Костыль солдата Глухова

               
 ... В зимовке у деда Миши жарко натоплена печь. На лежанке, подперев головы руками, лежат присмиревшие внучата, внимая каждому дедову слову. А  дед  сидит на маленькой деревянной скамеечке и кропает  просмоленной  дратвой старые  валенки.

-Чудес, ребята, в наших краях бывало в прежние годы куда  больше. Вот  расскажу. В одной деревне под Шуйском, теперь уж и деревни той нет, жила одинокая баба. И вот раз стукаются к ней цыгане. Баба та цыган пустить пустила, а вот ночевать не дозволила. Те  покричали, поругались да и ушли. И дальше, что ни день, начались в дому чудеса: то  из  кухни сама по себе скалка летит и - хлоп бабу по лбу, то ухваты от печи плясать пойдут, то на чердаке затопает и застонет.
Баба на такую напасть участкового зовет. Тот хоть и не верит, а идет. Идет  и за наган держится.
-Деда? А наган настоящий?
-С пулями настоящими. Все чин чином. Приходят. Тихо в дому, все на месте. Баба-то говорит: "Надо караулить, засаду на ночь оставить."
Милиционер, вроде бы и  не  против. Хм...Зачал сапоги снимать перед ночлегом. Только один  сапог стащил, за второй принялся, как первый сапог подпрыгнул чуть не до потолка и давай по избе кружить. Участковый еле словил его, натянул на ногу да бежать.
 А бабе-то бежать некуда. Долгонько еще жила. А уж потом  какая=то невидимая рука стала ее за волосы трепать. Куда годится?  Бросила дом. Так в том дому боле никому и не пожилось.
 -А что с домом-то стало, деда? До сих пор стоит?
 -Я года два тому ездил в те края. Сказывают, что когда  раскатали дом, то нашли в подполе экий комок шерсти собачей да козлиной...  Должно быть цыгане подкинули.

... Дед Миша Глухов большой специалист валенки подшивать. Так укропает, что потом специально отрывай, не оторвешь. Раньше он на всю округу  валенки катал, теперь только на  глуховскую семью: семерых своих детей с  невестками да затевьями, девятнадцать внуков и девять теперь уже правнуков.

А еще он сапожник, каких во всей округе не сыщешь. До сих пор хром да подметки под лавкой лежат, очереди ждут. Может еще и пригодится дедово мастерство.  Ладная у деда Миши обутка,  легкая, мягкая.  Нога в его сапоге, что в дому...

Все вечера дед с шилом да дратвой. Внуки да правнуки каждое  слово ловят.
- Вот вам, ребята, еще история. В Поплевине мы тогда жили.  Аккурат в августе сорок шестого. Я у окошка сидел, опять же сапоги тачал. Прямо за околицей - поле. Ячмень такой  густущий  нарос.  И тот ячмень старушка серпом жала. Идет мимо  старик  с  корзинкой, чего-то бабке той поговорил, лег на межу и не шевелится. Я думаю:
"Хоть жив ли?" Поспешаю к нему, наклонился. А вижу в  корзинке  на дне хлебные христараднички лежат, по деревням насобирал,  должно быть. Старик на меня глаза поднял: "Возьми кусочек хлибца, не гнушайся..." Подивился я. А потом старуха-то и сказывает, мол, старик ячмень похвалил и говорит: "Торопитесь жать, торопитесь, а то не успеете. В землю уйдет..."
А двадцать пятого августа, как сейчас помню, такая непогода  разразилась, такая буря. Крыши домов посносило, деревьев навалило страсть, а ячмень на поле градом, словно молотилкой посекло... Ничем не попользовались. Не успели сжать. И был в тот год голод страшенный. Многие умерли. Ели все, что в рот  лезло.  На  липах дак все листья были ободраны. Сушили, толкли  да  лепешки  пекли. Из клевера, из лебеды, из коры древесной пытались хлеба печь...
 Нас так только вот мое ремесло и спасло. Когда ребята голод  настает, тут никакое богатство, никакое золото тебя не спасет. Быстро проестся. А вот ремесло не проесть, оно тебя самого прокормит.

А в бурю ту  нашей избушке ничего не сделалось. Помню Нина тогда только родила. Стоит перед иконой Николая Чудотворца с робенком,  молится. Так у нас даже солому на крыше, соломой изба-то крыта была, не растрепало. Так-то вот.  А уж потом сюда, в Космово, перебрались. Вот этот домино ремонтировали. На втором этаже печь разбирали и сюда вот на первый кирпичи сбрасывали. А икона-то Николая прямо под дырой к стенке прислонена стояла. Не доглядели. Так вот чудо из чудес. Всю печку перекидали, спустились. Лежит икона, на ней груда кирпичей, а даже стекло не треснуло.

...Таращат внуки глаза. Вот она икона та перед ними, в красном углу. Цела и невредима. Дед говорит - хранительница дома.
 -По деревням нашим, робята, в прежние времена ходил  божий  человек. Блаженный. Вечно босой, оборваный с сумой холщовой на плече. Носил он на себе вериги: кованые  цепи крест на крест с железами.
Такой вот труд своему телу задавал, чтобы душа не заленилась.
 Блаженный тот все наперед знал. В одном дому как-то остановился. Баба говорит, мол, сходи в баньку ополоснись. Тот вериги снял, пошел в  баньку-то. А баба той порой схватила безмен и подвесила вериги. Сколько, мол, весу-то он на себе таскает?  Верно ли так тяжелы?
 Спустя время приходит блаженный в дом и говорит горько: "Почто же это  ты  душу-то мою свисила?..."
 - Дед а дед, а давай мы твой костыль на безмене взвешаем?-  Пристают внучата.
 -Костыль можно , - соглашается дед. - Я не святой какой.
 Костыль у Михаила Михайловича Глухова не простой. Простые костыли не выдерживают нагрузок, какими он себя нагружает вот уже семьдесят лет. Костыль да верная жена Катерина опорой были. Жена вот уже шесть лет как померла, а костыль... Чего ему сделается? Он из тракторного  железа  кован,  сваркой  электрической  варен,  болтами стальными стянут. Семи фунтов весу...