Так наше ветреное племя
шумит, волнуется, кипит
и к гробу праотцов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из жизни вытеснят и нас.
А.С.Пушкин.
Где-то в начале шестидесятых годов у нас гостил мой дядя, родной брат моей матери – Вячеслав Захарович Сулин. Высокий, крупный, с седой головой, с лицом, приобретшим в старости черты благородства, породы. Он был уже на пенсии, но продолжал работать в какой-то строительной организации, и к нам приехал во время отпуска. В то время я жил с мамой и бабушкой в небольшом поселке рыбразвода на берегу Волги напротив Волгограда.
Не помню, сколько он пробыл у нас, о чем мы беседовали во все это время, а вот один короткий разговор почему-то сохранила память. Мы сидели на берегу на лавочке под высоким тенистым тополем, и предавались созерцанию противоположного берега с корпусами и трубами тракторного завода и завода «Баррикады», а левее, на Мамаевом кургане возвышался еще в строительных лесах почти готовый монумент "Родина-мать зовет!", который невольно притягивал к себе наши взгляды, придавая нашим размышлениям определенное направление.
- Не могу никак смириться с мыслью, - заговорил дядя Слава, - что человек родится только для того, чтобы претерпеть свою долю страданий, до конца осознать, что он смертен, и умереть. Ты задумывался над этим?
Ему, видно, было интересно, что думает по этому поводу представитель нового поколения, воспитанный новой эпохой исторического материализма и атеизма, и конкретно его племянник, которого он знал еще ребенком. Собственно, насколько я помню, не очень задумывался над этим вопросом. Разумеется, не мог вообще не думать, но как-то это меня, точнее сказать, не очень волновало. Я был молод, здоров, каждый день для поддержания формы часа полтора «нянчил» и тяжелые гантели и двухпудовую гирю, и жил ожиданием неведомого мне еще счастья, непременным условием которого было постоянное присутствие рядом любимой женщины.
Все, о чем завел речь дядя Слава, присутствовало где-то рядом, словно за полупрозрачной завесой, и представлялось в виде логического построения из учебника логики: «Человек смертен. Я человек, следовательно, тоже смертен». Более того, вопреки всякой логике в глубине души я не верил, что это и меня касается. Верно для кого угодно, для всех, но только не для меня. Ну а если это недоразумение когда-то все же должно случиться и со мной, то произойдет это нескоро, очень даже нескоро, так что думать, а тем более волноваться по этому поводу не стоит.
Что касается дяди Славы, то он в моих глазах был уже довольно стар, и с ним это может случиться очень скоро, и эта мысль лишь вызывала у меня легкое сочувствие, что вызывало в душе моей чувство превосходства, и, отвечая на вопрос, я лишь старался быть на уровне его, глубокомысленным, говорить умно.
- Один из местных мужиков рассказывал мне – когда закончились бои в Сталинграде, всех мало-мальски трудоспособных мужчин гнали собирать трупы. Их стаскивали и складывали, как дрова, в штабель на высоту, сколько хватало сил забросить, и этот штабель, высотой в полтора-два метра тянулся на несколько километров. А другой, с которым я работал в одной бригаде, рассказывал такой случай. Ему пришлось отстраивать город. И вот рыли они траншею под фундамент дома. Вернее, рыл экскаватор, а они за ним подравнивали лопатами, зачищали основание. В одном месте ковш ковырнул, и посыпались человеческие кости, выкатился череп, а в челюсти золотая коронка. Тогда они принялись уже осторожно лопатами дальше разрабатывать то место, и, короче, к концу дня добыли столько золота, что после работы зашли в ювелирный магазин, сдали его, и на вырученные деньги набрали водки, закуски, и так помянули, что он на следующий день не мог вспомнить, как он добрался домой. Так вот, когда я думаю о себе, я тоже не могу смириться с этим, а когда о других, то становлюсь материалистом и воспринимаю вполне спокойно, что человек всего лишь промежуточный продукт в вечном круговороте бесконечных превращений материи. Ведь те тысячи, прежде чем их убили и сложили в штабель, небось тоже задавали себе этот вопрос.
Из моего ответа дядя видно понял, что его племянник еще не дозрел до окончательного осознания, и беседа наша на этом оборвалась. Теперь, находясь в его положении, когда близкий конец твоего земного существования уже не вызывает сомнений, вопрос, мучивший когда-то дядю Славу, теперь овладел и моим сознанием, дробясь на более мелкие, бесчисленные, конкретные вопросы, требуют ответа, зачем я появился на этот свет? Кому нужно было, чтобы я мучился, страдал, испытывал голод, боль, обиды; много раз мог погибнуть, мог умереть от одной из множества болезней, преследующих человека, и, однако, все же дожил до преклонного возраста?
А что дальше? Пошлое разложение этого, пока еще полного жизни тела на простейшие вещества, чтобы стать питательной средой для корней растений? И зачем человек наделен этой неутомимой жаждой жизни? Не естественно было бы, чтобы с постепенным разрушением тела угасало бы желание жить?
Моя бабушка дожила до девяноста лет. Последние девять лет она пролежала, разбитая параличом. Как-то она мне пожаловалась:
- Надоело уже так жить – умереть бы уж скорей.
Почему-то ее слова не выходили у меня из головы, и спустя несколько дней я переспросил ее:
- Неужели тебе на самом деле надоело жить?
- Нет, внучок – язык болтает пустое. Все равно хочется жить.
Я думаю, что было это в 53-м году, незадолго до смерти Сталина. Совершенно не помню, какой фильм тогда смотрел; не помню, о чем был тогда киножурнал перед началом фильма. Но хорошо запомнился один короткий эпизод из киножурнала, будто видел его совсем недавно.
Зал кремлевского дворца и одинокая фигура Сталина у стены. В зале много людей, они ходят, разговаривают друг с другом, но никто не подходит к нему, словно не видят его, не подозревают, что он здесь, в зале. Он стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу, и жалкая слабая улыбка застыла на его лице. В то время, еще не сознавая того, наверное впервые почувствовал одиночество старости, исходившее от этого человека, и впервые шевельнулась жалость к нему. Для большинства огромной страны он был еще великим, всемогущим, вождем, гением человечества, а он уже ясно чувствовал силу отторжения жизни, свою обреченность.
Еще помню, что в детстве, в отрочестве избегал поцелуев старух, прикосновений их морщинистых рук, будто боялся заразиться старостью.
Продолжение следует...
Глава 3.
Хлеб наш насущный даждь нам вднесь.
Слова молитвы.
Великое приобретение – быть благочестивым
и довольным. Ибо мы ничего не принесли в
мир; явно что ничего не можем и вынесть из
него. Имея пропитание и одежду, будем
довольны тем.
Из послания апостола Павла.