Не боялся, а опасался… ладно, если честно – боялся. Он его в школе все десять лет чмырил, Пузыря. Потому что его нельзя было не чмырить: низенького толстого недалекого увальня, к восьмому классу покрывшегося розовыми прыщами и отвесившего нижнюю губу на подбородок (не в фигуральном, а в буквальном плане). А теперь ставшего ментом и пообещавшего с Костиком расплатиться. На последней пьянке Псих так и сказал: видел Дидлайна, а тот видел Пузыря, так вот, Пузырь сказал, что хочет с тобой рассчитаться. За все. За школьные годы чудесные. Он тогда сначала удивился: а что, я один его, что ли, опускал? А ты ему не уебал, что ли, по голове портфелем с красными кирпичами? Когда скорую вызывали? Ну не знаю, сдал назад Псих, за что купил…
Вот с тех пор и опасался. Накручивал себя, детально рисовал кровавые сцены, как заберут его в отделение и там изобьют до смерти, а то и еще чего похуже. Сон потерял. Аппетит. Иногда, правда, отпускало ненадолго, но потом снова накрывало. Со всей отчетливостью, подкрепленной многочисленными садисткими сценами из бесконечных ментовских сериалов. И как пытают с помощью противогаза, и как бьют без следов по жизненноважным органам, вплоть до детородных, и как подбрасывают наркотик и сажают на десять лет, а на зоне… а уж на зоне, лучше и не думать что будет. С лица спал, постарел… и не мудрено, изо дня в день эдак надрываться.
Потом работать над собой стал, аутотренингом заниматься (тот же Псих посоветовал, но по другому поводу), ложиться на диван, расслабляться и уговаривать не бояться, не отравлять жизнь себе и близким. Близкие же замечают. Хоть это и тайна страшная, а жена Ольга видит, что-то не то с Костиком твориться. Был мужик как мужик – и пивка в выходные, и шашлык с деверем, и футбольную газету в киоске, и пару палок под настроение, а стал неврастеник со склонность к истеричному пульсирующему алкоголизму. Поймает сына подростка и начинает ахинею нести, дыша, пугает ребенка, про братство и любовь к одноклассникам. А сынок пятнадцатилетний, с кулаками размером с футбольный мяч, баском: ты че, папа? А папа замолчит и вдаль смотрит. А из той дали озлобленная и торжествующая морда Пузыря.
А в прошлый вторник, он, вроде, его увидел в хозяйственном. Костик Пузыря. Какой-то толстый мужик в не пойми чьей синей форме, но с полковничьими погонами, торговал замок навесной у прилавка. Разговаривал матом, хамил продавщице, вообще вел себя нагло и ненаказуемо. Бля, сжало у Костика душу и завибрировало в пальцах. Бля-бля-бля, сразу вспотели плечи, и прилипла рубашка. Убежать? Подойти? Выяснить, наконец?! Надо где-то присесть. Костик выдохнул ртом, задохнулся и стал присвистывать носом. Шагнул. Еще раз. Мужик повернулся и оказался эмчээсником в идиотском ущербно расфуфыренном мундире как у молодого Пол Пота. Сальная харя, живот на метр впереди – вылитый Пузырь. Пронесло.
Иногда в минуты наибольшего спокойствия, Костик думает: чем дело кончится? Тем, что, невзирая на прошедшие годы и абсурдность лелеяния в течении всей (данной не для этого) жизни школьной ненависти, все осуществится? И пытки, и инвалидность, и срок за сбыт и хранение? Тем, что все окажется фуфлом, глупой шуткой бывшего одноклассника Психа (Паши Сухомлина) или искаженными слухами? А на самом деле Пузырь мирный строитель на договоре? Ничем ни кончится? Так и буду жить, мучая себя, жену, сына, деверя, недожаренный шашлык и Ленку Шишкину (но о Ленке не сейчас)? Чем?