Спасти Вселенную

Михаил Соболев
Григорий Обский с детства мечтал написать гениальную книгу о Великом герое - спасителе человечества.

О грядущей космической катастрофе он узнал из популярной телепередачи. Мальчик полночи не спал, а когда измученный воображаемыми картинами апокалипсиса всё же забылся, увидел сон, в котором он, капитан международного звёздного экипажа, спускается по трапу и уверенно делает первый шаг по загадочной Красной планете.

О том, как возглавляемая им экспедиция будет сражаться с марсианскими чудовищами, а затем построит ядерную пушку и расстреляет летящий к земле гигантский астероид, Гриша додумал уже на уроках.
   
- Мама, я стану космонавтом и спасу всех людей, - Гриша, сверкая глазёнками, бросился к родителям вечером, придя со школы. – Я полечу на Марс…

Отец, не отрываясь от газеты, хмыкнул, а мама подхватила пахнущего морозом сынишку прямо в шубке, с ранцем за плечами, и стала баюкать, как маленького:

- Гри-шу-ля фан-та-зёр, - напевала мама. – Он вырастет большой-большо-о-й, станет писателем и просла-а-вится…

Собственно, о писательстве Григорий всерьёз задумался уже после того, как соседи-шахтёры  забросали мёрзлой глиной гроб с телом задушенного силикозом отца. Мама, опасаясь того, что мальчик повторит судьбу мужа-неудачника, перевела его в центральную пылысаевскую школу, где преподавал литературу известный педагог. Станислав Игоревич мог часами рассказывать о творчестве Беляева, Лемма, Стругацких и втайне писал, пытаясь им подражать. Гриша, которому после кончины отца не хватало мужского общения, потянулся к учителю и на веки вечные заразился любовью к родному языку. Ещё в школе Григорий написал несколько фантастических рассказов. Один даже опубликовали в районной газете. Тогда же он задумался над созданием многотомной эпопеи «Спасти Вселенную».
 
Способный и усидчивый юноша поступил в Кузбасскую педагогическую академию, без особых проблем окончил вуз, получил диплом филолога-русиста и вскоре был призван в Ленинградский военный округ.

На службе Григорий сдружился с Васей Максимовым и в первое же увольнение посетил с ним город на Неве. Только здесь может состояться человек творческий, убеждал себя Гриша. Сам воздух Северной столицы способствует сочинительству, под этим небом вынашивались замыслы великих произведений, здесь располагаются редакции крупных литературных журналов и издательств. Здесь опубликуют мою книгу, переведут на все мировые языки, прочтут миллионы читателей.

Обскому везло. Васин отец - седовласый и кудрявый, непосредственный в общении и неорганизованный в быту, зубоскал и острослов радовался дружбе ребят. С ним было легко. Его и звали все запросто Максом, несмотря на сорокапятилетний возраст. И что самое удивительное, он не только любил русскую словесность, но, как и Григорий, сочинял на досуге. Макс садился за письменный стол нерегулярно, от случая к случаю, писал, не придерживаясь принятых схем и правил, как на душу ляжет. Пусть неумело, зато ярко, образно, в своей, непохожей на других, манере.

За три месяца до демобилизации трагически погиб на учениях рядовой Максимов.

Когда после завершения службы Григорий навестил отца Васи, от прежнего здоровяка-Макса оставалось одно воспоминание. Жена, Васина мачеха, от него ушла. Сидел Макс взаперти, видеть никого не желал, пил горькую и дожидался костлявой. И сгорел бы, наверное, не появись в его жизни армейский дружок сына. Максимов Гришу приветил, полюбил как родного и прописал временно на своих квадратных метрах.

О литературной работе приезжему провинциалу нечего было и думать. Хоть на стройку иди. Но и в этот раз Обскому повезло. Наудачу Григорий зашёл в отдел кадров прядильной фабрики, где ему неожиданно предложили должность инспектора, а самое главное, койко-место в фабричном общежитии.

Мама в письмах жаловалась, что хворает, день и ночь скучает по Гришеньке, и в то же время радовалась успехам сына. Обский поклялся себе, что как только определится с жильём, перевезёт маму к себе.

Григорий на службе усердствовал. С нижестоящими был строг, но справедлив. С руководством сгоряча мог и поспорить, и в чём-то не согласиться, но, поостыв, свои ошибки всегда признавал. С порученными заданиями молодой кадровик справлялся, был в меру активен, глаза начальству лишний раз не мозолил…

 Через три с половиной года, в свои неполные двадцать пять, он уже имел постоянную петербургскую прописку, служебную «однушку» в построенном фабрикой доме и занимал, хотя и крошечный, но все-таки отдельный кабинет. Стилизованную под дуб дверь небольшой, в два стола, приёмной украшала табличка:

«Начальник отдела кадров Обский Г.А.»

Чего уж там говорить, построенная ещё при царе-горохе фабрика доживала последние дни. Здание и инженерные коммуникации своё отслужили: всё текло, парило, сыпалось и грозило развалиться. Штатное расписание отдела кадров включало лишь две должности: самого начальника и инспектора, да и зарплата Обского была символической. Но тем не менее, жизнью он был доволен – всё шло по плану.

Григорий искренне полюбил Максимова, а когда выбился в люди, стал ему покровительствовать: пригласил потерявшего работу друга на фабрику и помог пристроить его повесть в издательство, где уже дожидался очереди на публикацию рукопись Григория, первый том эпопеи. Но об этом надо рассказать подробнее.

Фабрикой «Красный текстильщик» руководила Крутова Ирина Аркадьевна - моложавая сорокалетняя женщина, волевая и знающая себе цену. А её муж, функционер старой закалки, возглавлял то самое издательство, где лежали рукописи друзей.

У Ирины с Обским случился роман. Григорий - мужчина импозантный, привлёк внимание директрисы и сам не на шутку увлёкся эффектной и энергичной женщиной. У них всё было по-настоящему: вздохи, мимолётные объятия в директорском кабинете, многочасовые гуляния рука в руку по продуваемым ветром невским набережным, тайные редкие свидания на квартире Обского.

Ирина познакомила Григория с мужем. Обский написал пару-тройку отказных рецензий на произведения начинающих авторов, стал бывать в издательстве, а вскоре не без помощи Крутовой его книгу, а заодно и повесть Макса приняли к публикации.

Радужное настроение Григория омрачало лишь одно: Ирина пока не хотела говорить с мужем о разводе.

- Давай дождёмся, когда твой роман выйдет в свет, - ласкалась к любовнику женщина. – Заработаешь кучу денег, купим свадебный тур... Представляешь, синее море, белый теплоход… К тебе подбегает толпа поклонниц, а ты никого кроме меня не видишь… Я в широкополой шляпе… 


 Время между тем шло своим чередом. Страна вступила в последнее десятилетие века. Могучая некогда держава расползлась по швам. Заводы и фабрики останавливались. Биржа труда не успевала переваривать поток безработных.

Залихорадило и «Красный текстильщик». Предприятие увязло в долгах. Руководство главка решило объединить три фабрики в одну. Нерадивых - за ворота; пенсионерам подарить по хрустальной вазе - и на покой. Крутова лезла из кожи вон -  у неё появилась реальная возможность стать директором объединения.

 И всё бы ничего. На фабрике трудились в основном женщины. Пошумят они, пар выпустят - и рот на замок. На каждой - семья: дети, родители престарелые, муж-пьяница копеечное пособие по безработице не доносит до дома. Какая, к чёрту, справедливость - место бы своё не потерять, хлеба кусок! На всё работницы согласятся, не впервой Ирине Аркадьевне бабью волю через колено ломать. А как по-другому? Хочешь сохранить армию – не бойся потерять роту.

Но вот беда: неуправляемый Макс взялся баламутить работниц. Незаконно, мол. Несправедливо! Что он там, в своей слесарке, понимает? И не зацепить его никак. Не пьёт, по работе к нему замечаний нет. Ирина поставила Обскому ультиматум: ты, мол, его привёл, ты ему и укорот должен сделать. Максимов на серьёзный разговор с другом не пошёл, отшутился и продолжил протест. И придумала тогда Крутова, как выбить горлопана «из седла» - пусть подёргается и почувствует, кто в доме хозяин. Глядишь, и «оскользнётся».

 Мужу на ушко помурлыкала, пощекотала ресничками, а тот недоволен:

 - У меня издательство, - говорит, - а не банно-прачечный комбинат. На повесть Максимова - три великолепных отзыва. О его рукописи положительно отозвался сам Альперович, ты это понимаешь?.. Что мне теперь?.. Редакторы конечно же сделают, как велю, но разговоры пойдут. На каждый роток не накинешь платок. А оно мне надо?

 - Ну, папик!.. - Ирина обвила  руками иссечённую морщинами  шею супруга, заглянула в глаза. – Прошу тебя, мне так надо, понимаешь? У тебя же опыт, неужели ничего нельзя сделать? Да и зачем нужна читателю «бытовуха»?! Его герой не одерживает побед, не покоряет сердца красавиц… Скукотища!

 - Ох-хо-хо! Поверь, Ириша, бывшему партноменклатурщику, о победах «печориных» интересно читать в книжках, да и то - дома в тепле, лёжа на диване. Насмотрелся я на них… - Редактор щёлкнул зажигалкой, и Ирина, сморщив носик, замахала перед собой платочком. - Да и мелковаты «герои нашего времени» супротив Печорина, - продолжал ворчать, укладывая в портфель бумаги, супруг. - Вырождается современный мужик!.. Не, по мне, так лучше Максим Максимович. Тот хотя бы не забывает старинных приятелей.

Крутов щёлкнул замком портфеля и вдруг замер:

 Гм... - поднял он вверх белесые бровки. – Хорошо!..  Тебе надо, говоришь… - он пристально посмотрел в глаза Ирине и вдруг широко улыбнулся, сверкнув металлокерамикой. - Вот что, радость моя, пусть твой Георгий Александрович, или как бишь его… - хохотнул супруг, - подготовит мне отрицательный отзыв на повесть Максимова. А я ещё организую парочку. Три - за, три - против, нормально. Выступлю на редакционном совете, предложу отсрочить публикацию на год. А там посмотрим…

Обдав супругу кислым старческим дыханием, издатель тронул вялыми губами тугую щёчку Ирины. Она, справившись с отвращением, захлопала в ладоши:

- Папик, милый!

- Разве я могу  в чём-нибудь отказать своей жёнушке.

 Довольный, он посмотрел на часы.

 - Мне пора.

                *
               
По окончании утренней планёрки Ирина Аркадьевна попросила Обского задержаться. Директриса долго ходила: шесть  шагов - туда, шесть - обратно, приглушённо постукивая каблучками по расстеленной вдоль всего кабинета ковровой дорожке. Гибкая, в строгом чёрном платье, тяжёлая причёска оттягивает назад высоко поднятую голову, на щеках от волнения проступил румянец, глаза блестят. Григорий даже залюбовался женщиной.

 - Жора, ты понимаешь, что происходит? - Ирина наедине всегда звала Обского Жорой. - Мне твой протеже, Макс, как вы его все называете, оставил у секретаря для ознакомления протокол заседания так называемого стачечного комитета. - Она раздражённо пихнула по полированной столешнице лист бумаги. Длинный, гелевый ноготь скользнул, и женщина прикусила в досаде губу. - Он предупреждает о предзабастовочной ситуации на фабрике. Скоро нас с тобой, Жора, вывезут на тачке с мусором за ворота, как было уже в девятьсот пятом году, небось читали тебе в институте курс новейшей истории… Я стараюсь сохранить производство, хоть что-то... По миру же люди пойдут! А вместо благодарности…

- Неужели всё так серьёзно, Ира?

 - Это ты меня  спрашиваешь? Ты, кадровик, спрашиваешь директора о ситуации  на фабрике? Ты, мои глаза и уши? Ты, который был обязан заранее сделать всё, чтобы подобное положение вещей не смогло бы возникнуть даже в принципе!

 Директриса опять взволновано заходила по кабинету: шесть шагов - туда, шесть - обратно...

 - Почему я, слабая женщина, должна тянуть этот воз одна? - голос Крутовой, обычно грудной, утратил свою мелодичность, в нём стали проступать визгливые нотки. - Кто уговаривал меня в этом самом кабинете взять на работу твоего протеже? Кто умолял меня похлопотать за его бездарную рукопись перед Крутовым? - она осторожно, стараясь не повредить косметику, промокнула глаза.

 Каждое её «кто» сопровождалось таким энергичным ударением, что Григорий невольно вжимал голову в плечи. Утонув в низком кресле, он будто бы стал ниже. Ирина же, невысокая от природы, надвигаясь на него, наоборот словно выросла. Голос её окреп, она то останавливалась, то быстро шагала вдоль стола заседаний: шесть - туда, шесть - обратно. Обскому приходилось всё время изворачиваться в кресле, чтобы не быть к директрисе спиной; шея устала, глаза закрывались, силуэт Крутовой расплывался. Чувствуя, что сейчас ему станет плохо, Григорий вывалился из кресла, качнувшись, шагнул вперёд и заключил женщину в объятья.

 - Ну что ты, моя хорошая! - ухоженные, поросшие золотистым пушком руки Обского  гладили скользкий шёлк платья, глаза непроизвольно косились на дверь приёмной. Тело женщины мелко вздрагивало, полночи просидевший за письменным столом Григорий с трудом приходил в себя. - Ира, мы обязательно что-нибудь придумаем.

 - Почему всё время я одна? Почему?!

 Директриса, отстранившись от любовника, достала пудреницу и отошла к окну.

 - Крутов не сможет в этом году издать сразу и твой роман, и повесть Максимова. Что-то одно. В редакцию спустили блатную рукопись, оттуда, - она, не поворачиваясь, подняла глаза к потолку. Голос Ирины звучал невнятно (она подкрашивала губы), но интонации стали совсем жёсткими. Спиной к Григорию стояла не всхлипывающая минуту назад слабая женщина, а волевая, уверенная в себе мать-командирша. Директриса резко повернулась, и её глаза, холодные, серые с прищуром, нацелились в зрачки подчинённого. Медленно, жёстко Крутова процедила:

 - Или - ты, или - он!

 Обский отшатнулся как от удара.

 - На кону - твоя судьба, Жора, - дожимала любовника Ирина. - Надо подготовить негативный отзыв на повесть Максимова. Все хвалят его рукопись, публикация твоего романа может в этом году не состояться...

 - Ира, не  делай этого… - Григорий дрогнул лицом. - Я тебя прошу, не делай этого!

 Крутова смотрела в окно, облокотившись о подоконник. Спина её затвердела.

 - Я не могу  разгромить его повесть, Ира? Ты понимаешь, что говоришь? – Григорий смотрел на Крутову, как загнанная лошадь, которую вот-вот пристрелят. - Макс - самоучка, он пишет по наитию, как душа велит. Мы с ним обсасывали каждую сцену. Он переделал повесть по моим рекомендациям. Переписал от начала до конца, понимаешь? Спорил со мной, ночи не спал, но всё равно переписывал. Не делай этого!

 - Всё, Жора, - директриса листнула ежедневник. - У меня через  час - совещание в главке.

 - На меня можешь не рассчитывать, - Обский с силой толкнул дверь приёмной. Секретарша  сделала большие глаза. - Адью! - бросил Григорий в сторону кабинета.

 - Отзыв должен лежать в редакции завтра к вечеру, - донёсся до него спокойной голос Ирины Аркадьевны. 

                *

Обский спустился в механическую мастерскую. Максимов склонился над станком. Стружка весело змеилась из-под резца, синела и дымила. Пахло железом и машинным маслом. Макс насвистывал что-то жизнеутверждающее, прикрывая ладошкой от летящего во все стороны металла лицо. Он оглянулся, выключил станок и шагнул к Григорию, широко разводя руки.

- А ну поворотись-ка, сынку. Не испачкать бы тебя, вон ты какой, пышный... – хохотал, запрокинув голову, Макс. -  Давненько, давненько…

- Я по делу, - остановил его Григорий.

Макс как-то сразу сник, взялся было за чайник, но в ответ на протестующий жест друга, опустился на скамейку и поднял на него грустные, словно у больной собаки, глаза.

- Позавчера пять лет минуло, как Васи не стало. Ждал тебя, Гриша…
Ну, если по делу, выкладывай…

Выслушав сбивчивый рассказ Григория, Макс машинально похлопал себя по нагрудному карману спецовки, махнул рукой и виновато улыбнулся:

- Я уже месяц, как не курю. Без малого четверть века дымил, а теперь вот взял и бросил. - Макс покачал лохматой башкой. - После Васиной гибели, ты у меня, вроде как сын, Гриша. Ты сам подумай, ужели я из-за своей несчастной книжонки против сына смогу пойти. Я же знаю, как ты мечтаешь о публикации. Пусть будешь ты! Для меня это шутейно, для тебя - жизнь.

                *               

Обский долго метался по немноголюдному в дневное  время городу. Прохожие шарахались от глядящего сквозь них молодого мужчины в расстёгнутом модном пальто. Под ногами чавкала разъеденная солью снежная каша, ветер бросал в лицо пригоршни ледяной петербургской непогоды. Пролетавшие по проезжей части автомобили  окатывали грязной жижей, но Григорий ничего вокруг не замечал.               
 
 Дома Обский, не переодеваясь и лишь сбросив промокшие насквозь туфли, упал в кресло.

«Что ж, пришло время подводить итоги, - подумал он. - Маму бросил… учителю не звоню второй год… любимую женщину и ту делю со своим издателем… о годовщине смерти друга забыл!  Макса вот теряю…»
 
Григорий застонал.

Оставляя мокрые следы на линолеуме кухни, он прошаркал к холодильнику, достал початую бутылку, наполнил и тут же выпил залпом стакан водки. Поискал, чем закусить, и махнул рукой. Потом был второй стакан, третий... Григорий, пытаясь дозвониться до Макса, тыкал непослушным пальцем в кнопки телефона, ошибался номером, злился, ругал ни в чём неповинных абонентов, жал на кнопки снова и снова. Уронив телефон, в сердцах замахнулся на аппарат ногой. Поднял, послушал доносящиеся из трубки короткие гудки.

Смахнул рукавом со стола пустую бутылку; пытаясь собрать осколки, порезался. Вышел в прихожую, зажав распоротую стеклом ладонь; и, споткнувшись о брошенные в передней туфли, растянулся  во весь свой немалый рост. Верхняя часть туловища Григория оказалась при падении в комнате, за порогом. Ноги в так и не снятых мокрых носках - в коридоре. Он попытался подняться, но руки подломились. Тогда Григорий, мыча нечленораздельные ругательства, прополз, марая кровью светло-бежевый палас, пару метров вперёд и, уткнувшись лицом в ворс ковра, замер, всхлипывая и жалуясь на судьбу оставшейся в далёком сибирском городке маме, которая только одна его и понимала...

Немного погодя дыхание Григория стало ровным, и он чуть заметно улыбнулся. Ему снились зелёные холмы, бешеный галоп вороного, тяжёлое привычное постукивание  набитого стрелами колчана по спине. Правая рука уверенно сжимала поводья, левая придерживала рукоять меча, и та отчего-то нестерпимо жгла ладонь.
               
                *

 Утром Обский впервые за годы безупречной службы не пошёл на фабрику. Он позвонил секретарше и сообщил, что «будет» во второй половине дня. Подумав, выдернул телефонный шнур из розетки. После контрастного душа, побрившись и выпив чашку крепчайшего кофе, Григорий собрал разбросанную с вечера грязную мокрую одежду и брезгливо запихал в стиральную машину. Прибрался на кухне, вымыл и аккуратно расставил посуду в сушилке.

 Наконец, решившись, уселся за письменный стол и пододвинул к себе лист бумаги.

 Содержание повести Обский знал наизусть.

 - Для начала, как водится, похвалить, - пробормотал он себе под нос.

 «Хороший образный язык, хороший стиль, живые диалоги...»
 Григорий поморщился:

 «Хороший язык... хороший стиль...»

 Исправил: «образный язык», покачал головой, но переписывать не стал, так и оставил.

 А теперь, за дело:

 «Текст, на мой взгляд, лишён динамики, «тормозит», так сказать. Герой смотрит по сторонам и «поёт» о том, что видит...

 Герой не борется за своё счастье, он как бы сторонний наблюдатель, не деятель, а  созерцатель. Никого не спас, ничего не построил... Думает, переживает, но не действует. А читатель ждёт от главного героя если не подвига, то, по крайней мере, желания его совершить...

 Вялый слабохарактерный герой не способен увлечь за собой читателя...

 Немного подумав, Обский добавил:

 «Учитывая первый опыт автора, повесть в  целом впечатление  производит неплохое...»

 - Довольно! - пробежав глазами черновик, Григорий распечатал отзыв в трёх экземплярах - последний оставил себе, а первый и второй аккуратно уложил в элегантную, тесненной коричневой кожи папку с монограммой «ОГА» посередине.

Одевшись, Григорий бросил взгляд в трюмо. Из полутёмной зеркальной глубины на него смотрел молодой, модно одетый мужчина, с помятым бледным лицом и пустыми глазами.

В издательство Обский поехал на метро, хотелось «побыть одному».

 Зарегистрировав отзыв в секретариате, он поймал «частника» и отправился на фабрику.

Ирина была одна. Прочитав копию отзыва, директриса вышла из-за массивного письменного  стола, обняла со спины безучастно сидевшего с опущенной головой любовника и ласково прошептала ему на ухо:

 - Милый, думаешь, мне легко тянуть на себе этот воз? Успокойся, Жора, всё будет хорошо. Мне вчера в главке пообещали кресло генерального директора объединённой фабрики. А тебе я гарантирую должность своего заместителя по кадрам и быту. Будешь у меня главным помощником. А через пару месяцев твой роман выйдет в свет. Сегодня пятница, Крутов уехал в Москву на книжную ярмарку. Хочу к тебе, милый…

Утром, посадив Ирину в такси, Обский поднялся домой. Пройдя в комнату, постоял минуту над разорённой постелью, взял со стола початую бутылку коньяка и, поморщившись, убрал в бар. Не раздеваясь, упал на диван и нашарил на полке томик Лермонтова. Книга раскрылась на странице, где автор описывает последнюю встречу Максима Максимовича с Печориным. Думая о своём, Обский машинально пробежал глазами строчки:

«- Не так я думал с вами встретиться…

- Ну полно, полно! - сказал Печорин, обняв его дружески, - неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя дорога…»

 Обскому стало не по себе. Швырнув книгу на стол, он зарылся голову в подушку, но тут же смахнул её на пол. Запах «Kenzo Pour Homme» пропитал батистовую наволочку.

Он потянулся за папкой с гранками своего романа. Финал первой книги его всегда успокаивал. Наслаждаясь чтением, Григорий постепенно почувствовал умиротворение, на щеках проявился бледный румянец, губы прошептали:
 
 «...мелодия, зародившаяся где-то вдалеке, звучала всё громче и громче, приближалась, заполняя собой всё пространство. Георг приподнялся, опираясь обломком меча о пропитанную кровью почву, и оглянулся. На востоке зарождалось утро нового дня. Вселенная была спасена».