«Времена не выбирают, в них живут и умирают»
Александр Кушнер
I
Город спал. Ни огонька в домах, ни проблеска света на улицах, покой и умиротворение.
- Красиво, - отозвался Гай, смотревший вниз с противоположной стороны Башни.
- Чего ж красивого-то? – хмыкнул я. - Глядишь на Нижний Квартал. Вот Холм, это да. Не отказался бы там пожить.
- Вы не понимаете! – начал он и осекся, но я был в хорошем расположении духа и позволил ему продолжать. – Красота не имеет никакого отношения к внешней форме. Прекрасно то, в чем мы сами видим гармонию. Так прекрасно тело женщины, которую мы любим, даже, если оно не совершенно.
Он покраснел и я решил: «Девственник». Пора было спускаться. Я подумал, пойти ли с Гаем поддать или завернуть к Палу Палычу, и, поколебавшись, склонился ко второму варианту, потому что пить Гай не умел.
Гай – это мой напарник и ученик. Он из тех ребятишек, на лбу у которых написано: «Врежь мне по одному месту». У них, этих ребятишек, вечно все валится из рук, ноги заплетаются при ходьбе, так, что они неизбежно куда-нибудь врезаются, а язык болтается во рту исключительно для того, чтобы говорить не по делу.
Причем он, по-моему, еще ничего не видит. Те, кто «на карандаше», по выражению любителя изящной словесности, моего шефа Маркуса, обычно скрывают свои физические недостатки, даже вполне допустимые в Подразделении.
Лекарей у нас мало, на приличных людей и то не хватает. Однажды, наблюдая, как он щурится, заряжая пушку, которую он, естественно, держал дулом к себе, я предложил ему показаться моему личному чародею. Пал Палыч, хоть он и уверяет, что у него уже язык нарвал доказывать мне, что он не лекарь, уж, тем более, не колдун, каковым мне почему-то хочется его видеть, а психотерапевт (видимо, у них в Последнем Оплоте было принято так криворуких чародеев называть), думаю, мог бы ему помочь.
Он вообще любит прибедняться, Пал Палыч.
Гай захлопал своими длиннющими ресницами (непотребные бабы с Нижнего Квартала такие приклеивают для пущей завлекательности, а у него настоящие) и воскликнул:
- Вы так добры, Ромул!
Приятно, конечно, когда на тебя смотрят, раскрыв рот, как на говнюка, который достает зайца из шляпы за твои деньги, только, какого хрена я добр! Я вовсе не хочу, чтобы мне прострелили зад при патрулировании, пока он будет фокусироваться на спусковом крючке.
Короче, пошел я к Палу Палычу. Я сейчас вам про него расскажу.
Начну сразу с того, что он мне не родственник, как я всем тут втираю, но об этом молчок. Потому что в противном случае мы с ним вместе пойдем на Ликвидацию.
Ну, что еще можно сказать о Пал Палыче? Лет ему, по-моему, сто. Во всяком случае, он застал какие-то совсем Древние Времена, еще до Забвения, очень любит о них рассказывать и надоел уже до чертиков.
Это раз. Во-вторых, он нереально борзый, заставляет называть себя не только по имени, но еще и по отчеству, что по Кодексу допустимо только для колдунов высшего порядка, да и то с Особой Милостью Главного. Только Пал Палыч с тех пор, как я его спас, охамел и выражается в том духе, что клал он на Кодекс, ниже плинтуса не упадешь, а человеческое достоинство – и в Африке оно самое.
Еще Пал Палыч любит пить бурду, которую заваривает вместо нормального человеческого зелья. Более того, он требует, чтобы и я придерживался его двинутых правил. Однажды я бросил ему на стол кучу монет и сообщил, что, если в следующий раз я не увижу того, что пьют люди, а не свиньи с Нижнего Квартала, то сдам ему властям за попытку отравления.
По-моему, он обиделся. Во всяком случае, у него задергалась щека, как у Регины перед припадком, и он тихо и отчетливо сказал, что то, что я считаю человеческим напитком, представляет собой эквивалент сильнодействующего психотропного препарата. И частично именно от его постоянного употребления у большей части из нас произошло отмирание тех зон головного мозга, которые отвечают за мораль и нравственность.
Я ничего не понял, но больше к нему не приставал. На припадочных я насмотрелся, не надо.
Когда я зашел, на столе, разумеется, дымились две чашки с мерзкой гадостью. Да еще лежал какой-то хлебец-не-хлебец, вероятнее всего, из подворотни папаши Густава, которого давно пора прикрыть за использование рабской силы, не положенной по статусу.
- Ты знаешь, какой сегодня день, Ромул? – торжественно спросил Пал Палыч.
Я ему пояснил, что, если у него склероз, то сегодня среда, мы в этот день дежурим на Башне, заканчиваем на час раньше из-за вредных погодных условий, поэтому, собственно, он имеет честь меня наблюдать в своем сарае.
Пал Палыч отмахнулся:
- Сегодня у тебя день рождения!
Эка невидаль. Конечно, в документах, хранящихся в Подразделении, об этом есть пометка, только толку-то с этой информации? На хлеб не намажешь.
- А вы откуда знаете? В магический кристалл увидели?
Это еще одна хрень Пал Палыча, называть его на «вы», видите ли, на основании того, что он в три раза меня старше.
- Я тебе сто раз говорил, что не использую магических кристаллов!
Магический кристалл, у него, конечно, есть, на столе стоит, ровненько между чашками, ну, а иначе-то кто к нему пойдет без атрибутики? И порошки есть, и зеркала, и склянки, только он морщится, называет все это бутафорией и говорит, что оно хорошо для несчастных девочек с Выселок, которые считают себя ведьмами только на основании того, что не попали под Стандарт. А люди с образованием и без этого добра в душе читают.
Я сел, отхлебнул чая, как он называет это говно, и спросил, а что, собственно, делать с том, что у меня день рождения? За это премию дают? А почему раньше не давали?
- Какую, черт возьми, премию, - возмутился Пал Палыч, - нельзя же все мерить на деньги! В день рождения принято поздравлять того, кто родился, - я помню, как мы праздновали с твоим отцом первый раз этот день, весеннее равноденствие, - и он сказал…
Пал Палыч вдруг скривился, отвернулся к своему шкафу со склянками и начал шумно дышать. Я на всякий случай ковырнул хлебец, пожрать мне очень хотелось, а, приготовят ли мне что-то дома, зависело от того, кто сегодня будет из них.
Успокоившись, Пал Палыч сел за стол и начал механически жевать и вливать в себя чудесную жидкость большими глотками.
- Вкусно, - сказал я, чтобы поднять ему настроение.
Он рассеяно кивнул и спросил, нет ли у меня водки? А то им же не продают.
- Знал бы, принес, - сказал я.
Некоторое время мы молча ели. Потом я заметил, что папашу Густава, - если он автор сего продукта, - вероятно, скоро лишат лицензии, накануне он насмерть забил раба, дав ему 50 ударов палкой вместо законных 20 ударов, не говоря уже о том, что они ему не положены.
- О, Господи, - прошептал Пал Палыч, - 50 ударов. 20 ударов. Рабы. В какое страшное время нам приходится жить. Ладно, мы-то, мы уже почти покойники, отработанный материал. Но вы ведь еще только стоите на пороге. Ты знаешь, когда-то 21 год считался временем совершеннолетия, переходом из мальчика в мужчину.
Я искренне посмеялся. 21 год! Взрослый мужик, не иметь семью не прилично.
Пал Палыч провел по лицу ладонями.
- А ты знаешь, откуда пошло твое имя? – спросил он.
Конечно же, я этого не знал. За каким хреном мне следовало этим интересоваться?
- Были такие два брата, Ромул и Рэм. Их вскормила волчица.
Он долго рассказывал мне несусветную чушь про город Рим, которого уже нет. Потом плавно переехал к городу Санкт-Петербургу, в котором имел счастье родиться, и который Большое Наводнение тоже смыло в тартарары. Потом перешел еще к каким-то царям и отечеству, и я перестал его слушать.
Я думал, что меня сегодня ждет. Какая будет из них? Одна нежная, мягкая. Вторая страстная, пламенная. Выходило, что мне повезло: дважды за ту же цену.
Пал Палыч, наконец, закончил вещание, мы попрощались, и я потащился домой. Живу я, надо заметить, далеко и, несмотря на преимущество ездить со светом, добираюсь, иной раз, по два часа, если не включаю крылья.
А включать я их не люблю, топливо пожирают, как сбесившаяся крыса кабеля, а Подразделение его не оплачивает, больно надо им.
Сегодня кое-где вспыхивали огоньки: ведьмы бесновались или недоделанные граждане из нового формирования Ветер Надежды выражали протест.
Они, этот Ветер, совсем тупые; вероятно, полагают, что, если они ночью будут сажать электричество, то их показательно расстреляют. На самом деле 55 ударов, потом, если будет кому, навечно в Нижний Квартал с поражением в правах. В Нижнем Квартале электричества нет. Там ничего нет. Хуже только на Выселках.
Она ждала меня на крыльце. Сегодня это была Алина, тихая, покорная, ласковая.
Она навалила мне целую тарелку гадости, которую называла обедом, - готовить из них не умел никто, как ни старались, - и села напротив, подперев щеку ладонью. Алина всегда смотрела, как я ем, и иногда я ловил себя на мысли, что она ждет, что я подавлюсь, и она сможет, наконец, от меня освободиться.
Я достал ей остатки хлебца, которые мне завернул Пал Палыч.
- Ой, - она всплеснула руками, - торт! Надо же, их еще пекут. Я видела их только на картинках и то в детстве.
Я и вообще не видел; вот в этом было наше вечное противостояние: она чуть-чуть, на полшага, но опережала меня.
От досады я рассказал ей про раба, знал, что она терпеть не может такие вещи.
Ее лицо помрачнело:
- Какая мерзость!
- Ага, - согласился я. – Есть ведь Кодекс, вот и соблюдай его.
- Я не об этом, - она поморщилась, - это в принципе отвратительно: держать рабов, наказывать их. Это же недостойно человека.
Я не стал с ней спорить, слишком устал, хотя, конечно, и сам собирался взять рабов, как только достигну соответствующего статуса. Наказывать их вовсе необязательно, если они хорошо работают, а такое случается, не они безрукие и тупые, как принято считать в обществе.
В рабы попадаешь, как только перестаешь платить налог. По-моему, это логично. Город тебя, что ли, должен кормить? Интересно, кстати, что женское население Выселок бьется изо всех сил, пытаясь сохранить независимость, хотя пути зарабатывания денег у них довольно скудные: мелкая ворожба и проституция. Для ремесел нужно иметь лицензию, а ее на Выселках не дают. Короче, рабами становятся по большей части мужчины.
Конечно, Комитет по человечности вечно сует свой нос: как их кормят, кормят ли вообще, дают ли отдыхать. Как будто, все рабовладельцы сумасшедшие, как Густав, и себе враги: за раба такую пошлину Городу отваливаешь, что убивать его или доводить до истощения просто нецелесообразно.
Как этого Алина (и вторая тоже) не поймет.
- А почему торт? – спросила она, видимо, поняла, что меня этой темой не пробьешь, она мне уже сто раз надоела.
Я сообщил ей про день рождения.
- А почему ты мне не сказал? Я бы тебя поздравила.
Лучше бы она меня в постели поздравила. Не могу сказать, что Алина уклонялась от выполнения супружеского долга, но с инициативой тоже был напряг. Правда, вторая его компенсировала.
Я доел и посадил ее на колени, уткнувшись носом в ее грудь. Спать хотелось уже немилосердно, но я держался. Что же я, слабосильный какой, жену не порадую?
- У тебя в волосах листья, - сказала она.
- На Башне дежурил, - я поцеловал ее в вырез платья.
- Почему ты не сказал про день рождения? – повторила она. – Я ведь не знала. Вдуматься, мы же ничего не знаем друг о друге. Разве так можно жить?
Я поднял ее на руки, подтащил к кровати и положил на одеяло. Она была совсем легкая, гораздо легче Регины, наверное, потому что ни ела практически ничего. Я покупал ей мясо на Холме втридорога, а она готовила мне из него, а сама жевала хлебцы или вообще ничего не жевала.
Иногда я боялся, что вернусь домой и не застану ее, она растворится как утренний туман над Нижним Кварталом.
И чем я был ей нехорош? Бабы в один голос утверждали, что я - красавец, и в штанах у меня все на месте, и я видел же, не слепой, что нравлюсь ей, когда мы любим друг друга, и ее ко мне тянет. Но она словно гнала меня от себя, как паршивого кота, чтобы не зассал новую мебель, и все время повторяла, что мы не говорим друг с другом.
Да разве с бабами говорят? Я и так слишком много в этом упражнялся, в Подразделении меня бы засмеяли, пройти не дали бы, если б кто увидел.
Потом мы лежали, обнявшись, и я сказал, что узнал, откуда пошло мое имя.
- Ромул и Рэм, основатели Рима, - сонно пробормотала она.
В такие моменты она была почти моя, и я силился пробить ту стену, которая нас разделяла, но все мои удары отскакивали, словно стена была резиновая, или ее не было вообще. Я словно бил кулаками по воздуху.
Вот как я с ней познакомился. Как-то шел я на колонку, - рабов, как я уже сокрушался, у меня нет, и приходится все делать самому, - а их трое стояло в очереди. Она самая крайняя. Разумеется, я подвинул всех и встал первым, две бабы смолчали, ведь любой нормальный горожанин знает, что людям с нашивками Подразделения зеленая улица, а она, гадюка, рот раскрыла.
- А в Древние Времена, - сказала, - мужчины пропускали женщин вперед.
Мало ли, что там еще было в эти Древние Времена. По-хорошему, конечно, следовало ей врезать, чтобы знала свое место, - те две думали, вероятно, что я так и сделаю, и ждали потехи, - но затмение на меня нашло. Все-таки до пяти лет меня мать воспитывала, а она книжки читала, будь они неладны.
Я ушел в конец, стал с ней рядом, а она набрала два ведра и еле потащила их, того и гляди переломится, такая худющая.
Я и спросил:
- А в Древние Времена не было принято девушкам тяжести помогать носить?
- Было.
И улыбнулась. А я пропал. Вроде уже здоровый лоб, Марии четыре года, а втрескался, как мальчишка, в ее улыбку, в глаза чуть с лукавинкой, во все, что у нее еще присутствовало.
На следующий день пришел в ее дом, где она с папашей обитала. Папаша, хитрый змей, тут меня и огорошил.
- В ней две женщины, - сказал, - от этого такса выше.
Вроде как одна баба – это та, с которой я общался, а другая появляется наутро после первой и наоборот. Первая тихая и бессловесная, а вторая – сущий черт, кидается вещами и всех посылает в Нижний Квартал или еще подальше. Ну, я тоже не пальцем делан, притащил лекаря с Холма с образованием, содрал он половину моего месячного жалования и написал, что это у нее порча, раздвоение личности.
А в случае порчи такса уменьшается в четыре раза, так что, вот так. Не скажу, что я сильно выиграл, с оплатой его услуг, но, если я заведусь, меня уже не остановить. Ненавижу, когда меня обдурить пытаются.
Подписали мы договор, все как полагается, с двумя свидетелями, я ее взял за руку, чтобы домой вести, а она как начнет хохотать. Я подумал, что у нее, наверное, не только раздвоение, но и с другими делами неполадки. Но поздно уже было.
А сейчас я привык, даже забавно иной раз, если бы они не говорили, что не любят меня. Алина-то хоть деликатно намекает, а вторая открытым текстом, да, еще так, чтоб больнее, чтоб прямо по живому и в лоб.
Как-то в постели сказала:
- Грохнули тебя бы, что ли, на твоей работе, вот бы я вздохнула с облегчением.
Захотелось мне тогда встать и мозг ей об стенку размозжить. И, клянусь, я бы так и сделал, если б она не отвернулась вдруг к стенке и не заплакала. Мне вообще на слезы плевать, я их столько в Блоке дознания навидался, но тут она так рыдала, что у меня у самого сердце разрывалось. Словно их сцепили, наши сердца, и, когда одно трепещет, и другое дергаться начинает.
Поплакала она и уснула, а я еще долго лежал без сна. А раньше со мной такого и не случалось.
Утром проявилась та, другая. Кофе даже не сварила, сразу потребовала, чтобы я тащил ее на руины, где она будет отбирать себе новые книжки, чтоб ей провалиться вместе с ними.
На руины ехать как до работы, причем, конечно, она заставляет включать крылья, но я с этой никогда не спорю, потому что за мою покладистость меня ждут такие постельные утехи, что Регинины жалкие потуги меркнут, а она, как мне раньше казалось, знала в этом толк.
Сразу оговорюсь, что книжки читать можно, чтобы там не изображали в своих пасквилях бездельники из Ветра Надежды и прочих дегенеративных формирований. Нет, разумеется, есть список неположенного, приведенный в Приложении, его все в Подразделении наизусть знают, но что касается остального, если ты, наломавшись за день, еще захочешь туда нос ткнуть, то запросто.
Только никто их не читает обычно, по большей части на руинах пылятся и мхом покрываются. А зачем? Информацию можно и в компьютере посмотреть, а так-то нафиг? В постель с собой не положишь, хотя Алина, в принципе, только этим и занимается; вероятно, скоро вопрос встанет, кто в ней лишний.
Рылась она, как обычно, два часа, чуть не скопытился ее ждать, пару раз, не без этого, отбирал и швырял обратно в тусклый полусвет, а она на меня шипела, как облезлая кошка. Отобрала целый мешок, даже какую-то совсем уж муть. «Книгу перемен», например. Я полистал; книга чародейская, вообще-то только по работе положенная, но ничего там особенного нет, ни заклинаний, ни приворотов, ладно, пусть берет.
На обратном пути она заварила душераздирающую беседу. Сказала, что ходила к Берте, и та порадовала ее тем, что знает, почему она не может забеременеть.
Берта всегда все про всех знает. Конечно, специфика деятельности обязывает, но все-таки должен быть же предел. Пал Палыч и то не всем клиентам рассказывает, что у них в душе увидел, потому что бывает, что они обозлятся и больше не нарисуются. А кушать надо, да.
Берта сказала, что Кто-то не дает нам ребенка, потому что у меня в душе тьма. Очень ценное замечание для ведьмы.
- А у нее в душе что? – поинтересовался я.
Ни разу в жизни еще не встречал «специалиста» с Выселок, кроме Регины, который хоть что-нибудь понимал в своей работе. Если бы я мог по статусу давать советы Главному, то повелел бы, чтобы их штрафовали за несбывшиеся предсказания. А то полная безнаказанность. Сколько раз я говорил Алине, чтобы сходила к нормальному колдуну, те хоть над лицензией трясутся, так нет. Вероятнее всего, она бегает к ним для поддержания их штанов.
Алина большая гуманистка, думаю, уже поняли.
- Отвратительно, - сказала эта, - высылать людей из Города только на основании того, что они не соответствуют установленному каким-то сумасшедшим эталону внешней привлекательности. Лишать их прав. Отвратительно. И ведь эти, - устанавливающие эталон, - даже не думают, что под него могут и попасть их близкие тоже. И что же они тогда будут делать? Отказываться от них?
Я молчал, но был с ней не согласен. Одно дело, когда человек не соответствует эталону внешней привлекательности. И совсем другое дело, когда у него Отметины. Например, три глаза. Или один, как у Регины. Ясно же, что это признак ведьмы. Или ведьмака. И что же теперь, их с нормальными людьми вместе держать?
Конечно, я не должен был брать его к Регине. Только не знал я вообще, что с ним делать. А случилось вот что.
Патрулировали мы Нижний Квартал. А эти умалишенные из Ветра Надежды представление устроили. Понатаскали всякого хлама, баррикады построили, и давай лозунгами потрясать. Один, с плакатом «Долой Стандарт! Легализации брака с ведьмой – да!», особенно увлекался.
Видимо, приспичило парню.
Ну, мы, как обычно: пару предупредительных выстрелов в воздух, а потом по Кодексу следовало открыть огонь на поражение. Только я не люблю этого. И сейчас бы не стал. Обычно после предупредительных вся подрывная деятельность и сворачивается. А тут нет. «Защитник прав ведьм» откуда-то огромный булыжник вырыл и как засвистит мне в сторону кумпола. Я и саданул по нему из пушки.
И все, трындец.
Пушка – оружие хорошее, одобрена Комитетом по человечности, ни крови тебе, ни кишок по асфальту, как при Древних Временах (нам в учебных фильмах показывали, какой радости мы лишились, а что, некоторые сокрушались), просто – был человек, и нет человека. Ну, в смысле, совсем.
Гай рядом со мной глазами захлопал, можно подумать, не знал, как пушка функционирует.
- Это ж… - говорит.
И замолчал.
- Что?
Мы уже сворачивались, Ветер баррикады растаскивал, дезориентированный потерей вожака, только Гай торчал посреди улицы, как парализованный.
Я разозлился:
- Ты что, как Спящая Красавица?
Это мне Алина сказку рассказывала про бабу, которая дрыхла 50 лет, пока какой-то заезжий мудила ей засос не поставил, только тогда она с койки понялась. Все, как в жизни.
А он снова:
- Это ж… Это ж убийство получается…
- Интересно, - удивился я. – Что ж я должен был дожидаться, пока он мне башку пробьет? Тут, брат, как на войне: или – или.
- Да не кидал он в Вас! – Гай аж взвился. – Он мимо целился, я видел…
- А я нет, - сообщил я. – Я тебе не артиллерист, траекторию рассчитывать.
- Все равно. Это же чудовищно: лишать жизни человека, который всего лишь хочет, чтобы его права были признаны. Вы ведь даже не можете представить себе, что чувствуют эти люди, которые вынуждены жить полу-жизнью, лишь потому, что они или их близкие не попали под Стандарт!..
- Ты тоже влюблен в ведьму? – поинтересовался я.
На нас уже насторожено смотрели проходящие мимо горожане: два типа из Подразделения разговаривают между собой. Да еще и спорят.
Я потянул его за рукав.
- Пошли квасить.
Он покорно двинулся за мной в кабак, но на середине дороги снова начал давить на психику.
- Ромул, - сказал он. – Вы могли бы стать ученым.
Вероятно, в глазах Гая ученый – это что-то близкое к колдуну высшего порядка, хотя каждый нормальный горожанин знает, что от учения одна ломота в глазах и прострелы в пояснице. Кодекс можешь прочитать, что еще нужно?
А вслух я сказал:
- А почему ты так считаешь?
- Потому что вы не любите причинять людям зло, но причиняете. И еще подводите под это теоретическую базу.
Я понял ровно половину.
- Это ученые, по-твоему, такие?
- Не знаю. Я их никогда не видел. Но отец говорил, что иногда зло необходимо. Иначе мир покатится в бездну. Мой отец, он был ученым…
- Твой отец был бунтовщиком, - назидательно сказал я.
Он опустил голову. Я заказал два пива, мне хотелось чего-нибудь покрепче, но я подозревал, что он может очень быстро потерять контроль над собой, а вокруг, как и всегда, были глаза и уши.
- Зачем ты пошел в Подразделение? – спросил я.
- Вы же знаете, Ромул, - Гай посмотрел на меня с какой-то детской обидой в глазах, - мы же обязаны приносить пользу Отечеству. Те, чьи родители злоумышляли против Главного.
Да, я это знал. Сначала интернат, где из них вышибают всю дурь, потом Подразделение. Впрочем, всегда есть возможность отказаться…
- Ты мог отказаться, - сказал я.
- Тогда бы меня отправили на Ликвидацию…
Он опустил голову еще ниже. Я отхлебнул пива, оно было разбавленным. Надо написать докладную Маркусу…
- А ты не хотел на Ликвидацию? – небрежно поинтересовался я.
- Нет, - он снова поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. – Я хотел жить.
- Если я правильно понимаю, то ты хотел жить, нарушая правила общества, которое предоставило тебе право на жизнь?..
Этим закорючкам я у Маркуса научился, любит он так новичков обрабатывать.
Гай промолчал.
- Пей пиво, - сказал я.
Не успели мы и двух кружек выпить, как рация заверещала.
- У меня закончилась смена, - сообщил я.
- Ромул, - выдохнула рация голосом Карла, - на Выселках изнасилование, девочке 10 лет, никто не хочет туда ехать, а ты умеешь с ними договариваться. Сверхурочные проставлю, - вкрадчиво завершил Карл.
Я поставил кружку.
- Насильник – важная персона, - сказал я утвердительно.
- Викентий… - прошелестел Карл и добавил, словно, я сам этого не знал. - Особой Милостью…
Я вздохнул.
- Поехали, - сказал я Гаю, - покажу тебе этих, милых твоему сердцу, ведьм…
По дороге он все больше напрягался. Темнело, вспыхивали далекие молнии. Вдруг какая-то птица вынырнула из сумрака прямо перед машиной и вломилась в лобовое стекло.
- Вот черт! – воскликнул я.
- Не поминайте черта, - Гай понизил голос. – Кто-то услышит.
- Ты веришь в эту ерунду? – изумился я.
- Не знаю, - я повернулся к нему и увидел в его глазах слезы. – Иногда мне очень страшно, что любое неверное движение – и я превращусь в... Я даже не знаю, во что я превращусь. Когда человек умирает, остается хотя бы его тело, а тут вообще ничего. Как будто никого и не было.
- С «карандаша» снимают через 5 лет, если нет замечаний, - сказал я. – Тебе осталось 4. Если не будешь говорить глупости.
Мы проехали домик Регины. Горел свет, видимо, она принимала клиентку. Им разрешалось использовать свечи при работе. Статья 4, часть 8, кажется.
Во дворе, где совершилось правонарушение, прямо на земле сидели две высохшие, шестипалые ведьмы. Одна гладила по плечу плачущую совсем маленькую девочку, она стояла ко мне вполоборота, и я не видел Отметин, из-за чего она казалось обычным человеческим созданием.
Викентий тоже был тут как тут, умильно заглядывая мне в глаза.
- Я думал, она на работе, - сразу сообщил он.
- Проституция в районе 45 разрешена с 12 лет, - напомнил я, доставая бланк штрафа.
Руки так и чесались, чтобы врезать ему по роже, до того он был отвратителен: маленький жирный карлик, пропахший благовониями, которыми он обеспечивал весь Холм.
Я представил его на этой девочке, которая еле доставала мне до пояса, и меня всего перекорежило.
- А где она разрешена раньше? – с надеждой спросил Викентий.
«На Холме», - хотелось сказать мне, но одна из ведьм вдруг раскрыла щербатый рот.
- Ей 10 всего, господин, - сказала она. – Он ее ремеслу хотел учить. Мы-то радовались, такой важный человек – и вдруг в наш двор постучался. А он ее давно приметил, видимо. Она у нас красавица, совсем как человек…
Я хмыкнул, и Гай, до сей поры молчащий, посмотрел на меня с ужасом.
- Научили? – спросил я. – Ремеслу?
- Вышло недоразумение, - с достоинством сказал Викентий. – Я думал…
- Что Вы думали, я уже понял, - я закончил заполнять бланк и протянул ему. – Если бы их клиент вас не застукал, вы бы сейчас сидели дома и пересчитывали заработанные на этой девчонки денежке. Которые эти курицы преподнесли вам на блюдечке с голубой каемочкой, чтобы вы ее чему-то научили. Ну, чему-то вы ее научили, не сомневаюсь.
- Это же мой месячный доход! – возмутился Викентий. – За доказанную порчу меньше!.. Я, между прочим, мог Вас и не дожидаться…
- Тогда бы штраф увеличился в три раза, - вдруг сказал Гай. – Потому что их клиент оказался порядочным человеком и подписал заявление…
В руках он держал какую-то бумажку, видимо, полученную от куриц.
- Я это так не оставлю, - пригрозил Викентий, отсчитывая штраф, - вы у меня по миру пойдете… Я понимаю, человек бы был, а то так…
Я схватил его за отвороты пиджака.
- Человек, говоришь? За человека бы ты уже был в Блоке дознания, и из тебя бы уже душу вынули и рядом на крючок повесили! За человека бы ты уже кровью умылся, а не штрафом бы отделался! Я. Бы. Лично. Тебя. За одно место…
Викентий хрипел в моих руках.
- Я это так…
Я выпустил его, увидев, что девочка смотрит на меня мертвенным, потухшим взглядом. Такой взгляд они обычно приобретают в 25-30 лет…
- Пойдем, - сказал я Гаю. – Познакомлю тебя кое с кем.
- Вы много выпили, - сказала Регина.
- Да ему только пробку понюхать… Я оставлю его у тебя?
Она обхватила меня руками так сильно, словно хотела стать со мной одним целым.
- Ты так редко бываешь у меня, Ромул. Вот и сейчас. Ты просто оказался рядом.
- Я же зашел.
С тех пор, как я ее последний раз видел, нос у нее совсем крючком изогнулся, впору сумку вешать, а гонору как всегда на шестерых.
- Скажи, - вот, казалось, совсем не думал про это, а словно гвоздем в голове сидело, - тьма у меня в душе или нет?
Регина положила ладонь мне на живот. Но сказала недоброе.
- Нет у тебя в душе тьмы. У тебя там вообще ничего нет. Ты меня любишь, а сам, словно Кодекс читаешь…
Она провела пальцами по моим векам, прикрывая их.
- Ты что это?
- Смотрю, как ты в гробу смотреться будешь…
Я даже на кровати сел.
- Ты не боишься богов прогневать?
- Нет, не боюсь. Ты уже их прогневал. Тем, что приходишь сюда. Тем, что берешь меня. Тем, что даешь деньги…
- Я плачу их за услуги…
- Нет. Ты платишь их, потому что не можешь иначе. Потому что я ращу твою дочь. Ты прогневал богов уже тем, что признал ее.
- Я ее не признавал…
- Ты не ставил своей подписи. Но ты признал ею уже тем, что ты здесь. Ты признал дочь от ведьмы. От проклятого создания. Недостойного считаться человеком. Ты признал ее и ненавидишь ее за это. И меня ненавидишь, за то, что зачла от тебя. И себя, за то, что не можешь уйти.
- Я люблю свою жену.
- Да, - Регина начала одеваться. – Ты любишь ее. Но ты не можешь уйти от меня. Потому что есть что-то, что сильнее, чем любовь.
- Что же?
- То, что предначертано.
Я вздохнул и спустил ноги с кровати.
- Скажи, что такое «Книга Перемен»?..
- Книга. Старая, - она повернулась, чтобы я застегнул ей платье.
- Она может причинить зло?..
- Все может причинить зло. И добро тоже. Потому что добро и зло – стороны одной монеты, и, если крутить монету быстро-быстро, никто не заметит разницы.
Мы вышли в кухню, к Гаю, который спал на лавке. Мария рядом с ним играла в старые зеркала, вышедшие из обихода. Она ставила их друг против друга и смотрела в образовавшийся коридор.
- Такой милый мальчик, - сказала Регина, накрывая Гая одеялом.
- Ты хочешь изменить мне? – поинтересовался я, подходя к Марии.
Она дичилась меня, смотрела исподлобья, словно я не отец ей был, а один из материных клиентов. Я вспомнил, как первый раз увидел Регину: она сидела на берегу реки, смотрела на свое отражение в водной глади и плакала. А я подошел и сел рядом.
- Он на тебя не позарится, - сказал я Регине.
- Ты же позарился.
- Мне 15 было, - неохотно признался я. – Я совсем не знал, что такое – любить женщину. К тому же, ты меня приворожила.
- Теперь знаешь? – последнюю фразу Регина проигнорировала.
- Знаю…
Маркус был определенно мною недоволен, что читалось в трагической складке, застывшей посредине его низкого лба. Он восседал в своем неизменном кресле, перелистывая альбом с изображениями, судя по его потрепанности, изготовленный в Древние Времена. У Маркуса была целая рота слуг, высунув язык, собиравших ему эту дрянь по руинам.
- Садитесь, Ромул, - бросил он мне, казалось, находясь в полном изнеможении от свалившихся на его голову забот о Подразделении.
Я сел.
- Знаете, - Маркус изволил усмехнуться. – Викентий написал на вас целую поэму. Вы знаете, что такое поэма? Впрочем, не важно. О том, что вы его зверски избили.
- Не бил я его, - возмутился я. – Гай подтвердит.
- Мнение вашего ученика, находящегося вот здесь, - Маркус похлопал по пухлому черному блокноту, лежащему справа от альбома, - как-то мне совершенно не интересно.
- И, тем не менее, - сказал я.
- Знаете, Ромул, - Маркус лениво провел пальцем по корешку альбома, - мне всегда импонировала, - это означает «нравилась», - пояснил он, - ваша независимость, но всему есть пределы…
- Есть, - согласился я. – Девочке было 10 лет.
- Девочке с Выселок, - подчеркнул Маркус. – По Кодексу за причинение вреда ведьме полагается штраф до шести… Как там дальше – продолжите Ромул!
Я продолжил.
- А что сделали Вы? Вы ему угрожали!
- Нет. Я просто объяснил ему, чем бы ему вышло причинение вреда жительнице Холма или Нижнего Квартала того же возраста. В доступных выражениях.
Маркус приподнял уголки рта в ухмылке.
- У меня складывается впечатление, Ромул, - нехорошее, замечу, впечатление, - что ваша дружба с сыном этих негодяев: профессора Донатоса, который предсказал нам неминуемую гибель через 20 лет, - двадцать лет прошло, и где мы, и где профессор Донатос, - и его полоумной жены не проходит для вас бесследно. Поступали неоднократные сигналы. Например, этот тип из Последнего Оплота…
- Последнего Оплота больше нет, - сказал я, чтобы не молчать.
- Ну, на то он и Последний, - казалось, Маркус искренне радуется. - Так вот, поступали сигналы, что он не ваш родственник, и вы не могли подавать за него прошение.
- Врут, - сказал я.
- Возможно, - легко согласился Маркус. – Да, времена были тяжкие, много документов потеряно безвозвратно…
Я ждал.
- Кроме этого, Вы не слишком-то усердствуете в Блоке дознания. Отличаетесь гуманизмом, так сказать, - Маркус вновь рассмеялся.
- Я просто не вижу смысла применять третью степень, когда человек готов расколоться на первой, - разозлился я. – Если Гюнтеру и… Как его там?..
- Хансу, - подсказал Маркус.
- Хансу… Которые, очевидно, написали на меня донос, нравится просто кого-нибудь мучить, то советую им почитать Инструкцию по дознанию, где четко прописана последовательность воздействия…
- Не волнуйтесь, Ромул, - сказал Маркус. – Если бы их бред имел для меня какое-либо значение, Вы бы уже сами были в Блоке дознания. Сколько лет Вашей дочери? – вдруг резко спросил он. – Пять, не так ли?
- Шесть, - поправил я, холодея.
- Как ее зовут?
- Вы знаете, - с вызовом сказал я.
- Я хочу, чтобы Вы сказали.
- В Кодексе не прописано, что я не могу иметь детей от лица, пораженного в правах. Там лишь упомянуто, что поражение в правах распространяется на ребенка, - огрызнулся я.
- Вы очень хорошо знаете Кодекс, - похвалил Маркус.
- Да.
- Ну, а теперь, к делу… - Маркус устало откинулся на спинку кресла. – Последнее время в поле нашего зрения возникло новое формирование. Возглавляет его еще очень молодой человек по имени Рэм… Так, сейчас я Вам его покажу, - он протянул мне фотографию.
- Какой же он молодой? – удивился я.
С фотографии на меня смотрел какой-то древний дед, возраста Пал Палыча, только еще и с головой, как коленка.
- В этом-то и вся загвоздка, - пояснил Маркус. – Он может менять лица.
Я присвистнул.
- Ничего себе! А как же его изловить?
- Вот это-то я и хотел поручить Вам… Если Вам это удастся, то, как вы понимаете, вы приобретете статус, несравнимо более высокий, чем уличное патрулирование. Если удастся, подчеркиваю.
- А если нет?
- До сего момента, - вздохнул Маркус, - этого не удавалось никому. Люди просто исчезают.
- Здорово, - сказал я. – Ну, а как я вообще должен осуществлять эту работу? Есть хоть какие-то зацепки?
- Есть, - сказал Маркус, - есть женщина, которая видела его истинное лицо. Только она его не помнит. Или не хочет вспоминать.
Я смотрел в бинокль на дом женщины, которая видела лицо человека, которого мне надлежало подвести под монастырь, и не сразу понял, что Гай дотронулся до моего плеча.
- Ромул, - сказал он. – Я хотел с вами поговорить.
Это еще не хватало, чтобы со мной и на работе требовали разговаривать. Никакого покоя нет.
- Ты, как девочка, - поморщился я, не сводя глаз с флюгера на ее крыше, крутящегося из-за сегодняшнего изменчивого ветра, как волчок.
- Отец говорил, что в Древние Времена люди больше говорили друг с другом.
В Древние Времена! В Древние Времена много чего было. Помешались они все просто на этих Древних Временах. Вот любого тирана уничтожь, а все равно найдется пара куриц и еще какой-нибудь идиот с нашивками, которые будут утверждать, что в эти Древние Времена реки текли, полные марочного коньяка.
- Не вправляй мне мозги, - сказал я Гаю, - что ты его помнишь. Тебе два года было, когда старика Донатоса развеяли над Рекой. Ничего он тебе не говорил. Ты все подчерпнул из его гребаных Записей и… - я замолчал, увидев, как он смотрит, не мигая, в одну точку.
- Продолжайте, - сказал Гай, - я привык.
- Ты о чем-то хотел поговорить, - напомнил я.
- Я хотел сказать… - он смутился. – Она… Она необыкновенная женщина.
- Кто? – наблюдая за домом, я не сразу понял, о чем он ведет речь.
- Регина…
- Ты уже успел трахнуть ее? – ухмыльнулся я.
- Ромул, - возмутился Гай, - как вы можете!.. Я же знаю, что она ваша… Ваша…
Он замялся. Конечно, тут нужное слово не так-то и просто подобрать. Кто мне Регина? Вообще-то наложницы, конечно, разрешены Кодексом. Только поймет ли это Алина и в особенности та, другая?
- Какая трогательная забота о моей персоне, - я повесил бинокль на шею. – А зря. Она знает толк в постельных утехах.
- Вы говорите о ней так, словно она – вещь…
- Ты же видел вчера, - я прошелся по Башне взад-вперед, разминаясь, - как мы выписывали штраф.
- И все же вы были в ярости, - Гай словно пытался найти во мне Отметины, только не ведьмацкие, а те, что были у его отца и матери, которые есть у Пал Палыча и даже у Алины, Отметины, указующие на отличия.
Мысль была сложная, и я не успел ее продумать.
- Да, - сказал я.
- Мария… - он, видимо, решил меня достать уже полностью до печенок. – Ведь она – ваша дочь, не так ли?
- И как же ты догадался?
Гай совершенно не заметил издевки, он шуток вообще не понимал, чем всегда пользовались в Подразделении.
- Я не догадывался. Это Регина сказала.
- Зараза, - скрипнул зубами я.
- Вы можете не беспокоиться, - горячо заверил меня Гай, - не в моих правилах кому-то что-либо рассказывать.
- Да, по-моему, и так уже все знают.
Мы начали спускаться с Башни. Рядом с входом я заметил двух ведьмаков, на которых по странной прихоти Кого-то не стояло Отметин: Гюнтера и его неизменного попутчика лупоглазого Ханса.
- Вы могли бы написать прошение… - шепотом сказал Гай. – Они бы не жили в таких ужасных условиях…
- Нет, - сказал я, - не мог бы.
- Почему?..
- Читай лучше Кодекс, мальчик.
Гай тоже заметил Гюнтера и Ханса, своих злейших врагов, которые изводили его, пока я не взял его под свое покровительство. Он помрачнел и начал крутить в руках пушку.
- Поставь на предохранитель, - улыбаясь, сказал я. – А то разрядишь в них ненароком.
Гюнтер и Ханс ухмылялись.
- Вечер добрый, господин Ромул, а кто это с вами? Наш старый приятель, который должен нам 100 монет?
- Я с вами расплатился, - дернул щекой Гай.
- Да ты с нами во век не расплатишься…
Отец Гюнтера занимал большую должность в Подразделении, посему он, вероятно, полагал, что может хамить в присутствии старших по званию.
- Разговорчики!.. – веско сказал я. – И как ты стоишь в присутствии начальника? – я обращался исключительно к Хансу. – Пункт 23 статьи 56 – что там написано?
Ведьмаки напрягли остатки памяти, потом Ханс изрек:
- Кажется… Про окончание светового дня…
- Болван! – рявкнул я. – Про окончание светового дня – это 45-я, а 56-я – про приветствие. Я его как-то не заметил.
- Пусть Гай вам приветствие шлет, - огрызнулся Гюнтер, но, тем не менее, подобрал уже наметившееся пузо.
- Ты за Гая не беспокойся, - сказал я. – Ты за себя побеспокойся. Ты вот на меня доносы пишешь, - Гюнтер изобразил деланное изумление, - а не хочешь с Комитетом по человечности пообщаться? У них сам Великий Маг Артур по одной половице ходит, а такую мразь, как ты…
- За оскорбления… - начал Гюнтер, но я уже держал его за крепко застегнутую пуговицу на воротнике.
- Если ты, мразь, - повторил я, - еще хоть раз мне проблемы создашь, я, не поленюсь, залезу в сервер и соберу всю статистику по твоим допросам. Три дня потрачу, но докажу, что у тебя смертность раз в 15 превышает порог Стивенсона, установленный…
- Господин Ромул, - перебил Ханс, - мы же вовсе не хотели ссориться…
- Вас к серверу не подпустят, - сообщил Гюнтер, пытаясь освободиться. – У вас, спорим, допуска нет.
Я отпустил его.
- Это мы проверим. Одновременно данное предупреждение касается издевательств над младшими.
- Я над ним не издевался, - сразу сказал Ханс. – Он сам нам проиграл.
- Ты играешь в азартные игры? – повернулся я к стоящему столбом Гаю. – За это полагается штраф в размере…
- Пяти окладов, - быстро сказал Гюнтер.
- Ромул! – завопил завидевший меня Карл. – Иди, я помечу сверхурочные…
На улице Гай серьезно посмотрел на меня.
- Когда я могу оплатить штраф?
- Какой штраф? – я напряженно размышлял, сколько мне удастся содрать за поездку на Выселки.
- Пять окладов…
- А у тебя есть такие деньги? – поинтересовался я.
- Нет…
- Когда-нибудь, Гай, - покачал головой я, - я тебя все-таки убью.
Женщина попыталась захлопнуть дверь перед моим носом, но я заблокировал ее ногой.
- Меня уже допрашивали в Поразделении, - она неохотно впустила меня. – И я им все рассказала. И потом, мой муж…
- Ваш муж погиб два месяца назад, - сообщил я. – А привилегии, как нам с вами прекрасно известно, на вдов не распространяются.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
- Как Вас зовут?
Я назвался.
- Ромул… - протянула она. – Какое красивое имя…
Эка невидаль. Мало ли имен красивых на свете.
- Наверное, - сказал я.
Маркус предупреждал, что хоть и привилегии мужа на нее не распространяются, аккуратнее с ней надо. Тетка крученная-верченая.
- А его зовут Рэм, - усмехнулась она.
- И что?
Я смотрел по сторонам. Неплохо они тут, на Холме, устроились: свет жгут аж до 9 вечера, креслица, диванчики. Жратва, опять же, отменная.
- Вам не кажется это странным?
Я зачем-то употребил древнее слово из лексикона Пал Палыча:
- Отнюдь.
- Кто Вас так назвал?
Она, словно Регина, ворожа, перетягивала диалог на себя, и я чувствовал себя, как в дурмане. Еще от нее пахло благовониями, и хотелось расстегнуть пуговичку на ее платье, чтобы проверить, везде ли у нее такая же белая кожа, как на лице.
Я подумал о Блоке дознания. О Викентии. О Гюнтере и Хансе.
И вдруг, первый раз в жизни, я подумал об отце. Отец сошел с ума и пошел прямо на пушки Подразделения, крича, что они палачи, превращающие в пыль лучшие умы, которые могли бы еще спасти этот умирающий мир.
«Когда человек умирает, остается хотя бы его тело, а тут вообще ничего. Как будто никого и не было». Будь проклят Гай, с его вечным размазыванием соплей…
Отец назвал меня Ромулом.
Женщина улыбалась.
- Вы ведь хотели узнать у меня что-то новое, господин Ромул?
- Собственно, - я проверил пушку за поясом, - я уже понял, как должна выглядеть женщина, чтобы произвести на него впечатление. Вы были привязаны к нему? – от слова «любовь» я уклонился.
Черт знает, что это такое, эта самая «любовь».
- Я уже отвечала на вопросы Подразделения, - напомнила она. – В том числе, и на этот.
- Вы обязаны оказывать содействие, - буркнул я.
- Я не могу ответить на этот вопрос, - замялась она.
- Почему?
Мой взгляд снова потянуло в вырез ее платья.
- Он был многолик. Сегодня один, завтра другой. Трудно быть привязанным к тому, что не имеет формы. Постоянства. Что меняется, как рябь на воде. Словно ты вглядываешься в коридор, образованный поставленными друг против друга зеркалами… Вы понимаете меня? – спросила она с явной надеждой, словно уже то, что кто-то врубился в хитросплетение ее мыслей, придавало форму этому Рэму.
- Да, - ответил я.
Регина кричала в голос. По ее словам, пока она занималась клиенткой, желающей узнать, вернется ли к ней ее идиот-любовник, Великий Маг Артур украл Марию.
Великий Маг Артур регулярно воровал каких-нибудь детей с Выселок. Они нужны были для его экспериментов, которые он ставил с санкции Главного. Официально эксперименты у нас запрещены, Комитет по человечности вам сразу в задницу вцепится, если вы о чем-то таком обмолвитесь, но Великий Маг Артур, он вне обычных пониманий.
- Ромул! – выла Регина. – Ну, есть же на него какая-то управа? Ну, ведь не мусор же мы, в самом деле, под ногами, чтобы с нами так? Ведь мы не рабы, мы же налоги платим! Ну, почему же так! Это же незаконно! Вы же на страже Кодекса стоите, а он твою дочь, как скотину…
Я стукнул кулаком по ее раздолбанному столу.
- Замолчи! Где он живет?..
Во дворе Артура было так же темно, как и у простых обитателей Города. Я тихонько приоткрыл калитку, и тут же мимо меня пронеслась стая летучих мышей, задевая по лицу перепончатыми крыльями.
Я невольно прошептал охранительное заклинание. Только здесь оно явно не имело никакого смысла.
Дом настороженно смотрел на меня. Нет, я не сошел с ума, тут явно чувствовались взгляды, словно, каждое из занавешенных окон было огромным зрачком недобро прищуренного взгляда. Я вошел в него.
В доме света тоже не было. Совершенно не понимая, какие мои дальнейшие планы, я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж.
Лестница в последний раз скрипнула, словно вздохнула, и начала исчезать.
Я уже был наверху, когда моих подошв коснулся ледяной холод крутой пропасти.
И тут же все закрутилось, завертелось, стены стали менять очертания, пол заскользил под ногами, летучие мыши, живущие и здесь, взорвали гулкую тишину.
- Мария! – завопил я, с ужасом понимая, что она мне не ответит.
Мария родилась глухой. Это были ее Отметины.
- Мария! – продолжал кричать я и, - о, чудо! – она выбежала мне навстречу неизвестно откуда.
И дом вдруг остановился, застыв в причудливых искривленных формах.
Продолжалось это все не более 5 минут.
Я поднял ее на руки и пошел с ней по галерее, потому что лестницы больше не было. В какой-то комнате поддалась дверь, и я вошел в нее. Посредине комнаты был стол и два кресла. На стене огромная электронная карта, из тех, что устанавливают на дорогах. Только на карте этой горели какие-то странные линии. Они, в отличие от дорожных карт, не расходились друг с другом, а, напротив, пересекались…
Сзади раздался шорох, и Мария, смотревшая туда, вдруг закричала и забилась у меня в руках.
«Не поворачивайся, - сказал я себе, положив руку на рукоять пушки, - Только не поворачивайся. Там впереди другая дверь, а за ней свет, нужно дойти до нее…»
Зачем, я и сам не знал.
Марию била дрожь, и она цеплялась мне в плечо.
- Повернись, - усмехнулся дом, - я явственно услышал его голос, - повернись, посмотри, тебе понравится, понравится… Это то, что ты так мечтал увидеть…
Я дошел до соседней двери и потянул за ручку.
- А Вы смелый человек, Ромул, - сказали мне в спину.
Загорелась люстра, я невольно зажмурился, а потом широко раскрыл глаза.
Артур восседал в одном из кресел: худощавый человек средних лет, одетый в строгий черный костюм.
Я спустил Марию с рук.
- Девочка, в принципе, может идти, - равнодушно сообщил он, - вы представляете для меня куда как больший интерес.
- Хотите поставить эксперимент уже на мне? – усмехнулся я.
- Что Вы, - в голосе Артура прозвучало явное сожаление. – Такое недопустимо даже для человека моего ранга… Просто хотелось рассмотреть вас лучше.
Мария испуганно жалась ко мне.
- Она не дойдет одна, - сказал я.
Артур щелкнул пальцами:
- Теперь дойдет…
- Что вы сделали?
- Неважно. Она может быть свободна. Ее никто не тронет.
- Она не помнит дорогу, - заупрямился я.
- Вы ошибаетесь, - Артур устало потер виски, - я изучаю ведьм последние 50 лет, у них удивительная ориентация в пространстве.
- Эксперименты запрещены Кодексом, - сообщил я, развернув Марию к предполагаемому выходу и легонько подтолкнув вперед.
- Не туда, - сказал Артур, показывая рукой на дверь, в которую мы зашли.
- Там нет лестницы!
- Уже есть, - зевая, сообщил Артур. – Эти перфомансы, они некоторым образом утомляют. А вы хороший отец…
В его голосе не было ни теплоты, ни издевки, лишь констатация нейтрального факта.
- Статья 15, - заметил я.
- Не смешите меня, - отмахнулся Артур. – Кстати, можете присесть в кресло.
Я остался стоять.
- Ну, как хотите. Комитет по человечности меня уже достал: вламываются, учиняют обыски. Я понятия не имею, что они ищут: никак скелетов на цепях. Какая чушь! Так работали 300 лет назад. Все, что Вы видели, это простая психология…
- Это еще что такое? – я был в недоумении.
- Это то, что занимался ваш дядюшка, - Артур хихикнул, - в Древние Времена. Кстати, такой смешной термин – «древние». Успело смениться всего несколько поколений. И продолжает заниматься, и по сей день, как я погляжу. М-да. У него всегда было чрезмерно ригидное мышление.
- Вы про нас про всех знаете? – поразился я.
- У меня есть база, - Артур сложил руки на животе, - мне платят из казны, в том числе, и за то, чтобы я ее постоянно обновлял.
- Вы сотрудничаете с Подразделением? – я все-таки сел в предложенное им кресло, чтобы видеть его ближе.
- Я не сотрудничаю ни с кем, - Артур, словно лимон раскусил. – Но ваши времена и, тем паче, ваш удивительный мир, сочетающий в себе высокие технологии и средневековое тупоумие, позволил в полной мере проявиться моему гению. Кстати, чтобы вы знали: все мои эксперименты ни в коей мере не связаны с физическим воздействием. В некоторых случаях я вообще ничего не делаю, я только наблюдаю, изучаю. Но эти бабы порядком поднадоели уже своим вечным кипежом.
- Что у Вас на стене? – спросил я.
- Это? – Артур, обернувшись, ткнул пальцем в карту. – Схема вероятностей. Моя любимая разработка.
- Вы ученый? – в моей голове все время вспыхивали какие-то догадки, но тут же гасли, как огни на Выселках. – Тогда почему вы не обращаетесь с официальным запросом к властям?
Артур тяжело вздохнул.
- Во-первых, как Вы прекрасно знаете, после подрывной деятельности Донатоса, учиться, а уж тем более изучать что-либо, у нас стало вредным для здоровья. У меня с Главным договоренность, я даю ему то, что он хочет, он не лезет в мои изыскания. Ваше возмущение по поводу детей, простите, не оправдано. Это не я установил Стандарт. Это не я придумал это поражение в правах. Не я писал ваш треклятый Кодекс. Я только снимаю сливки, так сказать. А, во-вторых, - считайте это моей маленькой слабостью, - я не привык ничего ни у кого просить. Я просто прихожу и беру. Только не рассказывайте мне, что вы, современный человек, не поступаете точно так же.
- А зачем я был Вам нужен? – недовольно спросил я.
Артур рассмеялся:
- Я уже 15 лет провожу один и тот же опыт: что победит в человеке, любопытство или самосохранение? Помните жену Лота? А, впрочем, что это я, вы же сейчас ничего не читаете…
- И что я должен был увидеть? – перебил я.
- То, что свело бы вас с ума, - холодно сказал Артур. – Ваша дочь испугалась, всего лишь испугалась, но она ребенок, тем более, ребенок с Отметинами, у них сенсорные ощущения превалируют. В какой-то мере они реальные ведьмы, как в древних сказках. Она ощутила нечто страшное. Вы бы, взрослый человек, ну, относительно взрослый, особенно, по сравнению со мной, свихнулись бы. Ибо у вас уже есть каноны того, чего не может быть вообще и никогда. И, могу вам сказать, обычно все поворачиваются. Вы же далеко не первый мой незваный посетитель…
- Куда они деваются потом?
- Мне как-то нет до них дела, - Артур развел руками. – Незаконное проникновение, статья 34, если не ошибаюсь.
- Вы знаете Рэма? – спросил я.
- Главу Альянса? – Артур впервые посмотрел на меня с некоторым уважением.
- Возможно, - уклонился я.
Маркус мне, конечно, не сдал всей информации.
- Ну… - Артур явно раздумывал, что я знаю, а что нет. – Как Вам сказать… Способный мальчик. Немного учился у меня. Немного за Пределами. Там же еще не всех ученых пустили на растопку каминов, - он захихикал. - Насколько понимаю лично я, - хотя я невероятно далек от всего этого, - Альянс – это вам не беззубые придурки из Ветра. Это что-то вроде Последнего Оплота, вооруженного современными технологиями…
- Как он меняет лица? – спросил я.
- А он их не меняет! Мы видим лишь то, что видим. Значит, задача состоит в том, чтобы показать нам то, что нужно.
- А фотографии? – не поверил я.
- Вы еще молодой человек и не помните, как в годы, когда еще не случилось Большое Наводнение, и мы не начали экономить на освещении нужника, одна Запредельная компания хвасталась, что создала технику, которая видит так же, как фотограф. По-моему, запредельная чушь…
- А может человек увидеть его истинное лицо?
- Какой человек? – оживился Артур.
- Ну, обычный человек…
- Обычный человек не может. Человек, связанный с ним каналами особого восприятия… Возможно. Возможно… - повторил Артур.
Я, естественно, ничего не понял.
- Это как?
- А вот этого, - ответил Артур, - я вам уже не скажу.