Ностальгия
Сегодня мне приснился все тот же странный сон. Да, пожалуй, именно так: странный; и гнетущее чувство одиночества, оставшееся где-то внутри меня после пробуждения, было слишком сильным, давило, рвалось наружу спазмами сдерживаемых глухих рыданий из темных мрачных глубин моей души и, не пытаясь более уснуть, я, лежа на подушках, в предрассветном полумраке спальни, долго и тревожно вслушивался в пугающую плотную тишину, нарушаемую лишь мерным качанием маятника, да шумом крупных дождевых капель, частой барабанной дробью бьющих по карнизам и ставням. Тот странный, пропитанный чувством невосполнимой утраты и скорби сон, он так часто снится мне ненастными, дождливыми ноябрьскими ночами и, просыпаясь внезапно, в темноте спальни, я всегда подолгу не могу избавиться от неприятного холода и отчужденности от настоящего, остающихся со мной, у меня на протяжении всего последующего дня. И позже, пытаясь разобраться в тревожной смуте моих сновидений, я вновь и вновь возвращаюсь к этому темному, исполненному глухой, неуемной тоски и призраков прошлого сну…
Я брел в туманной пелене дождя по городу, чужому и, в то же время, смутно мне знакомому и меня никак не покидало странное ощущение того, что я уже когда-то был здесь, был здесь очень и очень давно, в далеком-далеком прошлом. Черный намокший плащ, зонт, зажатый в тисках перчаток, продрогшие ветви деревьев, казалось стонущие на ветру: «Тепла, тепла..!» Тихие аллеи уснувшего парка были пустынны и мне чудилось (да нет, так было на самом деле!), что я один, совсем один в этом унылом, заколдованном месте. На душе моей было неясно, сумрачно и как-то тревожно-тоскливо, я находился, будто в ожидании чего-то неизбежного, что должно было случиться или уже случилось. И это ожидание, оно угнетало меня, томило, лежало на сердце невыносимым грузом неземной усталости и тоски.
Вот из туманной пелены я увидел проступающие мне навстречу нечеткие, расплывчатые очертания старого трехэтажного дома с горбатой черепичной крышей и непонятная печаль охватила меня еще с большей силой. Миновав разбитый перед серым, с обвалившейся кое-где штукатуркой, фасадом здания сад, заброшенный и запущенный, задушенный разросшимся ядовитым диким плющом, я прошел узкой дорожкой, усыпанной ракушечником и песком к дому, внимательно и настороженно изучавшему меня мертвыми провалами остывших окон. Остановившись перед ним, я запрокинул голову вверх, подставив лицо под косые струи дождя и, глядя в серое низко нависшее небо, помедлил с минуту, всматриваясь в плывущие громады свинцовых туч, словно надеясь получить ответ на свой безмолвный вопрос, и, не услышав ничего, поднял воротник плаща и шагнул в темную пасть стылого подъезда. Поднявшись по скрипящим ступенькам ветхой деревянной лестницы, вытертыми временем, я подошел к двери высокой и, как будто, знакомой мне очень давно, и ключами (как странно: они, вдруг, словно по-волшебству, очутились у меня в руках!) отпер тугой, неподдающийся замок. Толкнув дверь рукой, я оказался в темной прихожей, узкой и длинной. Пройдя коридором в комнаты, я едва не задохнулся от боли и щемящей тоски, сдавивших мне грудь. Осторожно ступая по покрытому слоем вековой пыли паркетному полу, я подошел к круглому столу, стоявшему близ окна и окруженному стульями с высокими спинками, укрытыми все той же плотной серой дерюгой, напряженно пытаясь вспомнить нечто важное, важное, но что?! Я смотрел на мебель в серых чехлах и по моим небритым, стиснутым до боли в деснах, скулах тихо катилась скупая мужская слеза. Я, как во сне (да это и было во сне!), протянул руку, облитую черной матовой кожей перчатки, к стоящему на столе старинному канделябру и…
О, я не знаю теперь, было ли все это сном или я сам придумал продолжение его, лежа на смятых простынях в темном склепе моей спальни, право, не знаю! Но тот странный сон, что привиделся мне сегодня в тихие предрассветные часы… То был все тот же странный сон, так часто снившийся мне рыдающими ноябрьскими ночами! И в этом сне я увидел город в пелене дождя, смутно мне знакомый и тихие липовые аллеи, и я шел по ним, стиснув в перчатках рукоять зонта, и мой намокший плащ, и широкополая шляпа, и дорожный чемодан в руках… Я шел, находясь в ожидании чего-то, что неизбежно должно было произойти, а быть может, уже и произошло. Я видел в своем призрачном сне старый дом, серого кирпича, видел себя, идущего к замерзшему в ожидании дому-призраку, дому-мертвецу, видел входящего себя в темный стылый подъезд; с глухой, неуемной тоской в груди я шел длинным коридором, и глухое эхо моих шагов будило, тревожило покой призраков, населяющих этот старый дом, дом, с давно погасшим очагом. И я стоял, так одинокий, в его нежилых, впитавших запах сырости комнатах и боль, и щемящая мое сердце тоска, и невозможность и бессилие вспомнить что-то очень-очень важное… Я видел все тот же странный сон, сон…
Но нет, нет! Я видел все не так, совершенно иначе!
Занавешенные тяжелым шелком портьер огромные окна, полумрак и запустение, царившие вокруг, о, этот старый дом, дом, где я родился и вырос, дом, где прошла моя беспечная златоволосая юность – ты живешь в моих воспоминаниях-призраках, живешь в моих темных, запутанных осенних снах! И расплавленное золото льющихся сквозь распахнутое настежь окно солнечных лучей и опьяняющий, сводящий с ума запах цветущих лип, как давно это было!
Сто, нет, верно тысячу лет назад!
Вот и я – маленький кареглазый мальчуган в коротких штанишках, рисующий яркими медовыми красками полевые цветы и золотистых пчел на белом альбомном листе. Вот горячий дымящийся кофейник и голубые чашки старинного фамильного сервиза, наполненные до краев темной обжигающей жидкостью и горький (о, блаженство!) вкус только что сваренного шоколада. Вот окно, выходящее в сад; стоит только перелезть через подоконник, заставленный горшками с глоксиниями – и губы мои, и рот, и подбородок уже измазаны кислым темно-красным соком поспевших вишен. Вот старый трехстворчатый шкаф и его темная таинственная, пропахшая нафталином пещера, где я, свернувшись калачиком, грезил о несметных сокровищах, о заколдованных замках, сказочных коврах-самолетах, джинах и волшебных, покрытых тусклой зеленью патины медных лампах, пиратских кладах и необыкновенных приключениях… О, старый трехстворчатый шкаф со скрипучими, несмазанными петлями, приютивший любезно в недрах своих маленького Гарун-аль-Рашида! Вот я сижу, сморщив веснушчатый нос, за круглым, покрытым вышитой скатертью четырехногим столом и, отчаянно жуля, обыгрываю подслеповатого деда в «дурака», и козырный король бубновой масти, крепко зажатый в моей детской руке, подмигивает мне из-под короны плутоватым блестящим глазом. Вот ласковые морщинистые руки моей бабушки и бесконечная зеленая шерстяная нитка и я, рядом на маленькой скамеечке, так несказанно довольный тем, что мне доверили держать моток пряжи на широко расставленных руках. Вот мой дед, в белой крахмальной сорочке, с неизменно застегнутой верхней пуговкой; он будит меня ранним июньским утром и я прошу его дать мне «ну хоть чуточку поспать!», но сам втайне готовый бежать со всех ног умываться холодной родниковой водой, завтракать скоро и, надев праздничное воскресное платье, идти с ним за руку в городской парк, где играет «Прощание славянки» духовой оркестр, и кататься на веселых лодках, на зависть соседскому мальчику Алешке. О, мой старый дом, ты живешь вечно в моих воспоминаниях!
Вот я пишу свои первые незрелые стихи и васильковые бантики девочки, из дома напротив, воспеты в Числах моим звонким торжественным голосом. Вот я лежу больной, с высокой температурой, в самый канун Рождества и, засыпая с уксусным компрессом на горячем лбу, шепчу, как заклятие, слова Деда Мороза, пахнущего елкой и апельсинами: «Съешь эту конфетку и завтра ты будешь совсем здоров!» И, о чудо, о, наивная детская, не знающая сомнений, вера в сказку – наутро я вскакиваю с постели, слыша доносящийся из столовой голос мамы, приехавшей, примчавшейся на ночном поезде из далекого чужого города – и моей болезни как не бывало, и я счастлив, что и мама, и бабушка, и дед – все они рядом со мной, и я лечу, радостно смеясь по длинному светлому коридору в объятия нежных материнских рук. Вот я, уже повзрослевший и возмужавший, с рыжим кожаным чемоданом в руках, жму на кнопку звонка и испуганный голос бабушки, открывающей торопливо двери, и я, в начищенных до зеркального блеска туфлях, с пробивающимся темным пушком на верхней губе, обнимаю ее дрожащие (отчего?) маленькие худые плечи. Вот моя первая, по-настоящему взрослая любовь, раскосые глаза цвета спелого ореха и я смотрю в открытое окно, пытаясь угадать свое будущее в рисунках, по-летнему крупных, августовских звезд.
О, этот чудесный, чудесный сон и там, далеко-далеко, в пахнущем лесными фиалками прошлом, мой старый дом ждет меня, и его негаснущий очаг, его залитые теплым ярким светом желтые квадраты огромных окон – я иду к ним навстречу, сквозь метель, сквозь вой ветра и темную ночь, сквозь бесконечную горечь долгой разлуки.
Мы встретились с тобой,там, далеко-далеко, в моем прошлом.
очень давно. не на этой Земле.
© Copyright: Светозар Афанасьев 2, 2012
Свидетельство о публикации №212021900544