Стоял дивный, почти по-летнему, теплый апрельский вечер. Цветущие вишни, облитые расплавленным золотом лучей закатного солнца, ураганная желто-красная буря тюльпанов, бушующее зеленое море цветущих садов, горьковато-сладкий, пьянящий, одуряющий запах идущих в рост трав и цветов – и все это чистое, умытое только что пролившимся весенним дождем… Чудесное, чудесное время, когда на душе бывает так мечтательно-тихо, немного грустно, спокойно и легко! Спокойно и легко…
Так было, некогда, и на моем сердце.
Так, с приходом весны, удивительно обострялись, вдруг, все мои чувства; да, действительно, я чувствовал в то время ярче и острее: запахи, шорохи, шелест трав и цветов, шепот листьев в кронах деревьев, скрытую пульсацию внутренних токов растений, далекие неясные и смутно-знакомые мне голоса, нежное прерывистое дыхание южного ветра и теплые косые струи дождя, смывающие усталость с моей еще не оттаявшей души – те первые апрельские дожди – обычно, они начинались перед светлым праздником Пасхи, когда в садах зацветали абрикосы… И лето. Лето, ждущее меня, нетерпеливо, где-то там, впереди, пыльное и жаркое, оно, казалось, звало, манило меня за собой куда-то в неведомые синие дали, туда, где под густой прохладной сенью лесов я лежал, распахнув ворот ситцевой рубашки, раскинув руки, на мягком шелковом ковре вьющихся душистых диких трав, вслушиваясь в их медленный рост и движенье и, часами глядя в прозрачную глубину высокого голубого неба, провожал глазами проплывающие мимо белые курчавые барашки облаков, так похожие на паруса маленьких перевернутых рыбачьих лодок, и мечтал, мечтал о чем-то несбыточном, прекрасном и недостижимом. Я уносился туда, где слышалось низкое, басовитое гудение грузных бархатно-черных шмелей и жужжанье золотистых пчел, деловито снующих среди истекающих медвяным соком гроздей белоснежных соцветий клейких акаций, неутомимое громкое стрекотание кузнечиков и шелест прозрачных стеклянных крыльев стрекоз, стремительно проносящихся в бреющем полете над зеркальной гладью сонной реки; я уносился туда, где алмазные россыпи крупных низконависших звезд таинственно мерцали своим далеким холодным призрачным светом в темном колодце августовского неба, туда, где по утрам стояли плотные молочные туманы и терпко пахло полынью и свежескошенными лугами, туда, где в ночной темноте широкой привольной степи взметнулся и рассыпался последним снопом искр догоревший костер, туда, где слышалось тихое ржание коней, хриплый лай собак, гармонь и разудалая молодецкая русская песня, туда, где нет места тоске и отчаянию. Так было когда-то, где-то там, далеко, где прошла-промелькнула безвозвратно, погожим летним деньком, моя златоволосая юность, там, где я не знал горечи разлук и утрат, где не было боли и отчаяния, там, где не ведал, не подозревал я о тех темных, всепоглощающих страстях, что кипели, рождались и умирали в мрачных бездонных глубинах моей трепетной, нежной мечтательной души. Так было когда-то, где-то там, далеко-далеко, где я, черноволосый, кареглазый мальчуган, с веснушками на обожженном солнцем носу, заливисто смеялся чистым серебряным смехом, там, где я не знал щемящей боли обид и предательств, разочарования несбывшихся надежд, там, где будущее не было омрачено ничем, там, где оно было светло и ясно, как апрельский воскресный день и, казалось, так будет всегда, вечно… Так было когда-то, далеко-далеко, в моем прошлом. И те теплые синие апрельские вечера, белая вьюга цветущих садов, звонкое разноголосое пение птиц – о, это было чудесное время, когда на душе моей становилось как-то, по-особенному, мечтательно –тихо, томительно, сладко, покойно и легко, легко!..
Стоял теплый ласковый апрельский вечер. В весенних фиалковых сумерках маленькая тесная комнатка дешевого гостиничного номера казалась больше, шире, длиннее и границы ее, и окна, и стены, оклеенные пожелтевшими обоями – все таяло, растворялось в этой плотной синей, звенящей, тишине. Ты лежала на узкой, небрежно убранной шелковым крепом светло-кремового покрывала низенькой тахте, закинув под голову острый девичий локоть и смотрела на меня долгим своим пугающе-внимательным взглядом. Твои влажные, близкие, широко распахнутые глаза, обрамленные длинными густыми ресницами – я видел в них груз неземной усталости, бесконечную боль и тихую затаенную печаль. Я уже знал, что это наша последняя встреча с тобой и ты знала, знала об этом! Сумасшествие безумных ночей, далекие отсветы темного мистического пламени в твоих глазах, цвета спелого ореха, тонкий волнующий аромат твоих иссиня-черных волос, бесконечно-долгие ожидания и отчаянная радость мимолетных встреч, горячие ласки и трогательная нежность невысказанных слов – все это было уже где-то в прошлом, а впереди… Впереди был тусклый бледный рассвет, тихо крадущийся вдоль мертвых домов на серых своих лапах, нетронутая чашка остывшего кофе и утонувшая в ней оранжевая луна, груда окурков в грязной плоской пепельнице, фальшь ненужных, ничего не значащих слов и неестественность натянутой улыбки; впереди была неимоверная тяжесть разлуки, глухая неуемная тоска, одиночество и пустота, гулкая пустота на душе. Впереди был апрель и за ним следом – холодное дождливое лето.
Помнишь, ты спросила меня однажды, что такое смерть? Я помолчал немного и ответил, что смерть – это рождение бесконечного одинокого человека, только и всего. Только и всего.
очень давно. не на этой Земле.
© Copyright: Светозар Афанасьев 2, 2012
Свидетельство о публикации №212021900554