14
Балжан ушла жить к своей старшей сестре Салиме. И забрала с собой Амину. Заманжол обреченно молчал. Он понимал, что слова бесполезны. Жена и дочь одевались, собирали вещи первой необходимости, и все это время Заманжол просидел неподвижно, на кровати возле Алтынай.
Мысли смешались. Он чувствовал ее горячие прикосновения и думал:
«Как она попала сюда? Неужели подбросила Балжан? Разве такое возможно? И, если это так, то как же она коварна! Столько прожить вместе и не узнать человека. Или она изменилась так? Но что могло изменить ее? Ревность? Но, говорят, ревнуют только любящие. Неужели она любит меня?»
Заманжол вспоминал отношения с женой в последние годы и эти воспоминания как-то не вязались с его предположением.
«Но что же тогда движет ею? – задавался он вопросами, - Ущемленное самолюбие? То, что мое внимание приковано не к ней? Но кто же виноват в том, что мы охладели друг к другу? Не она ли первая начала отдаляться от меня? Не она ли первая охладела в постели, чем вызвала и мое охлаждение? А Алтынай? Появилась бы она в моей жизни, господствуй в нашей семье любовь и согласие? И даже если бы и появилась, то отношение к ней и с моей стороны, и со стороны Балжан было бы совершенно иным. Балжан права – я обманываю, и ее, и себя, говоря, что отношусь к Алтынай, как к дочери. Конечно, я воспринимаю ее, как вернувшуюся любовь. Женщину не проведешь в вопросе, касающемся любви. В чем-либо другом, но только не в этом вопросе.
Но что же теперь? Балжан не вернется, или ее уход – способ надавить на меня? А что, если она решила расстаться со мной? Если Алтынай – лишь удобный повод? Но, так или иначе, все идет к тому, что между нами все кончено. Я могу отказаться от Алтынай, передать ее в интернат – это ничего не изменит. Мы с Балжан стали чужими».
Балжан подала на развод. Никакие слова не действовали на нее. Бота с Лейлой старательно подливали масла в огонь. Подключилась и Дарья Тиранова. Она пригласила Балжан к себе в кабинет и сказала:
- Ты знаешь, почему твой Заманжол уволился?
- Нет.
- Я не хотела травмировать тебя, - продолжала директриса, изобразив заботу на лице, - И не хотела разрушать вашу семью.
Ее глаза вцепились в несчастную учительницу, чувствовавшую, что начальница не поведает ничего утешительного для нее.
- А теперь чего скрывать? У тебя самой открылись глаза.
Дарья Захаровна медлила, изучая реакцию Балжан; а та сидела с выражением обреченности на своем подурневшем за последние дни лице.
- В общем, Заманжол снимал проститутку, - бухнула Дарья Захаровна, - И не простую проститутку - малолетку. Его поймали полицейские на месте преступления. Представляешь?! Меня едва не хватил удар, когда Заманжол позвонил из полиции и попросил вызволить. Ведь набрался же наглости!
Дарья Захаровна не сумела скрыть разочарования – она ожидала более внятной реакции от собеседницы. Балжан продолжала сидеть с тем же выражением на лице.
- И что меня окончательно доконало – это то, что проститутка та – наша ученица! Я чуть не сгорела со стыда, когда меня допрашивали полицейские. Как же я выглядела в глазах стражей порядка! Моя ученица – проститутка, а мой учитель – ее клиент! Не знаю, как только не сошла с ума тогда.
Балжан не верила ни одному ее слову; она не могла представить, чтобы Дарья Захаровна могла сойти с ума – не из тех. Но ведь была какая-то причина, заставившая Заманжола написать заявление по собственному желанию. Возможно, Тиранова подстроила все, о чем сейчас говорила – с нее станется. Она могла заставить какую-нибудь ученицу сыграть роль проститутки и, пользуясь доверчивостью Заманжола, заманить его в ловушку. Все это очень похоже на Дарью Захаровну. Хотя кто его знает, за Заманжола уже нельзя поручиться. С появлением этой Алтынай его словно подменили.
Так думала Балжан, а Тиранова тем временем продолжала:
- Знаешь, как я тогда поразилась его поведению – то дерзил, хамил на каждом шагу, а тут: «Дарья Захаровна, Дарья Захаровна, помогите! Дарья Захаровна, выручите!». Я понимаю его – если б я его тогда не выручила, не вызволила, если б делу дали ход, он надолго сел бы за решетку за совращение несовершеннолетней. Что было мне делать? С одной стороны нужно бы наказать извращенца, но с другой – я представила, какой это удар по тебе, по твоей дочке. Суд, огласка – как бы ты пережила такой позор? Вот и пришлось мне вызволять подлеца. Да и о престиже нашей школы пришлось подумать – самая лучшая школа города! Возможно, я и смалодушничала, но пойми – в каком я тогда была шоке. Ничегошеньки ведь не соображала!
Балжан видела, как плохо играет свою роль Дарья Захаровна – ее слова никак не вязались с жестким взглядом, со всем обликом матерой директрисы, видавшей на своем веку и не такое. Балжан догадывалась, что что-то в ее рассказе не так – она никак не могла представить, чтобы Заманжол опустился до того, чтобы снимать проституток, да еще малолеток, тем более, чтобы он лебезил перед ней. Но ведь не на ровном же месте сочинила эту историю Тиранова.
- И кто же та проститутка? – неожиданно перебила она, и Дарья Захаровна запнулась – не привыкла, чтобы подчиненные ее перебивали. Она недовольно задвигала бумагами на своем столе, зачем-то взяла ручку и, повертев ее в руках, отложила.
- Какое это имеет значение? Зачем тебе эта девчонка? Она не виновата. Ее толкнула на панель простая глупость – задолжала деньги. Она не представляла, что делает. Все дело в Заманжоле, в его аморальном поведении. Все дело в таких, как он. Они и являются виновниками того, что у нас существует такое позорное явление, как проституция.
Она еще долго читала «лекцию», и Балжан пришлось выслушать ее до конца. Вдоволь натешившись, Дарья Захаровна спросила:
- Ты хочешь ограничиться разводом?
- То есть?
- Ты допустишь, что Заманжол и эта девица останутся безнаказанными?
- А что я могу сделать?
Тиранова удовлетворенно улыбнулась - ей удалось заинтересовать Балжан.
- Эх, Балжан, Балжан! – с этими словами она встала и заходила по кабинету. Балжан терпеливо ждала; она чувствовала, что директриса посоветует что-то дельное – ее саму угнетала мысль, что развод только на руку Заманжолу. И этой Алтынай.
- Нужно создать общественный резонанс, - Дарья Захаровна говорила, словно вбивала гвозди, - Эта девица столько месяцев водила за нос жителей нашего города. Я ведь сама все время переживала за нее. Представляешь, - люди обманулись в своих лучших чувствах! Ее нужно наказать, наша общественность должна узнать правду о ней.
- Но как это сделать?
Этим вопросом Балжан доставила несказанное удовольствие своей начальнице. Дарья Захаровна вернулась на свое кресло и, уперев свои холодные в красных крапинках глаза в Балжан, сказала:
- Я могу устроить тебе пресс-конференцию…
- Мне? – Балжан не прослеживала хода ее мыслей.
- Да. Ты поведаешь журналистам о низости мужа и этой Алтынай; ведь ты застукала их на месте преступления. Кому же, как не тебе раскрыть глаза людям?
Балжан не удивилась, что Тиранова в курсе того, что знала Бота. Все, что становилось известно завучу, тут же достигало ушей директрисы.
Балжан молчала, обдумывая предложение. Тиранова сидела, нависая над своим столом, словно хотела перевалиться через него, словно хотела навалиться на раздумывающую свою подчиненную, чтобы заставить принять нужное ей решение. Молчание затягивалось, и она не выдержала.
- Ну, так как? Ты согласна выступить с заявлением?
- А что я буду говорить?
Дарья Захаровна выпрямилась и прихлопнула ладонями по столу – Балжан согласна.
- Я составлю текст твоего выступления, - сказала она, - Тебе придется выучить его. Вот и все, что от тебя требуется. И не бойся – я буду рядом, я тебя поддержу.
- Ладно, я попробую, - согласилась Балжан. Она не могла представить, как выставит свое «грязное белье» перед журналистами, перед камерами телевидения. А ведь не обойдется без телевизионщиков. Если уж Дарья Тиранова берется за что-либо, то делает это основательно и с размахом. А уж с Заманжолом у нее давние счеты.
Спустя неделю Заманжол просмотрел пресс-конференцию по городскому каналу телевидения. Балжан, краснея и бледнея, рассказывала журналистам о «вероломстве мужа и принятой в семью воспитанницы». Рядом, с довольной миной на своем обрюзгшем лице, сидела Дарья Тиранова и время от времени выдавала комментарии. Были там и Лейла с Ботой. Они поведали о своем опыте, свидетельствующем о том, что Алтынай симулирует.
Заманжол помчался на поиски Балжан. Застал ее у школы. Она как раз выходила оттуда. Он еле сдержался, чтобы не наброситься на нее с кулаками. Все в нем кипело! Увидев его гневное лицо, Балжан струхнула, но взяла себя в руки и с вызовом встретила его возмущенный взгляд.
- Балжан, что ты наделала!
- А что?
- Ты хоть понимаешь, как это подло?
- Не думай, что меня заденут твои заумные слова, - Балжан осмелела. Она продолжала:
- Я знаю, что поступила правильно. На моем месте так поступит любая женщина.
- Нет, не поступит! Разве только эта женщина не считает себя порядочной.
- Как ни старайся, тебе не унизить меня.
- Я и не думал. Я лишь взываю к твоей совести, к твоей чести.
Лицо Балжан перекосило от досады.
- Оставь, пожалуйста, эти высокие, но пустые слова!
- Нет, они не пустые! Дай себе немного труда задуматься над ними.
- Слова, слова… они ничего не значат.
- Нет, значат! Они – твой образ мыслей, твои действия, твой облик.
- И это тоже слова.
- Ну, знаешь ли!
Заманжол остановился. Он заметил, что они стоят у его машины – привычка многих лет привела поглощенных спором супругов к тому месту, где они ежедневно садились в машину. Балжан тоже заметила это и смутилась. Она бросила ностальгический взгляд на машину и тяжело вздохнула. Затем подняла глаза на Заманжола, и он вгляделся в ее потемневшие зрачки.
- Что ж, - сказал он, - Делай, как знаешь. Продолжай в том же духе, если перестала считать себя человеком, если растеряла все, что было хорошего в тебе, если совесть, честь, порядочность стали пустыми словами для тебя.
Заманжол видел, что его слова тронули в ее душе какие-то струны; ее глаза отражали внутреннюю борьбу, ее сомнения, и поспешил ей навстречу.
- Но, если в тебе есть хоть какие-то остатки человечности, то я забуду, и твое вероломство, и все наши разногласия. Давай отбросим наши распри, обиды и недоразумения, подозрения и темные мысли, все, что разъединяет нас. Мы сможем это сделать, Балжан! Это так просто, нужно только довериться друг другу.
Балжан шевелила губами в задумчивости. Казалось, что она ведет с собой мучительный разговор, взвешивает все «за» и «против», выдвигая аргументы и контраргументы. Вдруг ее губы плотно сомкнулись. Внутренний диалог закончился; Балжан развернулась и пошла к остановке. Заманжол провожал ее безрадостным взглядом. Он понял, что она уходит насовсем от него, навсегда.
Он стоял долго, прислонясь тылом к своей машине. Балжан вошла в подъехавший автобус, не оглянувшись, а он все стоял, глядя перед собой невидящими глазами. Внутри была пустота, совершенная пустота. Заманжол старался отыскать в себе хоть какой-нибудь осколок сожаления и не находил.
«Ничего нет, - устало думал он, - Ничего не осталось. Все правильно – она ушла. Ничего нет из того, что нас когда-то связывало. Амина? Странно, но и она не в счет. Почему? И что тогда «в счет»? Все эти годы ничего не оставили в нас. Тогда для чего они были нужны? Ради чего они были прожиты? Зачем нужно было тратить их друг на друга? Такая прорва лет! Какая расточительность! Знать бы, что все эти совместно прожитые дни и ночи бесцельны, что они ни к чему не приведут. Знать бы тогда, когда мы только решили пожениться. Почему наши знания запаздывают? Почему не приходят тогда, когда они нам необходимы? Почему я не догадался, что Алтынай – моя любовь, моя судьба? Почему оттолкнул ее, не уберег, и связал свою жизнь с Балжан? Почему мы сплошь и рядом ошибаемся в таком важном вопросе? Кто ответит на эти вопросы? Можно ли просчитать свою жизнь наперед? Неужели до скончания веков люди будут пользоваться методом проб и ошибок в выборе спутников жизни? Методом, которым они уже давно не пользуются ни в одной сфере, ни в одной другой области своей деятельности. Почему наши мало-мальски серьезные дела вооружены наукой, множеством теорий и технологий, а в самом что ни есть главном вопросе продолжаем руководствоваться первобытным способом? Где все эти ученые психологи? Где их труды? Где опыт прошлых веков? Почему они не приходят на помощь человеку, начинающему свою жизнь? Человеку, выбирающему будущего супруга или будущую супругу? Почему он или она должны полагаться на свою неискушенную интуицию? Или на простое везение. Но это же несерьезно - основывать на везении самый главный в жизни выбор! Да, молодые ошибаются. Но, ошибаются сплошь и рядом и немолодые. Вот я. Остался с Алтынай. Мне кажется, что она – моя судьба. Но кто она мне? Питомица? Дочь? Или будущая жена? Не возлагаю ли я на нее неоправданные надежды? Будет ли она со мной всегда? Или вырастет… ну, станет нормальной, и уйдет строить свою судьбу? И я останусь один. Это очень вероятно, учитывая теперешнюю разницу в возрасте. Останусь один.
Так, может, остановить Балжан? Остановить, пока не поздно? Или уже поздно? Или было поздно с самого начала? Но что же? Значит, я останусь один, в конце концов? После всего, что было отдано Балжан? После всей моей любви, отданной ей? Неужели и любовь ничего не значит? Нет, она значила, значила тогда, когда была ей необходима. Она пользовалась ею, дышала ею, она была ей воздухом, водой, пищей. А теперь она научились обходиться без нее, теперь моя любовь для нее – пустое слово.
Вот Алтынай. Ей сейчас необходима моя любовь, так же, как в свое время Балжан с ее помощью справилась со своей бедой. Алтынай дышит ею, питается ежечасно, ежеминутно, она нужна ей, чтобы выжить, чтобы стать вновь человеком, полноценным человеком. Но пройдут, пролетят года, она встанет на ноги и… уйдет искать свою любовь, свою судьбу, свое счастье. Неужели так и будет? Наверное. Но разве это справедливо? Или в моей любви что-то не так? Что-то неправильно? Чушь! Просто ты рассуждаешь, как последний торгаш: «Что мне будет за мою любовь?»
Разве можно так ставить вопрос! Это же торгашество! «Я – тебе, ты – мне!». Но, с другой стороны, как жить, зная, что твоя любовь, твоя душа не найдут взаимности и будут растрачены впустую? Как жить? Как жить?»
Заманжол вздохнул и выпрямил свой стан. Он словно прозрел и заметил, что стоит один на стоянке у своей машины. Он вспомнил, что Алтынай одна, и что она, возможно, уже давно проснулась и беспокоится. Заманжол не медля сел за руль, и выехал на набитую машинами улицу. При воспоминании о Алтынай сердце его сладостно заныло. В горле завяз тугой ком, и глаза его наполнились слезами. Он продолжал думать, не замечая, что выражает их вслух, утирая рукавом хлынувшие из глаз слезы.
- Как жить? А так и продолжать! Любить! Любить, вопреки всему, вопреки всем темным мыслям. Любить, не рассчитывая получить отдачу. Безвозмездно! Беззаветно! В этом, и только в этом истинный смысл любви.
Заманжол прерывисто вздохнул. Все его существо осветилось светом высокой, чистой любви, и в этот миг не было счастливее человека под этим пасмурным небом, среди этого столпотворения машин и пешеходов.
Моменты просветления проходят, уступив свое место черным дням сомнений, будням повседневных забот. Заманжол не сдавался, хотя на него обрушилось слишком много неподъемного. Теперь уже газеты наперебой муссировали заявление Балжан.
«Беспомощная девушка оказалась дееспособной!», «Как получилось, что такая юная особа сумела провести опытного психиатра?» - подобными заголовками запестрели газеты. Парфенов позвонил сразу же после пресс-конференции, и Заманжол пригласил врача к себе. Вновь обследовав Алтынай, Михаил Федорович сказал:
- Налицо определенный прогресс. Но это никоим образом не означает, что она дееспособна. Почему ваша супруга сделала такое безответственное заявление?
Заманжол замялся. Не хотелось посвящать постороннего человека в свои проблемы. Поэтому он сказал:
- Не знаю. Жена с самого начала невзлюбила Алтынай. Я прошу вас опровергнуть ее заявление, потому что Алтынай может лишиться моей опеки. Вы же убедились, что занятия с ней благотворно повлияли на нее. Она скоро начнет ходить, ей будут необходимы прогулки на свежем воздухе. Я не хочу, чтобы на нас указывали пальцем на улице.
Парфенов выступил с опровержением, но это ничего не изменило. Пресса обвинила его в том, что он не хочет признать свою «вопиющую некомпетентность», и у врача самого возникли проблемы. Инцидентом заинтересовались в министерстве здравоохранения и в ведомстве социальной защиты. Были созданы по этому поводу бесчисленные комиссии, которые довели Парфенова до предынфарктного состояния. Заманжола они тоже достали. Он разрывался между домом, в котором Алтынай оставалась без присмотра, администрацией и горсобесом, где заседали упомянутые комиссии.
Заманжол беспокоился за Алтынай; он боялся, что она подвергнется нападению Балжан с ее подругами – у жены оставался ключ от квартиры, и она в любой момент могла заявиться туда.
Нужно было устаиваться на работу – Заманжол очень нуждался в деньгах. Он сейчас жалел о своей беспечности – доллары, подаренные Владимиром, сейчас бы очень пригодились. Пособие Алтынай хватало лишь для самого необходимого. Заманжол искал подходящую работу, чтобы можно было между делом наведываться домой, ведь не могла Алтынай целый день оставаться одна. Не мешало бы нанять сиделку – все же была бы под чьим-нибудь надзором.
Начало сказываться отсутствие Амины – Алтынай успела привязаться к ней и страдала от одиночества. Когда она произносила ее имя, видимо, недоумевая, куда делась Амина, или повторяла: «Папа любит маму, мама любит папу», Заманжолу хотелось плакать. Когда Заманжол возвращался домой из администрации, куда его вызывала очередная комиссия, или со станции, куда он ходил на разгрузку вагонов, чтобы как-то свести концы с концами, Алтынай выказывала живую радость – хлопала в ладоши, смеялась, что-то лопотала вперемешку со словами, которым ее успела научить Амина. Заманжол очень скучал по дочери, только теперь он понял, какой незаменимой помощницей она была. Да и отсутствие Балжан сказывалось – при всех проблемах, которые она создавала, Заманжол был избавлен от кучи домашних дел – готовки, стирки, мытья посуды, уборки.
Заманжол мало спал, носился по городу пешком – не было денег на бензин. Он даже не мог лишний раз сесть в маршрутку или в автобус. Он уже подумывал о продаже машины, и лишь горький опыт прошлой попытки удерживал его от этого шага. Заманжол осунулся, похудел, на его переносице появилась резкая линия, - свалившиеся заботы и нервотрепка брали свое.
Тем временем дело о разводе созрело, и Заманжола вызвали в суд. Заманжол считал, что состоится формальное заседание, что суд просто разведет их с Балжан. Ну, еще, постановит порядок раздела имущества. Все это состоялось. Но Балжан, по наущению Тирановой, сделала на суде заявление: она утверждала, что Заманжол состоит в регулярной интимной связи со своей подопечной, отчего, мол, она решила, что Алтынай симулянтка. Суд передал это заявление в прокуратуру, и на Заманжола завели уголовное дело. И вновь пресса и телевидение всколыхнулись возмущенными выступлениями «блюстителей нравственности». Заманжол понимал, что за всем этим стоит Дарья Тиранова; очевидно, она решила добить его, и так, чтобы он больше не поднялся.
И вновь вызовы по повесткам, теперь к следователям прокуратуры. Допросы, экспертизы, очные ставки с Балжан, посещение новых комиссий и т.д. и т.п. Задавались десятки вопросов, и Заманжолу стоило большого труда проявить выдержку, ибо вопросы те способны были вывести из себя кого угодно.
- Значит, у вашей подопечной нет сиделки, - спрашивал следователь, - Тогда кто занимается ее помывкой, ведь она сама не способна принять ванну или душ?
- Да, - соглашался с ним Заманжол, - Помывкой приходится заниматься мне.
- Почему?
- Потому что я ее опекун.
- Но, ведь вам приходится обнажать ее, снимать с нее все, вплоть до нижнего белья.
- Естественно! – заводился Заманжол, - Как же иначе мне помыть ее?
- Но, раз вы раздеваете взрослую девушку донага, то, как можете утверждать, что не состоите с ней в интимных отношениях?
- Если вы раздеваете свою супругу для того, чтобы войти с ней в интимную связь, то это не означает, что раздевание одного человека другим нужно всегда классифицировать как часть интимных отношений. Я, например, не делал этого, когда был женат. У нас было заведено, чтобы супруга сама раздевалась. А подопечную я раздеваю, чтобы искупать.
- Да, но ведь вы видите ее гениталии, вы прикасаетесь к ним.
- Да, мне приходится это делать. Но делаю я это, чтобы помыть те места, а не с какой другой целью. Разница есть?
Такие диалоги со следователями и членами различных комиссий могли довести до инфаркта. Были допрошены Балжан, Лейла и Бота. Женщины откровенно лгали. Заманжол был уже на грани нервного срыва, когда получил повестку на первое заседание суда.