Идут секунды, даже минуты. Всё очень долго. Кажется, время растворилось, стоило зайти на перемещающую платформу.
В уличном пролёте на сорок этажей вглубь и вширь разместилось цельновысотное окно Герберта. Я постучусь туда и войду. Замигает сигнал, и можно будет спокойно наблюдать, передвигаясь. Эту картину писал Лисицкий. Мощная лестница простирается над головой и под ногами. Она как бы везде и подвисает в пространстве. Просто не налажены шейдеры, просто кто-то не морочился мыслями о новых текстурах за 3000. Но художник видит всё иначе: в буром восстании машин прозревает благое зерно самовоспроизводимого конструктора. На порогах охранные статуи, копья сделаны из чистой информации, они приятно пронизывают плоть, насаживают живой бит на суть УЛП (универсального личного пространства), как бисер на нитку. В результате - фенечка с людьми внутри. Герберт живёт, как этот бисер, в бисере, являясь информацией. Я вхожу на него. Он сидит на кухне.
- Почему мы провалили задание? - вместо "привет".
Я не отвечаю, не отвечал и раньше. Он много пьёт теперь, Герберт. С этим можно что-то делать, но пока не нужно. У него белая квартира. Здесь Лисицкий ломал голову, бушевал под течением времени. Она представлялась ему тягучей слизью с квадратными концами, остро впивающимися в воображение. Не помогает даже трезвое рассуждение с линейкой наготове. Он разрушает линейку из берёзовой древесины - и это в сущности помогает. Мысли приходят, а мозг старается принять их как можно меньше, чтобы получить совершенный рисунок. Эскиз готов, и... белая комната. Он оставляет лист белым. Видимо, стандартная практика отсечения лишнего переросла сама себя.
- Помнишь, как раньше мы жили? Я мечтал, что переселюсь ближе к потоку, а мои дети будут умнеть, а я просто перестану быть таким ничтожеством. Но в итоге я и стал лучше. Ты ко мне давненько не заходил. А многое изменилось.
Я в сомнении. Не нравится ход рассуждений или что-то ещё?
- Ну, - я знал, чем удивить его сегодня, ведь мы не виделись уже более одного дня, а это куда больше обычных снисходительных нескольких часов. - Знаешь, что значит для нас "лучше" сейчас? А далее, далее будет ещё лучше? Я не верю. У меня для тебя подарок.
- Чем занимался? - Герберт закурил или сделал нечто подобное, пронёсшееся столь быстро, что остался только розовый дым, оставляющий серую, как ни взгляни, тень. Его жалкое существование рекордное здесь и сейчас. Почему он думает о прошлом? Известное дело: человек, помнящий час, когда можно было подойти к сердцу инфо-биома (на то время ещё "инфо-") и напитаться его мудростью до потери сознания от экстаза. А специальные носилки сами оттаскивали тебя, даже если ладонь просто застревала в потоке. Раньше за этим смотрели. У Герберта был ребёнок, которого он также мечтал поселить поближе к сердцевинному потоку, дабы изредка долетающие до жилых кварталов частицы впитывались и совершали своё исключительно доброе дело.
Конечно, надо было потрудиться, чтобы попасть на столичные ярусы, но все, кто хоть однажды был там, знали цену вещей. Меру не знал только сокращающийся до абсурдного стиль жизни, упрощая код передвижения. В конце концов началось то самое будущее...
- Много спал, - я достал из кармана зелёный шар и повертел в руках, положил на стол, рядом с Гербертом. - А потом много работал, друг. Сейчас мне приходится постоянно возвращаться к началу, чтобы успеть запустить наново ещё не начатый бит. Код разъедает сам себя. Кто знает это лучше тебя?
Всё было зелёным раньше. Но природа уже длительный период не участвовала в таком устройстве. Информация обрела цвет и даже фон, на котором отчётливо проступали её основные вены и артерии. Эту историю знают все, сама история знает всё необходимое. Информация переписывает сама себя, сама себя кормит и одевает. Вынашивает твоих детей, старит их, "умирает" их безжалостно. Но нам не больно. Уже не больно видеть и слышать, когда случается беда, не радуемся, когда капли талой воды падают на крыши биома, когда солнце вытесняет твой мертвенно бледный оттенок кожи, замещая его жизнью. Радоваться надоело, хотя это и помогало нам жить всё отданное нам время. Но самая главная наша трагедия...
- Вчера я узнал кто я... - заключил "себя" Герберт.
...что всё это развалилось. А развалилось оно от того, что однажды всего один человек узнал, кто он есть. На самом деле. Узнавший своё предназначение, как и предназначение всех ему подобных. Инфо-поток, струящийся до самой границы пространства просто закончился и передал всё первому, кто после этого к нему прикоснулся. Нелепая случайность, но в любом случае губительная. Кто бы ни потрогал тогда чёрно-зелёный стержень стал бы идеальным разрушителем. Даже время, казалось, вышло за рамки собственных вкуса, цвета и характерного неповторимого леденящего аромата. Все разом перестали чувствовать, а заодно и постигать мир. Но не себя. Поток сохранился на коде человека. Вскоре весь инфо-биом был инфицирован, и началась первая волна самоубийств. За ней последовала волна замены органов и натуральных тканей. Потом перенос сознания на другую планету другой вселенной. Суета с величественным масштабом, а с высоты кораблей Наблюдателей - мерзкая возня, раздавившая суть человечества. Всё пало, все пали, и только некоторые добровольно приняли отказ от самопознания - сильные духом.
Итак, моя задача сейчас просто отдать Герберту шар. Что может пойти не так?
- Пеняй на себя, да-да, я понял. Ты мне это говоришь каждый раз, когда знаешь, что проигрываешь моему характеру. - Бравирует Герберт.
- Без шуток. Принимай быстро, тогда мы сможем нормально поговорить. До этого времени, - я со всей серьёзностью посмотрел ему в глаза, пустые, прохладные, без творчества голубые небесные тела. - Я пройдусь. Нужен опыт в пространстве, у тебя места, благо, достаточно.
Он лишь заверил меня, что волноваться не о чем, взмахнув тонким запястьем и уставившись в пол.
На нынешних ярусах всё куда сложнее и запутаннее в планировке. Биом защищает своих обитателей от мыслительного кризиса, защищая тем самым и себя. Я прошёл в окно, оказавшись тут же на периферии. Самый ближний биом - "земной", он виден даже отсюда. Он единственный на Земле с очевидным названием. Его структура, внешнее содержание и непосредственно заполненность походят на работу Филиппа Маринетти. Вдруг у художника отросла вторая серебряная голова и рука, взявшая кисть. Есть черты Дакомо Балла. Один художник, но две головы и три руки. И вот, долина природы-города, неба-земли, биома-человечества становятся обладателями красоты и приятной ещё искусственности. Но фальшь только в сюжете, но вовсе не в форме изъявления. Человек не может и не хочет быть с двумя головами, сколькими руками он бы ни обладал. Проекция художника меркнет. Дурной знак. Хочет и может человек быть "ограниченнее", соответственно, живее. Или познать всё, но израсходовать потенциал творчества, оставить как есть, не дышать, ведь от дыхания сотрясается воздух.
Почему позапрошлый век? Меня спрашивали об этом на работе, дома, в лесу, на реке, в метро и даже в столовой. Потому что только тогда художники имели сколько-нибудь верное представление о мировой картине, пейзаже планеты нынешней. Дальше всё развивалось по плачевному для традиционного искусства сценарию. Нужно ли сейчас искусство? Я не уверен. Мне оно нужно только для сдерживания себя. Мне, как и всем здесь, хочется на миг остановиться, если рядом прекрасное. Мне, как и всем здесь, нужно выживать.
Следовало возвращаться к Герберту, процедура должна быть завершена и чем быстрее, тем лучше.
Тот не покинул своего избранного места. Ничего, кроме скромного смятения. Другие эмоции отсутствуют. Каким же ты стал, старый пёс, хоть выглядишь всего на двадцать пять? Все мы стареем да больше думаем. Больше и вреднее.
- Раздавил. Это случилось четыре секунды тому. Осколки давно прибрал. Не к рукам, а в урну.
Я решил присесть. Неприятные ощущения в области сердца.
- Ты... - дыхание нарушилось на пол-секунды, исправлено. - Понимаешь что ты наделал? Их же почти больше не осталось! - резкий выход из зоны комфорта, исправлено. - Я продал половину старой техники всего биома, чтобы добыть такой. Моя работа тоже не вечна, я рискую! Я...
Перенапрягся, всего-то навсего. Просто, мать твою, перетянул нервы. Ради такого...
- Я хочу, чтобы ты жил!
- Брось это! - резко оборвал друг, поднимаясь из-за своего любимого стола. - Если я говорю, что знаю, кем являюсь, значит, знаю также, почему ты говоришь ровно вот так, ровно вот этими самыми словами! Всё, что нужно человеку - жить! Ты - выжил! Я - тоже! Но теперь я умираю, и теперь вообрази что...
Мне не хотелось его слушать. Сказанное через две и три десятых секунды, "оно" должно произвести на меня впечатление. Ведь этот тезис излагают все. Хотя, правильнее будет сказать, что это знание преследует всех нас, шепчет нам, не уходит, а лишь отлетает на почтенное расстояние, почтенное для всех живущих. Это...
- ... я не боюсь умереть. Я ХОЧУ умереть! Это прекраснее твоих художников, ты, да что теперь ты? Я сказал "многое изменилось", а тебе по-видимому это невдомёк?! Я есть всё, я есть здесь и сейчас. Я понял и принял это! Астарот и его зелёный шар... Провались обратно в свою конуру, провались вместе с биомом! Провались вместе с тем злом, которое не даёт всем нам спокойно уйти!..
Астарот Инфробион знал, что будет в следующие мгновения, но не стал действовать. Он закрыл глаза и стал ждать. В его голове были картины мрачные и победные. Он победил в разговоре так, как это бывало со всеми, кто был ему врагом. Тысячи раз он корил себя за всё, сотню раз хотел открыть глаза, десять раз подумать об этом случае и ещё хотя бы раз осознать то, что изрёк его старинный друг. Победа хороша всегда лишь тогда, когда молитва о прозрении настигает всякого, не бывшего твоим другом. Жаль, что порой от наших благих намерений страдают всегда самые близкие люди...