Мы, после... гл. 3 Ох, уж эта теория пб2

               
                3.2.Ох уж эта теория…

   А действительность оказалась трудной и напряженной  По программе того времени мы, сугубо гражданские ребята, немного полетавшие в аэроклубах на легких учебных самолетах, должны были стать офицерами, военными летчиками, овладевшими современными истребителями, способными выполнять на них боевые задачи, находясь в составе строевых частей. И все это – за два года!
   .
 Стремительно раскручивалась холодная война. Военное ведомство США разрабатывало планы атомных бомбардировок Советского Союза с использованием стратегической авиации. Руководство нашей Страны принимало меры к тому, чтобы планы эти не осуществились. Усиливалась система противовоздушной обороны, большое внимание уделялось развитию истребительной авиации: обновлялся ее парк, она росла количественно, усиленно готовились кадры. В этом потоке были и мы.
    
Первые впечатления. Приступив к учебе, мы как-то сразу изменились – стали спокойнее, серьезнее. Исчезли мелкие , недовольства, стало больше взаимопомощи, появились новые друзья. Мы стали равными, и не только потому, что оказались одетыми в одинаковую форму. Нас объединила важность общей цели. Посмотрите на фото 3.1. Какие светлые, приятные лица! Конечно, нас начали неплохо кормить, но дело было не только в еде и здоровом аппетите молодых людей. Мы почти всегда находились в радостном, приподнятом настроении. Ведь мы учились, чтобы стать военными летчиками, овладеть любимой профессией, впереди – интереснейшая служба! Вот это настроение радости и уверенности в будущем и запечатлелось на этих лицах.

   Где-то в конце октября весь наш курс был переведен в район города Бердск, где находилась база подготовки курсантов  на переходных самолетах. На наше место возвращались курсанты предыдущего приема. Теоретическая подготовка продолжилась в новых условиях. Что же это были за условия?

    В Бердск прибыли на поезде, было темно, стоял легкий морозец. Мы шлепали по пустынным улицам, спотыкаясь о неровности грунтовой дороги. Спящий город был больше похож на большую деревню – с беспорядочно разбросанными старыми одноэтажными домиками. Наш военный городок находился на расстоянии около 8 километров от станции, и этот путь мы преодолели за полтора часа. Прошли через арочные ворота, похожие на Толмачевские, но размерами поменьше и без самолета.  Пройдя весь городок, добрались до нашей казармы – большого одноэтажного здания, без каких-либо перегородок внутри. Там стояли обычные солдатские - двухьярусные кровати в четыре ряда – по два с каждой стороны от центрального прохода. Нас обрадовало то, что на них уже находились аккуратно заправленные постели, в которых мы и оказались через несколько минут.

     На следующий день нам дали выспаться, и подъем сыграли часов в одиннадцать. Вся орава – целый курс, около трехсот человек, высыпали на улицу, где стояли летние умывальники. Эти нехитрые сооружения из двух желобов (верхний – с сосками) встретили нас с угрюмой неподвижностью – вода в них замерзла. Цивилизованная часть курсантов вернулась в казарму, а народ попроще и посмелее воспользовался подручным средством – под утро выпал легкий снежок, и мы с удовольствием стали тереть им свои заспанные физиономии, а некоторые – и себя до пояса. После такой процедуры почувствовали настоящую радость жизни.

Пришли в столовую, на столах – большие блюда, на них горкой наложены аппетитные кусочки свежего хлеба. Вскоре перед каждым из нас появилась тарелка с густым наваристым борщом. Такого в Толмачево нам не подавали. Можно приступать к обеду, а хлеб – не разделен. На основной базе хлеб получал на каждое отделение и раздавал дежурный курсант – строго по счету кусочков. Пытаясь выйти из затруднительного положения, чтобы не взять лишнего, обделив товарища, я спросил старшину:
- Сколько кусочков хлеба можно взять?
- Да сколько хочешь!
Вот это да! и тут я впервые за все послевоенные годы наелся хлеба досыта!
Это уже была летная столовая, хотя и курсантская. С нее я и начал поправляться.

    Начались, а точнее продолжились теоретические занятия, также по 10 часов в день. Наряду со специальными дисциплинами, необходимыми для предстоящих полетов, с нами провели общевойсковую подготовку, приняли присягу, и за каждым закрепили личное оружие – пятизарядный карабин с примыкающимся штыком. Кроме всего прочего нам приходилось почти ежедневно работать по уборке территории – зима выдалась очень снежной. Вечером, когда приходили в казарму, сил ни на что уже не оставалось. Когда я учился в техникуме, то почти еженедельно делал записи в своих дневниках. Здесь же первая запись появилась спустя полгода после поступления в училище. Но, несмотря на трудности, настроение было бодрое, вели себя активно.
.

    Большинство наших преподавателей были фанатично преданы своей профессии, и делали все возможное, чтобы донести до наших крепких голов необходимые знания. Они тоже уставали, ибо и на них нагрузка была большая.
     Мне, думаю и другим, нравилось слушать лекции по истории военного искусства. Преподаватель прекрасно знал свой предмет, излагал материал ярко и образно, часто переходя на эпический слог. И, хотя тогда никаких технических видеосреств не было, перед нами возникали зримые образы римских воинов и их полководцев. Я до сих пор помню фразу: «Эрминий Вар, легионес редде…»  Передавая какое-нибудь известие друг к другу, мы нередко начинали: «Эпаминонд сказал…» Ну, и конечно его оговорку: «Вскочил с коня на дерево…»
      
Преподаватель теории полета (аэродинамики), сравнительно молодой – лет тридцати пяти, симпатичный украинец, излагал суховатую науку всегда с доброй порцией юмора, употребляя украинские слова, которые были ярче, образнее аналогичных употреблений русского языка. Например, изображая траекторию движения самолета над землей для определения возможной дальности планирования, говорил: «Сейчас он находится над населенным пунктом (НП) Кошкодрябовка, аэродром – возле Голопуповки. Долетит он туда или нет, если у него отказал двигатель на высоте такой-то?» Эти названия НП смешили нас, мы их сразу и прочно запоминали, а вместе с этим и правила расчета дальности планирования.
   
Преподаватель конструкции и эксплуатации авиационной техники (КЭАТ). Небольшого роста, но с большой головой, лекции всегда читал громким голосом, и с таким выражением, как будто сообщал нам что-то очень важное, и малейшее незнание этого грозит неминуемой гибелью. Конечно, его предмет был важен для летчика. Но, поскольку, благодаря учебе в техникуме, я уже имел неплохие знания этого материала, то позволял себе на его занятиях отвлекаться на более интересные занятия, например – почитать художественную литературу, соблюдая определенную маскировку. Но однажды я так увлекся чтением рыцарского романа, что утратил бдительность и он меня засек. Что тут было! Он чуть не взорвался от негодования. Выйдя на максимальные децибелы, минут пять обрисовывал меня, как самого последнего преступника, затем забрал библиотечную книгу и сказал, что вернет ее мне только на экзамене.
И он не забыл. На экзамене молча выслушал мой ответ по билету, а затем начал гонять по всем темам, не пропустив ни одной! Под конец устало сказал:
- Да, материал ты знаешь. Но мой тебе совет – никогда так более не делай. Это неуважение к преподавателю, и дурной пример для других.
Поставил мне пятерку и вернул книгу.
   
Партийно-политическую работу читал подполковник, сотрудник политотдела училища. Пожилой человек, с тяжелой походкой и громким голосом. Во время занятий говорил так, как будто гвозди вбивал в наши головы. Очень внимательно следил з тем, чтобы мы были точны в политических терминах и датах. Он , конечно, знал, что его предмет мы не любим и плохо запоминаем, поэтому пугал нас тем, что из-за своих поверхностных и неточных знаний мы можем попасть в разряд политически неграмотных. А это уже плохо для дальнейшей службы. Однако, присмотревшись, я заметил, что когда он читал лекции своими чеканными фразами, или строго спрашивал нас, в глазах его была какая-то грусть и сочувствие, никак не связанные с его словами. И ничего плохого он нам не сделал, и оценки ставил вполне приличные.
   
Преподаватель метеорологии, имевший у курсантов кличку «Окклюзия». Наука эта была для нас малопонятной, и казалась не особенно нужной. Поэтому добиться полного внимания к ней ему было трудно, да он и не пытался этого сделать. Не спеша, ровным, спокойным тоном, негромким голосом, он говорил то, что полагалось по программе. Даже если кто-то и пытался вникнуть в суть излагаемого – ничего не получалось. Через 10…15 минут его речь убаюкивала любого, переводя сознание в полудрёму или к приятным воспоминаниям. Поэтому он и получил такое прозвище – из терминологии его же предмета. Бывают фронты – теплый, холодный и окклюзии - смесь того и другого, иными словами ни то, ни сё.
Однажды на его занятиях произошел такой случай. Курсант Шарипов (Алик), устав напрягаться, положил голову на раскрытый конспект и спокойно заснул. Сидел он на краешке стула, который постепенно сдвигался назад. И вдруг раздался грохот. Все обернулись: стул из под Алика окончательно выехал и он с грохотом упал на пол и…не проснулся, а продолжал спать в уже более удобной позе. Сзади сидевшие курсанты бросились поднимать его, но преподаватель остановил их:
- Не трогайте его! Пусть спит, человек устал.
Он подошел к лежащему Шарипову, минуты две молча смотрел, затем развернулся и пошел к кафедре. Кто-то из курсантов пнул Алика ногой и тихо прошипел:
- Вставай, чего разлегся, не у тещи!
Алик быстро вскочил и дико озираясь, стал спрашивать:
- Какой вопрос? Чего отвечать?
Но преподаватель успокоил его:
- Садитесь, товарищ курсант, ничего не надо отвечать