Почему в тот, а не в этот? Драгоценности и там и тут. Тут они разложены по витринам, освещенным причудливым светом, заманивая людей блеском металла и стекла. Не ржавеют и не изнашиваются: вечный металл и вечное стекло. Благородный металл, стекло голубой крови. В них тоже чья-то душа, их тоже мастера делали. Скрытые и явные мечты всех женщин, гарант власти и могущества мужчин. Целый первый этаж огромного четырехэтажного универмага. Миллионы денежного эквивалента. Источник зла и радости. Подари какой-нибудь женщине, и она счастлива. В любви есть что-то сатанинское – подари блеск, и она становится сильнее. Подари шелк и меха, она каждый раз с удовольствием снимет их, чтоб удовлетворить тебя. Металл и зло, металл и умиление. Иногда зло, иногда добро. Воистину – едины! Может в них какая-то другая, скрытая от наших умов суть? Сиянием своим, заманивая нас, хотят поведать что-то сокровенное, скрытое в их самых мелких частицах? Утаенная, запертая в мельчайших кристаллах информация о мироздании. Постичь бы.
Мужчина тридцати двух лет, одетый в красивую вельветовую двойку моды конца девяностых, статный, седоволосый, с правильными чертами лица, с типичной для южан внешностью, стоявший спиной к зданию министерства внутренних дел, повернулся направо и двинулся в сторону улицы «Истиглалийят». Апрельское воскресное одинадцатичасовое солнце гнало за ним его собственную тень. Тень, то удлиняющаяся, то укорачивающаяся неотделимая от моего тела субстанция. Кусок земли, загороженный от солнечных лучей моим телом. Как ее призрак, призрак матери, он всегда со мной, во мне и за мною, как моя тень. И только в полдень исчезает, прячется под моими подошвами, тень сливается со мной, полуденное слияние теней с телами. И призрак ее проваливается, уходит за мою память, чтоб заново вернуться. Призрак ее, бич моего сердца, сердце flagellant, laud flagellorum! Ни один шейх и ни один понтифик не запретит ему бичевать себя. Оно до конца дней своих будет петь свою лауду, не дозволив себе никакой радости. За грехи свои перед ней. За те двенадцать лет мучений доставленных ей пока я пребывал в заточении. Потенциальный убийца и кинетический вор. Этот треклятый девятый троллейбус. Почему я сел именно в этот транспорт? Судьба, рок? Не смог съесть пилюлю. Не могу забыть его пьяную морду, отвратительную вонь его дыхания. Все крутился вокруг меня. Легкий отвлекающий толчок в спину и деньги исчезли из моего кармана. Деньги, вырученные от продажи ожерелья из золотых бусинок. Пустые внутри тонкостенные золотые шарики. Длинным шестом обивала она ветки алычи, градом сыпались зеленые плоды ей на голову. Собирала по одному среди травы, колючек и змеиных скелетов. Раня тоненькие пальчики, в жару, часами сидя на корточках. Пугаясь шипения гадюк и ужей. Высыпала на клеёнку из ведер, потом трудилось Солнце, сушило, помалу перекрашивая зеленые плоды в темно-коричневый цвет и пересушивало до сморщивания. Под палящим солнцем взбивала колотушкой жёлтый горошек, очищая от скорлупы. Приезжали работники торга на мотоциклах с люлькой и закупали все это добро за бесценок. Так она накопила денег, чтоб купить эти бусинки. Завидовала соседским женщинам, носившим такие же, видела, как они демонстративно поправляли на шее, когда ходила на родник принести питьевой воды.
Миновав ванильно - пряной дух «Чудо печки», он пересек небольшую улицу «Заргярпалан», дошел до угла старинного пятиэтажного дома. Кафетерия, действовавшего на первом этаже этого здания, не было. Бизнес – сильные пожирают слабых, «Чудо печка» поставила точку на его существовании. Милое ведь было заведение, - какао и булочки - и уютное. Дождавшись зеленого света светофора, перешел на противоположную сторону улицы «Истиглалийят» и по плиточному пологому тротуару начал медленно подниматься вверх к находившемуся в полуподвале магазину «Академкнига». Человек шел к духам великих предков, медленно растаивая во времени, шаг за шагом, каждый шаг уносит мгновение жизни, и медленно и очень быстро. Тень его теперь шла по его правую сторону. Нога в ногу они вошли в тень здания Президиума Академии наук. Малая тень исчезла в большой тени. Черная точка, черный человек на лице Земли. Без цели и смысла. Без цели? Нет, есть она у меня, хоть и небольшая, хоть и незначительная. Я должен, я обязан вернуть этот долг. Странно, как это они чувствуют, ощущают боль детей, переживают за них. Как она умоляла, просила Бога, когда я болел чем-то, чтобы Он передал ей все мои боли. Вот и мучилась, болела со мной без меня и за меня двенадцать лет. А этот как можно вернуть долг? Чем возместить?
Левая рука поднесла сигарету к губам. Он глубоко затянулся, отправляя в легкие смесь кислорода и едкого дыма. Отяжелевший пепел упал на ворот его пиджака. Эй, эй, я не дам тебе так быстро портиться, слишком дорого стоишь ты, двенадцать лет жизней, моей и матери. Двенадцать умножить триста шестьдесят пять умножить двадцать четыре умножить шестьдесят еще раз умножить шестьдесят и умножить на доли = бесконечность мгновений, и плюс трижды по двадцать четыре умножить шестьдесят еще раз умножить шестьдесят и умножить на доли = малое количество, учитывая високосные. А отец вообще оказался слабым, не выдержал, сердечная недостаточность и смерть. Расстегнув пуговку, он легким щелчком среднего пальца стряхнул пепел с пиджака. Как я хотел тогда приобрести тебя. Хотел покрасоваться перед ней на выпускном бале. Не судьба, видно, было. Замуж вышла, давно и двоих родила. Фарид рассказывал, друг мой милый. Двенадцать лет носил мне книги, сигареты и еду, мать навещал. Книги не позволяют озвереть, пока читаешь – ты человек! А тетя Фарида, мать ее, хранила тебя в своем сундуке. Берегла, знала, что ты самая дорогостоящая в моей жизни одежда. Нафталином пах, когда она вытащила тебя из этого сундука. Обняла, прятала глаза. А плечи вздрагивали. Слезы очищают, и так чистый кристалл. Фарид тоже отвернулся, когда я надел тебя. У него все отлично, и денег предлагает, но я не возьму больше, он и так для меня много сделал, на работу обещал устроить.
Он остановился, мимо проходили люди: следом, навстречу – молодые, старые. Вот пара девушек красивых, в мини юбках, представители woman’s of the bourgeois democracy ages. Резкий переход от социалистической к буржуазной. Не было ее здесь никогда, и при тех и при этих. В принципе, эти и есть те. Одна только видимость. Как эти красиво облицованные здания: смердящая суть за красивой оболочкой. Он подошел и бросил окурок в урну. Люди все шли, одни вверх, другие вниз, люди – последствия похоти других людей. Умно задумано, похоть порождает поколения. Я тоже так же родился, и у них была эта бесстыжая страсть. А потом она вынашивала меня, девять месяцев, чтоб вынести здоровым, ни позже, ни раньше. Терпела рвоту и головокружение, живот себе гладила нежно, как бы не повредить. Вынашивала, чтоб дальше растить в недостатке и безысходности, жертвуя всем, здоровьем, мечтами. Чтоб потом страдать из-за меня. И этих тоже мать родила, и тех, кого мои глаза не в силах лицезреть, тех, кто в другом городе, в другой стране, за океанами и морями. Всю семимиллиардную биомассу. И всех королейцарейимператоровсултановпадишахов женомужедетоотцеубийц. Как тот средневековый царь снохач, посохом в висок, или как тот султан, у себя в шатре, петлю сыну на шею. Или яда в ухо мужу королю. Власть – это первейшее, незыблемость должна обеспечиваться любым способом, любая жертва приемлема, сын, мать, отец, брат…. Даже частью родины можно пожертвовать. И граждан расстреливать недовольных. Лишь бы удержаться! Быть на верхушке, свободнобезнаказаннобессовестножестоко распоряжаться судьбами.
Потерпи, Мать! Потерпи еще немножечко, я приеду к тебе, обязательно приеду. Знаю, у тебя волосы поседели, лицо в морщинах, настрадалась ты, сердце не терпит увидеть сына. Но дай мне немного времени, заработать на ожерелья. Я знаю, хочешь обнять меня, нежно погладить волосы, прижать к сердцу ослабевшими руками. И я хочу, как тогда, в детстве, уснуть в твоих объятиях. Я приеду, Мать! Ты только потерпи, обещай, что потерпишь!
Он прошел институт рукописей, завернул налево и спустился в полуподвальное помещение магазина «Академкнига». По обе стороны невысоких колонн в стеллажах и прямо на столах кипами покоились книги. Пожилая женщина славянской внешности, то и дело, останавливаясь и поправляя на полках книги, ходила по правому залу. В этом же зале за массивным столом, нагроможденным томами сидела тощая молодая девица со смоляными курчавыми волосами. По левую сторону колонн двое мужчин сидя за длинным столом о чем-то тихо беседовали.
Вот же вы где, милые мои призраки. Как долго я не бывал в вашей молчаливой компании, только одиночные встречи tete a tete в тюремной камере.
Он встал у стеллажа с томами классиков.
- Молодой человек, вас интересует что-то конкретное? Я могу вам помочь?
Он поднял левую руку, тем самым успокаивая женщину.
- Почему у вас всех такие кислые рожи, предки? Вы чем-то недовольны? Все не перестаете наблюдать за жизнью со своего измерения?
Плавным движением рук, отодвигая витавшие в пространстве слова, к нему подплыл призрак в широком кафтане, опоясанном тонкой веревкой, с длинными седыми волосами и седой бородой.
- Что хочешь, человек?
- Ничего, кроме как поболтать с Вами, Ваше Сиятельство, - он улыбнулся.
- Тебе что, живых не хватает?
- Полноте, граф! Вы же знаете, чем они все заняты, - опять улыбнулся, - не интересно с живыми, все о насущном пекутся. Мир меняется, а люди все те же, граф. Не дают им возможности думать о чем-нибудь другом. Ну, как Вы, Ваше Сиятельство, хоть тут-то можете найти ответы на мучившие Вас в земной жизни вопросы, а? Хоть тут-то можно найти истину? Я вижу, все скитаетесь, никак не заберут вас ни в ад, ни в рай. Неужто, у всех думающих удел таков. Не покоятся, ни в нашем, ни в вашем мирах. Пополнений то не ожидаете, граф?
- Прибыл, вот недавно, один киргиз. И этого ожидаем, колумбийца старого, с вечной улыбкой на старческом лице, заявившего всему миру, что он самый счастливый человек, знаешь его, рассказывал о диктаторе с больным воображением и о ее матери перекрашивающей обыкновенных птичек в попугаев.
- Знаю, граф, знаю. Я его не понимаю, как же можно быть счастливым в этой жизни, если где-то люди голодают, не имеют крова над головой, существуют без каких-либо прав и привилегий. Ведь человеку свобода важнее, чем хлеб, Ваше Сиятельство. Вы же тоже были счастливы, после того как рассказали о войне и мире, после того как женились на одной из двух сестер. Потом спохватились, поняли, что красиво рассказанными историями людей не переделаешь. Обобщать, приукрасить всё - вы все мастера. А когда дело доходит до одной конкретной персоны, никак не можете высказать то, что думаете о нем прямо в лицо. Хотя, я понимаю, что это - дело не из легких. Жить то хочется, - его губы растянулись в саркастической улыбке.
- А почему бы тебе самому не поговорить с сильными, человек?
- О чем Вы говорите, граф? Вы когда нибудь видели зайца, призывающего волка к милосердию? Так он не успеет и рта раскрыть, как его обглодают, и если бы был хоть какой то прок от такого безумия, можно было бы и в пасть серому. Это вас знал весь мир, это вы могли поведать всю правду о них. И еще, у меня свои проблемы, Ваше Сиятельство – должен мать навестить, после двенадцати лет. Вас ведь, граф, обнимал и нежил только образ и вместо Бога Вы молились ее душе, а у меня она жива еще, и страдает. Вы же не хотели, чтоб люди страдали. Ведь мы с Вами встречались несколько раз там, в темнице, забыли? Ах да, понял я, понял. Память существует только в этой жизни – а там только информация, - сардонически добавил он. Постойте, постойте, а кто это подглядывает из-за колонны? Не тот ли, случайно, самоубийца, что повествовал о старом рыбаке так и не донесшего свой самый большой улов до берега? Стало быть, ему сейчас очень стыдно, за то, что поводив несколько суток по океану, не позволил старику вкусить радость удачи. Поэтому, наверно, и застрелился. Так ему и надо – это Всевышний не может дозволить бедным, униженным и оскорбленным познать радость и счастье, так он- то мог!
Он прервался, внимательно вглядываясь в морщины на старческом лице призрака. В мутных, потерявших свет глазах тени читалась скорбь и грусть всех времен и миров. Ему стало жалко привидения.
- Вы уж простите меня, Ваше Сиятельство, что нарушаю Ваш покой, но мои мысли может подтвердить тот средневековый дерзкий азербайджанец из племени баят, что жил в Багдаде. Думаю, Вы, наверняка, имели беседу с ним, Там, у вас. Можете позвать его?
- А это не тот, что писал дифирамбы султану великолепному, придушившему собственного сына у себя в шатре? Ведаю я о нем, хлопотал долго о переводе в другое измерение, там его предок обитает, тоже фазл, очень хотел перевестись к нему. Но я попробую через знакомого в канцелярии отыскать его.
- Да, Ваше Сиятельство, это он. Девять акче в день из султанской казны вполне устраивали его, но после жалобных стихов их перестали выплатить. Он ведь тоже был скитальцем, как Вы, граф. Нашел успокоение в любовных газелях.
Пространство всполошилось, раздался гром и треск. Оно наполнилось словами с арабской вязью. В закрытую форточку, стоявшую на уровне двора, просочился дух в куполовидном, с прекрасными восточными узорами арагчине и с красивой белой бородой.
- Не надо объяснений, граф. Я знаю какое мое подтверждение нужно этому человеку. Слушайте:
Я отдал им поклон, но они не приняли, говоря:
- Это не взятка.
Я предъявил им указ.
- Пустое! - отвечали они, не обращая на него внимания.
Я сказал:
- О господа, что за недостойное поведение, почему вы так
неблагожелательно встречаете меня?
- Мы всех так встречаем! - отвечали они.
А теперь прошу простить меня, господа живые и мертвые, меня дожидается мой шейх – лев, что шел только на себя, - там он беседует с Александром. Этот дух провел с нами столько времени, но никак не можем объяснить ему, что все его войны и победы были тщетны, - он жалостливо улыбнулся и недоуменно помотал головой. В пространстве появился дух с волевым лицом, в сером пиджаке, белой рубашке с черным узким галстуком, и словно по мановению волшебной палочки изобразил несколько квадратов белого, черного и красного цветов, напоминающих экран телевизора. Из белого квадрата им помахали шейх в белом тюрбане и Александр в шлеме и доспехах. На его левом боку болтался огромный меч.
Вдруг седоволосый мужчина вскрикнул:
- Посмотрите, граф, посмотрите! Смотрите на этого голого шельму за Александром, прикрывает паху руками и корчит шутовскую гримасу. Это он указал нам путь, легче которого нет? Ах ты, собака, философ фальшивомонетчик. Никак не отстанет от Александра, видать совестно стало, что в жизни принудил его прийти в Аттику, к своей бочке. Знает ли он, сколько крови животных о двух ногах без перьев пролило лживое изобретение демагогов? Еще курицу нес тому мудрецу, ощипанную. Онанист несчастный, гражданин помойки! Видать смерть в один и тот же день послужила добрую службу, неразлучными стали, Там, у вас.
Сильный раскат грома и ослепительная молния привели голого призрака в неимоверный ужас. В приступе страха он начал бежать, катая огромную винную бочку по млечному пути. То и дело, оборачиваясь по сторонам, он начал истерически вопить:
- Рабыыыыыыы! Рабыыыыыыы! Рабы бесполезных трудов!
Гром и молния прекратились. В образовавшейся за черным квадратом кромешной тьме зажглась лампа, освещая носившего ее голого понурого старца. Он искал что-то, он разыскивал что-то очень ценное в бесконечности времени и пространства. Он искал ЧЕЛОВЕКА среди людей. Его лицо выдавало отчаяние, тщетность бесполезных трудов. Вдруг он остановился. Молниеносно преодолев черный квадрат, завис перед графом. Подводя лампу ближе, трепетным движением направил указательный палец правой руки к его лицу. В старческих глазах искрилась надежда.Его лицо являло выражение лица археолога выкопавшего самый древний город на Земле.
Красный квадрат расшатался. Краска на нем начала плавиться, превращаясь в месиво крови. Из него выползло привидение харкающее кровью, с торчащим в животе финским ножом.
- Сгинь! Уйди из моей памяти! - Истерично закричал седоволосый человек. - Бог свидетель, что я не хотел, не мог убить тебя! Это ты во всем виноват, это ты вытащил нож! Мне нужно было только вернуть мои деньги, деньги вырученные от продажи ожерелья матери.
Привидение вытащил нож из живота и начал ползти в тыл человеку собираясь ударить ему в спину. Человек, в припадке страха исступленно закричал. Привидения мгновенно исчезли. Пространство очистилось от парящих в нем миллионов слов. Мужчины, недавно сидевшие в левом зале, стояли рядом с ним, легонько шлепая его по спине и по лицу. Черноволосая девица стояла рядом с ним, протягивая ему стакан с водой:
- Мужчина, с вами все в порядке? Мы можем помочь вам? Может скорую вызвать?
- Простите, простите, - подавленно произнес он, - не волнуйтесь, со мной все хорошо, повернулся к мужчинам, - очень прошу, извините меня.
Забрав у девушки стакан с водой, залпом осушил его. Попросив прощения еще раз, он вышел.
На улице стояла удивительно ясная погода. На лужах, образованных после недавно шедшего дождя, отражалось солнце. За городом, где-то очень далеко засверкала молния, но его звуки не дошли до него.
В апрельский погожий полдень, посреди большого шумного города между лужами стоял затерявшийся в тяжелых думах и в огромном седом мире седоволосый человек. Ровно двенадцать лет назад, в такую же погоду, перед университетом, мечтательно вглядываясь в бездонно голубое небо стояло его двадцатилетнее отражение с густыми черными волосами и с юным светлым лицом.
Продолжение следует