Из цикла: «А У НАС ВО ДВОРЕ…»
Конец мая этого чрезвычайного, на переломе тысячелетий, года выдался сухим и утомительно жарким. Весна миллениума отметилась так экстремально, что жители «кирпичного» двора даже боялись думать о грядущих событиях, необъяснимых, но неизбежных. Чувство безотчетной тревоги висело и пучилось в мареве аномальной жары.
Буйная зелень деревьев и кустарников, поверившая первым ласкам весенних теплых дождей, вот уже несколько дней маялась от несусветного пекла и вялилась буквально на глазах.
Загрустили недавно высаженные во дворе цветы, с нетерпением ожидая вечернего прохладного душа.
Замолкли и попрятались, было распевшиеся поутру гимном восходящему солнцу, малые и большие птахи.
Сидели по квартирам старики – пенсионеры, любившие во дворе постучать в домино, поразмышлять над шахматной доской или помахать битой в старинной игре «городки».
Полная сиеста, как в южных странах. И не поверишь, что Сибирь…
Глава первая: «Горки» для Егорки»
- И что мне с тобой делать? Ума не приложу… - Вздыхала озабоченная Валентина, надевая бейсболку на голову восьмилетнего сына, светловолосого сероглазого крепыша. – И с собой не возьмешь, и одного не оставишь. Вот незадача! И вообще, тревожно мне что-то сегодня…
Передернулась как от озноба, посадила притихшего сына на раскаленную скамейку и присела сама, обмахиваясь носовым платочком и оглядывая пустынный двор.
- Ну и духота! К Федьке не пойдешь! Снова к компьютеру прилипнете. Тебе с твоим зрением нельзя…
- А к Лизавете Петровне? – Подсказал виновато сын, поправляя очки и пытаясь помочь матери разрулить ситуацию.
Последнюю неделю, пока мать бегала по инстанциям, собирая документы для оформления на новую работу, за ним присматривала одинокая соседка-пенсионерка, бывшая учительница младших классов.
Ее муж, сердечник, умер лет пять назад, а своих детей Бог не дал.
После похорон у Елизаветы Петровны резко ослабли ноги, и при первой же возможности она перебралась из высотки в центре города - в «однушку». Пусть на окраине, и в старый, когда - то ведомственный дом кирпичного завода - банкрота. Но зато все минусы с лихвой компенсировали первый этаж и просторный двор, открывающий в перспективе вид на дачную гору с пышно цветущими садами.
А справа радовал глаз вечнозеленый сосновый бор с экологической тропой для любителей пеших прогулок и желающих покормить ручных белок, коих водилось здесь несметное количество.
Однако болезнь продолжала прогрессировать, и вскоре старушке пришлось обзавестись инвалидной коляской. Смирилась и с этим, утешая себя и сочувствующее окружение собственным четверостишием:
Мы все на грани:
Окно с геранью,
В подоле кошка,
Жизнь – за окошком…
Правда, прогулки не оставляла - благодаря социальному работнику Лидии, что посещала ее по определенным дням, приносила продукты и хлопотала по хозяйству. А по выходным и по хорошей погоде Валентина с Егоркой и еще пара пацанов на велосипедах шумной гурьбою совершали «колесные» вылазки на природу.
Жизнь была уже не так удобна, но все же милостива…
Не зря говорят: от добра добро множится, по кирпичику добра дом счастья строится…
Вот и с Егоркой Елизавета Петровна сама предложила позаниматься.
Однажды, сидя у окна, услышала, как Валентина просила подругу приглядеть за ним. А у той свои обстоятельства не позволяли. Валентина – к одним соседям, к другим, к третьим… Ну, нет свободной «горки» для Егорки, и все тут. Куда деваться матери - одиночке, да еще бывшей детдомовке?
Мужу, который, потеряв работу на заводе, стал обнимать бутылку чаще, чем родную жену, Валентина дала от ворот поворот еще год назад. «Нет кирпича – нет и калача». Вот и выкручивалась, как могла.
- Хорошо бы к Елизавете Петровне… Но ее сегодня нет дома: профосмотр, процедуры. - Снова вздохнула от безысходности мама.
И, повернув голову к знакомому окну, с удивлением заметила, как на подоконнике поехал в сторону горшок с цветущей геранью. Окно приоткрылось, и первой на связь с миром вышла вальяжная кошка Матильда. Томно потянувшись, она выразила явное неудовольствие хлынувшей в комнату жарой и быстро скрылась в тени дворовой зелени. А в проеме окна заулыбалось знакомое добродушное лицо:
- Салют «жареным пирожкам»! Что там, тучки-то не видать?
- Ой, здравствуйте, Елизавета Петровна. - Просияла Валентина, тут же вскочила и, схватив сына за руку, потащила к окну. – Как хорошо, что вы уже вернулись. Вы не могли бы…
-Да я, собственно, и не уходила никуда. По такой жаре пусть верблюды ходят.- И улыбнулась мальчику.
Валентина оправдывалась, тараторя на одной ноте:
- Я мигом, Елизавета Петровна! Мне только две справочки осталось, а на завтра я с Люськой договорилась…Она выходная…. Уж вы не откажите.
Елизавета Петровна с улыбкой кивала в такт и, не дослушав, прервала словесный поток:
- Да не мети хвостом попусту, заходи попросту. Окно прикрой и с глаз долой…– И приветливо махнула мальчику: - Егорушек - воробушек, залетай без злобушек. Будет тебе, Егорка, сказочная горка…
В свои шестьдесят лет и при «полном медпенсионе», как выражалась сама старушка о персональном наборе хворей, она не утратила и доли жизнелюбия. Да и старушкой ее назвать язык не поворачивался. Уже с утра строго подтянутая фигура, плетеная коса дугою на затылке, легкий макияж на лице - выдавали многолетнюю привычку к собранности и порядку. Всегда улыбчива и отзывчива, она стала сразу центром жизни всего двора. Соседи между собой называли ее Лизхен за привязанность к немецкому языку, что позволяло ей читать немецкую литературу в подлиннике и вызывало удивление и уважение. Да и на репетиторство спрос еще был.
А Лизхен не переставала удивлять.То свяжет необычную пуховую шаль - болеро, и все модницы вставали в очередь – кто купить, кто научиться вязать. То вышьет гладью да золотой нитью огромную Жар-птицу в полете. И, узнав, кто во дворе скоро справит юбилей, дарит картину с приговоркой на добро или заговором на счастье. А то под Новый год соберет детвору и кропотливо учит делать яркие елочные игрушки, потому что магазинную зеркальную красоту по 300-400 рублей за штуку многие родители просто не потянули бы.
Вскоре взрослые припечатали к имени Лизхен еще два слова…
Глава вторая: «Придворная сказительница»
Однажды Елизавета Петровна обнаружила в себе тягу к литературному творчеству и начала сочинять рифмованные сказки и притчи, записывая их в обычную школьную тетрадку. Окрестив ее уважительно «придворной сказительницей Лизхен», все желающие обращались к ней за «поздравилками» и переделками песен к юбилеям и прочим праздникам. И никогда не получали отказа…
- Ну, что, Егорша, телевизор включаем, иль из головы качаем? – хитровато прищурила глаз Елизавета Петровна, обращаясь к разгоряченному маленькому гостю, едва тот переступил порог квартиры.
- Новую сказку «Про Лизу и краски»?- Оживился Егор.
- Нет. Эта сказка пусть отлежится. Она к дому должна прижиться. У меня другая намечается. Да вот никак концовка не получается…
Это была очередная ловушка. Егорка и не подозревал, что как бы невзначай старушка каждый раз втягивала его в игру по выдумыванию сказочных сюжетов. А она, заметив на первых занятиях, с каким интересом он их сочиняет, каждый раз находила новые варианты игры в «сочинительство». И Егорка, как правило, заводился сразу, с пол-оборота.
В первый раз «ловушка» сработала на пластинке. Не успел Егорка тогда открыть дверь в прихожую, как из комнаты послышался глухой треск разбившейся вещи, и ворчливый голос старушки:
« Ай, яй, яй! Вот безрукая!»
Егорка быстро скинул сандалии и мухой влетел в комнату. Увидев на полу разбитую пластинку, бросился подбирать осколки и выносить их в мусорное ведро.
Елизавета Петровна продолжала сокрушаться:
- Вот, Егорша, хотела порадовать тебя хорошей песней, да неловко повернулась, хоть тресни…
- Да вы не расстраивайтесь.- Улыбался в ответ Егорка. - Старье ведь. Прошлый век. Вон у вас музыкальный центр есть, если что….А какая песня - то была?
- Про ансамбль «Песняры» ты, конечно, не слышал. Замечательные голоса, и песни у них красивые, мудрые. «Баллада о матери», например. Я слова наизусть не помню, а просто пересказать смогу. Ну, слушай…
Егорка мигом уселся прямо на полу, скрестив ноги. Старушка задумалась, и начала немного грустно, нараспев:
- Шла кровавая война. Мужчины уходили защищать родную землю. Мать проводила сына на фронт и, по обычаю сельчан, вышла в поле, чтобы бросить в землю несколько зерен. Примета такая: если зерна прорастут, сын вернется живым и невредимым.
Прошло время. Снова вышла мать в поле - посмотреть, взошли всходы или нет. И вдруг видит, на том самом месте лежит огромный камень, не дает росткам пробиться. Не откатить глыбу и даже с места не сдвинуть…
Взмолилась мать, обращаясь к камню: «Хочешь, забери мою жизнь. Я стану камнем, а ты стань землею. Дай прорасти зерну!» Камень принял жертву матери, обратился в землю, ростки пробились к солнцу, и сын вернулся. Но дом был уже пуст…
- А дальше?
- Не знаю. На этом песня кончается.
- Но так нельзя. Несправедливо.
- А давай придумаем продолжение? Возьми лист бумаги, карандаши и нарисуй придумку. А я пока лекарства приму…
И повернула коляску к прикроватному столику, на котором стояли пузырьки да коробочки с лекарствами.
Егорка подумал – подумал, да и начал что-то рисовать.
Он, конечно, и не догадывался, что пластинка была вовсе не та, а старая, с большой трещиной и уже никуда не годилась. И разбиться сама не могла, разве что, если грохнуть о пол с большой силой. И не лекарство пила хитрая старушка, а обычную воду – для отвода глаз…
- Ну, мини – писатель, придумал, касатик? – подкатила к нему Елизавета Петровна. - Давай, милок, показывай, да ладненько рассказывай.
Егорка отдал листок, а сам выдохнул:
- И пошел сын по селу расспрашивать про матушку. И никто ничего не мог сказать, ни могилку показать.
Словно споткнувшись на слове, замолчал.
- И только старый дед - всевед... – Подсказала направление мысли Елизавета Петровна, и Егорка тут же подхватил:
- И только старый дед - всевед обронил: «Очень ждала тебя мать, солдатик, все бога молила, чтобы ты с войны живым вернулся. И зерно сеяла по обычаю. Да, видать, случилось что-то…. Шел я как-то чистым полем, да набрел на камень в человеческий рост. Подивился: не было тут раньше глыбы. Уж не твоя ли матушка камнем оборотилась?»
- Хорошо, Егорка…. Не останавливайся. – Снова подбодрила Елизавета Петровна тихим голосом. - «И пошел солдат во чисто поле»…
- И пошел солдат во чисто поле.- Подхватил Егорка. – Видит, и впрямь стоит черный камень, на человека похожий. А вокруг пшеница колосится. Упал он на колени и горько заплакал: «Матушка родимая, именем твоим я жив остался. А как жить без тебя?»
Елизавета Петровна замерла, с удивлением наблюдая за мальчонкой, который не просто сочинял на ходу, а проживал придуманную историю: встал на колени и протянул к ней руки.
- Слезы капали на землю, и пшеница прямо на глазах поднималась в человеческий рост. – Егорка встал и громко продолжил, помогая себе жестикуляцией, как артист на сцене. - Тут налетела гроза, ударила молния, и пошел сильный дождь. Прижался солдат к камню, обнял его и закрыл глаза. А когда выглянуло солнце, он почувствовал, что камень стал теплым, и увидел, что обнимает матушку, живую и невредимую...
И стали они жить - поживать, да добра наживать…
- «Да добра наживать»…- В изумлении повторила - прошептала Елизавета Петровна. – Ну, ты даешь, Егор Батькович! Очень красивый конец легенды получился. - Глаза старушки повлажнели, и она тепло потрепала Егорку по вихрам.- Способный ты, Егорушка. Нравится сочинять?
- Да, очень интересно. Эх, если бы еще все это сбывалось…
… С этого дня появилась в жизни Егорки сказочная «горка», покорять которую ему нравилось больше всего.
Вот и сегодня он деловито уселся за стол, как за школьную парту, нетерпеливо поправил очки и, подперев кулачком пухленькую щечку, замер в ожидании, когда Елизавета Петровна наденет свои очки с блестящей цепочкой и откроет заветную тетрадку в клеточку.
Размеренно шуршал и ласкал прохладой стоящий в углу вентилятор. Лениво растянулась на кровати сбежавшая от жары Матильда. Егорке здесь было легко и по-домашнему уютно.
- Понимаешь, нужно быль одну дописать. Только она снова не совсем детская. Про взрослую жизнь. Это ничего, Егорша?– Улыбнулась добрым прищуром Елизавета Петровна.
Спросила так просто, чтобы лишний раз заглянуть в глаза, которые напоминали ей молодость. Когда-то, точно в таком же чистом, серо – голубом омуте, обнаружила юная Лиза бездну любви и обожания. И утонула безоглядно, бесповоротно…
- Про взрослую интереснее. – Не моргнув глазом, серьезно ответил Егорка. - Вон у Пушкина почти все сказки про взрослых. А читают детям…
- Наверное, для того, чтобы из этих детей вырастали хорошие взрослые…
А теперь мой сказ послушай. Правда, я совсем не Пушкин. Как могла, так написала, кое - как зарифмовала. Но не это важно нам. Важно сочинить финал. Так вот:
На окраине села
Бабушка одна жила.
Доживала век старушка
В ветхой низенькой избушке.
Пара курочек, петух,
Огород – сплошной лопух.
Покосившийся забор,
Досок явный недобор.
Ни соседей, ни родни,
Так тянулись ночи, дни…
Как-то слышит громкий стук,
Спицы выпали из рук,
Дед в проеме показался:
«Так и так, мол, обознался.
Извините, мой протез,
Знать, не в ту калитку влез.
Раньше здесь, на этом месте
Дом стоял моей невесты.
Только, видно, не судьба…
Свадьбы громкая гульба,
Лишь начавшись, стихла вдруг.
По селу пронесся слух:
Мол, сбежала босиком
С расчубатым казаком.
Ждать не стали даже ночь,
На коней, и оба - прочь …
Обошел я белый свет,
Но следов беглянки нет.
С той поры вся жизнь прошла,
А душа сюда вела»…
Старушонка пригляделась,
Вдруг смутилась и зарделась:
«Что-то путаешь, старОй,
Дом-то ТОТ, да вот не ТОЙ…
Свадьба, помню, здесь бывала,
Но невеста не сбегала…
Слышал, чай, обычай есть,
Что крадут всегда невест.
Понарошку, для игры,
Мол, на выкуп, на пиры.
Да на сей раз был обман:
Местный парень-хулиган
Другу, Ваське - казаку,
Обещал на всем скаку,
Видя, как тот с горя пьет,
Что девицу украдет.
Васька рад. Давно уж он
В Антонину был влюблен.
-И невесту - за моря, как колдун богатыря … - Задумчиво протянул Егорка. – Извините…
- А чего извиняться? Так оно и было.- Поддержала мальца сказительница, удивляясь тому, как ловко Егор схватывал рифму. - Ну, слушай дальше…
У плетня – собачий брёх,
В доме - шум, переполох.
За невесту выкуп взяли,
А девицу не отдали.
Хмыкнул в ус хитрец- дружок:
«Выпьем, что ль, на посошок?
Не видать вам Тоньки боле,
Не ищите ветра в поле.
Уж теперь наверняка -
Жинка Васьки-казака»…
Вот так все тогда и было:
Увезли невесту силой.
Все ждала, что мил найдет,
Отомстит, с собой возьмет.
Убегала сколько раз,
Только зорок Васькин глаз.
Догонял, бил, что есть мочи.
Вот однажды темной ночью,
Не стерпев обиды, Тоня
Опоила белладонной
Разлихого казака…
И не дрогнула рука.
- Жесть! – Егор резко снял очки, снова надел – Казачий ужастик!
- И не говори, родимый.- В тон ему поддакнула Елизавета Петровна. - А что делать? Терпеть? Умереть от побоев? Антонина жить хотела…
Грех пред Богом замолила,
А сама собрала силы
И вернулась в дом родной
Доживать свой век одной…
Что не весел ты, старик?
Что головушкой поник?
Не признал свою зазнобу?
Оба виноваты. Оба»…
У Никольского села
Бьют и бьют колокола….
Ну вот, Егорша, а как бьют колокола? Весело или печально? От нас сейчас зависит, разойдутся ли пути - дороги наших героев или доживут они свой век вместе, несмотря ни на что.
- Нельзя, чтобы сказка плохо заканчивалась. – Категорично заключил Егор.
- Добрый ты, Егорушка. А как же обида? Сколько страданий приняла Антонина? На преступление пошла.
- Так ведь без злого умысла. Защищала себя.
- Ты хочешь, чтобы наши герои простили друг другу все обиды, и жили вместе?
- Конечно, Елизавета Петровна, им вместе лучше будет. Они ведь старенькие, одинокие. Ну, давайте их поженим!
- Так ведь они в молодости были уже повенчаны…
- А свадьбу не доиграли. Устроим пир на весь мир, и пусть колокола бьют звонко и весело.
- Хорошо, мой маленький соавтор. Пишем счастливый финал.
У Никольского села
Бьют и бьют колокола.
Свадьба пела! Бабка с дедом
Угостили всех обедом…
Егорка вскочил со стула и торжественно произнес:
«И я там был, мед-пиво пил,
Да усы лишь обмочил».
Елизавета Петровна всплеснула руками и засмеялась. А мама, выглянувшая из прихожей, удивленно произнесла:
- Мед-пиво? Не рановато ли для твоего возраста, дружок? – Сбросив в прихожей босоножки, она быстро прошла в комнату и начала выкладывать на стол пакетики с фруктами. – Спасибо вам, Елизавета Петровна. Не знаю, что бы я без вас делала. Слава Богу, все справки собрала. Завтра Люська обещала помочь. А с июня при школе летний лагерь откроется. Я Егорку уже записала.Так что, не беспокойтесь.
- Да мне не в тягость, а только в радость.- Как-то сразу потухла старушка и проворчала.- И тратилась ты зря. Сами концы с концами еле сводите. Когда еще заработаешь путние деньги…
Егор, молча собиравший рисунки, по инерции выдохнул стихами:
-У Никольского села
Бьют и бьют колокола.
Завтра маме на работу.
Вот такие, брат, дела…
Валентина озадаченно приложила ладонь ко лбу сына:
- Ты, случаем, не перегрелся?
- Нет. А тетя Люся не умеет сказки сочинять. Включит мультики, и сиди, как пень, смотри дурацких покемонов. - Егорка нахлобучил кепарик и снова вздохнул:- До свиданья, Елизавета Петровна. А домашнего задания не будет?
-Да, пожалуйста.- Обрадовалась старушка тому, что Егорка окончательно «созрел» для таких занятий и не надо придумывать новые «ловушки». Она кивнула во двор. – Вот будешь вечером во дворе гулять, понаблюдай, кто, чем занимается, и в следующий раз мы попробуем продолжить стихи:
Дело было вечером,
Делать было нечего…
Глава третья: «Застава кирпича»
Часа через три жара скисла и уползла вслед уходящему дню, подгоняемая прохладным ветерком наступающего вечера. Разом опала звенящая тишина диктаторского зноя, а на горизонте нарисовались первые сероватые всполохи перистых облаков.
Вскоре во двор потянулись взрослые, и дети, оживляя его громкими разговорами кумушек, детским смехом, лаем собачек и прочими привычными звуками дворовой жизни.
Мелкая детвора с удовольствием возилась в просторной, высотой в три слоя кирпичей, мокрой песочнице. Видимо, дворник, поливая цветы, нарочно спрыснул песок водой. И дети, пыхтя от усердия, возводили песочные замки, рыли пещеры и «пекли пирожки» под приглядом молодых мамаш.
Редкие шахматисты, тихие гении тихих игр, приютились на скамейках, под тенью давно переросших деревьев, склонивших над ними свои тяжелые кроны в раздумье над шахматной задачкой.
Доминошники, выставив на кон запотевшие банки пива, громко стучали по деревянной крышке доминошного стола. Но надежно привинченная к четырем кирпичным столбам, она в свое время выдерживала и не такие «экзекуции».
Пустовали пока теннисный стол, спортивные турники и небольшое футбольное поле на отшибе с кирпичными скамейками для болельщиков.
Вообще, кирпич - это отдельная песня двора, прозванного еще в советские времена «Заставой кирпича», и требует отдельного лирического отступления.
Кирпич - надежный фундамент жизни всех его обитателей. Он кормил и поил. Давал жилье и растил детей. Защищал и давал надежды на будущее.
А они сами - как кирпичики в одной кладке, как члены одной общины, - все знакомые и родные. Склеены намертво и надолго.
Даже красновато – коричневые дорожки из мелко крошеного лома бракованного кирпича петляли во дворе так, словно соединяли не только дома и дворовые постройки, но и семьи, и человеческие судьбы.
А как иначе, если еще совсем недавно человеческие отношения здесь длились 24 часа в сутки? С утра до вечера – на кирпичном жар производстве, с вечера до утра – в кирпичном жилом муравейнике…
Здесь вместе переживали семейные трагедии, вместе радовались чужому счастью. Совместные субботники, праздничные столы вскладчину, песни под гармошку, молодежные дискотеки «Обжигай!» – все эти признаки делали микрорайон «кирпичников» из пяти пятиэтажек, ведомственного детского садика, пары магазинов и огромного двора своеобразным и неповторимым анклавом ремесленников. Окраина. Граница города. Потому и прозвали по аналогии со старым советским фильмом «заставой».
Заходить и веселиться чужакам разрешали, но драки, пьянки пресекала своя же дружина. Милицию вызывать не приходилось. Драчунам вручали на прощание листовки - предупреждения с наивной песенкой:
Есть «Застава Ильича»,
Здесь – «Застава КИРПИЧА»!
Не тревожь мою заставу,
Иль получишь за подставу…
«Морда» просит кирпича?
Одолжим! Дадим на «чай»…
Угощаем калачом,
Провожаем кирпичом…
Грубо, но очень действенно.
Так и жили, облизывая, обнюхивая и охраняя родное жилье с придворовой территорией, передавая инстинкт самосохранения «кирпичной» общины из поколения в поколение.
И что смешно.
Рухнула империя, обнулилась экономика огромной страны, обанкротился и закрылся завод, а «Застава кирпича» держала удар до последнего, тихо переползая в третье тысячелетие и продолжая обороняться от разрухи и прочих стихийных бедствий.
Стариков стало больше, молодежи меньше. Миграция, как вода, разбавляла крепкое «кирпичное» население разношерстными жильцами, но старожилы продолжали держать марку и жить по старым заповедям. Несогласным отвечали пословицей: «На сердитых воду возят, а на дутых – кирпичи». И приезжие волей неволей начинали жить по правилам двора, привыкая и не замечая, как вскоре сами становились рачительными хозяевами.
И заставу вскоре переименовали в «Кирпичный Заповедник».
Как монастырь, в который не ходят со своим уставом.
Но порядок и спокойную жизнь гарантируют.
Глава четвертая: «Дед Василий»»
Егорка, на ходу дожевывая пирожок, вышел из своего подъезда и остановился, обозревая дворовую территорию.
Дело было вечером,
Делать было нечего…
Народу было пока немного. Кто-то, видимо, еще досматривал сериал или футбольный матч, совмещая с поздним ужином. Кто-то и вовсе не хотел вылезать из квартиры, пока спекшееся от собственной жары солнце окончательно не завалится за дальнюю дачную горку. Кто-то еще не вернулся с открытия купального сезона, с озера, что в двадцати минутах езды от города. По такой жаре естественно тянуло к воде.
Вдруг, вспомнив о чем - то, Егорка оглянулся по сторонам и быстро засеменил к огромному кусту сирени. Спустя несколько минут вышел из гущины, отряхнул ладошки и, снова оглянувшись, направился прямиком в самую глубину двора, где возле гаражей размещалась городошная площадка.
Городошный спорт здесь был в особом почете. Сборная команда завода, когда этот вид спорта процветал, всегда числилась в лидерах даже на краевых турнирах.
Вот где мог часами пропадать уже выросший из малышовых песочниц и качелей Егорка!
Он любил смотреть, как мускулистые руки бывших чемпионов и городошников - любителей прицельно и со всей силы выбивали на асфальте разные фигуры. Громко радовался вместе со всеми красивому и меткому броску. Сам, при малом возрасте, в команде не играл, но с удовольствием бегал собирать биты и расставлять фигуры, названия которых знал наизусть. И только когда взрослые расходились, ему дозволяли недолго побросать самую легкую биту и то с «полукона».* Но зато Егорка отрывался по полной, добиваясь мал помалу четких и правильных ударов…
На площадке пока было трое взрослых. Бывший председатель профкома завода, он же бывший чемпион по городкам дядя Толя выносил «реквизит». Ему помогал его сосед - пенсионер, печник кирпичного завода по кличке «Мартен». Прозвали его так, потому что нарекал этим словом не только свою печь для обжига кирпича, но и любое «жаркое» событие – будь то ссора с женой, теракт где-нибудь на Западе или аномальная жара, как сейчас, в Сибири. Третьим был новый дворник дед Василий. Он уже завершил водные процедуры для дворовой растительности, которая разливала повсюду прелый дух испаряющейся влаги. Сбросив легкую фирменную куртку, Василий остался в майке-тельняшке, и с удовольствием присоединился к городошникам.
Егорка торопливо шел, припоминая, что дядя Толя всегда на разминке рассказывал очередную байку о великих людях, с увлечением игравших в свое время в старинную русскую игру. Раньше - о Петре Первом, генералиссимусе Суворове, царе Николае Втором, певце Федоре Шаляпине. И, услышав сейчас издали фамилию графа Толстого, понял, что на кону новая история и ни в коем разе не хотел ее пропустить. Но, как ни спешил, все равно опоздал и плюхнулся на лавочку под звук удара биты об асфальт и громкий возглас дяди Толи: «О! Вот это по-нашему!»
Бил дед Василий. Он взял вторую биту, примерился на замахе. Хоть и был в годах, преувеличенных к тому же бородой и усами, но силушка в руках, да и во всем теле чувствовалась немалая.
Егор поздоровался и остался сидеть, восстанавливая дыхание.
- Физкульт-привет, Егор! Давай сюда!– Обрадовался дядя Толя появлению помощника. И уже расставляя вместе с ним городки, продолжал удивляться: - Видал? Дед-то Василий выбил с «кона» «стрелу» *одной битой! А может, случайно? Сейчас поставим ему «пулеметное гнездо»*, пусть покажет класс!– И крикнул издали дворнику: - Или сразу «письмо» *распечатаешь? А, Василий? Слабо?
- Не. «Письмо» пока погожу. – Басовито ответил дед Василий и погладил небольшую бородку. – Там ведь «марку»* сначала надо выбить. Трудновато будет без тренировки. Я в последний раз играл в городки аж в советские времена, в Финляндии, когда был там на приемке ледокола. У них эта игра «куукка» называется…
Дядя Толя присвистнул, а Егорка, сооружая «пулеметное гнездо», с интересом глянул на дворника. «Вот это да! Бывший моряк!»
Про деда Василия, работавшего всего третий день в их дворе, никто ничего толком и не знал. Поговаривали, что не местный, в гости к другу приехал, который дворником и работал. Но возьми да заболей в самую жару жестокой ангиной. Вот Василий и выручает. Но кто такой, откуда, еще не ведали даже всезнающие дворовые кумушки. Зато Василий за эти дни со многими перезнакомился и даже сдружился.
-А знаешь, Егорка, как еще городошники меж собой называли фигуру «пулеметное гнездо»?- Спросил дед Василий, потянув за мочку левого уха, и прицелился новой битой.
Егор отрицательно мотнул головой, отряхнул руки и быстро отошел в сторону, на безопасное расстояние.
- «Бабушка в окошке»… Правда, похоже? – Смеясь, дед широко размахнулся битой.
- Нет!– закричал побледневший вдруг Егорка и одним прыжком перекрыл собой городошную фигуру. Падая, потерял и разбил очки, но все же сгреб под себя «рюхи» и закрыл глаза. Представил, как тяжелая бита летит с бешеной скоростью и со всей силы врезается подсечкой в асфальт. Точно у его ног. Он инстинктивно поджал под себя поцарапанные коленки, тихо прошептал: - Не надо…
Ошеломленный дед Василий медленно опустил биту.
- Стоп - машина…
- Ну, мартен…- Удивленно - испуганно отреагировал бывший печник.
- Вот тебе заявочки – кувырочки! Ты чего, Егорка? – Удивился и дядя Толя. – Вставай!
Егорка попытался встать, но резкая боль заставила его вскрикнуть и схватиться за лодыжку.
Дед Василий первым бросился на помощь, поднял Егора на руки и понес к скамейке:
- Тихо, тихо, потерпи. Сейчас посмотрим.
- Наверное, растяжение. – Присел рядом дядя Толя.- Ну, ты, брат, чисто Матросов…. Грудью на амбразуру. А если бы Василий не успел тормознуть? Мы бы сейчас не «рюхи», а твои косточки собирали. Может, скажешь, что случилось?
Егор молчал. Он точно знал – не поймут, засмеют…
Дед Василий снял обувь, осторожно покрутил стопу. Егорка снова ойкнул. Убедившись, что перелома нет, вручил Егору сандалету и снова взял его на руки:
- Ну, лоцман, прокладывай курс … Подъезд? Палуба? Номер каюты?
Егор молчал, стиснув зубы. За него отвечал словоохотливый дядя Толя, на ходу подобравший Егоркины очки и оценивший масштаб ущерба.
- Не страшно. Пара трещин всего.
Вся троица уже приближалась к первому от площадки дому, прямо к окну бывшей учительницы, когда дед Василий обратил внимание на лицо Егора. Увидел неподдельный страх в детских глазах вперемешку с непонятным состраданием.
Дед перевел взгляд и невольно остановился.
В окне, словно в картинной раме с полотном кисти художника – портретиста, застыла фигура Елизаветы Петровны… Последние солнечные лучи странным образом освещали гордую осанку старой женщины, ее лебединую шею, легкий полупрофиль с правильными чертами лица. Таинственное и загадочное зрелище в паре с невозмутимой и грациозной Матильдой, которая восседала рядом на подоконнике, как верный оккультный страж.
- Мона Лиза… - Удивился дед Василий. Пригляделся внимательней. - Лиза?!
- Кто? – Не понял и тоже остановился дядя Толя. – Тут живет Петровна, наша пенсионерка - инвалидка. А нам туда. – Кивнул он на другой дом.
- Показалось, наверное. - Заморгал Василий и, прижав крепче Егорку, повернул к другому дому. Мимо всеобщей дворовой озабоченности и криков: «Что случилось?», «Помощь нужна?», «Скорую вызвать?»
На все вопросы отвечал и успокаивал все тот же дядя Толя.
А навстречу уже бежала обеспокоенная Валентина. Знать, кто-то сердобольный успел - таки позвонить со двора. Дядя Толя скороговоркой начал утешать ее. Мол, нечего разводить «бурю в стакане». Подумаешь, неудачно упал? Легкое растяжение связок. Даже «скорую» не надо вызывать. Тугую повязку сделать да лед приложить – всех дел-то…
И, доведя всех до подъезда, с чувством выполненного долга вернулся на городошную площадку.
Дед Василий, убедившись, что перебинтованная нога и смазанные зеленкой коленки Егора в полном покое лежат на диване, впервые огляделся в квартире: «М-да… Евроремонт прошел мимо. Да и простенькому ремонту заглянуть не мешало бы».
Валентина на кухне расставляла чашки. Спросила издали:
- Извините, Василий…
- Василий Иванович я… Только не Чапаев.
Валентина улыбнулась и задержала взгляд на серых, излучающих теплый свет, глазах случайного гостя. И почувствовала, как тревожная волна вновь окатила ее с ног до головы. Она смутилась и снова занялась чашками, бесцельно переставляя их с места на место.
- Вам черный заварить или зеленый?
- Спасибо, но по такой жаре лучше зеленый да со льдом. -
Василий чисто механическим движением потянул мочку уха, погладил бородку и поднялся с дивана, тоже пытаясь унять непонятное чувство вины, засевшее в глубине души после дворового инцидента.
Увидев на комоде фотографию всей семьи, спросил Егора:
- А кто у тебя папка, Егор?
- Уже никто. Мы одни живем.
- Извини. Не знал. Бывает…
Вышла Валентина, поставила чай перед Егором, включила телевизор и кивнула деду Василию:
- Идемте, Василий Иванович, почаевничаем. А то я никак в себя не приду.
И уже на ходу начала оправдываться:
- Вообще-то, он у меня спокойный. Понять не могу, что на него нашло.
Они сели за небольшой столик на пятиметровой чистенькой кухне.
- Вот и нам не говорит. Молчит. Понимаете, Валя, он как-то странно отреагировал, когда я сказал, что городошную фигуру «пулеметное гнездо» во времена моей молодости называли «бабушка в окошке». Бросился, как на амбразуру…
Валентина медленно поставила чашку и нахмурилась.
- Кажется, я начинаю понимать. Тут у нас в соседнем доме на первом этаже старушка живет. Елизаветой Петровной зовут. Душа всего двора. Ноги у нее больные. Во двор редко выходит, все у окна сидит. Вот вам и «бабушка в окошке». Егорка любит у нее заниматься, они сказки вместе сочиняют, рисуют. Своей –то бабушки нет. Детдомовская я…
Дед Василий, наоборот, распрямил сдвинутые брови и посмотрел на Валентину долгим изучающим взглядом.
- Значит, не померещилось.
- Вы о чем, Василий Иванович?
- Понимаешь, Валя, когда я увидел ее в окне, мне показалось, что это моя …
В это время отчаянно зазвенел входной звонок.
- Простите, Василий Иванович, я сейчас.
В прихожую влетела Людмила, подруга Валентины, дежурившая в приемном покое городской больницы. Полная противоположность сухопарой и высокой брюнетке Валентине рыжая толстушка защебетала прямо с порога:
- Ну, и денек! Ты представляешь, сегодня одних только сердечников приняли около двадцати человек. Все палаты забиты. Слушай, дай водички. В горле все пересохло. – Сдувая мелкие кудряшки, прилипшие к потному лбу, Людмила прямиком направилась на кухню. - А с Егоркой - то что? Люди говорят…
Увидев сидящего на кухне дворника, мигом остыла.
- Ой, здрасьте вам… - И странно посмотрела на подругу.
- Ничего страшного. Ногу подвернул. Вот, Василий Иванович принес домой горе-спортсмена. – Валентина достала еще чашку. – Знакомьтесь, это Людмила, медсестра, моя соседка и подруга по совместительству.
Дед Василий кивнул в ответ и встал:
- Ну, мне пора, пожалуй. Спасибо за чай, хозяйка.
- Вам спасибо.- Улыбнулась та, ощутив нежелание отпускать этот теплый мягкий взгляд, этот завораживающий душевный голос. - Торопитесь? Мы же не договорили…
Людмила, отпив глоток из чашки, почувствовала себя неловко и быстро отреагировала:
- Это я помешала? Так я потом забегу…
- А ну-ка все сели! – Неожиданно повысила голос Валентина.- Устроили мне здесь придворный этикет.- И уже мягче обратилась к деду: - Василий Иванович, продолжайте. Людмила – свой человек…
- Я – свой… своя… вы не сомневайтесь даже. – Уверенно кивая головой, поддакнула Людмила. Медленно, как прилежная школьница, присела на краешек стула и, в подтверждение своей лояльности, сама стала наливать чай деду. Затем подвинула к нему вазочку с печеньем и уставилась на деда, выражая готовность и внимание.
Дед понимающе улыбнулся.
- Да я вижу, что вы – подружки «не разлей-вода». Это хорошо. Я просто хотел узнать об этой учительнице…
- Лизхен? - Удивилась Людмила и тут же поправилась. – Ой, Елизавете Петровне?
- Да. Мне кажется, что я ее знаю… знал… раньше. Она давно здесь живет?
- Года три - четыре. Не больше. Хворая и одинокая. Но очень добрая. Так если вы были знакомы, она же, знаете, как обрадуется? – Людмила глазами искала подтверждения у подруги, и та утвердительно кивнула.
- Не думаю… - Вздохнул Василий. - «Не сладостны воспоминанья, но грусть теснит приятно грудь». Лиза – моя первая жена. Вот так – то, девчонки…
- Да ладно… - Вырвалось у Людмилы. Но тут же удивленное сомнение сменилось очередной неловкостью. «Девчонки» смотрели на Василия, как на инопланетянина, не зная, на каком языке дальше вести разговор.
Валентина все же осмелилась задать вопрос:
- И почему вы расстались? Ведь она такая...
- Да, она и в молодости была красива, умна и отчаянно горда. Поэтому и не простила, когда узнала, что меня якобы «застукали» в рейсе с молодой поварихой. Она даже не стала слушать мои оправдания. Просто собрала чемодан и уехала. На самом деле не было ничего. Та девица, увидев на причале Лизу, которая, как все жены, провожала меня в рейс, признала в ней учительницу своего сына – шалопая. Считала, что та придирается к ее чаду, хотя сама мамаша, нагуляв ребенка, особо не утруждала себя материнством. Вербовалась то на плавзаводы в сезон путины, то более удачно - на торговые суда пароходства. Вот и решила посмеяться, подстроив так, чтобы однажды оказаться в моей каюте в непотребном виде, и чтобы тому был «случайный» свидетель… В общем, уехала моя Елизавета, не оставив ни адреса, ни надежды, ни привета…
- А в нашем- то городе как оказались? – Допытывалась Людмила.
- А это, как говорят, уже совсем другая история…
- Так ведь мы и не спешим никуда. – Красноречиво глянула на подругу Людмила.
Валентина вышла в комнату и, убедившись, что Егор заснул, укутала его пледом, выключила бубнящий телевизор, прикрыла дверь и заметалась по кухне, ловко ставя на стол какие-то закуски. Нечаянно появились бокалы и бутылка красного сухого вина.
Глава пятая: Зигзаги жизни
В полуоткрытое окно кухни потянуло долгожданным свежим ветерком. В глубине двора зашумели в предчувствии дождя измученные жарой кроны гигантских тополей. Первые капли неуверенно и робко застучали по стеклу и потекли светлыми дорожками, смывая пыльное бездушие отступающего зноя.
Валентина стояла у окна, держа в одной руке бокал с вином, а пальцем другой водила по стеклу, повторяя зигзаги дождевых капель.
Что- то происходило непонятное со Временем. Растянувшееся на двадцать пять лет ее нелегкой жизни, оно напоминало сегодня туго скрученный, канат, неожиданно рассеченный грозовой молнией. Нет, Время не остановилось. Оно стремительно концентрировалось в спиралевидной воронке, закручивая и сжимая до предела события прошлого, настоящего и будущего.
Не хватало воздуха. Валентина полностью открыла окно и почувствовала, как ее сознание непонятным образом раздвоилось. Она, казалось, внимательно слушала рассказ Василия, а собственные мысли так же зигзагообразно, как дождевые струйки, уплывали в эту мистическую воронку времени…
- Долго меня штормило.- Продолжал Василий Иванович. – Не было замены моей Лизе. Мы думали одинаково. Понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Не удивлялись, когда один начинал читать стихи, другой тут же подхватывал. А музыка… Если одна душа пела за тысячи километров, другая слышала и подпевала… Скажете, не бывает?
Случай такой был.
Однажды наше судно зашло в японский порт Нагасаки. Нам разрешили сойти на берег всего на два часа. Мне очень хотелось привезти домой сносный недорогой музыкальный центр, каких у нас приобрести было просто невозможно. Зашел с приятелем в ближайший магазинчик, присмотрел аппарат фирмы «Шарп». Продавец улыбался, на ломанном русском языке убеждал, что фирма надежная. Рассказывал, как однажды туристы отдыхали на острове, уехали и забыли магнитофон в кустах. Через год приехали на то же место, а он стоит целехонький. Включили. Работает! И еще двадцать лет радовал хозяина. Мы не поверили. Рекламная байка. Но я решил проверить звук и попросил поставить кассету. Девчонки, не поверите. Звучание было такое, словно попал в концертный зал. И мелодия была обалденная. На кассете читаю: Ричард Кляйдерман. Ну, думаю, удивлю мою королеву Елизавету…
Еще на причале не выдержал, прошептал ей на ушко: «У меня для тебя такой сюрприз, с ума можно сойти». Она отвечает: «У меня тоже»…
Романтический ужин ждал на столе. Зажгли свечи. Я поставил кассету. С той самой мелодией, что завораживает и душу вытягивает, всю, без остатка. Гляжу на нее и вижу, что сюрприз удался. Слушала, затаив дыхание и не отводя от меня удивленных глаз. Мелодия закончилась. В глазах Лизы стояли слезы. Она поцеловала меня, прошептала «спасибо», подошла к магнитофону. Я с удивлением наблюдал, как она вытащила мою кассету, поставила свою и включила.
Её сюрприз обернулся для меня настоящим шоком. Нашу маленькую комнату с новой силой заполнила та же самая мелодия в исполнении Кляйдермана. Не то весенняя капель слетала с клавиш, не то слезы счастья… «Вот, у приятельницы услышала, переписала. Я всегда знала, что у нас с тобой одна душа на двоих»…
Василий замолчал.
- Офигеть… - покачала головой Людмила. - А я думала, что такое бывает только в романах.- Как же вы решились снова жениться?
- Любому кораблю нужен родной причал. – Пытаясь ответить как можно равнодушнее, пожал плечами Василий. - Бездумно женился на случайной знакомой. Надеялся, стерпится - слюбится. А ребенок, которого мы ждали, еще более скрепит наш нечаянный союз. Но… Судьба - рулетка снова выкинула шарик на «проигрыш». Заклинило компас…
«А моим причалом стал детский дом. – Задумавшись, поджала губы Валентина. - Какой-никакой выигрыш. Правда, с вечной печатью сиротства в детском взгляде. С тяжелым камнем-обидой в сердце на где-то номинально существующую мать. Ох, уж эти бесконечные письма в юности и безуспешные поиски мифической родительницы! Я была уже готова простить ее. Лишь бы нашлась. Лишь бы прижаться к груди родного человека.
А потом, сразу же после окончания школы, отчаянный бросок на грудь первого в жизни мужчины, позвавшего за собой. Так хотелось тепла и любви.
Считала, что вытянула все же счастливый билет, когда услышала робкие толчки первенца под сердцем. Уверена, это было ничем не омраченное счастье материнства. Разве что отсутствием загсовой печати в паспорте. Но жизнь незаметно решила и эту проблему».
- Годы были трудные, - Продолжал Василий Иванович. - И торговые моряки при скромной зарплате в те времена подпитывались кто, чем мог. Покупали, например, шмоток за границей больше, чем разрешалось по списку - декларации, припрятывали их от таможни в самых недоступных для досмотра местах на судне, а потом в родном порту перепродавали по завышенным ценам. Обычное дело. А я шибко совестливый был. Принципы жизни у нас с Лизой были другие. Но тут словно подменили меня. Однажды решился и закупил за бугром всего-то лишних две пары импортных кроссовок. Да вовремя не сообразил, что есть на судне личности по части другой «наличности». Те, кто зарабатывает стукачеством. Словом, не успел переступить порог дома, как нагрянули со «шмоном», увели, осудили за фарцовку, отправили на «химию»...
Сегодня фарцовка называется мелким предпринимательством. И поощряется, а не осуждается. Вот такие вывихи…
«Да, да. Нас бьют, а мы крепчаем» - Усмехнулась Валентина, вспоминая недетские правила жизни в детском доме. – На всю жизнь запомню, как «вырывали» мне жилье у городской администрации. Вроде бы по закону, но с таким трудом. Спасибо «матери - тигрице», директрисе детского дома. Та всегда была готова зубами защитить приемышей в минуту опасности. Даже, если они уже покинули детдомовскую «стаю».
С жильем «устаканилось», так начались первые ссоры с мужем и полный разлад в семье из-за пьянок. Пришлось расстаться. А потом выучиться на курсах на швею и зарабатывать гроши самой, сидя за швейной машинкой долгими ночами. Да, бедово - дерьмовые девяностые годы»…
- Ну, вот. Жена не пожелала себе такой соленой жизни, подала на развод и, рубанув концы, отчалила на западный берег России, в Калининград, к двоюродной сестре. Отбыл я свое. Оставил за бортом неудачную часть жизни, начал прокладывать новый курс. Но зарекся жениться. Правда, все время грызла мысль, что ребенок растет без отца. Он же ни в чем не виноват. Однажды не выдержал, просигналил в Калининград с просьбой выслать фото ребенка. Ответила сестра. Мол, твоя «бывшая» удачно вышла замуж. А где ребенок, не знает. Мол, когда та ехала поездом с Приморья, у нее начались схватки и ее высадили в каком-то сибирском городе. Родила и сбежала. К чему ей этот лишний «такелаж»?
- Никто не живет по готовым лекалам. Каждый учится на своих ошибках. – Зябко передернула плечами Валентина, завершив и свой очередной виток воспоминаний.
Людмила с нетерпением спросила:
- И что? Отступились?
- Не сразу. Долгие годы искал я следы моего чада. Все безрезультатно. Отчаялся. И жизнь потекла в размеренном режиме «прилив – отлив». А недавно получил из Калининграда письмо от сестры жены. Умерла моя бывшая. Но перед смертью исповедовалась и покаялась. Назвала город, где бросила дитя. К тому времени я уже списался на берег. Взял и поехал. Только думаю, что зря. Столько лет прошло. Даже если ребенок воспитывался в детском доме, то давно уже вылетел из этого инкубатора. А куда? Ни имени, ни фамилии. Только год рождения…
- Все равно найти можно. – Возразила спокойно Валентина, подходя к столу и ставя пустой бокал. - Сходим к директрисе, поднимем архивы, выпишем адреса. Поможем найти вашего сына. – И тут же кивнула Людмиле, ища поддержки подруги.
Людмила мелко-мелко закивала головой, лихо налила по новой:
- Вот за это надо обязательно впрыснуть…
Валентина присела рядом с Василием, подняла бокал с ярко-красным напитком. Минуту разглядывала: «Ах, если б не знать, что за бледным рассветом багровый наступит закат».
Тихо и очень серьезно спросила, уже глядя в глаза тоже притихшего собеседника:
– Только ответьте мне, зачем? А, Василий Иванович? Что ли мало вам жизнь кровушки попортила?
Василий смутился, подергал мочку уха, пожал плечами:
- Не знаю. Вину свою чувствую. Да мало ли? Может, помощь нужна. И потом, почему «сына»? У меня дочь.
Подруги переглянулись и медленно поставили бокалы.
Порыв ветра вспучил парусом оконные занавески, а первый раскат грома слился с резким телефонным звонком из мобильника Людмилы. Валентина бросилась закрывать окно. Людмила схватила телефон и через секунду объявила скороговоркой:
- Соседка Елизаветы Петровны звонила. Плохо нашей Лизхен. «Скорую» вызвали. - Она ринулась в прихожую и уже на ходу пролепетала: - Извините, я побежала. «Скорая» когда еще приедет…
- Мы с тобой. – Не сговариваясь, ответили разом Василий и Валентина.
Глава шестая: "Колесо судьбы"
Несколько минут пробежки под проливным дождем и порывистым ветром показались Валентине вечностью.
Она успела испугаться за Лизхен и представить, что при наихудшем развитии событий их встреча с Василием может не состояться. Вот будет жалость!
Потом мелькнула мысль о нем самом и зациклилась на фразе « у меня дочь». Екнуло, екнуло сердечко-то…
И уже перед дверью квартиры вместе с дождинками стряхнула с лица скептическую улыбку. «Ей- богу, какое-то банальное теле - мыло! Так не бывает!»
Но, чувствуя, как воронка Времени тащит ее в новую спираль неизбежности, шагнула в тишину чужой жизни…
Василий Иванович, успокоив взволнованных соседок в коридоре, заботливо прикрыл дверь. Щелчок замка прервал их разговоры и шабаш шквального ветра, скрипящих деревьев и громыхающих крыш. Растерянно остановился, «оглушенный» больничной тишиной квартиры, смущенный неожиданным порывом собственного чувства.
- Проходи, Василий, не стесняйся. – Еще не видя его, тихо пригласила Елизавета Петровна. – Живая я. Только расклеилась малость на погоду.
Он шел, приглаживая на ходу растрепавшиеся седые кудри и боясь встретиться взглядом с той, которая осчастливила его когда-то девичьей молодостью и красотой.
- Что? Думал, не узнаю тебя за бородой да усами? – Она чуть приподняла голову от подушки, но Людмила, мерившая давление, тут же уложила ее обратно. Елизавета Петровна тихо выдохнула куда-то в потолок: - Нет, Василий, таких глаз, как у тебя, нет даже у красавцев-актеров. И как я могла подумать, что они могут лгать? Гордыня заела меня. Прости великодушно. Не хочу уходить без твоего прощения…
- Вы что это удумали? - Возмутилась Людмила, набирая лекарство в шприц. -Сейчас давление стабилизируем и…
- И снова замуж…- Ободряюще улыбнулась Валентина и, взяв под руку Василия Ивановича, смешливо спросила его: - Берем?
- Исключительно с согласия второй половины.- Пробасил серьезно Василий, переминаясь с ноги на ногу.
Лизхен игру не приняла. То ли чувствовала себя неловко и беспомощно из-за болезни, то ли не хотела воспринимать шутку из-за груза прожитых без Василия лет.
- Надо же, спелись. Когда успели? - Перевела иронично грустный взгляд с одного на другого и вдруг удивлено выгнула брови: - А глаза- то у вас одинаковые… И улыбки.
- Ничего удивительного. – Мотнул упрямо головой Василий. – Дочь должна быть похожа на отца.
Дальний вой сирены «скорой помощи» прервал внезапно повисшую в комнате тишину.
Первой очнулась Людмила:
- Я встречу. Вы тут… это… без меня… ни – ни… - Людмила погрозила указательным пальцем и бросилась к выходу: – Ошизеть! В Бразилию не ходи ...
Никто не понял, что за «ни-ни» она имела в виду, но держать на «паузе» возникшую ситуацию «действующие лица» были бессильны.
Василий, меряя шагами узкое комнатное пространство, вкратце поведал Елизавете историю с поисками дочери, заверяя в том, что в детском доме, куда они непременно сходят, все подтвердится.
- К гадалке не ходи! – Поддержала тихо, но очень уверенно порозовевшая не то от волнения, не то от лекарства Лизхен.
Валентина, ни жива, ни мертва, сидела у постели, инстинктивно поглаживая руку больной, успокаивая и уговаривая не волноваться. Василий остановился рядом:
- Я тебя, Валюша, сразу узнал, как только увидел. Еле сдержался…- Он обнял за плечи дочь, прижался к ее щеке и, уже обращаясь к Елизавете, нежно улыбнулся: - Выходите за нас, фрау Лизхен. Я думаю, внук тоже не будет против такой удивительной бабушки.
Елизавета Петровна отвернулась к стене, протянула руку к полке, где стоял старенький магнитофон, и нажала на «плэй». Хрустальным ручейком полилась светлая мелодия. Едва сдерживая слезы, прошептала:
- Колесо Судьба катила...
Завершая жизни круг,
Как могла, соединила
Боль потерь и счастье мук…
- Извините, здесь больная? Или мы попали в литературный салон? – Остановился в недоумении на пороге комнаты пожилой фельдшер, близоруко приглядываясь к присутствующим лицам.
-Здесь, здесь… Проходите, доктор. – Вынырнула из-под его локтя Людмила и виновато затараторила: – Я – медсестра. У Елизаветы Петровны давление подскочило. Я укольчик уже сделала, простите. Но сердце очень слабое. Послушайте, доктор. Боюсь, госпитализация потребуется…
- Разберемся. – Успокоил фельдшер и бережно, как хрустальную вазу, поставил чемоданчик с красным крестом на стол. Прислушался. - Так. Оригинальная терапия. Но немного преждевременная. - Он перегнулся через больную, дотянулся до магнитофона и нажал на паузу. - Посторонних прошу удалиться. Где помыть руки?
Валентина и Василий Иванович послушно вышли на кухню.
- А мелодия и вправду очень красивая… - Улыбнулась Валентина и тут же взмолилась: - Господи, пусть будет все хорошо!
Она подняла уставший взгляд на человека, который устроил это безумное торнадо, смешав за какую-то пару часов сразу несколько чужих жизней.
- Все будет хорошо. Не волнуйся, дочка. – Василий снова обнял ее за плечи, и она уткнулась в надежную отцовскую грудь, ища защиты и участия. А он гладил ее по голове, как маленькую, повторяя: - Все будет хорошо. Глянь, отштормило уже...
Окно на кухне не было зашторено, и даже в потемках было видно, что ливень стих, и ветер унялся. Машина «скорой» помощи стояла на обочине прямо напротив окна, и из нее вышел водитель, доставая из кармана пачку сигарет.
Закурив, долго и сосредоточенно смотрел на дальний кирпичный дом. Бросая окурок, кинул нечаянный взгляд на окно напротив, и замер, увидев двоих. Мужчина ему не был знаком. А женщина…
Валентина в этот момент тоже заметила высокую мужскую фигуру, уловив что-то знакомое в его облике. Встретилась с ним глазами и почувствовала, как бешено забилось сердце, и кровь прилила к бледному лицу.
« Нет, не отштормило. Вон как «крышу» сносит».
А вслух тихо произнесла, кивая на окно:
- Отец, там мой муж Борис.
-Ты уверена? Такая темень…
- Это он. Почему он здесь? Не понимаю…
Хлопнула уличная дверь, и подслеповатый свет лампочки под козырьком подъезда выхватил на минуту белую фигуру фельдшера с чемоданчиком. Значит, госпитализация не потребовалась…
Оба увидели, как Борис, предупредительно открыв перед ним дверцу, помог забраться в кабину, а сам, обежав капот, по - хозяйски сел на место водителя, включил зажигание.
- Как видишь, он - водитель на «скорой». - Успокоил Василий. - А туда не берут, кого попало. Значит, у него тоже все хорошо. Потом поговорим. А сейчас пойдем к Лизе…
Глава седьмая: "Сиреневый куст"
Утро вылилось с небес солнечное, но свежее, чистое и умиротворенное.
Птичья «мафия» пересвистывалась и перещелкивалась, предвещая хороший день, и пулей слеталась на «стрелки» - кормежки где-нибудь под кустом.
Слабый ветерок играл в радостном трепете воскресшей зелени, словно легкий бриз на ласковом море.
Головки цветов благодарно улыбались солнцу, умоляя подольше сохранить живительные бусины влаги, подаренные щедрым ночным гостем - дождем.
Улыбались и люди, приветствуя друг друга, поздравляя с чудесным утром, и разбегаясь, каждый по своим делам, по умытым тропинкам терракотового цвета.
- Осторожно, Егор! – Валентина взяла прихрамывающего сына под руку и помогла спуститься с крыльца. – Не раздумал идти с нами? Все-таки до бора не близко.
- Нет. Я хочу с вами.- Егор упрямо боднул головой мамин бок. – Одному дома скучно.
- Ну, тогда посиди на скамейке. Я схожу к Елизавете Петровне. Помогу деду Василию собрать ее на прогулку. Я мигом…
Валентина поцеловала сына в макушку, нацепила бейсболку и быстрым шагом направилась к соседнему дому.
Ее глаза светились тихой радостью в предчувствии новой встречи с отцом. Он, разумеется, остался у своей Лизы - поберечь ее ночной покой и просто поговорить. Было о чем. Для него самого встреча с Лизхен была полной неожиданностью и настоящим подарком судьбы.
«Удивительно и необъяснимо.- Подумала Валентина. - Такое состояние, будто все мы очень долго, врозь, бродили по дремучему лесу и вдруг вышли разом на светлую поляну»…
Валентина и Василий уже выкатили коляску во двор, усадили удобно Елизавету Петровну, как вдруг услышали крик Егора. Валентина бросилась к своему подъезду. Егора на скамейке не было.
- Егор! Ты где?
- Я здесь, ма… Иди сюда. – Громким шепотом позвал сын из-за куста сирени.
Валентина шагнула за куст и остановилась, ничего не понимая.
Егор стоял возле клумбы, сооруженной жильцами из старого колеса от КАМАЗа.
- Вот, смотри, они взошли.
- Я не понимаю. Сын, ты меня пугаешь…
- Иди сюда. Смотри. Неделю назад я взял у тебя на кухне горсть пшеничных зерен и посадил сюда вместо погибших цветов. Поливал каждый день. Видишь, они взошли!
- И что? – Снова ничего не поняла испуганная мама.
Подъехали Василий с Елизаветой Петровной и молча наблюдали за происходящим.
- А то, что все сбылось. – Улыбнулся и развел руками счастливый Егорка. – Понимаешь, я загадал, если зерна взойдут, отец вернется.
- Что за сказки? – Валентина, словно ища защиты или объяснения, сердито оглянулась на Елизавету Петровну.
- Всё правда, Валюша. – Успокоила та и кивнула снова на Егора.
Повернувшись, Валентина увидела рядом с Егором… Бориса. Тщательно выбритый, в отутюженном костюме и при галстуке, он держал в одной руке цветы, в другой – руку сына.
- Прости, Валя. Но я не могу без вас. Давай начнем все сначала. Я уже другой. Спасибо Елизавете Петровне. Прочистила мозги. Устроила на работу…- И он шагнул вперед, волнуясь, вручил цветы сначала Лизхен, потом жене. Виновато глянул на Василия. – Правда, вчера я подумал, что ты уже устроила свою жизнь с другим, но Елизавета Петровна ночью позвонила мне и все рассказала. Поздравляю. Теперь ты понимаешь, что Егорке без отца…
- …Как дому без крыльца. – Вставил басовито Василий.
- …Как бриллиантику без ларца. – Добавила ласково Елизавета Петровна.
Валентина молча переводила недоуменный взгляд с одного на другого.
- …Как попе без шприцА! – Громко заявила о себе Людмила, разрядив обстановку и выкатив впереди себя детскую летнюю коляску с большой хозяйственной сумкой. Все рассмеялись, а Людмила не унималась. Понюхав цветы у подруги, хлопнула с досады в ладоши. – Вот так всегда! Как кому плохо, так за помощью ко мне, а как праздник у кого, то цветы мимо носа пронесут и не вспомнят! Вот и делай людям добро. - Она махом подкатила коляску к Егору. - Это тебе, малыш, детская скорая помощь. Устанешь, мы тебя прокатим с ветерком. – Подбоченилась и обвела всех хозяйским взглядом. - И что бы вы без меня делали? Ну, вперед, на тропу здоровья!
Эпилог:
Спасибо памяти. Я записал историю из детства, потому что это был мой двор, а я был тем самым Егоркой. Тогда я понял одну простую вещь: сказки в жизни бывают, но волшебство делают своими руками.
Дед Василий поставил на ноги нашу Лизхен, устроив ее на лечение в московскую клинику. Маме не пришлось идти на новую работу, потому что все мы в это лето уехали к морю, где у деда был свой дом, грустивший без человеческой речи и звонкого детского смеха.
Семь глав, семь кирпичиков…
Но вот беда. Как поет кумир пацанов нашего бывшего двора Прилепский,
«Видно в мозгах моих вышел сбой,
Сам я не знаю, с каких причин
Хотелось спеть мне о нас с тобой,
А получилось про кирпичи»…
Памяти не прикажешь. Она сложена из хитрых кирпичей - мелочей. Когда какой из них выпадет на мою голову?
Повезло миллениуму.
Может, в следующий раз выпадет кирпич - воспоминание о нас с тобой, моя младшая сестренка. Ведь ты родилась позже. И я сразу назвал тебя теплым и певучим именем «Лиза»...
***
Ричард Кляйдерман "A comme amour" по ссылке http://music.yandex.ru/#!/track/3925762/album/441874