Приехал Миша к бабке, вернее, к бабушке. Бабкой-то её назвать было нельзя- слишком уж интеллигентная была, белая кость. И происхождение у неё было ещё то. Богатая семья была до революции, когда поражённым склерозом мозгом нелюдь Ленин дал стране возможность вдоволь настрадаться, намучиться. Чтобы нескучно было жить. Стране на самом деле было потом нескучно жить. Спасибо , в общем, за эту нескучность склеротику Ленину.
Увидел дом, когда, вошел в кухню, ноги подкосились. К дверям , как всегда, вела дорожка между цветами золотой шар, до груди доставали жёлтыми пушистыми головками. А в детстве помнил, как стена стояли с двух сторон, выше его крошечного Мишиного росточка. Небо закрывали. Бабушка как всегда бросилась к нему, и сердце привычно сжалось. Как без неё буду жить? Старуху с косой никто не отменял. Смотрел на неё, впитывал как в последний раз кудрявую пушкинскую совершенно белую головку, курносый носик, кругленькое родное личико и ладненькую фигурку.
Следующим утром пошёл к реке. Перебрался через качающийся деревянный мост на другую сторону. Прошёл по берёзовой аллее, мимо длинного белого ряда стройных стволов. Через алею шиповника с малиновыми сладкими цветами с жёлтыми сердечками, над которыми кружился бархатный пухленький шмель. Шёл вдоль реки немного. От воды тянуло свежестью, ранним совсем ещё утром. Сквозь зеленоватую воду просвечивало золотом песчаное дно. Вода манила к себе прохладой, лилиями и кувшинками рядом с камышами. Вот и домик лесника.
Старик встретил приветливо. Вышел на деревянное крылечко с перильцами, пригласил в дом. Смотрел пристально в глаза, разглаживая рукой седую бороду. А потом сказал :
- Хочешь, сильным тебя сделаю? Стар я уже, скоро умру. Хочу напоследок кому-нибудь добро сделать.
Провёл у меня перед лицом рукой. Закружилось у меня всё перед глазами, поплыло и исчезло. Очнулся я в поле , в душистом стогу сена. В самую жару, в полдень. Солнце стояло над головой, палило нещадно. Цикорий голубыми цветочками качался от ветерка, кланялся. И не было вокруг ни избёнки, ни деда. Только в небе ястреб кружил. Высоко в выцветшем до бледной голубизны чистейшем небе.
Поехал домой, в Москву. Вышел в тамбур покурить. А там три отморозка женщине к горлу нож приставили. Она не шевелится, они сумку её вытрясают. Подошёл к самому набычившемуся. И со всей силы, вложив всю свою ненависть в удар, въехал по залоснившемуся от жира и пота мерзкому лицу. Мужик, крепко сбитый, неожиданно рухнул как кулёк замертво. Два других бандюка вышли из ступора и кинулись с ножами. Один напоролся на выставленный вперёд острый локоть. Захрустела ломающаяся грудная клетка. Другой от удара влетел в железную стену и выбил в железе углубление. Как вывернутая наизнанку железная каска. Три трупа, ледовое побоище.
Не обманул старик. Миша схватил онемевшую от страха женщину за руку и ломанулся с ней через вагоны.
- Запомните! Ничего не было, и Вы ничего не видели. Ничего!
Сел в купе за столик. Попросил у проводницы чай. Долго, неимоверно долго вращал ложечкой в тонком стакане с подстаканником. Поезд, скрипя колёсами, подходил к незнакомой станции. Схватил сумку, поднял воротник и выскочил на мокрый от дождя перрон. Поднималось утро. Еле-еле, только серебрились слегка вершины деревьев. Не обманул старик, значит. Не обманул!