?
– Нет, конечно, наемники есть наемники, – хмыкнул Хайме. – Но такой преданности воинов, какой пользовались его отец и брат, ему ожидать, безусловно, не имело смысла.
– И как же он правит? Разве Кордова не процветает после смерти Аль-Мансура? – тема все больше и больше захватывала Николая.
Мужчины обожают политику. Безусловно, в конечном счете, именно политика и формирует историю вкупе со многими другими факторами. Но при всей моей любви к истории, политику я не любила. И я поймала себя на мысли, что изучать историю халифата мне было интересно, а «кухонный» разговор о глупостях сильных мира сего меня раздражал. Во все времена простые люди перемывали кости своим правителям в стенах своих домов в качестве застольной светской беседы. Я попробовала заинтересоваться рассказом хозяина, убедив себя, что это как никак уже история, а я все же историк. И потом, участие в беседе отвлекло бы меня от тревожной думы об участи Святогора. И я встряла в разговор:
– Он и теперь правит?
Хайме сначала развеселился, а потом вдруг нахмурился:
– Нет. Санчуэло, очевидно, осознавал неправомерность своих претензий на престол. И он не придумал ничего лучше, как снискать себе славу, подобно той, что пользовались его предшественники-диктаторы. Он решил доказать всем свою значимость, осуществив победоносный военный поход на христиан. Да не куда-нибудь, а в королевство Леон, что далеко на севере, в горах. Да не когда-нибудь, а немедленно, зимой. Но доказал он лишь свою глупость. А мы теперь расплачиваемся за нее смутой и бедами в халифате.
Еврей погрустнел и задумался.
– Он потерпел поражение? – подстегивала я свое вялое любопытство.
– Хуже. Он отправился в поход зимой, не обращая внимания на непогоду. С трудом, по непроходимым дорогам, замерзая, промокая, погибая, войско Санчоля доплелось до горных отрогов Леона, где и застряло, встретившись с непролазными снегами вместо неприятеля. И отступило в плачевном состоянии к Толайтоле.
– Он и сейчас здесь? – вновь задала я глупый вопрос, вызванный тем, что я не очень вникала в уже упомянутые евреем факты.
Но Хайме не заметил неуместности моего вопроса, погрузился в раздумья: его, видимо, всерьез тревожила судьба его страны и его собственная. Он рассеянно покачал головой:
– Нет. Его уже несколько месяцев нет в живых. Он поплатился сполна и за свое тщеславие и за свою глупость.
– А что же случилось? – заволновался Коля.
– Здесь, в Толайтоле, Санчуэло разрешил своему войску расслабиться. И сам предался развлечениям, ведь в поход он тащил за собой даже свой гарем.
Мы с братом недоуменно переглянулись. Еврей кивнул, невесело усмехнулся и продолжил:
– Но он рассчитывал, что весной он все же вновь двинется на христиан, и на сей раз победа, несомненно, будет за ним, что позволит ему с триумфом возвратиться в Кордову. Однако, в Кордове тем временем недовольство потомками Аль-Мансура и возмущение по поводу нового наследника престола вылилось в настоящее восстание. Омейяды не могли и не хотели мириться с тем, что следующим халифом сделается безродный выскочка. А возглавил выступление принц из Омейядов – Мохаммед ибн Абд-Аль-Чаббар.
– Принц? Брат Хишама? – уточнила я.
– Нет-нет. Один из многочисленных правнуков Абд-Аль-Рахмана Аль-Назира Третьего, – поправил Хайме.
– Абдеррахмана?! – вскрикнула я, будто ошпаренная дорогим сердцу именем.
Мужчины встревоженно воззрились на меня.
– Абдеррахмана все еще нет, – прошептала я испуганно. – Наверное, все-таки с ним что-то случилось.
– Ты жена его? – в лоб спросил еврей.
От неожиданности я густо покраснела, и – ком в горле не позволил мне издать ни звука – я лишь отрицательно помотала головой.
– Ты любишь его? – не то спросил, не то констатировал Хайме печально и налил вина в мой кубок. – Выпей это.
– Вы хотите споить меня! – возмутилась я.
– Это единственное, чем я могу сейчас облегчить твои страдания, – признался он. – Вино дает забвение.
Я повиновалась и, сделав несколько глотков, пробормотала:
– Простите, я прервала вас. Продолжайте, пожалуйста.
– Узнав о восстании, Санчуэло отдал приказ идти на Кордову с усмирительно-карательной экспедицией. И вскоре выступил в поход. Но до Кордовы бедолага добрался практически в полном одиночестве, – еврей захихикал. – Говорят, даже его наложницы разбежались. А многие берберы, изменившие Санчолю и в трудную минуту оставившие его, возвратились в Толайтолу и, пользуясь неспокойным положением в халифате, объявили себя гарантами порядка в городе и мстителями за Санчоля.
– Почему мстителями? – изумились мы с Колей.
– Этот незадачливый отпрыск Аль-Мансура весной, когда достиг Кордовы, был убит Аль-Чаббаром.
– И берберы так с тех пор и хозяйничают в городе?
– Представляя собой военную силу, они держат весь город в страхе: грабят мирных жителей, обижают евреев, оскверняют синагоги, препятствуют деловой жизни города, установили огромные пошлины с торговли, причем плата вносится и в самом городе, и при въезде сюда, и при выезде отсюда…
– Рэкет! – хором отреагировали мы с братом.
– Стало трудно и жить и работать. Но и в самой Кордове дела не лучше, – вздохнул еврей. – Однако я утомил вас своей бо-товней. Располагайтесь на отдых. Утро вечера мудренее. Надеюсь, все же к утру Абдеррахман вернется. Я не верю в его…, – он запнулся.
– Гибель? – подхватила я.
– Нет-нет, – поторопился исправить ошибку Хайме. – С ним ничего не случится. Не забивайте себе этим голову. Не притягивайте дурных мыслей.
Он вышел и вскоре вернулся вместе с женщиной: они принесли нам пледы. И мы улеглись прямо здесь же на полу. Усталость и алкоголь сделали свое дело, и я уснула, несмотря на тревогу в душе.
Но утро не принесло нам никаких вестей от Святогора. Хозяин с утра отсутствовал, а днем, возвратившись для сьесты, поделился с нами своими мыслями:
– Утром я отправил второго сына к вашему лагерю в горах. Лошади ваши под присмотром. Мальчики мои будут сменять друг друга через несколько часов. Об этом не волнуйтесь.
– Что же нам делать? – спросил Николай.
– Я думаю, пока – ждать. Абдеррахман говорил, что вы едете в Кордову с поручением от его господина. Если он в ближайшие дни не объявится, поедете сами. Да, – спохватился Хайме, – Абдеррахман просил приобрести для вас оружие. После сьесты я возьму Николаса в оружейную лавку, где мы добудем все необходимое.
– Но у нас нет денег, – выпалила я.
Еврей хитро улыбнулся:
– Сочтемся.
Я отпрянула, а Хайме тут же объяснил:
– Абдеррахман оставил все ваши вещи у меня, когда вчера приходил ко мне один. Так что в долгу вы не останетесь.
Вечером Николай принес нам по красивому кинжалу из дамасской стали, из тех, что изготовлялись только здесь, в Толедо. Город ведь и по сей день славится своими оружейниками.
А Святогор так и не появлялся. Не появился он и на следующий день. Я уже оплакала его. Отчаяние в моей душе сменялось апатией, и я эгоистически даже нашла для себя успокоение: дескать, судьба сама избавила меня от бесперспективной любви. Но утешения это не приносило. Образ Святогора чеканно отпечатался в моем сердце. И тот же эгоизм говорил мне, что без него мы погибнем. Но моя собственная гибель виделась мне долгожданным избавлением. Теперь сами небеса доказали невозможность наших отношений, и поэтому меня уже не удивило, что и на третий день мы ничего не знали о судьбе Святогора.
Однако, хозяин никуда не отпускал нас. Он исправно посылал сыновей сторожить и кормить наших коней. Мы продолжали пользоваться его радушием и гостеприимством. Он оберегал нас и развлекал беседой. Вероятно, Абдеррахман был дорог ему, если во имя его, он с таким вниманием принимал совершенно неведомых ему чужестранцев. Вечером третьего дня Хайме предложил нам обсудить создавшуюся ситуацию.
– Абдеррахман, по всей вероятности, пока не сможет к вам присоединиться, – заговорил он. – Значит, наверное, чтобы не терять больше времени, утром вам следует продолжить ваш путь. Абдеррахман либо догонит вас в пути, либо найдет вас уже в Кордове. Суть вашего поручения мне неизвестна, но я и не пытаю вас. Отправляйтесь с миром.
– Пожалуй, вы правы, Хайме, – согласился Николай. – Мы благодарны вам за все, что вы для нас сделали. Но мы бы хотели получить обратно свои вещи.
– Нет сомнений, – лукаво улыбнулся хозяин. – Я лишь возьму с вас за проживание. Я, однако, выполню просьбу Абдеррахмана и пополню ваши запасы продовольствия. И еще я оставлю третью часть всех средств для Абдеррахмана, я думаю, вы согласитесь, что когда он вернется, ему тоже понадобятся деньги.
«Хитрый еврей, – подумала я. – Вот почему он прикидывался, что не верит в его гибель. И вот почему он держал нас целых три дня. Мы не знаем, сколько он сдерет с нас. Да мы и вообще ничего не знаем о деньгах этого времени».
Внезапно раздался громкий стук в дверь.
– Это сын вернулся, – откликнулся Хайме и вышел.
– Коля, что будем делать?
– Отсюда надо уезжать.
– Куда? Обратно?
Брат замялся, вздохнул и признал:
– Да, обратно. Но и обратный путь – для нас проблема.
Он вдруг задумался и добавил:
– Святогор не погиб.
Я вскинула голову.
– Вспомни рукопись, – бросил Коля.
– Да, но мы могли как-то нарушить ход событий.
– Нет, мы тоже присутствуем в рукописи. Ты разве забыла? Хорошо бы все же дождаться его здесь…
Надежда затрепыхалась где-то в глубине моей измученной души.
Послышался звук шагов, и в комнату вошел Хайме. За ним порог переступил сгорбленный старик, закутанный в плащ с головы до ног и опиравшийся на посох.
(Продолжение следует)