В ночи я обрываю телефон,
Прошу врача ответить, не тая.
Меня корежит, рвет, трясет, ломает —
Что это за напасть?
Неужто болен я?
Силверс
Я лежал в палате на 6.Правда обычно было не больше 5 больных, да и те менялись-выписывались, переходили в другие отделения. Может быть просто умирали, не помню. Я не задумывался над этим - меня интересовало другое – как перетерпеть эти мучительно долгие пытки – завтрак, обед, ужин и как потом удержать в себе еду. Да ещё почему как-то странно работают правая рука и нога .Но и об этом я думал недолго – всякая работа мозга сильно утомляла.
Всё остальное – апрельская капель, стучащая по подоконнику, проталины и первые важные грачи, оседающий ноздреватый снег, запах весны из открытого окна на лестничной площадке не интересовала меня. И я спал.
Лишь во сне я был почти счастлив. Снов правда не видел, но зато уходила необъяснимая тоска по чему-то, не было странной слабости и тошноты, наполняющей одурью тело и сознание . И от моей странной болезни оставался только кисло-горький запах в носу, да внезапные провалы в чёрную пустоту, от которых я просыпался и со всей ясностью понимал, что вот ещё бы пара секунд этого полёта, и на 3 кровати вместо больного появился бы труп, ухудшающий и без того плохую статистику больницы.
Единственным напоминанием о прежней, почти забытой жизни, были приходы мамы, но и они не вытаскивали из той одури, которая теперь заменила мне бодрствование. Вдобавок разговаривать было тяжело, нужные слова не шли на ум, выговаривать их было трудно, поэтому в ответ на любой вопрос я ограничивался коротким « Всё равно» или « А что»? Особенно же тяжело давались разговоры с другими больными. Почти все они лечились от болезней, более тяжёлых, чем моя «простуда», но на их разговорчивости это никак не отразилось.
Самым жизнерадостным, шумным, любопытным, словом душой компании был усатый мужчина ( имени не помню) , лежавший с обострением гастрита. На вид ему было лет 40-45, и хотя в его чёрной растрёпанной шевелюре не ещё ни одной седой отметины, вид у него всёже был довольно потрёпанный. Однако ни тяжело прожитые вдали от родного дома годы, ни болезнь не смогли побороть его жизнелюбия и общительности, и мы с ним часто беседовали о тяготах жизни и брака ( ни он ни я никогда женаты не были) о значении первого секса и разнице между первым и вторым, неважности денег для одинокого мужика, а когда все эти важные темы были исчерпаны, он находил себе нового собеседника или уходил курить на лестничную клетку.
Пожалуй самыми интересными людьми в нашей палате ( если учесть, что не интересовало меня ничто) были этот усатый мужчина и старичок с аденомой простаты. Собственно теперь у него не было ни аденомы ни простаты, и вдобавок ему удалили часть мочеточника, так что теперь он был обречён всю жизнь с собой небольшую пластмассовую фляжку, куда стекала окрашенная кровью моча.
Старик тоже был оптимистом, и после перенесённых болей и страхов, кошмара первой послеоперационной ночи стал ещё большим жизнелюбом. Теперь ему казалась счастьем простая жизнь в деревенском доме без удобств, походы в лес за грибами и ягодами, баня. Он делился с нами нехитрыми планами и звал всех к себе в гости.
Родные – сын с невесткой – навестили его только дважды. В первый раз они приехали под вечер и видно очень куда-то спешили, потому что пробыли со стариком совсем недолго да и то почти всё время молчали.
Сын ещё пытался завязать разговор с отцом, но невестка сидела молча и прямо, сжав губы в тонкую серо-розовую нить и с подозрением оглядывала нас из—под пушистых полей зимней шляпы.
Во второй раз – уже чтобы отвезти старика домой, сын приехал один. Они поговорили немного о том, как надо обращаться с мочеприёмником и трубкой, но старику эта тема было малоинтересна и он перевёл разговор с мочеприёмника на свои планы, потом начал вспоминать какого- то знакомого… Судя по скучающему лицу сына ему были до фонаря и планы, и знакомые, и он слушал только из вежливости. Покончив с очередным знакомым, старик помолчал немного и спросил:
-Ты знаешь, Алёш, я зимой, не этой вот, а той ещё зимой, читал в газете одной, что когда человек умирает, а как будто- он помолчал, подбирая в уме нужные слова- как будто перерождается заново, становится ребёночком маленьким. Потом он новую жизнь живёт, а о старой ничего не помнит. Вот ты скажи, Алёш, ты ведь лучше знаешь, может так быть или нет?
Сын задумался, так же стянув губы в нитку, как это делала его похожая на норку жена.
-Нет, отец. Ничего этого быть не может.
-Не может?
-Не – мо –жет.
Ясно.Значит не может.-старик кивнул и ещё сильнее ссутулил ся.
Я больше не смотрел на них, но и не глядя на старика почувствовал, как горько и обидно ему стала, когда его умный, всё на свете знающий сын объявил, что никакой реинкарнации, Царствия Небесного и всей прочей подобной чепухи нет. И мне тоже было горько от того, что оба мы скоро умрём и нет для нас никакой вечности.