Бестолковый детектив

                (отрывок из повести)

ГЛАВА №6.    ПИЛИ ЗЕЛЬЕ В ЧЕРЕПАХ, ЕЛИ БУЛЬНИКИ. ТАНЦЕВАЛИ НА
                ГРОБАХ, БОГОХУЛЬНИКИ…               
               

          Когда на следующее утро Сергевна переступила через порог кухни, то сразу увидела лежащие на полу тела Кирпичёва, Цыферова и Пацюка. Участковый и бывший прапорщик лежали рядом на полу. Хозяин «бунгало» лежал прямо на них. Пенсионерка негромко вскрикнула и испуганно зажала рот ладонями. Сергевну напугали не эти, неестественно прямые и переставшие храпеть тела, а залитое кровью лицо Николая Николаевича. Кровь медленно стекала по его круглым щекам. И тяжёлыми тягучими каплями падала на форменную голубую рубашку участкового. «Господи, да что же это делается? Бежать надо отсюда, немедля бежать!» - Перекрестившись, прошептала испуганная пенсионерка. Но вместо этого сделала три робких шага и склонилась над грудой безжизненных тел. Боязливо протянув руку, она прикоснулась кончиками пальцев к шее Кирпичёва. Шея была тёплой. Сергевна поняла, что убийства случились совсем недавно. Отдёрнув руку, она опять перекрестилась и прошептала: « Не верили мне, дурачки, вот и покарал их господь. Добралась до них Верка - кровопийца. Всех загрызла». В этот миг левое, не залитое кровью, веко Николая Николаевича несколько раз дернулось. Он с видимым усилием приоткрыл свой выпуклый и мутный глаз. Сергеевна ойкнула и отпрянула назад. «Ты чего это, блин, на меня вылупилась? Бабка, ты чего со мной сделала? Почему у меня, блин, второй глаз ни хрена не видит? Ведьма, ты его мне типа выколола?» - Собравшись с силами, прохрипел Кирпичёв. От этих вопросов Сергевна потеряла сознание и упала рядом с внезапно ожившим покойником. Не поднимая головы, Кирпичёв скосил целый глаз и настороженно посмотрел на упавшую женщину. Так и не поняв, что стало причиной этого падения, он медленно поднёс руку к невидящему глазу. Ощупав веко, Николай Николаевич понял, что оно залито чем-то липким. Он протёр веко пальцами и, поднеся их к глазам, увидел, что они перепачканы в кровь. «В натуре выколола». – Побледнев, прошептал Кирпичёв и…открыл второй глаз. Глаз видел, и это открытие ввело его в замешательство. Затем он поднёс испачканные в кровь пальцы ко рту и лизнул их кончиком языка. Затем ещё раз. Затем Николай Николаевич стал тщательно облизывать окровавленную ладонь. В это время очнулась Сергевна. Приподняв голову, и сдвинув на затылок сползшую на глаза панамку, она с ужасом посмотрела на жадно лижущего кровь Кирпичёва, прохрипела: « Боже праведный, и этот уже вампиром сделался!» После этого её голова с громким стуком упала на пол. Облизав руку и хищно улыбнувшись, Кирпичёв со стоном поднялся на ноги и, пошатываясь, подошёл к висящему над раковиной зеркалу. Внимательно осмотрев своё окровавленное лицо, Николай Николаевич осторожно ощупал его руками и с ненавистью прохрипел: « Какая падла, блин, на меня вылила кетчуп «Балтика»? В натуре, в асфальт закатаю!»

          Часов до двенадцати в «бунгало» было шумно и весело. Позабыв про траур, хозяин и его гости, каждый в меру своих умственных способностей, подшучивали или издевались над оконфузившейся домработницей. Выпивая и закусывая, трое мужчин мазали себя кетчупом и майонезом. Они громко хохотали и требовали, обращаясь к Сергеевне (сначала виновато прячущей взгляд, а затем и озлобившейся), чтобы та позвонила в «скорую помощь», в милицию или на кладбище. С каждой новой дозой самогона Сергевна становилась всё агрессивнее. Наконец, она смогла прекратить это, не совсем уместное, веселье. Трёх приятелей поставил в тупик её вопрос о том, кто всё-таки облил Кирпичёва кетчупом. Николай Николаевич загрустил и внимательно посмотрел в глаза Пацюка и Цыферова. Те в один голос принялись отрицать свою причастность к этому неудачному розыгрышу. Тогда он принялся упрекать в нём саму Сергевну. Но, вспомнив её перепуганные глаза и продолжительность второго обморока, сам осознал беспочвенность своих подозрений. Все кто сидел за столом сникли и задумались. Даже Валерке стало понятно, что это дело рук какого-то враждебного недоброжелателя. Первой опомнилась Сергевна. Она опять принялась убеждать всех остальных в том, что это происки бывшей жены Кирпичёва. И если ей не забить в грудь осиновый кол, то неминуемо случатся новые преступления и убийства. Пацюк и Цыферов восприняли эти предупреждения очень серьёзно и хотели немедленно отправиться в городской морг. Даже Николай Николаевич почти согласился с доводами пенсионерки. И всё же просил не торопиться с осуществлением этого мероприятия. Неожиданно Сергевна встала на его сторону и сказала, что в морг им надо попасть  ночью. Обрадовавшись тому, что принятие этого решения можно отложить ещё на несколько часов, Кирпичёв вместе с Уставом (и с бутылкой самогона) пошёл к бассейну. По его словам «такой опасный мистический ритуал он, блин, сможет совершить, только будучи, в натуре, чистым телом и душой».   Участковому надо было ехать на службу. Только поэтому он отказался составить им компанию. И не дал Кирпичёву, не смотря на его просьбы, свой пистолет. Николай Николаевич загрустил, но от намеренья поплавать в бассейне не отказался. Когда он вышел в холл, зазвонил сотовый телефон. Звонившим оказался следователь Малышкин. Узнав от Кирпичёва, что новых трупов нет (и посчитав историю с кетчупом неудачной шуткой его приятелей), он с гордостью сообщил, что проведена повторная экспертиза собранного в зарослях лебеды кала. Как и первая она указала на то, что все эти экскременты принадлежат одному человеку, и что человек этот мужчина. Поэтому Малышкин потребовал, чтобы Кирпичёв и Цыферов приготовили к его следующему приезду образцы своего кала. Не успел Николай Николаевич возмутиться, как следователь потребовал, чтобы тот передал трубку участковому. Взглянув на его умоляющее лицо, и прижатый к губам указательный палец, он ответил, что тот уехал на службу. После этого Кирпичёв и Цыферов двинулись к бассейну.
          Сергевна пошла проводить Пацюка. Пока тот усаживался в автомобиль, пенсионерка распахнула створки ворот. И тут же к ней подбежала тучная оборванная нищенка. Она стала требовать у Сергевны денег и еды. Сергевна ответила на все эти наглые требования гордой улыбкой и презрительным молчанием. Тогда нищенка обрушилась на неё с руганью. Из её, спрятанного под платком рта, раздалась грязная деревенская матерщина и угрозы физического насилия. В это время к воротам подъехала «Нива» участкового. Не покидая салона автомобиля, Пацюк с явным интересом наблюдал за разворачивающимися событиями. Поначалу Сергевна пыталась отвечать наглой нищенке в пределах общепринятого лексикона. Но очень быстро и её речь стала состоять из таких словосочетаний, которые вогнали бы в краску подавляющее большинство интеллигентных людей. Григорий Петрович несколько раз крутанул ручку стеклоподъёмника. Он внимательно слушал перебранку двух женщин, ласкающую его слух полузабытыми волчьебитюговскими интонациями. Милиционер покинул автомобиль только после того, когда нищенка от слов перешла к делу. Она вцепилась Сергеевне в виски. И стала желать смерти не только ей, но и всем остальным проживающим здесь «алкашам и прихлебателям». Выйдя из машины, участковый приблизился к «спорящим» женщинам и сказал, обращаясь к нищенке: « Слышишь ты, лахудра, а ну отцепись от нашей бабки. И закрой свой поганый хлебальник.  Если  не угомонишься, то я тебя изувечу и замордую». Нищенка не вняла этим серьёзным предупреждениям. С криком: «И ты подохнешь, «мусор» позорный!» - Она довольно сильно лягнула его ногой в коленную чашечку. Участковый инспектор Пацюк не любил, когда его называли «ментом». Когда его называли «мусором» он буквально зверел. В порыве безрассудной ярости он выхватил из кобуры свой пистолет и с криком: - « Ах ты, паскуда!» - трижды ударил её рукояткой пистолета по голове.  Попрошайка пошатнулась и, продолжая цепляться за Сергевну, грузно осела на асфальт. Затем пальцы её разжались, и она опрокинулась навзничь. В широко раскрытых, и ничего не видящих глазах, отражались плывущие по небу облака. Опомнившись (и сообразив, что случилось что-то непоправимое), милиционер торопливо спрятал окровавленный пистолет и растеряно посмотрел на Сергевну. Сергевна растерянно посмотрела на него. Затем они внимательно посмотрели на неподвижную попрошайку. Пенсионерка подняла свою панамку, тщательно отряхнула её от пыли и сказала тихим и вкрадчивым голосом: «Господи, прости нас грешных и буйных. Петрович, а ведь ты её того, кажется, насмерть зашиб».
          - Не говори чепухи. Она просто притворяется. Знаю я этих бродяжек, их и ломом не "укокошишь", - не согласился Пацюк. Присев на корточки, он попытался нащупать пульс у неё на шее. Несмотря на все попытки, пульс не прощупывался. Тогда он закрыл лицо ладонями и глухо простонал. –  Пиз…ц, не быть тебе Григорий Петрович лейтенантом.
          - Слышишь, да ты не убивайся. Подумаешь, пришиб какую-то попрошайку. Мало ли их нынче убивают. Дадут за неё года три-четыре, да и то условно. Через пару лет выпустят. Или просто турнут из милиции. Будешь жить как все нормальные люди, - утешила его Сергевна.
          - Нет, бабка, это полный крах. Даже если меня просто уволят из органов, как мне жить дальше? Ведь я, кроме как самогон вынюхивать, ничего больше не умею. Ленка с детьми меня бросят. Это факт. Мамаша её, тёща моя злыеб…я, и так на меня постоянно фыркала и поклёпы городила. Мол, не пара я её Ленусе. Но погон моих побаивалась. А теперь она меня совсем загрызёт, - с тоскою обречённого на казнь шептал милиционер.
          - А ты не жди когда она уйдёт, сам её гони. Пусть она потом локти себе кусает. Что вокруг тебя баб, что ли мало? Да вот, к примеру, я. Или назад в деревню свою вернёшься. Там сейчас мужики путные в цене.
          - Я до-о-о-чек лю-ю-ю-блю-ю-ю! – Протяжно и жалобно взвыл милиционер и горько зарыдал. Сергевна прижала к себе его поникшую голову и нежно погладила по фуражке.
          - Ну, хватит, не маленький. Этими слезами твоему горю не поможешь, - сказала пенсионерка, но милиционер зарыдал ещё горестнее и безнадёжнее. – Кому велено, хватит! Раньше надо было об этом думать. А то чуть что, изувечу и замордую. Вот и замордовал. Забыл, чурбан в фуражке, сколько ты мне крови испортил? Чуть только затею самогон, а ты, Гришка, тут как тут. Самогонку отнимешь, да ещё и штраф выпишешь. Одних аппаратов три штуки отнял. Так ты Нос и отвадил меня от этого прибыльного ремесла. Я не забыла.
          - Я боль…боль…больше не буду-у-у-у! – Давясь слезами пообещал участковый, и попросил. – Бабушка! Помоги-и-и-и! Век за тебя молиться буду-у-у-у-у!
          - То-то, не буду. Все вы мужики, когда вас в жопу жареный петух клюнет, обещаете. А до этого только и слышишь; бабка, старуха, старая карга, дура, подай, принеси, убери. Сволочи вы все, так и знай. Всё, умылся солёненьким и хватит. Что, так и будем над этим трупом беседы беседовать, пока нас кто-нибудь не увидит и в «ментовку» не позвонит? Всё, вставай. Пусть я здесь и не при делах, но нет у меня охоты по судам таскаться и от тюрьмы тебя «отмазывать», - оттолкнув от себя его голову и с насмешкой рассматривая мокрое и трезвое лицо участкового, говорила пенсионерка. – Бери, ты за плечи, я за ноги. И потащили её от греха подальше. Да пошевеливайся, убивец.
           - Подожди, Сергевна, что-то я тебя не пойму. Ты чего собираешься делать? - Спросил растерявшийся участковый
           - Что, Гришка, совсем от страха ум отказал? Или и отказывать было нечему? Весь твой ум, наверное, в нос ушёл, - приподняв тело нищенки за ноги, и взглядом указывая Пацюку на её плечи, с неприязнью говорила пенсионерка. – Или у вас там все такие тупые? Тяжёлая, зараза. Бери, кому говорю, – тот поспешно подхватил тело подмышки, и они потащили его в глубь двора. – Направляй к гаражу. Мы её пока там, в яму под машину засунем. Ох, и тяжёлая. Да и чего им, попрошайкам, тощими быть. Такие они только в индийском кино. А на самом деле, я сама по «телеку» видела, они на работу все на «мерсах» приезжают. И в день выклянчивают больше чем моя месячная пенсия. Вот где она, мафия. А ты меня за самогон гонял. Ну, чего ты топчешься на месте как обоссанный телёнок? Живо открывай ворота. Ни спиз…ть, ни покараулить! - Наблюдая за тем, как Пацюк толкается спиной в дверь, грозно прикрикнула Сергевна. – Загремишь с тобой, криворуким, под фанфары!
          Затащив тело в гараж, они сбросили его в смотровую яму и забросали сверху старыми чехлами от сидений. Утерев вспотевший лоб, участковый инспектор с благодарностью посмотрел на пенсионерку и спросил: « Бабушка, а что же нам дальше делать? Ведь она в такую жару через пару дней завоняет. Слышишь, может её в подвал, к Максу, перенести?»
          - Нет, ты совсем сдурел! Петрович, у меня там не мавзолей, чтобы трупы разных проходимцев собирать. С меня и этого пидора Макса за глаза хватит. До вечера не завоняет. Приедешь, когда стемнеет. Положим в багажник, и ты её отвезёшь отсюда подальше. Бросишь в кювет или на обочину. Пусть подумают, что машиной сбили. Всё понятно?
          - Сергевна, а это не опасно? Если кто-нибудь увидит, как я его из багажника вытаскивать буду. Ты понимаешь, что тогда мне конец? – С испугом спрашивал Пацюк.
          - А это, милок, уже твои трудности. Об этом надо было раньше думать. Прежде чем эту заблудшую овцу пистолетом по башке дубасить. Да чего ты так перессал, даже губы посинели? Ночью свет фар издалека виден, так что никто к тебе незаметно не подъедет. А выбросить её секундное дело. Если хочешь, я вместе с тобой поеду.
          - Да, да, поехали вместе! – с радостью согласился милиционер. – С тобой мне удобнее.
          - Заодно и Макса захватим. Нечего ему мой ледник захламлять. Только его придётся в лес завезти и там закопать. Ничего, ты здоровый. Быстро могилку выкопаешь. И как я раньше об этом не подумала.
          - Бабушка, ты что, совсем сдурела? А вдруг про него Малышкин вспомнит? Или Колька, твой хозяин? Нет, Сергевна, закапывать Макса, я не согласен, - отказался Пацюк.
          - Да кто про него, наркомана, вспомнит. Малышкину, если спросит, скажем что мы его на кладбище, в общей могилке схоронили. Чтобы лишние деньги на него не тратить. А Николаву он и даром не нужен. Он, наверное, и про Верку свою уже позабыл. Вот забьём ей кол в грудь, я сама её похоронами займусь. Согласен?
          - Нет, не согласен. Уж лучше я эту один вывезу. Но с Максом возиться не буду...
          - Ну, вольному воля. Ой, заболталась я с тобой. У меня там теперь тесто давно поднялось. Блинчики я собиралась напечь. Ты давай, покажись у себя на работе, глаза начальству помозоль и вертайся сюда. И рубашку другую одень, эта вся в кетчупе. Прямо как у маньяка. Да  поторапливайся, а то Николав с Валеркой все блинчики стрескают. Когда за ворота выкатишь, то ворота за собой прикроешь. Я сюда домработницей, а не швейцаром нанималась, - направляясь в глубь гаража, зачастила словами Сергевна. – Я и то, я и сё. Я и вашим, я и нашим. И щи им вари, и унитазы чисти, и трупы оттаскивай, и похороны устраивай…
          - Слышишь, бабка, а пирожки с чем будут? С повидлом? – Перед тем, как та скрылась за дверью подсобки,  крикнул Григорий Петрович.
          - И с повидлом, и с мясом, и с рисом. Только не пирожки, а блинчики, - с раздражением буркнула домработница и с силой захлопнула за собой дверь.
          - Лучше бы пирожки, они сытнее, - с тяжёлым вздохом сказал Пацюк и вышел из гаража. Внимательно осмотревшись по сторонам, он торопливо зашагал к своей «Ниве».
          Когда Пацюк сел в автомобиль и включил двигатель, в зарослях канадской лебеды раздался треск сухих стеблей. Затем там быстро промелькнула какая-то сутулая тень. Звуки работающего мотора не позволил участковому обратить на это внимания. Успокоившийся милиционер плавно тронулся с места и выехал за ворота. Не забыл он и закрыть за собой ворота. Как только ворота закрылись, снова заколыхались заросли лебеды. И из неё крадучись выбрался… бывший председатель профкома Василиск Тарасович Недобздеев. Во взгляде его, грозно поблескивающих из-под линз перемотанных изолентой очков, глаз явственно угадывались мысли о всеобщей победе коммунизма. И о восстановлении попранной социальной справедливости.

          Тов. Недобздеев проворно пробежал вдоль зарослей лебеды и замер у угла дома. До его напряжённых ушей доносились плеск воды и радостные голоса Кирпичёва и Цыферова. Отдышавшись, он почти вприсядку (несмотря на то, что расстояние от них до земли было более двух метров) прокрался под окнами кухни, быстро взбежал по ступенькам и скрылся в «бунгало». Что-то загадочное, тревожное и преступное было во всех этих конспиративных манёврах  социально активного пенсионера.
          Пацюк вернулся в « бунгало» около шести часов вечера. Вернулся очень злым и очень голодным. Голодным, потому что ему так и не пришлось сегодня пообедать. Злым, потому что следователь Малышкин написал на него рапорт. В нём он охарактеризовал Григория Петровича как, « хронического поборника алкоголизма», «человека с мизерными навыками оперативно-розыскной деятельности» и «типом, запятнавшего честное имя российского милиционера преступными связями с бывшими уголовными авторитетами». После того как этот рапорт поступил к начальнику РОВД, тот устроил Пацюку громкий (с руганью и топаньем ногами) служебный разнос. Как только милиционер  вышел из автомобиля, его ноздри тут же уловили соблазнительный запах поджаристых блинчиков. Этот запах заставил участкового громко сглотнуть слюну. Пацюк стремительно вбежал на кухню. Первым, кого он там увидел, был товарищ Недобздеев. Пенсионер важно восседал за выдвинутым на середину кухни столом. Его лицо лоснилось нежным румянцем и сытой расслабленностью. В одной руке Недобздеева был стакан с самогоном, в другой, надкусанный блинчик. Чуть в стороне, с умилением и уважением заглядывая ему в рот, на краешке стула примостилась Сергевна. И она, и её гость, были заметно «навеселе». Пацюка до глубины души покоробило то, что его сообщница угощает Недобздеева его самогоном. Поэтому, вместо запланированного: - « Эх, бабушка, ну и вкусно здесь у тебя пахнет. Угости-ка меня своими блинами. – Он свирепо закричал. – Бабка, ты, почему этого старого пердуна моим самогоном поишь? Я вас обоих за это изувечу и замордую!» Но этот крик не произвёл на пенсионеров никакого устрашающего действия. Сергевна расплылась в улыбке, а Василиск Тарасович погрозил участковому кулаком с зажатым в нём блинчиком и сказал:
          - Много вас, буржуйских прихвостней, нынче развелось. Только запомни, либеральная держиморда, весь трудовой народ ты не замордуешь. Он, народ, сам кого хочешь, замордовать может, - сказал он, хладнокровно выплеснул в рот самогон, зажевал его блинчиком, вытер жирные пальцы об услужливо протянутое Сергевной полотенце и, назидательным тоном, добавил. – И самогон этот, господин жандарм, тоже не твой. Самогон народный.
          - Это почему народный? – Возмутился Пацюк. – Я по запаху чую, что это самогон Кирилючихи из Отрожки. Она его в подполе под картошкой прятала…
          - А Кирилючиха она что, не народ? Нет, народ. А ты, Пацюк, этот самый народ безбожно грабишь. Лишаешь, так сказать, последнего трудового стакана. Она может им от ревматизма лечилась, или на свои похороны берегла. Сергевна, положи мне ещё блинчиков. Нет, не с повидлом. Зубы нам с тобой для будущих битв с капиталом беречь надо. С мясом и с рисом…
          - Бабка, чего он тут как дома командует? Кто его сюда звал? В доме всеобщий траур, Колька совсем от горя извёлся. А тут приходят разные.… Кстати, а где он сам - то?
          - Петрович, хватит тебе ругаться. Нам, пролетариям, надо вместе держаться. Верно, тов. Недобздеев? А Колька твой у бассейна на солнышке дрыхнет. Валерка два раза за бутылкой приходил. Потом они там песни горлопанили. Слава богу, часа два как затихли. А Василиск Тарасович к нам по важному делу зашёл. Хотел он о нём с тобой потолковать. А пока я его за стол пригласила. Люблю угощать умных людей. Он мне про всех наших героев рассказал. И про тов. Берию, и про тов. Зюганова, и про тов. Макашова. И про главного шпиона и предателя Мишку Плешивого. Он всё про всех знает. Гриша, садись и выпей  за нас, пролетариев. Наверное, уморился на своей окаянной службе? Ничего, сейчас отдохнёшь.
          - Закон – это я. Не положено мне с всякими антиправительственными элементами за одним столом самогон распивать. Пока вы здесь пьянствуете, может там уже давно Кольку с Валеркой прихлопнули. Не сяду, - шумно сглотнув слюну, отказался Пацюк.
          - Нет, жандарм, сядешь. Только не с нами, а на скамью подсудимых. И суровый суд неподкупных народных заседателей  приговорит тебя к «вышке». А потом бах-бах, и прямо в лоб, - вытянув руку и нацелив в лицо милиционера указательный пальцем, со зловещим смехом пообещал Недобздеев. (Сергеевна поддержала его словесную выпадку дробным дребезжащим хихиканьем и протягиваемыми ему блинчиками.)
          - Да пошли вы оба, старые маразматики! – С презрением и злостью выкрикнул Пацюк. И засунул себе в рот сразу три блинчика. Прожевав их, и взяв ещё три, он сказал. – Пойду, схожу к бассейну. Проверю, как там. А потом я с тобой, Недобздеев, ещё поговорю. Посмотрим, кто кого  сегодня в «обезьянник» командирует.
          - Не пугай – пуганный. Как бы тебе наш разговор боком не вышел, - недобро прищурившись, сказал Недобздеев. – Смотри, Сергевна, пока ты пользуешься моим безграничным доверием. А это дано не каждому. – Подождав, пока за Пацюком закроется дверь, продолжил он. – И ты им, доверием, должна дорожить как красным знаменем…
          - Всё понятно, Василиск Тарасович. Может вам ещё выпить угодно? За наше дело…
          - Ты давай заканчивай с этими лакейскими рассусоливаниями. Угодно, не угодно. Где твоя пролетарская гордость? Ты говори со мной по-простому, как товарищ с товарищем. Ясно и понятно. Тов. Недобздеев пить будешь? – Потребовал тот и стукнул кулаком по столу. – Повтори!
          - Тов. Недобздеев, пить будешь? – Послушно повторила Сергевна.
          - Буду. Наливай, - коротко и строго ответил пенсионер-коммунист. - Ну, ничего, я ему покажу, где раки зимуют. Думает, нацепил погоны и всё можно. Хрен ему по всей роже. Не таких умников на место ставил. В том числе и на лобное. Нет теперь, при этой продажной власти, прежнего спокойствия и порядка. Совсем другое было дело, когда я в светлые времена опороченного нынче социализма, лично в нашу профсоюзную ДНД ходил. – Мечтательно прикрыв глаза (и став этот миг похож на портрет вождя мирового пролетариата, правда безбородого и безусого, размышляющего о плане ГОЭРЛО) говорил Недобздеев. – Сергевна, боевой мой соратник, скажи, ты помнишь, что такое ДНД?
          - Конечно, помню. Это те, которые с красными повязками к пьяным придирались.
          - Не придирались, а соблюдали общественный порядок. И помогали нашей, рабоче-крестьянской, милиции. А нынешние, это не милиционеры, а самые настоящие жандармы. Слушай, я расскажу тебе о дружинниках, - Василиск Тарасович умолк, выпил самогон, съел три блинчика и продолжил свои воспоминания. – Дежурил я всего два раза в месяц. Но столько нам почёта и уважения было от советских граждан, что умом можно было тронуться. От осознания своей нужности и значимости. Идёт рядом настоящий участковый. Не такой как этот буржуйский подхалим, а настоящий. А рядом ты, с красной повязкой и пахнущий одеколоном «Шипр». И все тебе завидуют и уважают. Идём спокойно, как хозяева. И везде нам рады. Потому, что мы народная власть. Захотим, зайдём в кинотеатр и фильм посмотрим. Захотим, зайдём в летнее кафе и выпьем по паре бокалов пива. Или в парке на карусели, или «чёртовом колесе» покатаемся. И заметь, везде всё бесплатно. Словно при коммунизме. - По дряблой щеке Недобздеева стекла огромная мутная слеза. – Или сообразим на «огняк» «Рубина». Но это уже на свои, на кровно заработанные. Помнишь, он всего рупь шестьдесят две стоил? А какой вкусный! А какой цвет! Как у нашего знамени! К нему сырок «Дружба» за двенадцать копеечек и пачку печенья «Юбилейного»  за двадцать. Эх, Сергевна, всё наше счастье эти гондоны у нас украли! Он, паскудник Плешивый! И его прошмандовка Райка! Продали СССР! Иуды!
          - Да, раньше всё спокойнее было. И маньяков не было. Было дело, и цены снижали…
          - Да разве эти, нонешние, знают, как надо понижать кривую преступности? Только о взятках и думают. А я знаю! Потому что раньше в милиции работали честные советские люди! Ходил с нами в ДНД ещё один. Но не лейтенант участковый, а из вытрезвителя. Хоть и был он простым ефрейтором, но огромного ума, скажу я тебе, человек. Это сейчас самогона хоть жопой ешь, а тогда он редко попадался. Только он про него что пронюхает, так сразу просится в ДНД. А ходил он только со мной, и с Васькой Сапрыкиным, завспортсектором с мехзавода. Как с самыми проверенными и надёжными. Он главный, а мы, понятые. Придём по нужному адресу и без всякого раздувания ноздрей, как делает твой Гришка-Нос, все, что положено, отыщем. Всё по закону делаем; протокол, штраф и т.д. Но самогон этот ефрейтор, Ментюхов его фамилия была, никогда себе не брал. Потому что очень честным был. И умным. У него в кафе «Ромашка» знакомая официантка работала. Она нас в подсобку, а сама на «стрёме». Мы из каждой бутылки граммов по триста отливаем в пустые бутылки. А в те, которые сдавать, водички доливаем. Разбавленный Ментюхов сдаёт начальству, а чистый делим на троих. И нам есть чем себя после дежурства побаловать, и кривая преступности ползёт вниз. Вот, Сергевна, какое золотое и справедливое было тогда время. А ведь не ценили его, ругали некоторые…
          - А я в это ДНД не ходила. У нас, в школе, в него только физкультурник и завхоз ходили. Это я хорошо помню, от них после дежурств всегда перегаром воняло…

          Открылась дверь, и на кухню зашёл Пацюк. Молча, подойдя к столу, он взял бутылку, допил остававшийся в ней самогон, сел за стол и начал есть блинчики. После пятого, в очередной раз, возмутившись этой вопиющей классовой несправедливостью, беседу возобновил Недобздеев: « Чего это ты, жандарм, за наш пролетарский стол уселся? Или случилось что? Может твой приятель, Колька-буржуй, в своём персональном бассейне утонул? А ведь я его, когда он в ПТУ учился, как родного сына любил. Вот только…
          - Не дождёшься. Отдыхают они там с Валеркой после плаванья. Говори, о чём хотел со мной поговорить. Или уматывай, подобру-поздорову. Я тебя, урода, в землю вобью.
          - Пацюк, сам ты урод. Ну, ничего, сейчас я всю твою жандармскую спесь живо собью. Отвечай, молокосос, зачем ты сегодня утром убил простую пролетарскую женщину? Чем она тебе, сатрапу и душегубу, помешала? Тем, что попросила корочку хлеба?
          Гром среди ясного неба не мог бы потрясти Пацюка сильнее, чем эти, внезапно заданные ему, вопросы. Григорий Петрович сгорбился и осунулся. Непрожеванный кусок блинчика выпал из его рта и шлёпнулся на пол, но он не обратил на это никакого внимания. Зашевелившиеся на его голове фуражка выдавала титаническую мысленную работу, совершавшуюся сейчас в его мозгу. Первой мыслью милиционера была мысль о том, что его предала болтливая пенсионерка. Но, увидев её округлившиеся от ужаса глаза, и подрагивающий около подбородка поднятый стакан с самогоном, Григорий Петрович понял, что она тут ни при чём. Перехватив этот вопрошающий взгляд, Недобздеев ехидно хихикнул, и ещё ехиднее спросил: « Что ты ей глазки строишь? Я и так знаю, что она твоя сообщница. От меня, коммуниста, никакую правду не скроешь. Думаешь, я не знаю, зачем она меня весь день поила и кормила? Затем, чтобы себе амнистию заработать».
          - Зря ты так, Василиск Тарасович. Угощала я тебя из чувства уважения и этой, классовой солидарности, - поставив на край стола так и не выпитый стакан, подчёркнуто уважительно сказала пенсионерка. – Ведь я и раньше тебя всегда лучшие куски давала.
          - Ага, ищи дураков на базаре. Так я тебе и поверил. Думала своими самогоном и блинами мою неподкупную совесть подкупить? Не подкупишь. Но обещаю, судить тебя мы будем не очень строго. Отделаешься общественно-полезными работами и конфискацией имущества, - снисходительным тоном пообещал Недобздеев. – Вот вы у меня где, паразиты! – Он потряс сжатыми кулаками. – Всё конфискуем и поделим на всех!
          - Нет такого права, чтобы у одинокой женщины всё конфисковывать! Я не позволю!
          - Нет, есть! По праву социалистической законности! – С гордостью сказал Недобздеев.
          Пока два пенсионера спорили, милиционер продолжал напряжённо размышлять. Учёному Ньютону помогло сформулировать умную мысль треснувшее его по макушке яблоко. Участковому Пацюку, упавшая на пол фуражка. Но Григорий Петрович был гораздо скромнее заносчивого англичанина. Он не стал сотрясать воздух криком: «Эврика!» Григорий Петрович решил, что у него нет иного выхода из сложившийся ситуации, кроме убийства слишком любознательного пенсионера. Милиционер плавно опустил правую руку под стол и стал медленно расстегивать кобуру. Но это движение не осталось незамеченным Сергевной. Она перехватила затвердевший взгляд Пацюка и еле заметно покачала головой. Затем заговорила, обращаясь к наслаждающемуся своим триумфом шантажисту: «Зря ты, Василиск Тарасович, на невинных людей клевещешь. Померещилось тебе это. Не было никакого убийства. Правда, Петрович?»
          - Правда, бабушка, - тут же поддержал её затею Пацюк. – Пить тебе, Недобздеев, надо поменьше. А если пьёшь, то закусывай. Вот и не будет тебе всякая ерунда мерещиться.
          - Как это, не было? Да я сам всё видел. Как ты её своим пистолетом по голове колошматил. И как она потом брыкнулась, безвестная жертва политической репрессии. И как ты потом за шею её душил. И как вы вдвоём в гараж её потом оттащили. От меня ничего не утаишь. Я и в КГБ на учёте состоял, как особенно бдительный и внимательный. В гараже она, в яме под джипом, - торжествующим голосом сказал Недобздеев, с разочарованием посмотрел на пустую бутылку и громко запел. – Вы жертвою пали в борьбе роковой…
          - Заканчивай свою самодеятельность и иди домой. А там хорошенько проспись. Никто никуда никого не таскал. А если будешь продолжать безобразничать, то оштрафую.
          - Правда, тов. Недобздеев, шёл бы ты отдыхать. Утром завтра приходи.  Я тебя охмелю, и пойдём в эту яму смотреть. Только нет там никого, потому что с тобой случился мираж, - ласковым голосом сказала Сергевна. – Хочешь, я тебе здесь постелю? И одеяло дам?
          - Но-но, вы меня за дурака не держите! Пока я спать буду, вы эту, убитую вами, революционерку в лес отвезёте и закопаете. Нет, меня на мякине не проведёшь! Пошли в гараж прямо сейчас. Я ткну вас рожами прямо в наглядный факт. Ведь вы, нынешние, даже хуже чем кулаки. Те хоть за свой хлеб и землю пролетариев расстреливали. А вы, за что? – Гневно вопрошал политически грамотный пенсионер. – Сергевна, наливай! И в гараж!
          - Потом выпьешь, - почти в унисон откликнулись Пацюк и Сергевна, и эта синхронность ещё сильнее насторожила пьяного правдоискателя.
          - Нет, я желаю сначала выпить! – Капризно заявил он, и, стрельнув взглядом своих покрасневших глаз по напряжённым лицам милиционера и домработницы, предупредил. – А если вы и меня убьёте, то всё равно вам обоим крышка. Мои товарищи знают место моего местонахождения. И они за меня жестоко отомстят. Карающая рука пролетариата…
          - Слушай, старик, может тебе денег надо? – С испугом в голосе пошёл на попятную Пацюк. – Ты говори, сколько надо, не стесняйся. Пять? Десять? Пятнадцать?
          - Что, хочешь мою партийную совесть вонючими деньгами подкупить? Не выйдет! Правда, дороже денег! - Взвизгнул пенсионер и тут же поинтересовался. – Сколько? – И сам ответил. – Чем больше, тем лучше. Но не мне лично, а на нужды партийной кассы…
          - Ты вот что, давай эти сказки про партийную кассу заканчивай. Ишь ты, чем больше, тем лучше. Я всю жизнь на свою пенсию гроб гнула. Может мне её всю вам отдать?
          - Мы, коммунисты, всегда защищали интересы людей труда. Поэтому всю пенсию нам не надо. Но и по дешёвке своё молчание я оценивать не собираюсь, - протерев галстуком лоб и очки, поочерёдно покрутив в руке стакан и пустую бутылку, с достоинством сказал Недобздеев. И вдруг решительно выпалил. – Сто тысяч американских рублей.
          - Дед, да ты рехнулся. Тебя надо не самогоном поить, а в дурдом отправлять, - услышав это нелепое требование, облегчённо вздохнув и окончательно смирившись с мыслью о том, что убийство неизбежно, сказал Пацюк. – Пошли в гараж. Посмотрим, какие там трупы. – Он поднялся на ноги и, пристально посмотрев на пенсионерку, добавил. – Сергевна, захвати с собой шнур от «Тефали». Я его там заодно отремонтирую.
          - Эх ты, жандарм! Ну, что же, не захотели по совести, значит, будет по справедливости. Пошли, выведу я вас, буржуйских прихвостней, на чистую воду, - не обратив внимания на странную просьбу Пацюка, зловещим голосом пообещал потерявший бдительность коммунист и, пошатываясь, встал на ноги. – Не видать вам теперь ни пенсий, ни получек.

          Как только они зашли в гараж, и Сергевна включила освещение, Пацюк плотно прикрыл входную дверь. Принял из рук Сергевны прочный электрический кабель. И даже не пытаясь скрыть угрозы, сказал, обращаясь к очутившемуся в ловушке Недобздееву:
          - Ну, старый пердун, давай показывай, где здесь труп спрятан. Но смотри, не ошибись.
          - Я никогда не ошибаюсь. Вы его в яму, под Веркиной машиной, бросили, - склонившись над тёмной ямой и тыкая в неё пальцем, сказал Недобздеев. – Лезь туда.
          - А я говорю, что нет там никакого трупа. Если тебе нужно, то сам туда и залазь, - взяв концы кабеля в обе руки, и взглядом прицеливаясь к худой и морщинистой шее Василиска Тарасовича, деревянным голосом ответил милиционер. – Там и сдохнешь.
          - Меня не запугаешь. Вот возьму и полезу, - заметив лежавшую на верстаке «переноску», и воткнув вилку в розетку, бесстрашно ответил старый коммунист. Склонившись и осветив дно ямы, он увидел груду старых чехлов, радостно хихикнул и принялся осторожно спускаться по бетонным ступеням. – Вот куда вы её, голубушку - коммунарку, припрятали.
          - Бабка, если что, поможешь. Сейчас я его душить буду, - тихо прошептал Пацюк.
          - Помогу. Теперь мы с тобой как нитка с иголкой, - так же тихо ответила ему Сергевна.
          Пока два сообщника медленно приближались к яме, из неё во все стороны вылетали и падали на пол грязные потёртые чехлы. И слышалось торжествующее бормотанье Недобздеева: « Ещё один. И ещё. Врёшь, контра, меня не обманешь. И ещё. Здесь она, моя комсомолочка. Здесь она, моя коммунисточка. Лежит, и дожидается моего возмездия…» Внезапно бормотанье прервалось. Пацюк стиснул шнур и приготовился к смертельному броску. Рядом, вооружившись проржавевшей выхлопной трубой, замерла в ожидании его сигнала Сергевна. Над краем ямы показалась взлохмаченная, покрытая паутиной, голова Недобздеева. Выражения разочарования, недоумения и обиды, поочерёдно искажавшие лицо Василиска Тарасовича, заставили Пацюка повременить с нападением и заглянуть в яму. В яме было... пусто. Затем туда посмотрела Сергевна. Её удивление было так велико, что она непроизвольно разжала свои пальцы. Выпавшая из её рук труба ударила по плечу бывшего председателя профсоюзного комитета. Затем с металлическим лязгом приземлилась на кирпичный пол ямы. Всё это вывело старого коммуниста из оцепенения. Взяв лежавшую на краю ямы лампочку, он опять спустился в яму и стал внимательно исследовать её стены и дно. Недобздеев на карачках прополз до её дальнего (не видимого Пацюку и Сергеевне, из-за стоявшей над ним машиной) края. Затем, таким же способом, вернулся обратно. Встав на ноги, и подняв вверх своё печальное страдальческое лицо, он жалобным голосом попросил: « Сергевна, ведь ты же наша, пролетарская. Скажи, когда ты его перепрятала? Ведь я слышал, как вы её сюда бросали».
          - Больно мне нужно, одной такую тушу тяжеленную ворочать, - с насмешкой в голосе ответила пенсионерка. Но сразу постаралась исправить свою оплошность. – Только не было здесь никого. Да и как бы я её перепрятала, если целый день тебя на кухне ублажала.
          - Неужели и вправду померещилось? Нет, не может этого быть. Я же не дурак, - выбираясь из ямы, обиженным голосом бормотал Недобздеев. – Ведь я трезвым был. И даже не с похмелья. Тогда можно было бы всё на «белую горячку» списать. А теперь куда? Некуда.
          - А туда, что ты от своих коммунистических бредней совсем свихнулся. Бабка, забери свой шнур. Не буду я его ремонтировать. Колька богатый, пусть электрика нанимает, - отдавая Сергевне несостоявшееся орудие убийства, и широко улыбаясь, сказал Пацюк – А ты, маразматик, давай уматывай отсюда. Если сам не уйдёшь, то я тебя изувечу и замордую.
          - Ты, Пацюк, не смей так со мной разговаривать. Если я даже сошёл с ума, то всё равно не смей порочить идеалы всеобщего равенства и братства. Только я с ума не сошёл. Я соберу сегодня собрание. И там, со своими товарищами, мы крепко обмозгуем, куда этот исчезнувший труп подевался. Нет, Сергевна, это не мираж. Миражи, они только в этой засратой Америке водятся. А у нас только морозы и засухи. Коллектив – это сила. Сообща мы обязательно распутаем вашу буржуйскую шараду. И тогда я сюда вернусь. Но вернусь уже не один.
          - Завтра я тебя, обжиралу, дальше ворот не пущу, - уперев руки в бока, с ответной угрозой в голосе, заговорила Сергевна. – Весь день, нахал, про классовую солидарность распинался, пил и жрал в три руки. А потом меня в убийцы записал. Всё, уходи отсюда прочь.
          - Не жрал, а немного перекусывал. И записал я тебя не в убийцы, а только в сообщники. Я видел, убивал он. Ты с ней только дралась. Сергевна, может он тебя запугал? Ты мне об этом расскажи, не бойся. Мы своих боевых товарищей в беде не бросим.
          - Слушай, тов. Недобздеев. Я женщина очень спокойная и обходительная. Но если ты сейчас отсюда не уйдёшь, то я снова возьму вон ту железяку, - она указала на лежавшую, на дне ямы выхлопную трубу, - и так пере***…ю тебя по твоей наглой башке, что никому мало не покажется. Особенно, дорогой ты наш тов. Недобздеев, лично тебе.
          Внимательно посмотрев на слегка разнервничавшуюся пенсионерку и поняв, что она не шутит, Василиск Тарасович заспешил из гаража дробной трусцой. Во дворе он заметно увеличил свою скорость. И даже не крикнул на прощанье никакой угрозы. Проводив его до ворот и закрыв их на засов, милиционер и домработница вернулись на кухню. Быстро и без тостов выпили по стакану самогона. Затем по второму. Пацюк с наслаждением закурил. Он с нежностью посмотрел на задумчивое лицо пенсионерки и ласковым голосом сказал: « Молодец ты, Сергевна. Не дала мне на душу ещё один грех взять. Как же ты одна смогла её оттуда в ледник перетащить? Она же тяжеленная. Тебе что, кто-нибудь помогал?»
          - Ты что, дурачок? Кто же к такому делу лишних людей привлекает? - Возмутилась Сергевна. – Не трогала я её. Больно надо одной, надрываться.
          - Ты что, серьёзно? Бабка, ты со мной так не шути. А куда же тогда она делась? Ты подумай, ведь это…- Пацюк не успел докончить свою мысль.  На кухню ввалились, хорошенько выспавшиеся, но очень страдающие от похмелья, Кирпичёв и Цыферов.
          - Всё Верунчика моего, в натуре, поминаете? Правильно, траур, блин, он должен быть безразмерным, - пододвигая к столу табуретку и усаживаясь, грустным голосом сказал Кирпичёв. – Сергевна, наливай и мне с Уставом. Только типа настопиз…и мне все эти поминания. Когда же мы, блин, её хоронить будем? Что-то она у нас в морге залежалась.
          - Сегодня ночью съездим в морг и забьём ей в грудь колышек. А завтра можно и на кладбище, - проворно разливая самогон по стаканам, ответила ему Сергевна.
          - Бабка, блин, ты опять начинаешь своё мракобесие? Не дам я мою жену осквернять. Да, в натуре, согласен, что стервой она была настоящей. А ведьмой, блин, не была.
          - Ничего, сейчас поверишь, - подождав пока все выпили, и снова наполнив стаканы, с усмешкой сказала пенсионерка. – Петрович, расскажи ему, какая у нас сегодня с тобой чертовщина приключилась. Может тогда поймёт, что к чему. А нет, тогда я ему поясню.
          Пацюк смерил пенсионерку гневным взглядом. Затем выпил самогона и довольно подробно рассказал обо всех странностях и перипетиях таинственного случая с исчезнувшим трупом. Выслушав этот невероятный рассказ, Николай Николаевич попытался сконцентрировать мыслительный процесс при помощи новой порции самогона. Но так и не смог понять, зачем ему была рассказана эта, несомненно, загадочная, но явно никак не связанная со смертью его жены, история. Он поочерёдно посмотрел на всех сидящих с ним за столом и спросил: « Ну и что, блин. Не понял, в натуре, при чём тут Верунчик?»
          - При том самом, - тут же с торжеством в голосе ответила Сергевна. – Не нищенка это была, а она, ведьма проклятая. И приходила она, Николав, за тобой. Если бы не мы с Петровичем, то плавал бы ты теперь в своём бассейне со вспоротым животом. Я сразу об этом скумекала, когда она начала меня за виски таскать. Вы не смотрите, что я пожилая и тощая. Хоть у кого в деревне спросите, что против меня, в рукопашной, не многие мужики выстоят. И ты, Валерка, зря не лыбься. Она бы и тебя растерзала, с ним за компанию. Петрович, подтверди, что сила в ней была какая-то нечеловеческая. Да и холодом от неё веяло, словно из могилы. И проклятья она на всех посылала. Но сильнее всех, на тебя.
          - Почему же ты мне об этом сразу не сказала? – Удивился милиционер. – Если это действительно его Верка была, то надо было ей прямо здесь этот кол вбить. Я бы смог, рука не дрогнула. И не надо было бы среди ночи в морг тащиться…
          - Потому и не сказала, что у самой ещё сомненья оставались. Побоялась, что вы станете надо мной, как из-за кетчупа насмехаться. Да и кола, Петрович, у нас не было.
          - Гришань, блин, а ты чего скажешь? Может ты у неё, типа пульс неправильно пощупал? Не в том месте? Типа, врачебная ошибка? А если, блин, сомневался, то надо было ей «контрольный» в затылок. Меня, в натуре говорю, так учили…
          - Почему это ошибка? – Обиделся Пацюк. – Мы каждый год проверку по оказанию первой помощи сдаём. У меня всегда только «четвёрки». Это факт, мёртвая она была.
          - Всё, Николав, заканчивай воду в ступе толочь. Сколько не толки, а сметаны из неё не выйдет. Ведьма она, и ведьма страшная. Пойми, или мы её, или она нас. Валерка, хватит блинчики жрать. Пока не стемнело, бери топор и бегом за забор. Найдёшь там осину и сделаешь из неё кол. Да смотри, не перепутай осину с берёзой. Ты их различить-то сможешь? А то сдохнем все из-за твоей прапорщицкой тупости…
          - Сама дура, - коротко огрызнулся Цыферов. – Берёза, она белая в крапинку. А осина, она не белая.
          - Молодец, сообразительный! – Похвалила его Сергевна. – Когда назад будешь возвращаться, зайди в гараж и захвати плащи. Мы все в них переоденемся, чтобы нас не узнали. Через час темно станет. Вот тогда мы в путь и тронемся.
          - Есть принести плащи и сделать кол! – Ободренный похвалой, бодро крикнул Цыферов и спросил. – Имеется вопрос? Какие принести плащи? Брезентовые?
          - Там болоньевых нет. Те самые, которые ты вместе с Николавом и колючей проволокой от военных привезли, - продолжала с наслаждением командовать Сергевна. (Действительно, вместе с зелёными краснозвёздными воротами и мотками с новенькой блестящей «колючкой» Кирпичёв сумел выклянчить у расформировывавшихся мотострелков и десять брезентовых, предназначенных для несения караульной службы, плащей.) – Петрович, ну а ты как, с нами или в кусты? Или опять смоешься своей Ленке «палки» ставить? Глядишь, может хоть третьим сынок получится, - съязвила пенсионерка.
          - Нет, мне ещё хуже, - посмотрев на часы, с тяжёлым вздохом сказал милиционер. – Мне к десяти вечера надо явиться к Малышкину. Какое-то задание у него для меня…
          - А послать его, блин, нельзя куда подальше? И почему так поздно? Это, в натуре, нарушение КЗоТа. Мы тебя, блин, не отпустим. Ты нам нужен. В натуре, у тебя пистолет.
          - Колян, честно, не могу. Ведь эта прокурорская крыса уже одну докладную на меня настрочила. Знаешь, каких я за неё от шефа огрёб? Орал, даже на улице было слышно. Если я к десяти вечера к нему не явлюсь, он, гондон, ещё одну настрочит. Не могу…
          - Николав, пистолет тут не поможет. Только осиновый кол. А ещё, по «видику» своему, небось, сам видел, они боятся серебряных пуль. Придётся его отпустить. Ты нас на своей машине только до морга подбрось, а уж потом езжай к этому хлыщу. Может, сумеешь выяснить, что он там против нас затевает. И отвлечёшь, чтобы он к Верке на помощь не прибежал, - всё более уверенно брала бразды правленья в свои руки Сергевна.
          - Гришь, а вам, блин, в «ментовке» этих серебряных пуль не выдают?
          - Коль, блин, ты что, совсем охренел? Нам и простых дают всего по одной обойме. И те, под роспись, - печальным голосом сказал Пацюк и с грустью посмотрел на земляка.

          Зелёная «Нива» участкового Пацюка остановилась метрах в пятидесяти от здания морга без десяти десять вечера. Через минуту из неё вышли три человека. Все они были одеты в одинаковые тёмно-зелёные брезентовые плащи с надетыми на головы капюшонами. Вышедшие, по очереди, пожали руку оставшемуся в машине Пацюку. Один из них, приподняв сползавший на лоб капюшон, торжественно прошептал: « Гришаня, блин, не поминай меня лихом. Я это, блин, с собой «мобилу» взял. Если чего, звякни».
           - Колюха, ты там поосторожнее. Если будет туго, сам звони. Я приеду с ОМОНом.
           - А у него, блин, есть серебряные пули? Неужели, и у ОМОНа нет?
           Вместо ответа милиционер покрутил пальцем у виска, захлопнул открытую дверцу, и автомобиль стремительно сорвался с места. Григорий Петрович давил ногой на педаль газа и мысленно благодарил следователя Малышкина, за то, что тот надумал вызвать его к себе в такое позднее время. Даже написанная им кляуза (в сравнении с возможностью очутиться сейчас в морге) казалась участковому инспектору безобидной дружеской шуткой.
          На улице было безлюдно. Умиротворяющая тишина ранней ночи нарушалась только громким цокотом победитовых подков на прапорщицких сапогах Цыферова. И тревожным шуршанием новенького, не обтёршегося, брезента. Впереди группы быстро семенила Сергевна. За ней, не смотря на уговоры милиционера оставить это незарегистрированное оружие дома, с автоматом АКМС под мышкой, шагал Кирпичёв. Замыкал группу захвата Цыферов. Из-под полы плаща бывшего прапорщика хищно выглядывало остриё осинового кола. Если бы можно было убрать из уличного интерьера торчащие над крышами домов телевизионные антенны и припаркованные на тротуаре машины, а так же валявшиеся под ногами пустые пивные банки и пакетики из-под чипсов, и соскоблить со стен несколько глянцевых плакатов извещающих о гастролях силиконовой поп-дивы Маши Распутиной, то эту подозрительную брезентовую троицу можно было бы принять за преступную группу белобандитов спешащих поджечь амбар с колхозным зерном, убить председателя горсовета и изнасиловать первую городскую пионервожатую. (Во всяком случае, именно так изображали этих самых белобандитов в первых фильмах, снятых в Республике Советов.) Прижавшись к забору,и постанывая от удовольствия; самозабвенно, страстно и продолжительно целовались двое малолетних влюблённых. Они никогда не видели всех этих революционных фильмов. Скорее всего, они даже не знали имя маленького героя – «стукача» Павлика Морозова. Но увидев этих людей в брезенте, особенно впечатлил их «калаш» Кирпичёва, влюблённые обратились в паническое бегство.
         Дверь в морг оказалась закрытой. Сергевна с досадой пнула её ногой и надавила на кнопку дверного звонка. Она жала на неё до того времени, пока из-за двери не послышался скрежет открываемого засова и чьё-то недовольное бормотание. Дверь немного приоткрылась. В образовавшейся щели блеснул вопрошающий глаз. Глаз, исходящий изо рта щедрый водочно-чесночный аромат и  кривящийся неудовольствием от прерванного сна рот принадлежали дежурному фельдшеру Пиндяйкину.
          - Чего ты, бабка, трезвонишь? Дня вам, что ли мало? Прутся и прутся, прутся и прутся. Чего вам тут мёдом намазано? Одни нервы. Где «трупешник» - то? – не совсем гостеприимно поприветствовал борцов с нечистой силой хмурый фельдшер. Даже упёршийся в его подбородок ствол автомата не произвёл на него особого впечатления. – Всё понятно. Значит с собой у вас «трупешника» нет. Бывает и так. На экскурсию? Это можно. Но, сами понимаете, время неурочное. Давайте литр и милости просим. А если литра нет, то чхать я хотел на ваш «калаш». Проваливайте в…(Последовавшее за этим, очень длинное, и такое же нецензурное, перечисление тех  интимных мест, которые с наслаждением упоминал приободрившийся фельдшер, вряд ли украсят собой данное произведение и поэтому я (воспользовавшись своим авторским правом) безжалостно аннулирую всё это громогласное матерщинное непотребство.)
          Первым, вспомнив о своей рэкетирской молодости, опомнился владелец незарегистрированного автомата. Уловив небольшую паузу в самозабвенном словоблудии фельдшера Пиндяйкина, он деловито спросил: « Водки, блин, нет. Стольника хватит?»
          - Ночной тариф сто пятьдесят, - позабыв про ругань, так же деловито сказал фельдшер.
          Окончательно финансовый вопрос был решён уже в самом здании морга. Заведя гостей в небольшую (с продавленным топчаном; со столом украшенным опустошённой водочной бутылкой; и с гинекологическим креслом) комнатушку и внимательно осмотрев со всех сторон полученную от Кирпичёва пятидолларовую банкноту, Пиндяйкин неободрительно помотал взлохмаченной башкой и сказал: « Не нравятся мне эти зелёные фантики? Наши, деревянные, привычнее. – Затем он заметил выглядывающее из-под полы остриё кола и, понимающе усмехнувшись, сказал. – Что, какой-нибудь нечестии грудь пробивать собрались? Да, много сейчас, этих самых зомби, развелось. Чудят, людишки, ох и чудят».
          - А ты откуда знаешь? Кто тебе про наши планы рассказал? – Встревожилась Сергевна.
          - Не вы первые, не вы последние. Сам чую, скоро судный день, - просто пояснил тот.
          - Это что же, блин, получается? Значит, в натуре, здесь такое часто делают? - Удивился Кирпичёв.
          - Не часто, но делают. Все люди изменились из-за денег к худшему, - с философскими интонациями сказал Пиндяйкин. – Только автоматик свой здесь, в моей приёмной, оставьте. Всё равно прикладом кол забивать неудобно. Или ещё возьмёте, да и начнёте там с перепугу на курок давить. И всем нашим клиентам весь товарный вид попортите. Ваш «трупешник», в каком ящике лежит? Сами знаете? Или проводить, поискать?
          - Не надо, мы сами. В ящике номер семь, я запомнила, - торопливо сказала Сергевна.
          - Понятно. К этой, к бесхозной. Вот ведь как теперь бывает. Загадка и шарада. То, никого. А сегодня, один за другим. Вы кем ей доводитесь? – Спросил Пиндяйкин.
          - Это почему она бесхозная? – С возмущением спросил Кирпичёв. – Я, блин, её муж.
          - Муж, объелся груш, - пошутил фельдшер, и с наслаждением посмеялся над собственной шуткой. – Бесхозная, она и при муже бесхозная. Никому она не нужна. Уже и с кладбища насчёт неё волновались. Могилка её есть, а покойницы нет. А это, граждане алхимики, вопиющее безобразие. Хорошие похороны лучше плохой свадьбы. Понятно?
          - Не твоё дело. В натуре, когда надо, тогда, блин, и похороним, - огрызнулся  Кирпичёв.
          Синий свет потрескивающих неоновых ламп, тишина и холод заставили учащённо забиться сердца Кирпичёва и Цыферова. Они застыли на пороге мертвецкой. Длинный стол с выглядывающими из-под накрывавшей его простыни пятью парами пяток (одни были очень грязные, ещё одни обуты в узорчатые чёрные колготки) с картонными бирками на больших пальцах, в которые уткнулись взгляды их округлившихся глаз, заставили мужчин попятиться назад. И только Сергевна была спокойна и невозмутима. С укоризной посмотрев на их растерянные лица, она выдернула из скрюченных пальцев Цыферова осиновый кол, и осторожно подошла к морозильной камере. Ящик под №7 был задвинут не до конца. Клубившийся из щели морозный пар заставил усомниться в своих силах даже эту бесстрашную женщину. Обернувшись, и посмотрев на продолжавших переминаться в дверях Кирпичёва и Цыферова, она с укоризной сказала: « И что дальше? Так и будете там, словно два «голубых», летку-еньку пританцовывать?» Эти слова возымели действие. Два приятеля медленно приблизились к ней. «Ты, Валерка, берись за эту ручку, и будешь выдвигать оттуда ящик. А ты, Николав, бери кол. Да не так, олух, а остриём вниз. Если она зашевелится, то сразу бей им изо всей силы. И целься в солнечное сплетение. Оно между грудей должно быть. А я буду вам команды подавать. Валерка, на счёт три. Приготовились! Раз, два, три!» - Громко скомандовала Сергевна. С отчаянным криком, очень похожим на жалобное блеянье кастрируемого ягнёнка, Николай Николаевич крепко зажмурил глаза и ткнул остриём кола вниз. Послышавшийся за этим ударом треск, который Кирпичёв принял за хруст пробитых колом рёбер, заставил его зажмуриться ещё крепче. «Что, Николав, так и будешь в жмурки играть? Всё, отыгрались. Готовьтесь к смерти, теперь всем нам недолго осталось». – Сказанные Сергевной слова прозвучали безжалостным траурным реквием. Николай Николаевич и Валерка медленно открыли глаза. Сначала они посмотрели друг на друга. Затем на Сергевну. И только потом осторожно заглянули в оцинкованный ящик. Ящик был пуст. Удар, который нанёс Кирпичёв, был так силён, что кол смог пробить дно. Именно этот звук Николай Николаевич принял за хруст ломаемых рёбер. Теперь он со страхом увидел, что в ящике нет ни рёбер, ни той, в теле которой эти самые рёбра должны были находиться.

          Поначалу, после отъезда с территории «бунгало» «Нивы», всё вокруг было тихо и спокойно. Странные, непонятные и таинственные передвижения стали происходить там приблизительно через час. Сначала через ярко освещённый полный луной двор промелькнула первая стремительная тень. Тень вынырнула из зарослей канадской лебеды и скрылась за дверью гаража. Не смотря на её быстроту и лёгкость, веяло от этой тени какими-то пугающими силой и мощью. Через некоторое время в окнах кухни вспыхнул электрический свет. Но почти сразу погас. Немного погодя из приоткрытой форточки раздался мягкий чмокающий звук очень похожий на звук… закрываемого холодильника. Вторая тень была  не совсем тенью. Нет, это была фигура человека одетого в брезентовый плащ с островерхим капюшоном. Фигура медленно вышла из зарослей лебеды, но траектория её передвижений была более сложной и запутанной. Сначала она подошла к парадной двери и несколько раз дёрнула за ручку. Поняв, что дверь закрыта, неизвестный попробовал попасть в дом через окно котельной. Судя по всему, окно было закрыто на шпингалеты. Неизвестный (или неизвестная?) немного нерешительно потоптался на месте. Только после этого он повторил маршрут первого незнакомца и исчез в гараже. Но и это было ещё не всё. Ещё два человека вошли через незакрытые на засов ворота. К гаражу они шли вдоль самого забора, прячась во мраке падающей от него тени. Когда они зашли в гараж, то его окошки осветились. Свет погас минуты через три. И снова тревожная и опасная тишина воцарилась во дворе. И в переполненном неведомыми, и, скорее всего, незваными, гостями «бунгало» Кирпичёва.

          - Ну, чего вы тут развизжались, словно поросята на скотобойне? – Спросил обутый в валенки, и поэтому неслышно вошедший в мертвецкую, фельдшер Пиндяйкин. Звук его хрипловатого голоса заставил дёрнуться не только нервных мужчин, но и  хладнокровную женщину.
          - Типун тебе на язык. Ходишь, словно упырь бестелесный и добрых людей пугаешь. Отвечай, где наша покойница? – Повернувшись, и увидев улыбающееся лицо фельдшера, с досадой сказала Сергевна и громко плюнула в пустой ящик. – Куда она подевалась?
          - Верно, блин, а ну-ка говори, где моя мёртвая жена? – Почти нормальным голосом спросил немного нервничающий Кирпичёв.
          - Как это куда? Никуда. Вы что, ослепли от горя? – Фельдшер разразился жизнерадостным смехом. Затем он, уверенной походкой только что окончательно опохмелившегося человека, подошёл к трём современным почитателям инквизиции. – Тут она отдыха…- Последний слог застрял в его глотке. Затем он с недоумением поскрёб в затылке. Но смутить надолго этого, много повидавшего и сильно выпивающего, человека было невозможно. Неопределённо хмыкнув, он бодрым голосом спросил. – Закурить, у кого есть? – Затянувшись взятой у Сергевны папиросой «Север», Пиндяйкин закашлялся и с досадой сказал. – Вот и верь после этого людям. Кругом сплошные обман и ложь.  А ведь интеллигентная, с виду, дамочка. И водку хорошую притаранила. Вкусную, не самопальную. Нет, граждане дорогие, чтобы там не говорили, но бабам верить нельзя. Даже интеллигентным. От них все наши катаклизмы…
          - Подожди, блин, какая ещё баба? Ты, в натуре, давай говори поконкретнее…
          - Баба, как баба, самая обыкновенная. Две сиськи и всё остальное. Только чрезвычайно толстая. Ей бы грузчиком в каменоломне работать. Но вежливая, зараза, только на «вы». Оставьте нас наедине, чтобы вы не мешали предаваться мне моему горю. Так я и не собирался её караулить. Зачем? Граждане, согласитесь, чего мне здесь глаза мозолить, когда там у меня водка стоит.
          - Так точно, нечего. Когда на столе водка в одиночестве скучает, то иногда даже прапорщики про устав забывают, - почти стихотворно подтвердил Цыферов и спросил. – Ничего не осталось?
          - Гражданин, не смеши. И не делай рот корытцем. Знаешь, сколько иногда за ночь ко мне, таких как ты, «топтунов» заходит? И не счесть. Если я каждому наливать буду, то мне ни одной зарплаты не хватит. Не было, нет, и не будет, - категорично заявил фельдшер.
          - Устав, блин, да заткнись ты с этой водкой. И без этого тошно. Тебе что, в натуре, моего самогона мало? – Закричал Кирпичёв и спросил. – Брат, скажи, блин, как её звали?
          - Хрен её знает. Всех не упомнишь. Имя какое-то чудное. Вроде и наше, а вроде и нет. Только это она ваш «трупешник» стырила, больше некому. Точно, ведь были у меня сомнения. Она жирная, а покойница тощая. Я и спросил, мол, кем ты ей будешь? Она мне, мол, подруга. А как тощая с жирной может дружить? Да никак. Сплошной нонсенс и парадокс. И водку она мне специально такую хорошую купила, «Флагман» называется, чтобы глаза от себя отвести. Втёрлась, жирная жаба, ко мне в доверие, и обманула.
          - Николав, теперь-то ты понял, кто нашу ведьму «крышует»? – Со страхом спросила бесстрашная Сергевна. – Опоздали. Теперь они нас вдвоём не то что порвут, а и на изнанку вывернут.
          - Ты что, блин, думаешь, что здесь была Ирка? А ей, в натуре, всё это на хрена надо?
          - Точно, она самая! Только не Ирка, а Ирена, на залупе два полена! Она, шалава бесстыжая! Только деньги я вам, граждане, всё равно не верну. Потому, что нету в этом недоразумении моей вины. Ни единой капельки. «Флагман», будь он неладен, во всём виноват.
          - Да хрен с ними, с деньгами. Тут непонятно зачем, блин, мёртвую жену украли. Слушай, в натуре, как брата прошу, дай мне выпить. Иначе я от всех этих «непоняток» умом тронусь, - жалобным голосом попросил Кирпичёв. – И им тоже налей, я заплачу.
          - Согласен, очень печальная история. И с бабой плохо, и без неё не мёд. Ладно, пошли. Есть у меня в запасе ещё пара литров. Когда у людей такое горе, то я им всегда с радостью помогаю, - первым зашаркав к двери, подобревшим голосом сказал Пиндяйкин.
          - Вот это по-нашему! Вот это, по уставу, от и до. За помин души и царствие божие, - радостно воскликнул повеселевший Цыферов и бодро замаршировал следом за фельдшером.
          Кирпичёв и Сергевна тоже не заставили делать им особое предложение.

          Если гость заходит в дом в отсутствие хозяина, то очень часто это заканчивается бедой. Если гостей несколько, и  пришли они не вместе, то это кончается трагедией.
          Тот, кто пришёл в «бунгало» Кирпичёва вторым, только что вылез из ледника. Там он долго и недоверчиво, подсвечивая себе принесённой свечой, рассматривал замёрзшее тело Макса, ворочал это тело с места на место и внимательно обшаривал всё помещение. Только после этого неизвестный поднялся на кухню. Захлопнув крышку люка, он решительно подошёл к холодильнику. Открыв дверцу, он заглянул в морозильную камеру и попытался вытащить из неё кусок говядины. Примёрзшее к дну морозилки мясо упорно не хотело покидать своё место, но человек был настойчив. Сообразив, что голыми руками ему не справиться, он откинул полу брезентового плаща и вытащил из-за пояса брюк небольшой туристический топорик. С его помощью он выковырнул из морозилки пару хороших, килограмма по три-четыре, кусков мяса и сложил их в матерчатую сумку. Закрыв морозилку, человек присоединил к ним три банки консервов, палку копчёной колбасы и небольшой кусочек сыра. Закрыв холодильник, он уселся за стол. Достал из сумки консервную банку и вскрыл её при помощи своего топорика. Проголодавшийся грабитель прямо руками вытаскивал из банки сочащиеся маслом шпротины и торопливо отправлял их в рот. Внезапно он расслышал какой-то негромкий стук, донесшийся до него из-за двери выходящей в холл. Человек замер и насторожился. Затем он быстро опрокинул в рот банку с остатками консервов, вытер о плащ скользкие от масла руки, перестал чавкать и взял в  руки топорик.    Дверь медленно открылась и на кухню зашли ещё два незнакомца. Оба они были одеты в новенькие брезентовые плащи защитного цвета. Точно в такие, какие были на Сергевне и её сподвижниках по борьбе с колдовством. На человеке, который только что беззастенчиво поедал чужие консервы, плащ был... брезентовый. Но коричневого цвета и старенький, с белыми потёртостями на швах. Увидев человека за столом вошедшие замерли. Затем одновременно сунули руки за пазухи. «Врёшь, не возьмёшь!» - Страшным голосом закричал человек сидевший за столом и занеся над головой топорик  бросился на них. Выстрелы двух пистолетов освещали кухню короткими смертельными «фотовспышками». Грохот выстрелов звучал как торопливая пулемётная очередь. Эта страшная «фотосессия» прекратилась лишь тогда, когда беспощадные стрелки полностью разрядили обоймы своих пистолетов. Но человек с топориком продолжал стоять на ногах. «Ни хрена себе, поужинал... Из-за банки «шпротов».... Вот он звериный оскал проклятого империализма». – С удивлением сказал человек в старом брезентовом плаще. Это были его последние слова. Затем он сделал шаг вперёд, выронил топорик, рухнул на пол и издал протяжный стон. В руке одного из убийц вспыхнул электрический фонарик. Луч света нервно пошарил по стенам кухни, опустился вниз и осветил распластанное тело. Брезентовый плащ лежавшего был нашпигован пулевыми отверстиями. И через каждое из них сочилась густая тёмно-красная кровь.

          А в подсобке морга допивали уже второй литр водки. Разговор за столом шёл, в основном, на нейтральные темы. О погоде, об урожае грибов и ягод, о низкой продолжительности жизни и  половой распущенности современной молодёжи. Когда все эти темы были окончательно исчерпаны, Кирпичёв  кивнул головой в сторону стоявшего посредине комнаты кресла и спросил: «Скажи, Вова (Вовой звали Пиндяйкина), а это здесь зачем? Ты что, блин, заочно на гинеколога учишься? Или, в натуре, для красоты?»
          - А зачем мне учиться, я и так всё про это знаю, - с пьяной самоуверенностью заявил Вова. – Я на нём  своих клиенток обслуживаю. Граждане мужчины, рекомендую, очень удобная вещь.
          - Ты что, блин, покойниц на нём «трахаешь»? Гадом буду, ты извращенец! Да я тебя за это в асфальт закатаю!
          - Как это покойниц? Это не по уставу. Они же совсем мёртвые, - возмутился Цыферов.
          - А он, этот, как его, некролог. Это, блин, у которых только на мёртвых встаёт. Я одного такого, в натуре, по «видику» видел. Он там, типа из могил гробы выкапывал и…
          - Колян, заткнись, а то обижусь. Зачем мне «трупешницы», если мне и живых хватает. Хотя, врать не буду, знаком и с этими, с некрофилами. Заходят иногда на огонёк. А мне что, мне не жалко. Тоже ведь люди. Лишь бы «бабки» отстёгивали и водяру ставили. Но лично я всех ихних бесстыдств не одобряю. И брезгую, - с чувством искреннего негодования признался Вова.
          - А откуда же они тут живые, блин, берутся? Здесь же морг, - удивился Цыферов.
          - Оттуда, откуда и все. Через дверь заходят. Ведь и вы сюда не через окно влезли. Придёт ко мне какая-нибудь несчастная вдовушка. Посмотрит на свой трупик, расплачется, разнервничается. А я это дело без участия не оставляю. Налью ей стаканчик водочки, слова сочувственные скажу, пару комплиментов насчёт её увядающей красоты. Что в итоге? Да то, что муж мёртвый и холодный, а я живой и ласковый. Нет, не все конечно…
          - Да подожди ты с живыми, с ними и так всё понятно. Ты лучше про этих, про извращенцев. Что же они и этих, из морозильника, тоже просят? – перебила его Сергевна.
          - Тут, гражданка, всё по-разному. Топтун топтуну рознь. Одному только свеженькую подавай. А другому, только из морозильника. Одно только у них общее, все жадные. Предлагаю им «трупешницу» сюда, в кресло положить. И помочь донести, за небольшой гонорар. Никто не согласился. Пыхтят прямо там, на полу. Так и какой с них спрос, с извращенцев? Да никакого. Всё не как у настоящих людей, - с явным осуждением рассказывал раскрасневшийся от водки и всеобщего внимания Пиндяйкин. – Я бы их совсем не пускал, но водка меня в блуд вводит.
          - Вова, а она здесь давно была? Ну, та, толстая, - сменила тему беседы Сергевна.
          - А кто её знает. Когда у меня водка есть, я на часы не смотрю. Может за час до вас. А может, за полчаса. Она меня, зараза, интеллигентностью взяла. Спасибо, пожалуйста…
          - И долго она здесь пробыла? Через сколько времени ушла? – Снова спросила Сергевна
          - Нет, назад она не выходила. Если бы выходила,  я бы заметил. Сами видите, у меня дверь в коридор всегда нараспашку. Все «топтуны» как на ладони. Значит она ещё там...
          Этот неожиданный ответ потряс воображение всех охотников за ведьмами. Они в молчанье переглядывались между собой минут пять. Из-за природной деликатности помалкивал и санитар Пиндяйкин. Первым опомнился, и задал свой правильный, и по-военному чёткий,  вопрос бывший прапорщик: « Если она там, почему её там нет?»
          - А я откуда знаю. Я за клиентами не подсматриваю. Мне этого моё воспитание не позволяет. Может она не хотела обнажать перед вами своё личное инкогнито. Взяла, да и спряталась, - выдвинул свою правдоподобную версию Пиндяйкин.
          - Блин, Сергевна, точно она там. Гадом буду! Ты вспомни, у всех «жмуриков», в натуре, пятки были босые. А одни, в чёрных колготках. Я у неё точно такие видел…
          - Правильно, Николав. И картонки на этих колготках не было. Точно, это она, ведьма.
          - А ну, пошли, - вставая и осматривая своих спутников хмурым взглядом, с угрозой в голосе сказал Кирпичёв. – Пригвоздим её, интриганку, блин, к позорному столбу.

          - Кретин, ты понимаешь, что ты натворил? Он же мёртвый! – Выключив фонарик, прошептал один из убийц. – Ты совершил сейчас настоящее противозаконное беззаконие. Ведь нас за это не только уволят со службы, но и посадят в тюрьму…
          - Не скули. Сам не меньше моего на курок давил, - со злостью огрызнулся второй. – Вспомни, ведь я тебе говорил, что не хрена здесь ночью делать. Вот и нашли приключения на свои жопы. В засаде тебе, блин, посидеть захотелось. Баран, ты и есть баран.
          - Господи, теперь всё псу под хвост. И моя безупречная анкета, и перспективы служебного роста. Неужели ты не понимаешь, что теперь конец всему этому?
          - Да плевать я хотел и на твою карьеру, и на тебя самого. Всё, теперь ты самый обыкновенный «мокрушник». Это тебе не кляузы начальству строчить…
          - Не смей так со мной говорить! Я старше тебя по званию и по должности! – С визгливыми истерическими интонациями закричал нервный убийца.
          - Старший, пока. А завтра будешь на соседней «шконке» тюремную баланду хлебать, – с явной издёвкой, отвечал более спокойный убийца. – Если не прекратишь визжать, то я и тебя пристрелю. Потом положу рядом с этим. И спасу твою чистую анкету.
          - Нет, ты не посмеешь. Не смей меня шантажировать. Проведут экспертизу пуль и гильз. И сразу найдут тебя, - дрожащим голосом, и не так визгливо, сказал «нервный».
          - Я гильзы с собой заберу. Хрен они тогда меня найдут. А если что, подамся в бега. Россия, она большая, попробуй, отыщи. Даже если отыщут, тебе в могиле от этого легче не станет. Ну, всё, пошутил я. Давай берём и опустим его в подвал, на лёд. Скоро, наверное, хозяева вернутся. Так что пора делать отсюда ноги. И чем быстрее и дальше, тем лучше.
          - Но что дальше? Ведь они его там обязательно найдут. Видишь, сколько с него крови натекло, - снова включив фонарик и осветив труп, сквозь рыдания сказал «нервный».
          - Идиот! Немедленно убери свет! – Нервно прошипел «спокойный». – Нам главное, чтобы они сразу его не нашли. А там будет видно. Закон – это я. Может что-нибудь и придумаем.

          Когда ночной хозяин морга и его странные гости повторно переступили порог мертвецкой, то сразу обратили внимание на некоторые перемены, произошедшие в комнате за время их отсутствия. Выдвинутый ими из морозильной камеры ящик был задвинут на прежнее место. Воткнутый Кирпичёвым в его днище треснувший кол теперь валялся на полу. Но самое главное, таинственно исчезли чёрные ажурные колготки. Все пять пар  выглядывающих из-под простыни ступней теперь были босыми.
          - Ну, ни хрена себе! Блин! В натуре! – Громко выразил своё изумление вдовец и, повернувшись к Сергевне, растеряно спросил. – Бабка, блин, чего же нам теперь делать?
          - То же, что и раньше, искать ведьм. Пиндяйкин, стереги дверь. Ты, поднимай кол. Валерка,  выдвигай ящик. Сдаётся мне, что он уже не пустой, - тут же скомандовала пенсионерка.
          Когда ящик выдвинули повторно, то стало понятно, что теперь в нём под простынёй укрыто чьё-то тело. «Кирпич Николаевич, Вероника вернулась». – Почти беззвучно прошептал Цыферов и впервые в жизни (очень неумело, снизу вверх и слева направо, но  очень искренне) перекрестился. Следом за ним машинально осенили себя крестным знамением Сергевна и Кирпичёв. И только прожженный материалист Пиндяйкин продолжал внимательно наблюдать за происходящим. «Ну, Николав, теперь с нами крестная сила. Сейчас я сдёрну простыню, а ты сразу бей её колом». – Решительным голосом скомандовала Сергевна, и ещё решительнее сдёрнула простыню. Они со страхом смотрели на мёртвое, бледно-голубое лицо Верунчика. Её веки были плотно сомкнуты. Руки сложены на груди. И только небольшой сгусток крови, увиденный ими в левом уголке её рта, с ужасающей реальностью подтверждал всю справедливость опасений Сергевны. В этот страшный миг самообладание ненадолго покинуло даже отважную пенсионерку. «Чего вылупился? Бей! Она уже и Ирку загрызла!» - Истошно завопила Сергевна. Подчиняясь этому яростному призыву, Николай Николаевич с силой ударил занесённым над головой колом. Возможно, его подвёл неожиданный приступ жалости, или замороженное человеческое тело было прочнее оцинкованного металлического ящика, но пробить грудную клетку бывшей жены ему удалось только с третьего раза. Когда остриё кола, наконец, вонзилось в мёрзлое тело, лежащая в ящике ведьма восприняла это без всяких видимых эмоций. «Сохранил нас господь милосердный. Теперь всё. – С вздохом облегчения сказала Сергевна. – С первой разобрались. Теперь надо найти Ирку. Почему думаешь эта такая спокойная? Потому, что она успела Ирку покусать. Теперь к ней вся ведьминская сила перешла. Николав, вытаскивай кол и пошли к столу».
          К столу с покойниками подошли все вместе. Сергевна приподняла простыню, прикрывавшую крайнее слева тело. Под ней было синее одутловатое лицо незнакомого мужичка, личность которого была неизвестна борцам с нечистью. «Браконьер-утопленник с Мертёловского пруда. Утонул, запутавшись в собственных сетях. Мамаша его престарелая сегодня на опознание приходила. Очень сильно убивалась». – Со знанием дела пояснил фельдшер Пиндяйкин. Под второй простынею лежала очень молодая, очень красивая и очень худая женщина. «Наркоманка. Померла от передозировки. Папаша её мне бутылку коньяка презентовал. – Сказал Пиндяйкин. – А под третьей огнестрел. Прямо из КПЗ привезли. Всю голову разворотило». Когда Сергевна приподняла простыню, то обитатели «бунгало» узнали обезображенное выстрелом лицо Киргиза. Предсмертная судорога страшно исказила его азиатское лицо. Но внимание Кирпичёва привлекло другое. «Вова, почему? Куда она, в натуре, делась?» - Боязливо тыкая колом в приоткрытый рот мёртвого приятеля, с подозрением спросил Кирпичёв. – Всегда была, а теперь её нет».
          - Кто она, баба что-ли? Я же говорил, не знаю. И была она здесь не всегда, а сегодня.
          - Какая, блин, баба? Фикса у него во рту была золотая. Он её вместе с моими, в натуре, вставлял, - широко открыв рот и указав пальцем на свои рондолевые зубы, с неприязнью говорил Кирпичёв. – Вы их не только «трахаете»,  и зубы золотые у них выдираете? Нарушаете, в натуре, клятву Герострата? Гадом буду, блин, вот за это я тебя урою.
          - Колюха, не смеши мои колготки я щекотки не боюсь. Больно мне нужно к ним в рот лазить. Кто знает, что у этих «трупешников» на уме. Попадётся ведьма наподобие вашей, да и оттяпает палец по самую шею. А фикса у этого огнестрела точно была, я помню. Слушай, может это она её, - фельдшер показал пальцем в сторону морозильной камеры, - твоя жена её выгрызла?.
          - Мёртвым золото ни к чему. Даже ведьмам. К Христосу с  золотом не пускают. Пред ним все нагие стоят. Тут кто-то из живых кощунствует, - уверенно заявила Сергевна.
          - Это ещё как? – Услышав незнакомое слово, спросил Цыферов.
          - Валерка, мы не на лекции. Пиндяйкин, а кто остальные? – Сурово спросила она.
          - Ещё один мужик. Погиб в ДТП. Пьяным из электрички выпал и его пополам разрезало. Так и помер во сне. Мне врач говорил, смерть лёгкая и быстрая. А крайняя, старушка одна одинокая. Долгожительницей была. Почти всю семью свою пережила. Мужа, трёх сыновей, двух внуков и даже одну правнучку. Телом почти здоровая, а вот с головой неладно. Черепицею шурша, крыша едет неспеша. Это про неё. Перепутала стиральный порошок «Лотос» с овсянкой. Сварила его и за один раз всю кастрюлю съела. Старая, но очень живучая. После этого ещё почти двое суток прожила. Оставшийся порошок дожёвывала. Врач сказал, если бы соседи «скорую» на пару часов раньше вызвали, то они бы её смогли откачать, - словоохотливо и обстоятельно объяснил Пиндяйкин. - Старой закалки люди, сталинской, они все такие. Моя бабушка тоже клейстер любила.
          - Да, раньше народ, блин, очень живучий был. Вот и папаша мой, в натуре, если бы сам себя трактором не переехал, то и сейчас жив был бы. Пил бы со мной «пытошный» и чесноком закусывал, - сказал Кирпичёв, негромко всхлипнул и смахнул со щеки слезу.
          Пиндяйкин сказал правду. Под предпоследней простынею был молодой, даже после смерти продолжавший счастливо улыбаться, мужчина. Под последней, сморщенная, словно святые мощи, старушка. «Сергевна, что-то, блин, тут не так. В натуре, не носят такие древние старушенции чёрные колготки. Это Ирен на её месте полёживала. Вот только куда она, блин, подевалась? Неужели на помеле улетела?»
          - Кирпич Николаевич, а может, Вероника Ирен съела? – предположил Цыферов.
          - Валерка, у тебя, наверное, от рождения в голове было всего две извилины. Да и те в армии сначала выпрямили, а затем удалили. Верке Ирки, если бы она её есть задумала, на полгода бы хватило, - с осуждением сказала Сергевна.
          - А может она эта, ну, которые мёртвых «трахают». Может она некролог? Залезла сейчас в холодильник и извращается, - выдвинул новую теорию, ничуть не обиженный словами Сергевны, Валерка. – Она и меня в гости зазывала. Наверное, хотела надругаться надо мной как пьяный дембель над полковым знаменем. Только прапорщицкое сердце твёрдое, его не обманешь. Потому, что в нём всё по уставу, от и до…
          - Устав, блин, прекращай заниматься саморекламой. В натуре тебя прошу.
          - А вы под столом посмотрите, может она там отсиживается, - предложил Пиндяйкин.
          - Вовик, ты что, с дубу рухнул? Что она, совсем что-ли дура, чтобы под столом сидеть? – С усмешкой ответила Сергевна. Но всё-таки приподняла свисающий почти до пола край простыни, наклонилась, заглянула под стол и встретилась своим взглядом с взглядом маленьких и испуганно моргающих глазок…Ирен Подшебякиной.

          В это время на кухне «бунгало» Кирпичёва во всю шла торопливая генеральная уборка. «Нервный» убийца пытался уничтожить большое кровавое пятно на полу. До этого он весьма небрежно подтёр капли крови оставшиеся после того, когда они перетаскивали с сообщником в подвал тело убитого в старом брезентовом плаще. И теперь, не смотря на все его старания, предательское кровавое пятно не стиралось, а всё сильнее размазывалось по полу. Способствовали этому  неопытность уборщика, и какая-то неестественная стойкость крови убитого. Его сообщник изредка подсвечивал ему фонарём. Затем, убедившись в тщетности удалить пятно, «спокойный» вышел из кухни и вернулся обратно с небольшим ковриком. Бросив его на размазанную кровь и поправив коврик ногой, он сказал:
          - Заканчивай свою санобработку. Пока ты всю кухню в эту кровищу не изгадил.
          - Твоя примитивная маскировка шита белыми нитками, - разогнувшись, и вытерев пот лица, недовольно пробурчал «нервный». – Заметив, что он лежит не на своём месте, они тут же захотят вернуть его туда. И тут же всё обнаружат. Ещё немного, и я бы закончил.
          - У нас уже нет времени. А  коврик они могут и не заметить. Пьют здесь в последнее время много. И, вообще, нам сейчас главное выиграть время, - ответил «спокойный».
          - Ну-ну, тебе виднее, - с сомнением в голосе сказал «нервный» и они вышли из кухни.
          Дом убийцы покинули тем же путём которым они в него проникли, через котельную и гараж. Минуты через две, после того как они вышли за ворота, послышался звук заработавшего автомобильного двигателя. Ещё через несколько секунд неизвестная машина резко тронулась с места. Вскоре звуки её мотора растворились в ночной тишине. Всё время, пока убийцы перемещались по территории прилегающей к «бунгало», за ними внимательно наблюдали глаза ещё одного неизвестного в новеньком брезентовом плаще. Выждав некоторое время, он отошёл от окошка котельной и сходил в гараж. Там он взял два зубила и кувалду. Судя по тому, как уверенно этот человек передвигался в темноте и очень быстро отыскал нужный ему инструмент, было понятно, что он находится здесь не в первый раз. Затем он снова вошёл в дом, поднялся на второй этаж и подошёл к двери кабинета. Замок он открыл при помощи ключа. Попав внутрь, человек первым делом закрыл окно плотной тяжёлой портьерой. И только после этого он включил свет. Свет яркой трёх рожковой люстры осветил приземистую человеческую фигуру. Зелёный камуфлированный плащ и надвинутый на лоб капюшон скрывали очертания неизвестного. Подойдя к крайнему книжному шкафу, человек присел на корточки и пошарил рукой под  его днищем. Шкаф медленно и плавно сместился в сторону. Открывшаяся взгляду незнакомца дверца вмонтированного в стену сейфа, вызвала у него какой-то хрюкающий, но, несомненно, радостный, звук.
          Поднявшись, человек смачно поплевал на ладони. Затем он приступил к взлому сейфа. Сначала грабитель пытался срубить немного выступающую из стены дверцу. (Сейф был изготовлен из справа титана и вольфрама.) Не смотря на все старания упрямого молотобойца, зубило не оставило на его полированной поверхности даже царапины. Но тот бил по нему до того момента, пока оно не раскрошилось окончательно, а оставшийся кусочек уже не умещался в кулаке. С яростным криком он, отшвырнув его в сторону. Не обращая внимания на струившийся из-под капюшона пот, человек взял второе зубило и продолжил свою работу. На этот раз он решил изменить свою тактику, и начал рубить не сейф, а стену.  Результат этих усилий был более наглядным, но явно недостаточным для общего успеха задуманного. Прежде чем второе зубило постигла печальная участь первого, ночной молотобоец сумел открошить от стены несколько маленьких кусочков бетона. Даже лишившись зубила, он продолжал дубасить кувалдой стену. Постепенно удары по стене всё чаще перемежались гулкими и бестолковыми ударами по дверке сейфа. Наконец силы покинули его окончательно. Грабитель-неудачник выронил сильно деформированную кувалду и в изнеможении опустился на корточки. Из-под продолжавшего скрывать его лицо капюшона послышались приглушённые брезентом рыдания. Падающий на грудь пот был смешан теперь со слезами отчаянья.

          - Здесь она, гадина! Здесь, змеюка подколодная! – С ликованием завопила обрадованная Сергевна.
          - Не убивайте! Я никому ничего не скажу! – Испуганно закричала обнаруженная ей  Ирен Подшебякина. – Николя, знайте, я всегда уважала вас как мужчину!
          - Ну, чего я вам толковал! Вот и отыскалась ваша мамзеля! Целая и невредимая! Эй, дурёха, вылазь! Чего ты там под столом забыла! – Радостно закричал санитар Пиндяйкин.
          - Ага, попалась ведьма! Караул, в ружьё! Бронебойными, пли! – Ещё радостнее закричал сильно захмелевший Цыферов. – Кирпич Николаевич, разрешите, я сам её на кол насажу! За то, что она хотела посягнуть на мою прапорщицкую честь!
          - Устав, блин, конечно разрешаю. А потом мы устроим ей аутодафе. Пускай, в натуре, горит вместе с моргом. Типа, на похоронах сэкономим, - без колебаний согласился тот.
          - Вот ещё чего. Я не согласный. Не было у нас уговора погребальные костры тут разводить. Мы не в Индии. Где я тогда себе другую работу найду? –  С возмущением сказал Пиндяйкин.
          - Вот тебе, дезертирша! Вот тебе, Баба-Яга! Вот тебе, извращенка! – взяв у Кирпичёва кол и тыкая им под стол, с упоением выкрикивал Цыферов. – Бей оккупантов!
          - Валера! Не надо! Мне больно! Пощади! Я не Баба-Яга, я – женщина! – Умоляла Ирен.
          - Валерка, не спеши! Она нам пока живой нужна! Ирка, вылезь из-под стола, тогда и поговорим. Мы люди крещёные и совестливые, нам лишней крови не надо, - громко скомандовала Сергевна. Увидев изумление в глазах своих напарников, она тихо прошептала. – Нам главное её оттуда на простор выманить.
          - Слышишь, блин, вылезь! Только без фокусов, - сказал Кирпичёв и прошептал в ухо бывшему прапорщику. – Как только клыки обнажит, в натуре, рази без промаха.
          - Я вас боюсь. Отойдите подальше от стола. И пообещайте, что не причините мне зла, - жалобным голосом попросила Подшебякина. – Валера, и не бейте меня больше колом.
          - Отойти – отойдём. Но обещать ничего не будем. Сначала поглядим, на кого ты похожа. Может у тебя уже рога и хвост выросли, - ответила ей Сергевна.
           - Не тот, блин, момент, чтобы ты нам конкретные ультиматы ставила, - с достоинством вторил ей Кирпичёв. – Считаю до пяти и начинаю, блин, всё поджигать.
          - Устроим здесь Вечный Огонь на могиле Неизвестного Солдата, - мрачным голосом пообещал Цыферов. Сергевна, для психологического эффекта потрясла в воздухе спичечным коробком и добавила: « Я уже и спички приготовила. Николав, лей керосин».
          - Ну, ни хрена себе, вот это гости! Они и керосин с собой припёрли! Точно, оставят без крыши над головой и без глотка водки, - испуганно пробормотал фельдшер Пиндяйкин не оценивший тактического хода борцов с колдовством и проворно выбежал из мертвецкой. Назад он вернулся так же быстро, с красным огнетушителем в руках.
          Вылезшая из-под стола Ирен шумно и тяжело дышала. Она бросала на своих гонителей взгляды, пусть и загнанного в угол, но по-прежнему опасного и хищного зверя. Один уз ударов колом пришёлся ей в правую грудь. На сером продырявленном жакете медленно расползалось тёмное пятно крови. Бразды правления дознанием перешли в морщинистые руки Сергевны.
          - Ирка, говори нам всю правду, если жить хочешь. Отвечай, как на духу, кусала тебя Верка или нет? Если кусала, то куда? – Грозно потребовала она.
          - А зачем меня ей кусать? Мы с ней всегда мирно жили. И подругами были, - дыша всё реже и спокойнее, ответила та. – Дайте мне, пожалуйста, носовой платок. А то я вся кровью истекаю. У меня уже  голова от кровопотери кружится.
          - Ты нам, блин, зубы не заговаривай. Её из тебя, в натуре, и мотопомпой не скоро выкачаешь. Давай, показывай нам свою шею. Ведьмы всегда там кусают. Сергевна, блин, чего мы с ней возимся. Давай я её пристрелю, а уж потом кол вобьём. Я ей по глазам буду целиться, в натуре, чтобы ослепла, - предложил Кирпичёв, - Вова, неси мой автомат
          - Честное слово, она меня не кусала. Не верите, нате смотрите, - сказала Ирен и, стянув вниз ворот джемпера, обнажила свою мощную борцовскую шею. – Нет тут ничего.
          - Валерка, подойди поближе и посмотри внимательно, - тут же скомандовала Сергевна и, достав из кармана плаща очки, приложила их к глазам. – У меня диоптриев не хватает.
          - Почему это я? Не пойду. Я и без очков всё хорошо вижу. Нет там у неё ничего…
          - Потому, блин, что ты сам вызвался её на кол посадить. И в женихи, в натуре, она не меня, а тебя заманивала. Вот и разбирайся сам, со своей невестой, - ответил Кирпичёв.
          - Эх, Кирпич Николаевич! Если я погибну в неравном бою, пусть меня похоронят под красным знаменем и с артиллерийским салютом, - выказал своё последнее пожелание отважный прапорщик. Затем, не отводя от лица Ирен взгляда своих остекленевших от напряжения глаз и выставив вперёд остриё своего деревянного оружия, сделал три мелких осторожных шага.
          - Не ссы, Устав, мы тебя, блин, не забудем. Я лично порошу музыкантов, чтобы они сыграли над твоим гробом «Прощание славянки» и «Дембельский шейк», - пообещал тот.
          Это торжественное обещание вселило в бывшего прапорщика дополнительную порцию мужества. Сначала он подошёл к Ирен вплотную и внимательно осмотрел её шею.  Затем протянул замершей женщине … носовой платок. (Если быть честным то эта грязная, с засохшими козюлями ветошь, так же мало походила на носовой платок, как намотанная на швабру портянка походит на славный парадный штандарт.) Но Ирен Подшебякина приняла его со стоном благодарности и бережно прижала к своей кровоточащей груди. Вернувшись к своим товарищам чётким строевым шагом, Цыферов бодро доложил: « Кирпич Николаевич, внешний осмотр объекта имеет отрицательный результат. Укусов и прочих противоестественных повреждений и членовредительств не мною обнаружено».
          - Валера, я всегда знала, что настоящие мужчины остались только в армии! Вы, настоящий джентльмен! – С благодарность сказала растроганная женщина.
          - Тоже, мне, блин, нашла джентльмена. Устав, ты хоть знаешь кто это такие?
          - Так точно, знаю. Это Гойко Митрич и все остальные сыновья Большой Медведицы, - с достоинством ответил Цыферов. Этот парадоксальный ответ поставил в тупик даже такого  «интеллектуала», как Николай Николаевич  Кирпичёв.
          - Ирка, заканчивай Валерке мозги засирать! Отвечай, зачем ты сюда пришла? И зачем вытаскивала из ящика Верку? – Строгим голосом потребовала Сергевна.
          - Чтобы наедине, без любопытных зевак, проститься с лучшей подругой. А зачем  из ящика доставала, сама не понимаю. Наверное, у меня от горя рассудок помутился, - ответила ей Ирен.
          - Зачем ты, блин, под стол пряталась? Зачем на старуху колготки свои обувала? Откуда у неё на губах кровь? Может ты занималась с ней развратом? – Спросил Кирпичёв.
- Не надо петь ля-ля. Я сама к разврату отношусь очень отрицательно. Николя, я за крепкие семейные узы. Спряталась от испуга, потому что услышала чужие голоса. И крови у неё никакой не было. Это, наверное, вы её поранили, когда в неё этим колом тыкали…
          - Сергевна, блин, ты слышишь, что она тут «базарит»? Уже выходит, что это, в натуре, мы во всём виноваты. Вова, принеси автомат! – Громко и негодующе возмутился вдовец.
          - Николя, не надо петь ля-ля. Я вас ни в чём не виню. Но и вы должны прекратить все свои грязные домыслы. И извиниться, - с неожиданными напором и наглостью потребовала Ирен.
          - Кирпич Николаевич, получается, я её зря хотел на кол сажать? Плохо это, не по уставу. Ирен, не держи на меня зла, - неожиданно для всех, первым покаялся Цыферов.
          - Валерка, ты чего, совсем свихнулся? Она тебя в ловушку заманивает! – Со злостью закричала Сергевна. И продолжила, ещё более угрожающе и визгливо. – А ты, бегемотиха, раньше времени зубы не скаль! Что, сучка, думаешь, выкрутилась? А ну показывай, чего ты там, в руке прячешь? Ты, почему её всё время под кофтой держишь? Кому велено, показывай!
          Бдительная пенсионерка кричала правду. Действительно, всё это время правая рука Ирен была почему-то спрятана под джемпером. И, судя по её исказившемуся лицу, это требование снова пробило брешь в её восстановившемся самообладании.
- Нет там ничего. Она немного поранена и сильно ноет. Вот я и спрятала её в тепло, - снова без наглости, заискивающимся тоном, тихо прошептала Подшебякина.
          - А я говорю, немедленно показывай! – Топнув ногой, снова потребовала Сергевна.
          - В натуре, блин, кому сказано! – Вырвав кол из рук Цыферова, заорал Кирпичёв.
          - Почему вы так издеваетесь над женщиной? Валера, умоляю, спаси! Прояви своё рыцарское благородство! Пойми, я одинока и беззащитна! Каждый может меня обидеть и унизить, - роняя слезы, сказала Ирен и медленно вынула руку из-под джемпера. Затем протянула её вперёд и разжала кулак. На раскрытой ладони…ничего не было. Пока Сергевна и Кирпичёв обменивались недоумевающими взглядами, из-под джемпера Ирен выскользнул и металлически лязгнул о кафель какой-то предмет. Увидев, что именно лежит у ног Ирен они переглянулись ещё недоуменнее. Это были обычные, с обмотанными синей изолентой ручками, пассатижи. Тем не менее, Ирен дёрнула головой и заметно побледнела. «Мой милый Ваня, мы с тобой в Париже, нужны как в финской бане пассатижи… - Вполне уместно продекламировал Кирпичёв и спросил. – Зачем?»
          - Они это, того. Они – не мои. Я их по дороге сюда нашла. Валялись, вот я и подняла…
          - Всякое в жизни бывает, - прервал её путаные объяснения Пиндяйкин. – Месяца полтора назад, была тут у меня ещё одна такая, находчивая. Пришла она своего покойного братца посмотреть. А по дороге тоже нашла. Только не пассатижи, а обычные клещи. Она их мне сама показывала, мол, муж обрадуется. Посидела, порыдала и ушла. Как сейчас помню, десять «фанфуриков» настойки боярышника не пожалела. И в тот же день, но уже ближе к ночи, пришла его вдова. Пришла, и обнаружила, что у усопшего мост с пятью золотыми зубами точно корова изо рта слизнула. – Фельдшер тяжело вздохнул, и его внимательные слушатели тоже перевели дух. – Истерику здесь устроила, на меня кляузу настрочила. Евгений Иванович, это главный наш, сильно на меня сердился. Даже премии месячной лишил. Только я тут ни при чём. Я сразу понял, что коровой этой была его сестрица с клещами. Но, не этой скандальной вдове, не своему начальству, ни слова про это не сказал. Хотя премии очень жалко было.
          - А чего тебе об этом болтать? Ты, небось, эту сестрицу отыскал, попугал «ментами» и к ней в долю примазался. Сколько, зуба два себе хапнул? – С любопытством спросила Сергевна.
          - Нет, не хапнул. А не сказал из принципа, и из профессиональной гордости. Уж очень я на ту вдову обозлился. Точно, вот как эта, из себя интеллигентку корчила. Даже полстакана одеколона мне не поднесла. Мол, я все законы знаю. И пьянство на рабочем месте у нас не приветствуется. Скажите, разве полстакана это пьянство? Вот поэтому я и промолчал.
          - Слушай, блин, уважаю. Блюдешь клятву Герострата. Я и сам за принципы горой…
          - Вова, а как же вдова пропажу зубов обнаружила? Может, она и сама за ними приходила? – Спросил, заинтересовавшийся этим поучительным рассказом, Цыферов. – У неё с собой никакого слесарного инструмента не было?
          - Врать не буду, не видел. А обнаружила очень просто. Когда та сестрица стоматологией занималась, то «трупешнику» нижнюю челюсть сломала. Поэтому челюсть отвисла…
          - Блин, пацаны, теперь я понял! Это она, Ирка, у моего Киргиза зуб украла! Она не только извращенка, но и мародерша! – Тыкая растопыренными пальцами в сторону присмиревшей Ирен, яростно завопил Кирпичёв. – Я её, в натуре, в кафель закопаю!
          - Правильно, Николав. Надо её немедленно обыскать. Пока она его, как эти клещи, не выбросила. Я знаю, по-хорошему она его не отдаст, - с угрозой в голосе сказала Сергевна.
          - Зачем вы так? Она не такая, она - добрая! – Попытался заступиться за Ирен Цыферов.
          - Не имеете права! Я – женщина! Валера, защити! Они хотят опозорить мою честь! – Очень тихо, и очень неуверенно, пискнула Подшебякина.
          - Устав, блин, только попробуй! Не видать тебе тогда моего «пытошного», как ослиных ушей! Мне, в натуре, наплевать, кто она такая! Твоя жена, невеста или тёща! Но я никому не позволю дёргать зубы у моего Киргиза! Сейчас мы эту скромную монашку сверху донизу ощупаем! И если его зуб будет у неё…

          «Монашка» пошла на прорыв, словно идущий на таран тяжёлый броненосец. Кирпичёв, Сергевна и Цыферов были опрокинуты и разметены в стороны, словно тоненькие хворостинки, попавшие в эпицентр мощного тайфуна. Издав ликующий вопль, и опрометчиво уверовав в свою окончательную победу, Подшебякина склонилась над бывшим прапорщиком и с нежностью прошептала: «Милый Лерик! Если бы ты знал, как я тебя лю…» Ирен, на свою беду, позабыла про фельдшера Пиндяйкина. Удар огнетушителем получился сильным и звонким. Она уже лежала на груди прапорщика Цыферова, а огнетушитель ещё долго продолжал вибрировать в руках санитара гулким тревожным набатом. «Вова, зачем ты так сильно? Ведь ей же больно!» - Выползая из-под Ирен, и почёсывая ушибленный копчик, сказал Цыферов.
          - А нам что, блин, не больно? Вовка, в натуре, ты настоящий пацан! Если бы не ты, то она потоптала бы нас, как татарская конница гнездо перепёлок. Устав, блин, ты давай заканчивай своё слюнтяйство. Ты кто, прапорщик, или мать одиночка? Обыщи Ирку…
          - Кирпич Николаевич, это не по уставу. Она ведь женщина, а я – мужчина, - стремительно покрываясь бурым румянцем, умоляющим голосом сказал Цыферов.
          - Когда свою жену, блин, бил сапогами по морде, это как по уставу? Начинай, не тяни.
          - Жена у меня была стервой. Она меня ни разу Лериком не назвала, - ответил тот, и с вздохом склонился над лежащей без сознания Ирен. – Она была глупая баба, а Ирен – оглушенная женщина.
          Сначала осторожно, а затем всё увереннее, он обшарил карманы её жакета и брюк, ощупал швы и подкладку. Сергевна и Кирпичёв с нехорошим блеском в глазах наблюдали за этим обыском. Пиндяйкин рассматривал вмятину на огнетушителе и недоуменно покачивал головой. Наконец, озарившись радостной улыбкой, Валерка распрямил спину, развёл руки в стороны и весело сказал: « Нет у неё его золотого зуба. Ошибочка. Всё от и до...».
- Ты почему, блин, не пошарил в трусах и в лифчике? Бабы всегда всё там прячут. Верунчик там даже пиво прятала.
          - Там нельзя. Там совсем не по уставу, - лицо Цыферова побагровело до черноты.
          - Ага, блин, ты ещё скажи, что лифчик, это как полковое знамя. А трусы, в натуре, оружейная комната. Кому говорю, лезь. Или я сам, - с явным цинизмом сказал Кирпичёв.
          Залазить в женские трусы Цыферову не пришлось. Уже в бюстгальтере он обнаружил  очень опасную для Подшебякиной находку. Когда он осторожно, двумя пальцами, стал вытаскивать из бездонной впадины пролегавшей между «эверестами» грудей Ирен, скомканный клочок чёрной материи, то все, даже Пиндяйкин, затаили дыхание. Поднявшись, Цыферов медленно развернул материю. На его заскорузлой, со свежими (от стакана) и старыми (от автомата «калашникова») мозолями ладони тускло поблескивали…три золотых зуба. Два обычных, и один очень большой.
          - Вон тот, Киргизов! – торжествующе - угрожающе крикнул Кирпичёв.- Видите, блин, какой большой? Мы все, в натуре, его тогда подкалывали. Говорили, что такой зуб надо не человеку, а цыганской лошади вставлять. А он только зубы скалил и говорил, чем больше золота, тем больше почёта. Мол, только шибко знатные люди такие зубы большие носят.
          - Николав, а ведь и у твоей Верки золотишко во рту блестело. У нее-то, сколько зубов было? – С нарочитым безразличием, спросила Сергевна. – Случаем не два?
          - Точно, блин, два. Не то, что мой иконостас, - с гордостью сказал тот, и пощёлкал ногтями по своим зубам. – Погоди, погоди. Ты что, в натуре, думаешь, что эти два она у Верунчика вырвала? – С недоверием спросил он. – Они же были подруги…
          - Я не думаю, я – знаю. Точно у неё, - безапелляционным тоном заявила Сергевна.
          - Ну, всё, блин, сейчас я её урою. Я эту толстую крысу в кафель закопаю, - поднимая с пола кол, с отчаянной решимостью заявил Кирпичёв. – Сам казню за этот «беспредел».
          - Кирпич Николаевич! Не надо! Она хорошая! – Внезапно упав на Ирен и прикрыв её своим телом, очень жалобно, и очень искренне, попросил Цыферов.
          - Ничего себе, хорошая. Чуть казённый инвентарь об неё не сломал. Надо её наказать, - в очередной раз, ощупывая вмятину на огнетушителе, сказал санитар Пиндяйкин. – Евгений Иванович увидит, опять на меня кричать будет. И премии лишит. А мне это надо?
          - Тоже мне, блин, Матросов! Устав, уйди! А то обоих, как пионер в гербарии, пригвоздю! Считаю до трёх! – Кричал Кирпичёв и его глаза медленно наливались кровью.
          Ирен пришла в себя уже через несколько секунд после удара. Всё это время она лежала, выжидая удобного момента для повторного прорыва блокады. Решив, что ещё немного и будет поздно, Подшебякина напрягла своё тренированное тело. Подброшенный вверх Цыферов, словно неумелый акробат после соприкосновения с батутом, на несколько мгновений воспарил над полом. Вскочив на ноги и отшвырнув прочь Сергевну, она с яростным криком бросилась на Кирпичёва. Ответив ей ещё более яростно, Николай Николаевич произвёл выпад колом, стараясь попасть Ирен в живот. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, женщина легко уклонилась от этого смертельного удара. И тут же оказалась лицом к лицу со своим основным противником. Кирпичёв был выше её ростом, но это ничуть не смутило Ирен. Она подпрыгнула и ударила лбом в нос Кирпичёва. Из его глаз хлынули слёзы. Из разбитого носа, кровавые сопли. Изо рта Николаевича вырвался крик обиды и боли. И только тогда на пол упал Цыферов. Приземление было жёстким. Он ударился головой о пол и потерял сознание. Ирен тут же подхватила его на руки и закричала: « Лерик! Любимый! Не умирай!» Затем она понесла его к двери. С проворством пантеры, пронеслась в воздухе и вцепилась в спину убегающей мародёрши, бесстрашная Сергевна. Ирен почувствовала эту дополнительную ношу только тогда, когда острые зубы пенсионерки впились ей под лопатку. Ирен остановилась и тряхнула плечами. Сергевна отлетела прочь. До спасительной двери оставалось всего полшага. И тут ей наперерез устремился санитар Пиндяйкин. Богатырской палицей краснел в его руках пенный ранцевый огнетушитель. Ирен во все глаза смотрела на блаженно улыбавшегося Валерку. И  заметила эту новую (или старую?) опасность слишком поздно. Тогда, когда днище огнетушителя встретилось с её головой. Так и не выпустив из рук свою драгоценную ношу, Ирен тяжело рухнула на пол, словно героический матрос из фильма «Мы из Кронштадта». Огнетушитель был ударного принципа действия. И не вынес повторного соприкосновения с крепкой головой «беззащитной» женщины. Он противно зашипел и стал извергать из себя струю густой белой пены. Это внезапное извержение сопровождалось глухими ударами, которые наносились ногами Сергевны и Кирпичёва по телам Подшебякиной и Цыферова. «Да, теперь Евгений Иванович меня по полной программе вздрючит!» - Кричал Пиндяйкин и пытался прервать выброс пены. А хозяин и его домработница всё пинали свои беззащитные жертвы. «Ну, всё, хватит. А то из них новые «трупешники» получатся». – С неодобрением сказал жалостливый санитар и направил раструб огнетушителя на разошедшихся драчунов. Попавшая им в глаза углекислотная пена  оказалась более действенным аргументом, чем жалобные стоны их жертв.

          Выплакав постигшее его фиаско, грабитель поднялся с пола. Он снова взял кувалду и изо всей силы ударил ей по письменному столу. Затем ещё и ещё. И остановился только тогда, когда от стола осталась груда щепок и досок. Метнув кувалду в дверцу сейфа, человек смачно плюнул себе под ноги и вышел из кабинета. Спустившись на первый этаж, он зашёл на кухню. Подобрав с пола незамеченную убийцами сумку человека в старом (а теперь ещё и прострелянном) брезентовом плаще, человек открыл дверцу холодильника. И побросал в сумку всё остававшееся там мясо, консервы, сметану, майонез и яйца. И только после этого (не достигнув успеха в главном, но, поживившись по мелочам) неизвестный грабитель покинул «бунгало». Выйдя из гаража, он почти бегом пересёк отрытое пространство и исчез в зарослях лебеды. Вот как и бывает, когда люди ходят в гости без приглашения. Вошли четверо. Вышли только трое.

          В подсобке санитарара Пиндяйкина состоялось неожиданное, а главное, очень быстрое, примирение недавних противоборствующих сторон. Казалось, что Кирпичёв, Сергевна и Пиндяйкин, с одной стороны, Подшебякина, с другой, и ставший нейтральной Швейцарией Цыферов, с третьей, почти позабыли все свои недавние претензии и обиды. Способствовали этому наличие водки и проблемы с транспортом, возникшие у членов групповой экскурсии в морг. Водку, точнее, разведённый спирт, выставил Пиндяйкин. Транспорт для возвращения в «бунгало», свою «Оку», пообещала «экскурсантам» предоставить Ирен. К тому же исчезли материальные причины недавних разногласий. Пассатижи и золотые зубы исчезли под толстым слоем пены, которая покрывала теперь пол в мертвецкой.   Перемазанные в пену Кирпичёв, Сергевна и Пиндяйкин настойчиво пили спирт. Цыферов и Подшебякина были так же грязны, да ещё и избиты. Но спирт они не пили. Мужчина и женщина сидели, тесно прижавшись, друг к другу. И внимательно смотрели друг на друга влажными от взаимного счастья глаза. Когда спирт неожиданно закончился, то все те, кто его выпил, обратили наконец внимание на всю странность поведения тех, кто его почему-то не пил. «Вот и попал ты, Валерка, в женские сети. У нашей Ирки руки сильные, мужицкие. Теперь ты из её объятий не скоро вырвешься. - С завистью и вздохом сожаления, сказала Сергевна. – Николав, всё, пропал наш Устав».
          - Да, блин, совсем потерянный член…общества. Вот так, в натуре, и теряем мы людей.
          - Неправильно вы говорите. Он не потерянный, а найденный. Мною, - нежным голосом ответила Ирен, и едва заметный румянец осветил её избитое, но помолодевшее, лицо.
          - А ты, мной, - чётко и решительно вторил ей зардевшийся Цыферов.
          - Ишь ты, "найдёныши". Вот она, убогая мерзость жизни. Одним любовь, а другим сплошной геморрой на задницу, - с философской грустью заговорил Пиндяйкин. – Вот вы сейчас  уедете. Опять, наверное, выпивать будете. Некоторые ещё и «трахаться». А мне здесь до утра порядок наводить. Утром Евгений Иванович из-за использованного огнетушителя совсем озвереет.  Вы все ответьте, что я ему говорить должен? Что «трупешники» спичками баловались и чуть пожар не устроили. Хотя он и осёл, но в этот бред не поверит. Нет, а мне это надо? Каждый раз за свою доброту страдать. Колян, давай денежный расчет за мои водку и спирт. И за уборку и моральный ущерб. А потом побыстрее убирайтесь восвояси. И расстанемся друзьями.
          - Почему, блин, я? Пускай Ирка раскошеливается. Если бы она здесь сувенирную лавку не устроила и зубы, в натуре, на память не дёргала, то ты бы и огнетушитель свой не испортил.  Нам ещё до «бунгало» надо доехать. Брат, типа на такси самим деньги нужны.
          - Вам тысячи хватит? – Вытащив кошелёк, безропотно согласилась ослеплённая счастьем Ирен. - А до дома я вас обещала отвезти, позабыли? Моя «Ока» стоит за углом.
          - Полторы, и друзья до гроба. Когда я на дежурстве, милости прошу в гости. А если придёшь с литром, то будешь здесь полновластной хозяйкой, - заулыбался санитар и окинул фигуру Ирен оценивающим мужским взглядом. – Навеки твой верный раб…
          - Но-но, без излишеств, - перехватив этот нескромный взгляд, набычился влюблённый отставник. – Я не ревнивый, но очень злопамятный. Если  замечу что-нибудь неуставное, то мои друзья прапорщики всегда продадут мне по дешёвке пару ящиков динамита. И ты, Ирен, больше ему глазки не строй. – Валерка выхватил из её рук кошелёк, сам достал оттуда две пятисотенных купюры и протянул их Пиндяйкину. – Вова, тебе и тысячи хватит.
          - Хорошо. Как скажешь, милый, - нежно проворковала Ирен и несмело поцеловала его в щёку. От неожиданности Валерка вздрогнул, но сумел  взять себя в руки.
          - А ещё Ирка с тебя магарыч. Мне и Николаву. Валерка, скажи ей. Ведь это мы тебя сюда заманили. А ты, дурачок, ещё отбрыкивался. Мы же вас сосватали, - нагло и со смехом, потребовала Сергевна. – Или ты ему теперь не разрешишь со старыми друзьями выпивать?
          - Нет, он настоящий мужчина. Значит, может делать всё что считает нужным, - скромно потупив глаза, с покорностью в голосе ответила Ирен. – «Затаримся» по дороге. Лерик, ты не против?
          - Ирен, запомни, раз и навсегда. Я за то, чтобы всё было по уставу, от и до, - ответил тот, и Ирен неожиданно поцеловала его в губы. На этот раз он воспринял эту ласку почти безбоязненно. (Напрягшиеся желваки на скулах и задёргавшийся кадык не в счёт.) – Что бы так, как на художественной картине «Сватовство майора». – С гордостью добавил он.
          - Конечно, милый, у нас всё будет только по уставу, - тут же поддержала его Ирен.
          - Устав, блин, я от тебя охреневаю! И где же ты, в натуре, эту картину видел?
          - Я её, Кирпич Николаевич, не видел. Я про неё только слышал по радио, - немного стушевавшись, честно признался бывший прапорщик. Но, поймав ободряющий и ласковый взгляд возлюбленной, уверенно продолжил. – Но суть её представляю. Правильная картина на военную тематику. И нарисовал её военный человек. Может, даже прапорщик. – Валерка решительно повернулся к Ирен и клюнул её губами в висок.
          - Да, в каждой избушке, свои погремушки, - с завистью сказал Пиндяйкин. – Ну, всё, ступайте с миром. И сердечное вам спасибо, что керосина с собой не принесли.
          - Вова, если зубы найдёшь, один мой, - задержавшись у входной двери, тихо прошептала Сергевна, подмигнула фельдшеру и поспешила догнать остальных.

          До «бунгало» доехали без приключений. Ирен не забыла своё обещание. Впрочем, если бы она и попыталась его забыть, то ей этого не позволили бы сделать. Остановившись у ночного магазинчика, она купила два литра водки и бутылку шампанского. Подъехав к дому и закрыв ворота на засов, все они шумной говорливой толпой сразу поднялись на второй этаж. Импровизированная свадьба происходила в спальне Кирпичева. Молодых поздравляли искренно и самозабвенно. После несколько таких, весьма недвусмысленных и эротических, тостов стали выпивать и растроганный жених, и расчувствовавшаяся невеста. Уже после второго стакана шампанского её растроганность стала принимать всё более сексуальный характер. Ирен всё теснее прижималась к Валерке и терзала его губы длинными страстными поцелуями. В перерывах между поцелуями жених налегал на водку.
          Ирен, видя как быстро хмелеет её избранник и, опасаясь, что ещё пару стаканов, и их первая брачная ночь может оказаться под угрозой срыва, взяла инициативу в свои руки. Сначала она подняла его на руки, затем взвалила на плечо и быстро понесла в спальню покойного ныне Макса. «Свидетели» боролись с водкой до последнего. Победа, как и всегда, пришла с последними глотками. Хозяин и его домработница уснули в обнимку около трёх часов ночи. Эротичные хриплые стоны перевозбудившейся Ирен, и протяжная песня: «Белая армия, чёрный барон, снова готовят нам царский трон, Но от тайги до британских морей, Красная Армия всех сильней…» в исполнении её военизированного жениха, стихли гораздо позднее.

          Люди, согласитесь, странная штука, эта самая любовь. Странная, лживая и опасная. Она может настичь человека в самых неожиданных местах - на эскалаторе метро, в переполненном в «час пик» потными и матерящимися людьми трамвае, на стадионе, в кресле стоматолога, на операционном столе, на заседании педсовета, на поминках и, пардон, даже в морге. И ещё в сотнях других, самых неподходящих для этого «возвышенного» чувства местах. Если она на самом деле такая возвышенная, и даже, как про неё иногда говорят, божественная, то она должна начинаться в церквях, театрах, музеях и консерваториях. Но никак не в очереди в общий туалет плацкартного вагона.  Если присмотреться внимательнее, то она не возвышенная и не обыденная. Всё ещё проще и страшнее.
          Любовь – это опасная наркотическая болезнь. Болезнь тихая и незаметная, и поэтому ещё более страшная. Почему? Потому что от неё нет вакцины. Потому что она вершит своё тёмное дело без эпидемий и пугающих предупреждений Главного Санитарного Врача. Болезнь, которая передаётся всеми возможными и невозможными путями, начиная от полового и заканчивая железнодорожным. Болезнь, находящаяся вне статистики. Наивные люди никогда не узнают, сколько из-за этой болезни случилось убийств, самоубийств, пожаров и краж. И какое бессчётное количество людей будут влачить своё жалкое существование, до конца жизни вспоминая об этом мимолётном наркотическом дурмане. Не один нормальный человек не будет восхвалять это страшное чувство. Её восхваляют только те, кто ею болен. Или уже переболел, но опять мечтает ею заразиться.
          Люди, не верьте всем этим душещипательным песнопениям, стишкам и признаниям! Будьте бдительны! Опасность повсюду! Опасность, которая страшнее «испанки», птичьего гриппа и свиного туберкулёза. Будьте осторожны! Влюблённые слепы, как новорождённые котята. И доверчивы, как натуральные блондинки! Но мы, нормальные здоровые люди, должны быть зрячими! Не поддаваться на провокации и постоянно быть начеку. Только тогда у нас появится небольшой шанс дожить до старости и встретить смерть в своей кровати. И тогда вы сможете с облегчением подумать: «Господи! Мне удалось. Я её избежал. И, поэтому, я спасён». И Господь ответит: «Нет, сын мой, ты не спасён. Ты - инфицирован».
          Вот в какой смертельный капкан угодил бывший прапорщик Валерий Цыферов.