Сегодня мы простились с Борисом Павловичем Пустынцевым.
В традициях джазменов не играть на похоронах своих собратьев скорбные мелодии. Я не джазмен. Просто с детства люблю джаз. А для Бориса Пустынцева джаз был и жизнью, и любовью, и свободой. Мы не были с ним друзьями. Он был мне - как старший брат. Поэтому я исполню – как могу - светлый блюз. Наверное, еще сильнее джаза Борис Палыч любил свободу. И ненавидел несправедливость. Поэтому и получил свою десятку строгого режима, за то, что осмелился с друзьями выступить в защиту раскатанной советскими танками Венгрии.
Увидел я его в «Гражданском контроле» в разгар дела Никитина. Александр сидел на улице Шпалерной в изоляторе ФСБ. Уже прошла первая пресс – конференция по его делу в Доме журналиста, на которой был первый адвокат Никитина. Тот еще фрукт. Уже прозвучало на этой пресс – конференции слова Фредерика Хауге – Никитин наш сотрудник, обвинение его в шпионаже – это обвинение, брошенное всей «Беллоне». Мы отстоим нашу честь! И честь Александра! Вот тогда Борис Павлович Пустынцев и Юрий Иннокентьевич Вдовин решили – тут нужен Юрий Маркович Шмидт. И появился блистательный, язвительный Шмидт. Начался долгий, душу изматывающий юридический марафон. И вдруг – как гром небесный прозвучал телефонный звонок. Юрий Иннокентьевич Вдовин, ликуя, кричал в трубку:
- Терешкин, бери ноги в руки. Беги на Шпалерную. Сейчас будут выпускать Сашу.
Как я тогда не попал под машину, одному Богу известно. Прибежал, когда Никитин уже сидел в машине, и она трогалась. Улыбающийся Шмидт рядом с Пустынцевым и Вдовиным стояли, освещаемые вспышками фотографов.
Тот самый Александр Никитин
21 декабря 1996 года, крохотная кухня квартиры каперанга запаса Никитина. Прошла только неделя после его выхода на свободу – у Александра севший голос, бледное, «тюремное» лицо. Отсюда его уводили «орлы» ФСБ ранним февральским утром. Он готовит кофе, долго ищет что-то в стенном шкафчике, извиняется – понимаешь, забыл за десять месяцев, где что лежит.
Мы внимательно приглядываемся друг к другу. Он, сидя в камере изолятора ФСБ, слышал обо мне немного. Я, бросившись на его защиту, знал о нем немногим больше. Зато хорошо знал его тестя, вице-адмирала Евгения Чернова, верил жене Александра – Татьяне. Для меня в том феврале наступил момент истины. И я сделал свой выбор. Позади было горчайшее расставание с любимой газетой «Час пик», перешедшей под контроль ФСБ. Я знал, что с первого января стану безработным, контракт со мной «Московские новости» решили не продлевать. В кармане лежала повестка в суд. После моей статьи в «Час пик» «Дело Александра Никитина: ФСБ решила заткнуть рот экологам» адмирал Ерофеев решил, что я попрал его честь и достоинство.
Поначалу разговор с Александром буксует. Но вдруг выясняется, что мы – земляки. Его мама живет в Виннице, он сам часто бывал в моем родном Львове, и очень может быть, что в одном и том же пивбаре «Под башней» мы пили горькое львовское пиво. И мы с наслаждение начинаем «балакать» на украинском. А уж потом говорим о докладе «Беллуны», ржавеющих атомных субмаринах, текущих бетонных хранилищах.
Крутится кассета в диктофоне. За спиной у Никитина окно, и меня не покидает ощущение, что сквозь стекло нас рассматривает огромный, ледяной, недремлющий глаз. Интересно, сколько «жучков» завелось в квартире «узника совести»?
- А ты не думай об этом, - говорит он, - иначе свихнуться можно. Я не делал ничего противозаконного, тайного. Пусть они прячутся и подглядывают. Мы действуем совершенно открыто.
Я жадно расспрашиваю о работе в «Беллуне», что бы он сделал для радиационной безопасности Кольского полуострова в первую очередь, если бы Запад выделил миллионы долларов. Удивляюсь, почему именно глава об авариях и катастрофах атомных подлодок в докладе «Беллоны» вызвала у ФСБ такое бешенство. Какие тут могут быть секреты, весь мир это знает давным-давно, печаталось все в книгах, газетах и журналах.
-А ты где-нибудь видел официально изданный в правительственной газете список этих аварий и катастроф? – отвечает он вопросом на вопрос. – Не видел! Десятки тысяч офицеров и матросов служили на атомных субмаринах, попадали в аварии, облучились. Высокие дозы «хватали» и ремонтники. После распада СССР они стали «чужими», потому что живут на Украине, в Белоруссии, Молдавии. И теперь, когда начались спровоцированные облучением тяжелейшие болезни, на лечение которых нужны большие деньги, они пишут в наше Министерство обороны, звонят, умоляют, - дайте справку, что я служил на той самой лодке, вы ведь знаете, что была авария, помогите, я ведь честно служил нашей великой Родине. А в ответ – тишина. Сколько горемык умерло, так и не дождавшись никакой помощи. Даже граждане России годами добиваются такой справки. А без неё не выдадут удостоверение ветерана подразделений особого риска. Поэтому мы должны сделать все для того, чтобы Россия напечатала официально список всех этих аварий в «Российской газете», это положено сделать по Закону о государственной тайне. Не должны засекречиваться ни аварии, ни катастрофы, ни льготы, которые пострадавшим полагаются от государства.
И мне становиться ясной еще одна тайная пружина, двигавшая это «дело». Речь идет об исках на десятки миллионов долларов. Это нашего российского отставного подводника можно «футболить» годами. Стоит только опубликовать перечень аварий и катастроф в правительственной газете, как посыплются судебные иски от пострадавших подводников, заброшенных волею судеб в Америку, Францию, Германию.
В апреле 1998 года судебный процесс по делу Никитина еще длился как ночной кошмар. И как-то раз, когда я пришел в «Гражданский контроль», Шмидт, Пустынцев и Вдовин сидели над какими – то документами. И Пустынцев сказал:
- У нас появилась идея: мы защищаем Александра Никитина, его право говорить правду о радиационных бедах на Кольском полуострове. Но такое же право есть у каждого. У каждого. Но ведь нам просто не дают сказать правду. Узнать. Государство схватило за горло и давит. Тебе ли не знать? Мы решили, что нужно создавать Экологический правозащитный Центр «Беллона». Чтобы любой гражданин мог обратиться к нам – помогите, мои права на чистый воздух, воду, лес ущемлены.
Вот так и появился наш центр. И с того года он защищает наши права.
С Борисом Палычем я в последний раз виделся в Осло несколько лет назад. Он курил, стал вспоминать лагерь, друзей. Сидел седой как лунь, мудрый, все понимающий. Потом вздохнул: иных уж нет. А те далече….
У Бориса Павловича Пустынцева есть только одна правительственная награда. Офицерский крест ордена Заслуг Венгерской Республики. У СССР и России он не выслужил ничего. Да и – не взял бы….