Я нахожусь сейчас в сложной ситуации. У меня есть ощущение, что нужно сделать выбор, а выбор этот требует ревизии моего отношения к своей Родине, к общественной жизни в России, к тому, что для меня важно, а что нет.
Не так давно я полюбил свою Родину. Это новое для меня чувство стало просыпаться во мне на чужбине. Не то, чтобы я прежде Родину не любил, наверное любил, но чувства как такового не переживал, каюсь.
Что же я переживал? - спрашиваю я себя. В раннем детстве это были гордость и удивление. Я помню, как в возрасте пяти лет я отцом смотрел хоккейный матч по телевизору, и как горячо отец болел за команду СССР, команда наша выигрывала, она всегда выигрывала и меня переполняла гордость за свою страну, которая всегда выигрывает, и я спрашивал себя, глядя на карту мира, как такое могло произойти, что из всех стран, которых так много на Земле, мне посчастливилось родиться именно здесь, в СССР. А ещё мы рассматривали карту мира, висевшую на стене маленькой комнаты в бараке, и обсуждали последние новости по радио о бомбежках США Вьетнама, и я спрашивал отца: почему такая большая страна, находящаяся так далеко от Вьетнама бомбит несчастных вьетнамцев день и ночь.
Потом была юность и я уже переживал совершенно другие чувства. Родина, вскормившая меня, казалась мне страной, в которой мои чувства не находили ни отклика, ни сопереживания. В стране оптимизма и единения я чувствовал себя одиноким и несчастным. Ни первомайские демонстрации, ни Новый год, ни даже 7 ноября не радовали меня. Великий, могучий и колосящийся Советский Союз не вызывал во мне восторгов, а казался каким-то равнодушным слепым престарелым истуканом, которому не было дела до своих детей и внуков, вынужденных делить с ним кров. И кров этом был пропитан смрадом разлагающейся плоти, и выбора другого не было, как жить за закрытыми дверями и окнами, по прописанным каким-то изувером правилам, не имеющим ничего общего с твоими желаниями. Это был такой долг, жить в своей стране, в то время как почему-то хотелось умереть.
Потом случилось нечто, что казалось невозможным. Исполин, как и положено исполину, рухнул, и тут стало не до чувств. Родина стала уходить из-под ног. Нужно было удержать этот клочок земли под ногами и на это уходили все силы. Да, первое время я испытывал радость и воодушевление. Я почувствовал, что умирать не обязательно, и это было главным. Родина словно испарилась. Во всяком случае, я не припомню никаких чувств по отношению к ней в то время. Да, было нелегко, рискованно, местами опасно, мою квартиру несколько раз грабили, что стало привычным. Но у меня она появилась, эта квартира, по-крайней мере. И ещё, у меня появилась семья, жена, дети. Детей нужно было воспитывать и у меня была работа, которая это позволяла делать с большим или меньшим успехом. Мы делали это. Мы выживали. Родина о себе не напоминала.
Но потом пришел он. Тот, которого я по-началу даже не принял всерьез. Лично я ожидал прихода тирана или диктатуры, а главным по стране назначили мышь, марионетку. Так думал я до поры. Голосовал конечно за демократов. Один раз. Но душа уже клонилась к покою. И покой не заставил себя ждать. Он настал. И понял я, что это хорошо. Исчезли бандиты, олигархи, жёлтая пресса, “Яблоко”, за которое я голосовал, зато появились всякие экзотические фрукты, я переехал из Сибири в Подмосковье, купил новую машину, устроился работать на необременительную должность в близкую к правительству столицы структуру и начал набирать вес. Что было немудрено. Впервые в жизни я кормился молоком из груди своей Отчизны. Я сознательно продавался за щадящий график труда, гарантированную зарплату и полуторамесячный отпуск в летнее время года.
Структура, в которой мне выпало трудиться, занималась патриотическим воспитанием школьников столицы. То есть, к 45 годам я стал профессиональным патриотом. Моими коллегами по воспитанию подрастающего поколения были отставные военные. У руководства организации стояли три генерала, рядовые сотрудники были подполковниками запаса. Я был единственным рядовым в этой организации. Рядовым стройбата, надо добавить. Кто знает, что такое стройбат, тот понимает, что это даже не воинское подразделение - это бандитское формирование. Сбывался мой регулярный ночной кошмар о повторном призыве в Вооруженные Силы страны. Это, когда тебе сниться, что тебя забирают в армии, а ты твердо знаешь, что уже служил, пытаешься это кому-то доказать, но от тебя отмахиваются, мол, потом разберемся, а ты понимаешь, что все, придется служить еще два года.
Бывшие вояки народ довольно колоритный и я многому у них научился. Рабочий день у них начинался с опохмела, а заканчивался попойкой. Между тем, им удавалось вполне успешно и на достойном уровне проводить все запланированные в столице культурно-массовые мероприятия, причем дети участвовали в них с энтузиазмом, который мне в их возрасте был несвойственен. Одним словом, это был непрекращающийся кошмар военно-спортивных соревнований, исторических конкурсов, смотров, вахт памяти, почетных караулов, эстафет, митингов и так далее. Вояки отлично справлялись с управлением, описательная же часть давалась им хуже, но для этих целей служил рядовой стройбата. Мне также приходилось подбрасывать загулявших коллег до метро, поскольку пить в армейских объемах я так и не научился, а чтобы не срамиться, я по доброй воле исполнял роль извозчика.
Работа эта меня угнетала. Видимо душа все же существует. Во всяком случае, утром, по дороге на работу, я испытывал душевные муки. Страдания я врачевал обильным обедом, а там уже и до конца рабочего дня было рукой подать. Небольшим утешением служило то, что трудиться приходилось в здании, смотрящим окнами на дремучий городской парк и, когда выдавался свободный час-другой, я посвящал его наблюдению за природой.
Так что Родина? Просто она стала мне кормящей матерью.
Но потом я ей изменил, выиграв новую потенциальную родину в лотерею. Я не мог пройти мимо такого абсурдного вызова, который бросила мне судьба. Я его принял, невзирая на все связанные с этим выбором риски. Более того, я подписал под это всю свою вполне благополучную и довольную жизнью семью.
И тут началась новая история моих душевных метаморфоз. Нет, я не скучал по своей покинутой отчизне. Она всегда была рядом со мной: в интернете, в голосах детей и жены, в гуле моих соотечественников, наводнивших города и поселки северо-западного побережья США. Со мной происходило нечто совершенно для меня новое и неожиданное - я начал любить то, что покинул. Я любил это так, как любят свое детство и юность романтически настроенные пенсионеры. Это была платоническая любовь. Я начал любить даже то, что прежде ненавидел. Мне вдруг открылись исторические масштабы завоеваний социализма, и даже сталинизм приобрел в моих глазах смысл и историческую ценность. Давайте судить по результам, - спорил я с невидимыми оппонентами, - а не руководствоваться абстрактными нормами гуманизма. Я возненавидел либералов с их вторичными ценностями и возлюбил то, что имманентно присуще возрождающемуся этносу. Я, вдруг, осознал себя бессознательным носителем этих ценностей и прозрел их конечный смысл и пафос. Аминь.
Потом была Олимпиада в Сочи и я с негодованием следил за тем, как противники России очерняют ее достижения и принижают их значение. Я радовался вместе со своей страной и желал ей победы, даже не особо веря в нее, и был посрамлен в своем неверии.
Неожиданно все испортил Киев, и майдан. Внимание переключилось на беснующуюся толпу, бросающую камни в безоружных полицейских. Происходило что-то в высшей степени постыдное. Безоружные стражи порядка горели как первомученники: ярко и смиренно. Самое большее на что они могли решиться, это перебрасывать те камни, что в них швыряла толпа молодых людей в противогазах. Наверное поэтому мне закрытие Олимпиады понравилось много меньше, чем ее открытие. Да и, вообще, азарт соревнований покинул меня уже дня за два до того. Мне вдруг стало все не интересно. Я думал о том, что происходит, и мои симпатии впервые в жизни были на стороне полицейских.
На работе тоже шли пылкие обсуждения. Мой рабочий коллектив, в котором я тружусь, состоит в равной пропорции из русских и украинцев. Часть украинцев поддерживали митингующих, другая же часть их яростно проклинала, русские были целиком на стороне первого канала, который они не переставали регулярно смотреть даже спустя годы жизни в Штатах.
Все шло хорошо. В смысле плохо. Но не так плохо как стало, когда неожиданно русские ввели войска в Крым. Это действительно было неожиданно. Это было шоком.
Да, я думал о том, что победа майдана будет стоить Украине потерю территориальной целостности. Я даже что-то такое написал в социальных сетях, когда сбежал Янукович. Крым наш? – написал я тогда, но мне даже в голову не приходило, что это случится в столь неприхотливо плоской манере спустя всего неделю, как я осмелился предположить подобную возможность в качестве очень далёкой перспективы развития событий.
Да, шок - это было то новое чувство, которое я испытал вместе со многими соотечественниками и не соотечественниками тоже. Казалось, что паника, это технически присущее качество радиоволн. Ведущие радиоэфиров мужественно противостояли этой природе, но победить ее не могли.
На работе воцарилось молчание. Больше никто ни с кем не спорил. И это было странно. В продуктовом магазине, когда я услышал украинскую речь, я остановился, и стал рассматривать большую украинскую семью так, как будто вижу украинцев впервые в жизни . Это были скромно одетые пожилые люди, наверное, бабушка с дедушкой и две девочки – их внучки: белесые, с косичками, в нелепых смешных платьицах, выдающих их славянское происхождение. Мне стало неловко от мысли, что эти люди могут стать моими врагами навсегда.
Потом был Он. Наш президент. Он давал пресс-конференцию, и все хотели услышать то, что всей душой хотели услышать: что войны не будет, что все это как-то благополучно для России рассосётся, что мы на правой стороне, и все, в конце-концов, будет хорошо. Он был обаятелен, наш президент, и с ним хотелось соглашаться. Он так и говорил: ну, правда же, это был вооруженный захват власти, никто же с этим не спорит, это очевидный факт. Но это был всего лишь демагогический прием, и я это понимал, но все-равно испытывал неловкость за корреспондента агенства Рейтер, устоявшего под этим напором “очевидностей”. Но потом мой президент и вовсе солгал, сказав , что солдаты, захватившие объекты полуострова, силы самообороны Крыма, что Россия не имеет к ним никакого отношения, и даже не участвовала в их подготовке.
Тут я понял, что мой президент перешел черту, после которой все возможно. Очевидная публичная ложь почему-то вызывает чувство неуверенности в том, что ты жив. Я понял, что не хочу платить цену за эту ложь. Мое поколение уже изрядно заплатило за Афганистан, развал страны, попытки наладить хоть какой-то человеческий быт в хаосе государственного переустройства и преобразований.
Да, мне бы хотелось, чтобы Крым был русским. Мне дорога русская история этой земли, политая кровью моих соотечественников. И, в то же время, я понимаю, что сейчас вершится какая-то великая несправедливость, какое-то терзание бессильной жертвы, что народ, в единодушном порыве отключает механизмы критического восприятия реальности, с наслаждением выдает неограниченный кредит доверия своему лидеру, на глазах превращающемуся в фюрера. Великий народ, великая страна, великая беда.