За ужином Драголар снова вернулся к теме женитьбы. Но жрица не торопилась с ответом.
– Чего ты ждёшь от этого брака? Я ровня тебе, как человек. Но я не царица. Мой народ мне не принадлежит. Я жрица – служить ему моё призвание. А ты ведь хотел бы видеть веллаторов своими поданными, если женишься на мне? И объясни мне цель твоего похода – нет ведь у нас таких богатств, которые могли бы покрыть содержание твоих воинов в этом походе.
Кудри с проседью качнулись над кубком.
– Не скрою, я хотел бы владеть твоей страной, но если поединок закончится твоей победой, мне придётся забыть о своём желании. Я не жду от тебя страны и народа в качестве приданного. Ты мне нужна сама. Ты – то сокровище, которое я нашёл в Веллапонте. Но ты права, шёл я сюда совсем за другим. И я даже готов рассказать тебе об истинной причине моего похода. Но обещай мне, если то, что я тебе расскажу, тебе неизвестно, то в случае моего поражения в нашей с тобой схватке ты вспомнишь, зачем я сюда шёл. Вспомнишь и дашь мне воспользоваться этими сокровищами в той мере, в какой сочтёшь нужным. Это будет платой за то, что я тебе сообщил о них. Правда, жена для своего мужа сделала бы это и так, – царь искоса взглянул на собеседницу. О, Боги! Мог ли он предполагать ещё вчера, что у него может быть не собеседник, а собеседница, да ещё и та, что разделила с ним ложе.
Драголар внимательно наблюдал – лицо женщины выглядело заинтересованным. Не было ни взгляда в сторону, ни подёргивания рук или ног, ни покраснения кожи, ничего, что могло бы выдать желание обмануть. Ему часто приходилось выступать судьёй своим поданным и вести переговоры с властителями других племён. Враньё он научился распознавать безошибочно.
– Я правильно поняла тебя, о, Великий царь, ты не требуешь за свой рассказ ничего определённого, полностью полагаясь на мою совесть?
– Да, Айявента, я тебе верю.
– Я ценю твоё доверие, Драголар. Ты мне поведаешь свой секрет и я сразу отвечу тебе, знаю я его или нет. Если не знаю я, то, скорей всего, не знает никто. Но всё равно я подумаю, у кого можно будет спросить или где искать то, за чем ты пришёл. И если я сочту, что для нашего народа будет безопасным допустить тебя до этого сокровища, то я сделаю это. Но давай взглянем на это с другой стороны. Допустим, побеждаешь ты. Значит ли это, что я могу отдать тебе только то, о чём ты мечтаешь? И тогда войны не будет? Веллаторы смогут спокойно заняться своими привычными делами?
Драголар пожал плечами и хмыкнул.
– Я бы и рад простить всё остальное, но мои воины шли сюда за добычей. Если я получу то, что мне нужно, это будет их последний поход. Их нельзя обижать. Придётся твоему народу выплатить мне дань. Со своей стороны могу обещать, что вам останется столько, чтобы безбедно прожить до следующего лета. И всё, что нужно для ваших ремесленников и пахарей тоже останется. Мы можем забрать горшок, но не гончарный круг, полотно, но не ткацкий станок. Я откажусь от своей царской доли, оставлю её тебе.
– А ты проследишь, чтобы тебе откладывали не золото и драгоценные камни, а скульптуры, расписные холсты и диковины? И что ты будешь делать с храмовым имуществом? У нас два храма, соединённые вместе, как две комнаты в одном доме. А посередине общий зал для совместных обрядов. Один храм Астамиаранты, я её служительница, другой храм Оробарруда, её супруга. Потому и храмы соединены, что супругов нельзя разделять. Каждому из них нужно своё пространство, но и возможность побыть вместе у них тоже должна оставаться.
Вопрос прозвучал серьёзно, но оставалось ощущение, что жрица посмеивается. Верит в свою победу? Вероятнее всего.
– То, что принадлежит Богам, брать нельзя. Если в храме лежит простое золото, то мы его возьмём. Если золотому предмету вы поклоняетесь или совершаете им обряды, то оставим.
Улыбка жрицы сбивала с толка.
– Я же тебе уже говорила, что наш народ не склонен запасать богатства. Мы можем открыть закрома, отдать запас продовольствия, скот, но этого не хватит, чтобы удовлетворить аппетиты твоей армии. Мне тебя нечем порадовать, золото и драгоценные камни есть только у князя и у храмовых людей. Князь не Бог, у него забрать можно, но ты увезёшь его сокровища на двух телегах.
Про диковины на этот раз она решила промолчать, незачем заострять внимание царя на них. Чем больше веллаторских секретов останется нераскрытыми, тем лучше.
– Зачем ты привёл так много воинов? Вещи, которые были в брошенных веллаторами при вашем нападении домах, я так понимаю, твои воины уже поделили?
– Ты мудра, жрица, но тут ты ошибаешься. Дисциплина в моём войске жёсткая. Всё добро сначала подлежит учёту, а потом уже распределению согласно рангам и заслугам. А большая армия оттого, что мне было известно, что взять вас будет трудно.
Руки женщины обвились вокруг его шеи.
– Тогда ты не оставляешь мне выбора – я должна победить, - прошептала Айявента. Драголар попытался было увлечь на ложе, но жрица осталась на месте.
Со звонким смехом она потребовала: «Сначала секрет!»
– Ну что же, секрет, так секрет, - сказал Драголар, а про себя подумал: «Тем больше мне времени для отдыха».
– Был у меня верный советник, шаман Ольхоён. Давным-давно захватил я народность монси. Невелика честь – их и было-то всего человек триста. Готовы мы были окружить их самое большое становище. И тут как из-под земли появился старик с бубном и направился прямо ко мне, хоть я и был одет тогда по-походному, как простой воин. Никто из моих людей не знал языка монси, а старик не владел языком веннаров. Но мне легко было его понять. Он вскинул руку, распахнул с одной стороны свой плащ и я увидел на нём чередующиеся картины. На первой был изображён я с мечом. На следующей – становище. Потом селение оказалось на одной чаше весов, а на другой я увидел россыпь драгоценных камней, причём они блестели не хуже настоящих, и рядом с ними на весах стоял старик. На следующей картине опять были изображены весы, но становище было объято пламенем и казалось, что сейчас сгорит плащ монсийца вместе с ним самим, а на другой чаше весов драгоценные камни и старик были перечёркнуты крест-накрест. Стало понятно, что старик предлагает выкуп за спокойную жизнь его соплеменников и был готов сам стать этим выкупом. Я никогда не боялся колдунов и согласился – мне показалось это выгодным. На самом деле тот набег оказался самым урожайным походом в моей жизни. С сотней воинов мы взяли добычу, которую не в каждом большом городе можно найти. А самой ценной частью выкупа был шаман. Я сдержал своё слово – никто из его соплеменников не пострадал. Он дал мне множество хороших советов и таким могущественным я стал не без его помощи. Военных советов он мне, правда, не давал. Говорил, что может подсказывать только в обороне, но и всего остального мне с лихвой хватило. Он всегда знал, кто может предать, от кого ждать удара в спину. Он знал, кого нельзя назначать сотником, потому что тот не убережёт своих солдат. Знал, как сделать так, чтобы жители моей страны были сытыми даже без войны. В какой год пахари должны сеять в низинах, а в какой на пригорках, когда ждать перехода оленей или лососей на перекатах. Монси жили в юртах, но Ольхоён подсказывал, как построить настоящий дворец. Не раз мне говорили, что его видели вместе с его народом, тогда как он всегда присутствовал при моей персоне. Он одновременно мог находиться и тут, и там.
Однажды шаман явился ко мне, бодро шагая по дворцовым плитам, и сказал: «О, Драголар! Жаль мне покидать тебя, но грядёт срок, когда Боги призовут меня к себе. Океан времени ждёт меня. Хочу я напоследок сказать тебе заветное слово.
Хочешь ли ты, Драголар, стать бессмертным?»
С удивлением я воззрился на него. Много чудес я видел на своём веку, о многих великих магах и чародеях слышал, но легенды о бессмертии я всегда считал обычными сказками. Я мечтал о том, чтобы прожить максимально возможный срок для человека, лет 120, оставаясь при этом не дряхлым и скрюченным телом, а самостоятельной персоной с ясным умом. Что прятать мысли, и о бессмертии мечтал, но как о чём-то несбыточном. Я думаю, ты меня поймёшь, Айявента. Когда в твоих руках такая власть, когда ты умеешь с этим управляться, страшно оставлять свои начатые дела на произвол судьбы.
– Я говорю не о настоящем бессмертии, – продолжил старик, – вряд ли ты захочешь его. Через тысячу лет тебе всё прискучит, и ты уже будешь не рад своей жизни. Но продлить её настолько, чтобы успеть совершить много мудрых дел, о которых будут помнить в веках – это тебе по силам. Ты не станешь совсем молодым, тебе ведь и сейчас уже немало лет. Но сохранить то, что имеешь и даже немного это улучшить можно.
– И как же мне это сделать?
– Для начала ты мне должен поклясться, что после обретения средств для продления жизни ты используешь свою жизнь для созидания, больше не пойдёшь ни в один завоевательный поход, ты больше не будешь делать несчастными другие народы и не будешь сиротить детей своих воинов. Не торопись с обещанием, подумай. Твоя империя сейчас живёт за счёт завоеваний и труда завоёванных народов. Что производит твоя страна? Воинов и ещё раз воинов. Вы прекрасно умеете выращивать лошадей, разводите овец, валяете войлок, выделываете кожу. Выплавка металлов, земледелие, искусства, ремёсла вам не интересны. Всё это вы потребляете, но делаете не вы, а побеждённые на окраине империи. Коли ты прекратишь своей волей войны, куда ты денешь столько воинов? Чем ты их займёшь?
Я задумался. Кого-то из воинов можно приучить к ремёслам, они ведь и сейчас в походах обихаживают себя полностью сами. Но ведь есть и такие, для которых война и есть жизнь.
Что они будут делать без победы над врагом, без завоёванных женщин, без военной добычи? Чем они смогут прокормить свои семьи?
– Настоящих воителей можно оставить на окраинах, чтобы они защищали страну от набегов и вторжений. Остальных же можно научить какому-то делу.
– Ты понимаешь, что у тебя всё должно быть продумано заранее и подготовлено, и лучше, чтобы вы получили весточку от ваших Богов.
Старик хихикнул.
– Попробуй сейчас объявить о своей воле сделать веннаров мирным народом и послушай, что о тебе скажут. «Драголар сошёл с ума, Драголар потерял ум, Драголар стал бабой!» – разными голосами прокричал он.
И, как всегда, был прав. Именно это я услышал бы о себе. Злость вскипела во мне. Да чтобы я не смог навязать свою волю!
Ольхоён стоял прямо, как будто и не собирался умирать. И только тут я понял, как мне будет его не хватать. Мой отец погиб, когда я был безусым юношей. И в тридцать с лишним лет я снова обрёл отца. Совсем другого по характеру, но он был моим воспитателем не менее, чем мой настоящий отец Ридгал. Для одного главным было вырастить меня смелым и находчивым, сильным и ловким, честолюбивым и властным, другой же хотел всё это направить в мирное русло. Он умел задавать вопросы так, что я неделями и месяцами искал на них ответы. А когда находил, он задавал новый, и становилось понятно, что тот ответ не мог быть истиной. Да, я был плохим учеником Ольхоёна. Мне по-прежнему были интересны военные забавы. Правда, не будь Ольхоёна, набегов было бы больше. Он и утихомиривал меня, и способствовал мирному благоденствию страны. Мы НЕ НУЖДАЛИСЬ в постоянных войнах. Даже побеждённые народы в империи не устраивали голодные бунты, все были сыты. Но, видимо, он всё-таки был удовлетворён мной как учеником, раз захотел сделать мне воистину царский подарок.
Злость сменилась печалью.
– Ольхоён, а как же я буду без тебя? – и такая, видно, растерянность была в моём голосе, что шаман рассмеялся.
– Никогда не видел тебя таким, царь. Ответь сам себе на один вопрос: о чём на самом деле ты грустишь? О том, что старик Ольхоён никогда больше не съест копчёного лосося или мочёную бруснику, что он не сможет увидеть зарю и услышать пение птиц на рассвете? Или тебе жалко себя, остающегося без мудрого советника?
Я заглянул в своё сердце, шаман научил меня это делать. Когда я предложил тебе стать моей женой, я тоже заглядывал в сердце, ты можешь мне верить, это не сдуру сказанное слово. Так вот, заглянул я в своё сердце и увидел там всё.
– Да, Ольхоён, конечно, ты прав. Себя мне жалко, я понимаю, от скольких ошибок ты меня уберёг и мне хочется, чтобы ты и в дальнейшем оберегал меня. Но мне было бы гораздо легче расстаться с тобой, если бы я знал, что ты где-то есть, что ты жив.
– А что ты знаешь о жизни и смерти, доблестный Драголар? Ты неоднократно был причиной и того, и другого, но приблизился ли ты к пониманию того, что это такое? Ты думаешь океан времени это небытиё? Ты думаешь, мы живём только ради того, чтобы в конце жизни друзья и родственники нас сожгли, закопали, подвесили на дерево, кинули в море, поплакав при этом и сказав приличествующие слова? А может даже они будут искренними слова, но печаль охватывает человека не за того, кто умер, а за себя, такого родного и любимого, самого лучшего человека на свете, для которого смерть оборачивается потерей защиты, кормушки, любви, заботы. Разве не так? А если умирает человек, облечённый властью, особенно, если это сильный правитель, сумевший многих подмять под себя, разве тех, кто будет радоваться его смерти будет не больше, тех, кто его оплакивает?
– Ольхоён, сам я не знаю, что лежит за смертью. Говорят разное. Может я стану рысью, может травинкой, может, буду пировать с Богами, а может, ничего не будет. У каждого народа свои верования, именно поэтому я не верю ни одному из них. Люди в жизни слишком похожи для того, чтобы так различаться после неё. Но, может быть, ты мне расскажешь, что происходит с человеком после того, как тело его перестаёт дышать и двигаться? Ты ведаешь эту тайну, но мне до сих пор её не открывал.
Палка в руках старика покачивалась, видно он задумался, не пора ли это сделать.
– Всё я тебе не расскажу. Не потому, что не хочу, а потому, что ты сам должен найти ответы. Почему хорошо, когда человек живёт долго, и почему плохо, если он умирает молодым? Почему хорошо, если человек умный и почему плохо, если он дурак?
– За большую жизнь человек успевает больше сделать. Умный сделает что-то полезное, а дурак и набедокурить может.
– Значит, полезное делать хорошо? А для кого полезное?
Я удивился: «Как для кого? Для своей семьи, для соратников, для своего народа».
– Когда ты делаешь что-то полезное для себя, семьи или народа, для кого-то другого это будет плохо?
– А как иначе? То, что хорошо мне, обычно плохо для моего врага.
– А можно ли жить без врагов?
– Можно. Какое-то время. А потом они всё равно откуда-нибудь появятся. Кому-то захочется твою жену, кому-то понравится твой дом, кому-то ты не понравишься. Враги – это неизбежность. Долго живёт тот, кто побеждает врагов. Значит, важнее всего – побеждать.
Мне кажется, тогда я гордился своим выводом.
– По-твоему выходит, что дольше всего живут те люди, которые воюют и побеждают? Ответь мне тогда сильнейший, ты видел когда-нибудь, чтобы я с кем-то воевал? Видел ли ты когда-нибудь, чтобы у меня были враги? Может быть, когда ты пришёл завоевать монси, я вышел к тебе и стал биться с тобой и победил тебя?
– Конечно же, нет! Зачем спрашивать про то, что мы с тобой оба хорошо знаем?
– Знаешь ли ты, мой мальчик, сколько мне лет?
–Ты сказал, мальчик? Я не ослышался, Ольхоён?
Я никак не мог взять в толк, что это на него нашло. Никому в голову, кроме моей матери, не могло прийти назвать меня мальчиком. Да любой другой был бы уже взят стражей и уведён на конюший двор для порки. Мало того, что к царю так не обращаются, так ещё и лет мне сколько! Давным давно уже зрелый муж, а не мальчик. Если бы я не знал столько лет Ольхоёна как весьма деликатного человека ни разу никому не нагрубившего и не ответившего резкостью на чью-то грубость, возможно я уже хлопнул бы в ладоши, призывая стражников.
– Да, я сказал именно так, мой царь, – ничуть не смутился старик, – ответь мне на вопрос и тогда ты поймёшь причину.
– Что ты хочешь этим сказать? То, что тебе не восемьдесят – девяносто, как мне кажется, а все сто? Ну и что из того?
– Да ничего, конечно, кроме того… кроме того, что мне сейчас сто девяносто восемь лет. И, надеюсь, ты меня не заподозришь в… скажем приличней, в некотором преувеличении?
Вид, наверное, я имел самый глупый. Рядом со мной столько времени находился человек, который годился (я не постеснялся загнуть пальцы) мне в пра-пра-пра-пра-прадеды! А я его чуть ли не в прислужниках держал! Да я должен был ноги ему омывать в уважении к его годам!
Наконец, я смог что-то произнести.
- Это какое-то волшебство?
– Нет никакого волшебства. И ничего такого, что не мог бы повторить ты. Но мой путь воздержания и аскетизма вряд ли тебе понравится. Я тебе хотел предложить иное.