Я ворвался в твою размеренную, скучную жизнь нежданно, негаданно, подобно смерчу, сметающему все на своем пути, нарушив, изменив, напрочь, привычный тебе жизненный уклад.
Твоя жизнь текла спокойно и неторопливо, как заросшие камышом и осокой воды сонной ленивой речки; быть может, до нашей роковой встречи ты и была по-настоящему счастлива, откуда мне это было знать? Добропорядочная мать двоих детей, верная любящая жена, ты не знала иного счастья, иного смысла жизни, кроме покоя и уюта домашнего очага. Дом твой был полной чашей, ты не ведала тревог и сомнений, не ведала страха и тоски бесконечных ожиданий бессонных зимних ночей и шелк твоей подушки, хранящий запах твоих каштановых волос, не знал, до сих пор, горечи и отчаяния вырвавшихся на волю потоков женских слез, сотрясающих твои худые плечи судорогами немых рыданий. Ты радовалась своему тихому счастью, живя в крохотном, привычном и знакомом тебе мирке, окруженная теплом и заботой твоих домашних, нежностью и прелестью боготворившего тебя мужа, звонким детским смехом и твоя трепетная, мечтательная, чувственная натура…
О, ты даже не помышляла о том, чтобы изменить свое существование и те темные стороны души твоей, эти пульсирующие токами внутренней жизненной силы набухшие, готовые раскрыться в любой момент почки черных глубинных цветов твоих безумных всепоглощающих темных страстей, о которых ты даже и не подозревала, - они рождались и умирали внутри тебя, отражаясь лишь неясной мимолетной тенью в фиалковых озерах твоих печальных глаз! И та непонятная тревога, то смутное чувство чего-то неотвратимого, фатального, рокового, пугающего и, так томительно-страстного (интуитивно ты ощущала его темную сокрытую сущность!), - оно посещало тебя, иногда, по ночам в твоих мрачных запутанных снах и, внезапно проснувшись в томительно-сладкой истоме, поднимающейся откуда-то из бездны глубин твоего подсознания мощной медленной волной, прокатившейся по всему жаждущему грубых мужских ласк телу, ты подолгу испуганно вслушивалась в плотную тишину склепа своей спальни, не понимая, что пробудило тебя, всколыхнув где-то там, внутри, глубоко-глубоко, это неизъяснимо-томительное, сладострастное желание, желание чего? Это нечто, неизмеримо большее и сильное, чем все те чувства, что довелось тебе испытать когда-либо, темное и глубокое, как воды океана, пробудившее тебя во мраке снежной февральской ночи, это нечто – оно пугало тебя и ты тщетно пыталась заглушить его, убить зачатый в себе некогда плод, страшась и не понимая его тайной сути. Это нечто, неподвластное твоему разуму, твоей воле, - оно росло в тебе, росло почти ощутимо физически, набухало ядовитыми соками питавших его корней, готовое раскрыться, вырваться наружу из плена твоего чрева, по первому зову, напрочь лишив тебя разума, воли, сломив твое отчаянное сопротивление; оно желало стать твоим истинным «Я», страстным, чувственным, желало поработить твой мозг, тело и душу, разрушив, растоптав, исковеркав то, что было тебе так дорого, то, чем ты жила, дышала от времени осознания себя самой, воплощенной на этой грешной земле. Непонятное желание это пугало тебя своей силой, страстью и новизной. Но ты, даже не догадывалась об этой опасности, подстерегающей тебя и продолжала жить счастливо и безмятежно в маленьком своем уединенном, тихом, сокрытом от чужих завистливых глаз мирке. До поры.
Ловушка, древняя, как мир, возникла задолго до твоего рождения – она была расставлена и ждала только своего часа, в готовности стремительно захлопнуться, поймав в свои прочные сети маленькую, порхающую беззаботно, певчую птицу. Ловушка эта находилась в тебе самой и обойти ее стороной, остеречься ее не удавалось еще никому из живущих, со дней сотворения мира. И те черные ядовитые цветы, распускающиеся в твоей чистой, так по-детски наивной душе, уже опьяняли тебя своим губительным благоуханием и, почти не владея собой, ты была готова отдаться во власть захвативших тебя темных чувств, пожирающих алчным, ненасытным огнем все твое существо. Ибо ты была рождена Женщиной и тебе было изначально определено попасть в капкан взращенного в тебе самой, на твою же погибель, чувства, имя которому – Любовь!
Я ворвался в твою размеренную, скучную жизнь, подобно смерчу, сметающему все на своем пути, нарушив, изменив навсегда привычный тебе порядок вещей. Наши такие разные и, казалось, несопредельные, лежащие в различных плоскостях Вселенной миры столкнулись друг с другом, в одночасье, - так сталкиваются в темноте, несущиеся на полном ходу паровозы, не учуяв второпях приблизившуюся к ним беду. Необъяснимое притяжение двух планет, так далеких друг от друга, - орбиты наши пересеклись, вопреки всем космическим законам и мы, вдруг, вспыхнули всепоглощающей безумной страстью, круша, ломая установленный жизненный ритм и миропорядок; ее темное пламя вырвалось наружу, жадно пожирая наши души и вожделеющие тела.
Помнишь ли ты тот странный, мистический час, когда мы встретились взглядами двух пар одиноких ищущих глаз, в лиловых сумерках февраля? Что ты прочла там, в моем взгляде – желание ли, бесконечное одиночество, глухую неуемную тоску, боль, и неземную усталость? Мне это неведомо. Но тот странный, воистину роковой февральский вечер стал прологом к смертельной, всеразлагающей болезни и слепо, безропотно подчиняясь зову древнего, поглотившего нас целиком, без остатка чувства, мы ринулись, потеряв головы, в объятия друг другу, сплетая любовь и ненависть в слиянии наших темных страстей.
Мы встречались все чаще, узнавая исподволь друг в друге самих себя, ты звонила мне по вечерам, звонила прорываясь сквозь снег и метель и, слыша в холодной телефонной трубке долгие похоронные звуки гудков, ты не находила себе места, покуда я не отвечал тебе тихим своим голосом: «Здравствуй, любимая!» и, уже совсем скоро, каждая минута, разлучившая нас, отдавалась щемящей болью и тоской в измученных страстью сердцах. Я помню твои глаза, их прекрасные фиалковые озера, блестящие в темноте спальни; я видел в них свое зыбкое отражение, сквозь туманную поволоку застилающих их слез. То были слезы счастья, слезы любви.
Но были и другие слезы. Ты орошала ими нежный шелк твоей подушки, преданно хранившей твои тайны и, сотрясаясь в безмолвных глухих рыданиях, кляла себя за то, что ты сделала с собой, с нами, со своей жизнью. Жизнь твоя превратилась в цепь бесконечного обмана и измен и, расчесывая густые пряди своих темно-каштановых волос щеткой, ты, глядя в зеркало трюмо, лихорадочно выдумывала всевозможные правдоподобные объяснения своим поздним приходам домой. Ты почти перестала замечать вокруг себя близких и родных тебе людей, срывалась в крик, ни с того ни сего, на своего взрослого сына, раздраженно отворачивалась от своего мужа, игнорируя его вопросительные недоуменные взгляды, пытаясь тем самым скрыть произошедшую в тебе перемену и лишь твоя маленькая дочурка, она одна чувствовала своим сердечком фальшь твоих ласк и, видя в твоих прекрасных и лгущих глазах неугасимый рвущийся наружу темный огонь захватившего тебя чувства, она, страдая тихо и безмолвно, не в силах была осознать своим детским умом того, что с тобой происходит. Боже мой, но и ты, взрослая и, некогда здравомыслящая женщина, могла ли ты дать себе отчет в том, что случилось, произошло с тобой?! Мир, в котором ты жила, когда-то, счастливо и безмятежно, рухнул, похоронив под своими обломками ту, прежнюю тебя. И, ища оправдания себе, своей дьявольской безумной и разжигаемой тобою страсти, ты стремительно летела вниз, не в силах остановить свое падение, сходила с ума, не видя перед собой выхода, выхода из этой захлопнувшейся ловушки, которую ты сама же и расставила. Хотя, кто знает, возможно ты была всего лишь марионеткой, пляшущей на тоненьких ниточках в руках жесткосердного кукловода; и твоя боль, твое отчаяние, твое нежелание и невозможность что-либо изменить – они изнуряли тебя день ото дня все сильней и сильней. Ты угасала, таяла, превращалась на глазах в бесплотную тень, призрак и усталость, и печаль сквозившие все чаще в лихорадочном блеске твоих глаз – они тревожили, беспокоили меня.
Гостиницы, мотели, рестораны, такси, ночные телефонные звонки, сумасшедшие всплески бешенной неукротимой страсти, бурные слезы и объяснения, постоянные подозрения мучившей тебя ревности, вспышки раздражительности, и припадки истерии, короткие мимолетные встречи, не оставляющие после себя, за собой ничего кроме боли и разочарований, ложь и обман, и ожидание, бесконечное ожидание – вот чем наполнилась твоя, в прошлом так тихая и размеренная, счастливая жизнь. О, ты была счастлива и теперь, счастлива со мной, как бывает счастлива желанная, любимая женщина, но расплата за это быстротечное, непрочное, иллюзорное счастье оказалась слишком жесткой. Водоворот событий, чередующихся с калейдоскопической быстротой, закружил тебя, увлекая за собой в пучину твоих дремучих темных страстей. И, кружась в стремительном течении этого потока, ты, словно потерявший управление корабль, со сломанными бурей мачтами, лишенный оснастки и парусов, разбитый, истерзанный штормом, летела прямо на острые камни.
О, страстная любовь твоя! Она была сильна, глубока и прекрасна, но кто, кто смог понять, оценить твой безумный порыв, кто услыхал полный боли и отчаяния последний надрывный крик, застывший на устах потерявшей себя женщины? И лишь оранжевая луна, бесцеремонно заглядывая в твое погасшее окно, была невольным безучастным свидетелем трагического твоего надлома, душевной муки терзающих тебя сомнений. Холодная и безжизненная, она светила своим призрачным, мертвым светом в темные окна твоего дома и какое ей было дело до тебя, до твоих страданий, до твоего отчаяния и бесконечного одиночества?!
Ты ушла из моей жизни тихо и незаметно, так же тихо и незаметно, как уходит навсегда жаркое пыльное лето, уступая место идущему вслед теплому ласковому сентябрю…
Я уехал в другой город, жизнь моя постепенно наладилась, вошла, в обычное свое русло, я женился и, вскоре, у меня родилась прелестная, славная кареглазая дочурка, которую я любил до безумия, буквально, боготворил. О тебе я почти не вспоминал. И лишь иногда, гуляя под выбросившими первые восковые свечки распустившимися каштанами я, вдруг, ощущал в себе невесть откуда набежавшее облачко тихой непонятной грусти, нежно перебирающей потаенные забытые струны моей души. То мимолетная тень ушедшего навсегда, канувшего в небытие далекого прошлого, едва-едва, касалась меня своим плащом в синих майски сумерках. Но это случалось с каждым годом все реже, реже и, наконец, в памяти моей не осталось почти ничего, и только звук твоего имени будил меня по ночам, звал за собой куда-то, в темноту снежной февральской ночи, туда, где холодная луна тускло светила своим призрачным, бледным светом в окна мертвых домов.
очень давно. не на этой Земле.
© Copyright: Светозар Афанасьев 2, 2013
Свидетельство о публикации №213052401981