Умирать буду, а ножкой - дрыгну!..
Неизвестный танцор.
Накануне своего грядущего, довольно раннего отъезда Яков Борисович Малаховский не смог отказать себе в удовольствии и, несмотря на то, что нужно было собираться в дорогу, "пролистал" самые интересные передачи субботнего вечера на любимом им телевизионном канале.
Затем, мысленно браня себя за излишнюю ТВ - привязанность и, в сущности, за напрасно потраченное время, он спешно, то и дело ускоряя шаг, отправился за продуктами.
Близилась полночь, но в торговом зале универсама было людно.
"Как будто все только проснулись!" - ворчливо отметил "про себя" спешащий мужчина. Держа в руке наполненную снедью металлическую корзину, он занял своё место в хвосте довольно длинной очереди в кассу.
- Неужели всего лишь один кассир?! - уже вслух, нетерпеливо воскликнул Малаховский.
Ему никто не ответил. Лишь кое-кто из стоящих к нему поблизости покупателей отреагировал на его риторический вопрос, повернув головы и с вялым интересом оглядев нетерпеливого пожилого мужчину.
При всей приверженности к бытовой чистоте и годами отлаженному в своём холостяцком жилище порядку, Малаховский в остальном, что касалось его одежды, уже не был столь щепетилен, вполне себе соответствуя сложившимся в не столь давние времена представлениям об облике технической интеллигенции.
Притом, несмотря на возрастную "облезлость" и будучи пенсионером, Яков Борисович сумел сохранить остатки прежней солидности.
По фигуре и своему зимнему одеянию он очень напоминал собой Григория Романова, в прошлом видного деятеля КПСС.
Невысокий, коренастый, поверх серого костюма и рубашки с галстуком он был одет в некогда модное ратиновое пальто со светлым каракулевым воротником, из-под которого броско выглядывал шерстяной вязаный шарф.
Голову доцента венчала папаха, сшитая из того же каракуля и столь же модная по тем, "романовским", временам.
Старые, уже изрядно поношенные, коричневые зимние сапоги югославского производства завершали зимний гардероб технического интеллигента Малаховского.
Привстав на цыпочки, Яков Борисович вытянул шею и нервно устремил свой взгляд вперёд, поверх голов, в направлении кассовых аппаратов - в своей попытке разглядеть: сколько же работниц в форменной одежде обслуживают покупателей в столь поздний час.
Когда причудливый изгиб очереди полуночников вывел Якова Борисовича к повороту, он, наконец, увидел кассира - одиноко возвышавшуюся над контрольными стойками прехорошенькую девушку.
Это прелестное явление, словно вспышка, озарила потревоженное, было, сознание пожилого мужчины, повернуло его в сторону благодушия.
И Малаховский не удержался от привычного для него в подобных случаях эпитета. Задержав на какое-то мгновение своё дыхание, он тихо, но восторженно выдохнул: - Богиня!..
Девушка была и в самом деле - чудо как хороша.
Её нежный, тонкий профиль венчали завитки убранных в затейливое плетение тёмных волос. Взмахом длинных ресниц, в дополнение к несколько усталой и одновременно таинственной улыбке, она приветствовала очередного покупателя.
Работница универсама, без сомнения, и сама понимала исключительность своей внешности, царственно возвышаясь над кассовым аппаратом и снисходительно одаривая улыбкой ночных посетителей торговой точки.
...Яков Борисович Малаховский принадлежал к тому сословию людей, которые, не сильно отвлекаясь от юношеских страстей, поначалу обучались "чему-нибудь и как-нибудь", а затем, получив «какое-нибудь" образование, закрепляли его диссертацией. Таким образом - пополняя собой ряды кандидатов "околовсяческих" наук.
Побродив по закоулкам профессиональной занятости, Малаховский, наконец, нашёл своё истинное призвание - устроился на уютное местечко ассистента на кафедре теоретической механики одного из питерских институтов.
Вскоре, с уходом одного из коллег, старейшего доцента ВУЗа, образовалось и продвижение в преподавательской среде Якова Борисовича, тогда ещё полного сил и энергии мужчины.
Тем душа новоявленного доцента-теоретика от механики и успокоилась, лишь время от времени переживая краткосрочный адюльтер с очередной молодой и аппетитной особой - из тех не сильно одарённых и старательных студенток, о безупречной моральной стойкости которых, разумеется, речи не шло.
При всей напускной строгости доцента Малаховского студенты знали его слабость "на передОк" и не без оснований, эстафетой от старших курсов закрепили за преподавателем прозвище - Богиня, вкладывая в него особую, понятную лишь только им, пикантность смысла.
Задобрить Богиню накануне очередного испытания группа снаряжала "самую обаятельную и привлекательную" - из числа тех, кто уже давно были "распечатаны" в студенческом общежитии и не испытывали комплексов в постельных отношениях с мужчинами.
Жена Малаховского, по своей занятости достаточно далёкая от образовательной среды, лишь слепо догадывалась о служебных проявлениях любвеобильности Якова Борисовича.
Но однажды, уйдя с работы под предлогом посещения лекаря, она как бы невзначай забежала домой, где и застала своего благоверного супруга за занятием, не подобающим облику примерного семьянина.
Малаховская не стала устраивать истерику.
Безмолвно выпроводив за дверь студентку-постельщицу, она, запершись в ванной, тихо всплакнула и, не снеся обиды, решительно направилась в ЗАГС - подать заявление о разводе.
С женой Якова Борисовича связывали полтора десятилетия совместной жизни, две дочери и квадратные метры жилой площади. Но он даже и не пытался уговорить женщину изменить своё решение.
Предательство не нашло прощения. Развод состоялся.
Обретя свободу, а с нею - в результате размена - комнату в коммунальной квартире, доцент рвался в бой, к новым горизонтам, где его ждала череда несмышлёных, нерадивых в учёбе "богинь".
Будучи к тому времени убеждённым холостяком, Богиня-Малаховский, вероятно, и далее пользовался бы служебным положением для ублажения своей преподавательской плоти, но в какой-то момент потерял осторожность. И... - настала расплата.
В коммунальной квартире, где, пережив развод, поселился "теоретический механик", у его соседки нашла приют учащаяся техникума, юная провинциалка необычайно привлекательной наружности.
Когда взору Якова Борисовича предстала новоявленная юная "богиня", он привычно не смог сдержать возникших у него пылких чувств.
И однажды, когда скромная очаровашка лежала в своей постели, а в квартире на тот момент никого кроме них двоих не было, пожилой доцент неожиданно возник возле юного создания.
Девушка не была зависима от преподавательской милости Малаховского, и Якову Борисовичу пришлось призвать все свои способности "обольстителя на стороне".
В пылком выражении своего чувства сосед зашёл высоко. Привычно высоко, как это проделывал множество раз, начиная с далёкой поры первой юношеской влюблённости. Ведь именно тогда с его губ впервые слетело то самое, беспроигрышное слово, обращённое теперь к невинной провинциалке: - Богиня!..
Учащаяся техникума, неожиданно для себя обретя высокопарный статус небожительницы, отнюдь не снизошла до понимания чувства, обуявшего дяденьку.
Она крепко сжимала руками край одеяла, стремясь натянуть его на себя до самых глаз и пряча лицо от слюнявых, пухлых губ соседа-эротомана.
В своей похоти Яков Борисович был омерзителен. И, конечно же, не отдавал себе отчёта в том, насколько может быть омерзителен в глазах благопристойно воспитанной девушки лысый, далеко не первой молодости мужчина, с заметными следами старения на лице.
"Неравноценный" порыв доцента вызвал у предмета его вожделения лишь отвращение и страх.
Разразился скандал.
Слюнотечение кандидата наук над постелью юной девы не осталось без внимания её суровой матери. К тому же, очаровательная девушка-провинциалка на тот момент ещё не достигла порога совершеннолетия.
Словом, Малаховский, что называется, потерял нюх и серьёзно оконфузился.
Мать девушки, со всей убеждённостью и напором провинциального парторга, направилась в ВУЗ, где устроила настоящий разгром "по поводу".
До суда, правда, дело не дошло. Но с преподаванием - после столь стремительной атаки разъярённой мамаши - стареющему любителю юной плоти пришлось расстаться.
Похотливый доцент вынужденно покинул любимую кафедру и перешёл на нелегальное положение - стал шире практиковать консультирование на дому.
Ленинград - в известном смысле - город маленький. И скандальные истории, подобные той, что разыгралась в одном из его институтов, сразу всплывают на поверхность вузовской среды.
Ведь ни для кого не секрет, что многие из "наставников молодёжи" - с учёными степенями и без оных - пользуются служебным положением. Но... не с каждым случается прокол.
И тогда Яков Борисович, пожалуй, впервые после крушения брака испытал неловкость: история получила огласку.
Неловко было, в первую очередь, перед двумя уже взрослыми дочерьми, которых он любил и, в глубине души переживая свой развод, как мог, по жизни старался им помогать .
А строгая мамаша юной девы, "обласканной" вниманием кандидата "околовсяческих" наук, разумеется, нашла ей другое жильё.
Надо сказать, по жизни доцент был разборчив в женщинах, придерживаясь принципа: "ничто так не старит мужчину, как старая жена". Это подтверждал и тот факт, что супруга Якова Борисовича была без малого на двадцать лет моложе него.
Эстетические воззрения Якова Борисовича не позволяли ему опускаться ниже определённой им ещё в далёкой юности планки.
Но время внесло свои поправки. И утешением старости для пенсионера Малаховского остались 50 граммов коньяка на ночь, как доктор прописал, да ритуальное протирание до блеска стоящего в прихожей шкафа, доставшегося ему после развода с женой. И, разумеется, - захватывающие истории, преподносимые его любимым теле-каналом.
...Придя из универсама уже в первом часу ночи, экс-доцент стал собираться в дорогу.
- Хороша... Божественно хороша... - время от времени, по ходу своих сборов повторял он, вспоминая профиль юной прелестницы, что восседала за кассой.
В результате сон пожилого эротомана получился коротким. Лёг в два, встал уже в пять, чтобы успеть на первую электричку.
"Ничего. Путь долгий, там подремлю", - утешал себя Яков Борисович, с трудом отходя ото сна и потому замедленно шевелясь.
- Ух!.. Всё же успел, - удовлетворённо вымолвил он, покинув эскалатор и буквально вбежав в последний вагон поезда метро на своей, домашней станции.
Богиня с трудом перевёл дыхание и огляделся. В столь ранний час было не многолюдно, и пожилой мужчина без труда занял свободное место.
Переведя дух, он поднял глаза на рекламу спутникового телевидения, что висела на противоположной стене вагона, и невольно вспомнил события прошедшего вечера: острые передачи любимого канала и свой поздний поход в универсам.
- ...Но как она была хороша!.. - провожая взглядом ускоряющееся за окном вагона мелькание колонн метровокзала, мечтательно вздохнул Яков Борисович. И лишь ему одному было понятно смысловое значение этого вздоха.
...На Финляндском вокзале Малаховский оказался буквально за несколько минут до отправления поезда.
Предстоял довольно долгий путь по Карельскому перешейку, где на протяжении ряда лет, в одном из живописных и достаточно уединённых мест под Выборгом незамужняя младшая сестра Якова Борисовича снимала половину частного дома.
Пытаясь отыскать деньги среди складок обветшавшей ткани кармана, что удалось ему не сразу, Малаховский занервничал. А купив билет и мельком глянув на информационное табло, заторопился к выходу: до отправления электропоезда в нужном ему направлении оставались считанные мгновения.
Хватая открытым ртом морозный декабрьский воздух и неловко перекосясь, чтобы удерживать в руке пухлый, набитый снедью старый преподавательский портфель, Яков Борисович засеменил по скользкому, покрытому наледью перрону.
Поспешая, он с трудом старался удерживать равновесие.
Воздуха не хватало. Малаховский начал задыхаться. В груди резко заломило.
"Зайти здесь?", - спросил он себя, едва поравнявшись с тамбуром последнего вагона, в окнах которого теснилась пассажирская масса. И так же мысленно возразил: "Нет, пожалуй, надо пройти ещё. Дальше должно быть свободнее".
С мыслью о том, что необходимо принять лекарство, механик-теоретик сделал ещё несколько спешных шагов вдоль вагона, поскользнулся и, неловко взмахнув свободной рукой, а другой - будто ища опору в своём кожаном портфеле, он нелепо опрокинулся навзничь.
Его видавший виды портфель, описав в морозном воздухе замысловатую дугу, грохнулся оземь рядом с владельцем.
"Романовская" папаха слетела с головы и, сделав несколько неуверенных, неуклюжих переворотов, откатилась в сторону.
Сам же Яков Борисович, звонко ударившись затылком о наледь перрона, как-то сразу обмер. При этом его обмякшая, вмиг утратившая былую цепкость рука, казалось, ещё сжимала ручку пухлого, преданного ему многие годы портфеля.
Малаховский умирал.
Но никому не было дела до экс-доцента.
Последние, спешащие попасть в отходящую электричку пассажиры - либо прыгали в ближайший тамбур, либо - стремглав пробегали мимо фигуры нелепо распластавшегося на зимнем перроне старика.
Из сидящих за окнами вагона людей тоже никто не вышел, чтобы помочь упавшему человеку: прочно заняв свободные места деревянных сидений и словно сросшись с ними до времени выхода на нужной им остановке, они уже были настроены отправиться в путь.
И лишь с сочувствием, а иные - с заурядным житейским любопытством, пассажиры смотрели на лежащего пожилого мужчину с растрёпанными, редкими седыми волосами на его полысевшей голове, произносили подобающие случаю слова и... продолжали сидеть, оставив умирать любвеобильного кандидата наук.
Скосив глаза в сторону электропоезда, Малаховский тоже видел их лица.
Более того, в своём поплывшем, остывающем сознании он привычно сумел выделить одно из них - миловидное женское лицо, в пушистой меховой шапочке.
Мгновение и - обворожительный образ начал таять, беззвучно удаляясь вдоль платформы: поезд тронулся.
И лишь ледяной ветер прочёл на губах перекошенного от боли рта престарелого эротомана последнее, выдохнутое им и устремлённое вслед исчезающей из вида электрички слово: - Богиня...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Фото - google.ru