Глава двадцать первая
СОСТЯЗАНИЕ
Верую во единого Бога Отца, Вседержителя,
Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.
И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия,
Единородного, Отцом рожденного прежде всех веков;
в Свет от Света, в Бога истинного, рожденного,
несотворенного, единосущного Отцу,
через Которого все произошло.
Никео-Константинопольский Символ Веры
Знает Он, что на суше и на море;
Лист падает только с Его ведома,
И нет зерна во мраке земли,
Нет свежего или сухого,
Чего бы не было в книге ясной.
Коран
В дверь постучали. Я открыла и увидела встревоженного дона Альфонсо.
– Элена, меня послал за вами святой отец, – взволнованно заговорил он. – К счастью, он уверен, что вы заперты в моей комнате, так что именно мне поручено доставить вас в часовню.
Итак, священника не оставляла мысль о проведении допроса с пристрастием. Моя участь пока представлялась туманной.
Дон Альфонсо провел меня помещениями нижнего этажа. Мы двигались какими-то бесконечными коридорами, стараясь избегать людей. Из башни, где располагались покои владельца замка и его домочадцев, мы через потайную дверь проникли в домовую церковь. Она помещалась на втором этаже надвратной башни, а еще выше, над церковью, находился замковый колокол, извещавший обитателей о вечерних богослужениях, о важных внутренних событиях, а в моменты опасности – о приближении врага.
Мы вошли в довольно темное помещение со сводчатыми потолками. Вдоль стен ютились грубые лавочки, в нишах примостились небольшие деревянные скульптурки Богоматери и святых. В алтарной части между двумя узкими окнами висело большое деревянное распятие, а под ним на столе стояли массивные подсвечники с высокими свечами и церковная утварь. Падре Эстебан отдавал там какие-то распоряжения двум церковным служкам. Окна часовни, вероятно, были заделаны слюдой. Солнечный свет как-то нереально преломлялся через нее и отражался прямо на тонзуре святого отца, заставляя ее весело и несерьезно блестеть. Это вызвало у меня невольную улыбку, не ускользнувшую, однако, от проницательного, всепроникающего взгляда священника.
– Что ж, это приятно, что ты заходишь в храм божий с улыбкой на устах, – проворковал он сладким голосом. – И все же, дочь моя, тебе в твоем положении куда более пристало входить сюда со смирением и благоговением.
Я пожала плечами в знак того, что плохо поняла его тираду. Тогда он воздел глаза к небу, затем опустил голову, тем самым показывая, как мне следовало поступить. Я смиренно опустила голову.
– Сын мой, – обратился падре к дону Альфонсо, – благодарю вас. Я попробую наставить эту особу на путь истинный. Думаю, вы можете вернуться к своим делам.
Хитрый священник намекал, что хочет остаться со мной с глазу на глаз. Служек он уже отпустил.
– Девица сия находится под моим надзором, – откликнулся молодой хозяин. – Мое присутствие при вашей беседе позволит мне доложить отцу о ее поведении.
– Я полагаю, у меня не возникнет трудностей в общении с ней, – вновь исключительно вежливо возразил падре. – Я не смею вас задерживать. А дону Ордоньо я сам расскажу обо всем, что касается этой девицы.
– Отец приказал не спускать с нее глаз, – парировал молодой человек. – Я понаблюдаю, насколько она привержена Христу.
Падре Эстебан зыркнул недобрым взглядом на дона Альфонсо, но заговорил опять спокойно, даже вкрадчиво:
– Сын мой, вы, безусловно, послушный и добропорядочный христианин. И я очень ценю ваше радение о порученном вам деле. Но уверяю вас, я радею о нем столь же много, и вы смело можете положиться на меня и посвятить себя исполнению многочисленных ваших обязанностей. В случае же необходимости, я непременно пошлю за вами.
Молодой хозяин прошел вглубь церкви, сел на лавку у стены и заявил:
– Я никуда не уйду, святой отец. Я исполню свой долг до конца. Здесь я вам не помешаю.
Я поразилась твердости характера этого малого. В схватке с хитрым, изворотливым священником дон Альфонсо одержал полную победу. Его упорство и сознание своей правоты заставили падре Эстебана понять, что настаивать и дальше на его уходе становилось неприличным, и святой отец смирился.
– Подойди сюда, дитя мое, – ласково обратился он ко мне.
Этакая отеческая нежность пугала и настораживала. Я приблизилась к алтарю.
– Ты христианка? – столь же участливо поинтересовался он. – Поклянись на Библии говорить правду и только правду.
И он жестами показал мне на всякий случай, что я должна сделать. Я положила руку на Священное Писание и не погрешила против истины, ибо действительно я крещеная христианка. Дальше я начала судорожно вспоминать историю. Сейчас, находясь вдали от книг, где я могла бы перепроверить любую информацию, я обнаружила всю поверхностность моих знаний истории, всю их шаткость при соприкосновении с реальной историей. Если бы святого отца что-то не устроило в моем поведении в храме, я могла бы сослаться на то, что я – восточная христианка, знакомая с обрядами по византийскому образцу. Но я даже не была уверена, что Византия тогда уже называлась Византией. Это меня позабавило, напомнив мне одну девчушку-студенточку, однажды во время лекции задавшую мне наивный вопрос:
– Елена Андреевна, а люди, жившие до нашей эры, знали, что они живут до нашей эры?
Теперь я сама оказывалась столь же наивной и невежественной, потому что никогда не выясняла, когда собственно Византия обрела свое название. Я понимала, что разделение церкви еще не произошло, ибо я находилась в начале одиннадцатого века, а официально католицизм размежевался с православием в 1054 году. Я знала наверняка, что уже имелись различия в обрядах и богослужении западного и восточного христианства, между которыми, по летописи, делал князь Владимир выбор, когда крестил Русь. Но я не имела понятия, ни в чем состояло отличие, ни как в одиннадцатом веке проявляло себя православие, ни даже как византийцы накладывали крестное знамение. Это был круг специальных вопросов, которыми я как преподаватель всемирной истории «галопом по Европам» просто не задавалась. Оставалось лишь уповать на то, что падре Эстебан тоже был не в курсе, как крестились византийцы, и что он относился к восточным единоверцам лучше, чем, скажем, к мусульманам или еретикам. В конце концов, рассуждала я про себя, отправит же римский папа уже после разделения церквей в помощь византийцам отряды в Первый Крестовый поход. Значит, византийцы все же еще рассматривались как люди единой, христианской, веры.
– Допустим, – кивнул падре, когда я поклялась на Библии. – Откуда ты?
Этому вопросу меня, конечно, обучили: я уже не могла сослаться на непонимание. Я только опять с исторической точки зрения сомневалась, каким образом могла русская очутиться в Испании, но, с другой стороны, пути Господни неисповедимы. И я решилась.
– Моя земля – Русь.
Увы, еще не наступила эпоха Ярослава Мудрого, когда Русь могла быть известной, по крайней мере, во Франции, потому что он выдал свою дочь Анну за франкского короля Генриха Первого. Тем более не пришло еще время Всеволода Ярославича, который женил своего сына Владимира Мономаха на принцессе Гите, дочери английского короля Гарольда.
Однако, священник склонил голову, якобы, принимая мой ответ.
– Кто ты?
– Я – Элена, дочь русского князя Андрея.
Проверить мои слова он не мог, он либо принимал их на веру, либо отвергал, поэтому содержание моей лжи никак не влияло на судьбу: не в состоянии было ни спасти меня, ни погубить.
– Как ты попала в Кастилию?
– Мой отец ездил с посольством к франкам, – отчаянно сочиняла я. – А когда его миссия завершилась, мы отправились путешествовать. Мы стали жертвой мусульманского отряда. Мне удалось скрыться, а отца захватили в плен. И я пошла искать его повсюду.
Далее я поведала историю о нападении на меня неведомого всадника недалеко от замка дона Ордоньо.
– Из беды меня выручил дон Сакромонт, за что я очень благодарна ему, – завершила я свой рассказ.
Святой отец расхохотался, и подобная реакция на мои слова показалась мне неуместной. Впрочем, я нещадно коверкала фразы, выказывая совершенное незнание языка, что, вероятно, и рассмешило моего духовного наставника.
– Помолимся, дочь моя, – воздев руки к небу, торжественно провозгласил падре Эстебан, в мгновенье ока сменив смех на глубокое раздумье. – Прочитай «Pater”.
Я подумала, что речь идет об «Отче Наш» и возблагодарила Бога, ибо эту молитву я знала наизусть, но тут я вдруг осознала, что я произношу ее не на греческом языке, как, по всей вероятности, делали бы византийцы. Мне оставалось молить Бога, чтобы падре принял церковно-славянский за греческий. И я начала старательно читать молитву. Дон Эстебан внимательно слушал, а потом мягко, но требовательно попросил:
– А теперь по латыни, дочь моя.
Я пожала плечами.
– Что ж! – падре вздохнул, словно решение, которое он собирался принять, казалось ему тягостной обязанностью. – Ты стала наложницей неверного араба. Это тяжкий грех.
Я склонила голову и молчала.
– Ты стала наложницей мусульманина? – возвысив голос, он превратил свое утверждение в вопрос.
Я вскинула на него непонимающий взгляд.
– Стала ли ты, дочь моя, наложницей? – вкрадчиво и ласково переспросил он, подходя ко мне ближе.
Ах, вот оно что! Его не заинтересовало мое сомнительное происхождение из далекой неведомой страны, его не насторожило мое сомнительное знание каких-либо христианских обрядов, но его возмущала моя возможная связь с Абдеррахманом, и на этом он и строил основное свое обвинение. Если бы только этот священник знал, что в таком случае я согрешила бы не только с мусульманином, а и с язычником в одном лице!
– Нет, святой отец, – твердо ответила я, и это была святая правда.
– Ложь еще более тяжкий грех, – прошипел падре Эстебан: правда была ему не нужна.
Послышался шорох в конце зала, и я вспомнила о присутствии дона Альфонсо.
– Нет, – повторила я громко и дерзко.
И вдруг священник артистически вскинул руки и возопил:
– Ложь еще более тяжкий грех, дочь моя!
Я пожала плечами. Святой отец явно не нуждался в повышении квалификации по актерскому мастерству.
– Смирение и молитва – вот искупление грехов твоих! – продолжал вопить падре, потрясая руками в воздухе.
– Смирение, пост и молитва, – укоризненно громко проговорил он, опуская руки.
И словно устав, задохнувшись от общения с Всевышним, он тихо и ласково прошептал, сложив руки ладошками:
– Смирение, пост и молитва.
Я, пожалуй, даже развлеклась, наблюдая этот спектакль. Неожиданно я почувствовала дыхание за моей спиной, и голос дона Альфонсо отчетливо произнес:
– Святой отец, вы утомлены. Я уведу девицу. Она будет молиться и поститься.
– Она не знает молитв! – с досадой воскликнул падре Эстебан, будто это его чрезвычайно заботило.
– Я пришлю к ней сестру для обучения молитвам, – с усмешкой сказал молодой человек.
Усмешка не ускользнула от внимания падре.
– Сын мой, вы не посмеете свести вместе чистый, невинный цветок, каковым является ваша сестра, и эту падшую особу, – решительно отверг он слова молодого хозяина. – Она будет учить молитвы здесь и молиться будет здесь! А вы, сын мой, позовете ко мне Сакромонта. Я имею к нему разговор.
Дон Альфонсо медленно опустился на ближайшую скамью.
– Я – наследник замка Аструм Санктум, святой отец, – промолвил он спокойно и с достоинством. – Вы, вероятно, перепутали меня со слугами. Мне поручено опекать эту девицу, и пока она находится в часовне, я тоже останусь в часовне.
Падре Эстебан в гневе стиснул зубы, но сдержался, подошел к распятию, поправил свечи на столе, перекрестился и успокоился.
– Вы правы, молодой человек, – кивнул он, поворачиваясь. – Побудьте здесь.
И он вышел в боковую дверь.
– Не бойся, Элена, – шепнул мне дон Альфонсо. – Я не покину тебя.
Через минуту падре Эстебан возвратился и со всей серьезностью приступил к обучению меня молитвам. Думаю, он преследовал несколько иные, менее благочестивые цели, когда велел привести меня в домовую церковь, но молодой хозяин, очевидно, спутал его карты.
Мне же доставляло даже удовольствие произносить, повторяя за священником, латинские фразы. Я вспомнила студенческие годы, когда я гордилась, что могу приобщиться к этому древнему мертвому языку. Он вписывался в круг тех неразгаданных, непонятых тайн, которые хранит история и которые так привлекали меня во все времена. И сейчас меня захлестнуло какое-то детское желание бравады: мне хотелось показать, что я тоже знаю кое-что по латыни и громко спеть “Gaudeamus”. Но, прекрасно осознавая, что поступать так ни в коем случае нельзя, я упрятала свои дерзкие желания вглубь своей души, изобразила усердие и смирение и с выражением продолжала декламировать строки молитв.
Прошло минут двадцать, и в часовню неожиданно вошел Святогор. Сердце мое радостно забилось при виде его, хотя я не смогла дать себе отчет почему. Он непринужденно перекрестился, подошел к дону Эстебану и поклонился ему.
– Я звал тебя, Сакромонт, хорошо, что ты нашел для меня минутку времени, – направился к нему падре, потом резко обернулся ко мне и приказал: – Повторяй молитвы, дочь моя!
Я сделала вид, что погрузилась в молитвы, а сама прислушивалась к разговору.
– Ты уже долго служишь нам, Сакромонт, и я верю тебе, – с ласковой вкрадчивостью промолвил священник.
Святогор поклонился:
– Готов служить вам, святой отец.
– Есть одно дело, которое необходимо довести до конца, – продолжал падре, все также ласково. – И дон Альфонсо, я уверен, тоже с этим согласен.
Молодой хозяин встал с лавки и приблизился.
– Я говорю о том узнике, которого я считаю колдуном, – возвысил голос дон Эстебан. – Надо выпытать у него правду и обезопасить обитателей замка от его дьявольских чар.
Дон Альфонсо согласно закивал.
– Сакромонт, ты общался с ним на латыни, насколько мне известно, не так ли?
– Да, святой отец.
– Давайте проведем допрос еще раз с участием нас троих, – предложил падре.
– Я не знаю латинского, – констатировал наследник замка, довольно бесстрастно.
– Сакромонт переведет для вас, не так ли? – сказал падре.
Святогор поклонился.
– Я знаю латынь, как язык молитв, Библии, духовной литературы, проповеди, – гордо произнес дон Эстебан. – И вместе мы сумеем провести допрос должным образом. Между тем, дьявольские предметы, найденные при нем…
Вдруг я захохотала. Я вспомнила, как вчера называл этот дремучий человек обыкновенный фонарик, компас, часы и диктофон, и представила себе физиономию этого святоши, если б ему суждено было увидеть телевизор или компьютер. Мне стало смешно. Судьба Коли висела на волоске. Мои нервы были натянуты до предела. И вот струна лопнула, как только я представила комичный образ падре, и я разразилась хохотом. Конечно, это со мной случилась истерика, и все же мне было действительно смешно.
Падре побледнел и рявкнул:
– «О смехе сказал я: «Глупость!»»
Я попыталась взять себя в руки и еще долго всхлипывала, утирая слезы, проступившие во время истерического выплеска.
– Ее тоже следует внимательно допросить, недаром она насмехается над нами, – проворчал святой отец.
– Ну, что вы, падре, девушка просто переволновалась, – вступился Святогор.
– О чем ты?
– Вчера вы устроили ей настоящее судилище, сегодня наказываете ее постом и молитвами, а теперь угрожаете ей допросом, – разъяснил дон Альфонсо.
Но падре накинулся на Святогора, словно это из его уст прозвучала дерзость:
– Тебе надо поближе подойти к вере, Сакромонт. Тебя съедает гордыня. А основа христианской добродетели – смирение.
– Извините, падре, меня учили арабы, что основой добродетели человека является знание и разум, – с вежливым поклоном промолвил Святогор.
– Знание лишь удваивает гордыню, – досадливо огрызнулся священник. – Знание доступно только Богу, ибо на все его, Божья, воля.
– Согласен с вами, святой отец, – ответил Святогор. – И в Коране сказано, что Аллах творит все, что пожелает, ибо он над всем властен.
– Не забывайся, Сакромонт! Ты в стенах христианского храма, а не в мечети! Здесь не пройдет твоя мусульманская проповедь! – вскричал дон Эстебан. – Я посажу тебя на одну скамью с еретиком и колдуном, которого необходимо казнить.
Святогор поклонился:
– Воля ваша, святой отец, только я ведь принимаю христианство.
– Тогда почему ты до сих пор не крестился?
– Услуги, которые я оказываю дону Ордоньо, такого свойства, что я вряд ли смог бы выполнять их, будучи крещенным. Но я приемлю Христа…
– И проповедуешь Аллаха! – возмутился падре.
– И не вижу в том противоречия.
– Смирение подразумевает страх божий в душе! Ты же и не стремишься подавить гордыню, – наставлял священник.
Дон Альфонсо не участвовал в споре. Он только переводил взгляд со святого отца на Абдеррахмана и обратно, словно наблюдая за шариком пинг-понга. Он не вмешивался в эту богословскую дискуссию и, похоже, не очень вникал в ее суть, он лишь изумлялся, с какой легкостью и не уступающей друг другу силой логики сражались два незаурядных ума.
– Тебя ждет кара Божья! – для пущей убедительности добавил падре.
– Возможно, но это только в Божьей власти, казнить меня или миловать, – возразил Святогор. – И это тоже не противоречит Корану, где говорится, что Бог прощает, кого пожелает, и наказывает, кого пожелает. Вы не можете решать ни мою судьбу, ни судьбу Элены, ни судьбу вашего узника.
– Почему же? – с вызовом накинулся на него дон Эстебан.
– Это дело Бога. А вам он сказал: «Не судите, да не судимы будете!»
От возмущения священник даже как-то сник. Он не ожидал, что араб настолько хорошо знаком со Священным Писанием.
– Не ругайте меня, святой отец, – примирительно улыбнулся Святогор. – Я разделяю вашу веру и понимаю вашего Бога. И я люблю его за то, что в нем – любовь. Вера основывается на любви и знании, а не на страхе и унижении.
Внезапно дон Альфонсо подался вперед, будто намереваясь принять участие в беседе. Он торжественно проговорил:
– Давайте оставим Господу право решать судьбы людей!
– Я буду выпускать тебя с проповедями, Сакромонт, когда ты примешь святое крещение, – мрачно усмехнулся священник. – У тебя потрясающий дар убеждения.
Святогор промолчал.
– Вернемся к делу, и да поможет нам Бог распознать истину! – бодро, как ни в чем не бывало, будто вышел из спора явным победителем, произнес падре. – Еретика я не введу в храм. Приведи его в главный зал, Сакромонт. Я буду ждать вас там. И мы также понаблюдаем за поведением девицы.
И он жестом отпустил Святогора.
Глава двадцать вторая
ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ
Хвала тебе, Боже! Могучей десницы движенье
Из небытия бросает нас в мир униженья –
Чтоб нам умолкать перед наглостью злого невежды,
Чтоб попраны были заветные сердца надежды.
Я верности, дружбы и братства уже не взыскую…
Абу Нувас (756–815)
/поэт при дворе Гарун Аль-Рашида/
– Дон Альфонсо, – подозвал священник наследника замка. – Уведите пока эту особу к себе. Мы встретимся в зале, когда Сакромонт доставит туда узника. С сегодняшнего вечера она должна присутствовать в часовне на богослужениях, а по утрам на чтении и разучивании молитв. И еще. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы ее кормили только хлебом и водой, ибо на ней тяжкий грех совокупления с неверным.
– Я передам ваши указания отцу моему, сеньору замка, – поморщившись, глухо откликнулся дон Альфонсо. – Думаю, он не будет возражать против ваших благочестивых наставлений.
Он не стал вступать в дальнейшие пререкания и, подозвав меня, чуть подтолкнул к выходу. Мне показалось, что он несколько изменил свое отношение ко мне. Впрочем, возможно, он просто демонстрировал падре свое усердие. Мы выбрались из часовни.
– Это правда, Элена? – взволнованно зашептал мой сопровождающий. – На тебе грех?
Боже, как мне надоели эти средневековые игры! Я добыча, пленница, наложница араба. Что же все от меня хотели? К счастью, греха на мне не было, но, если б был, разве это была бы моя вина?
– Дон Альфонсо, – рискнула я обратиться к нему по имени.
Он даже остановился от неожиданности. Я посмотрела ему прямо в глаза и повторила вслух свои мысли. Он изумился моему красноречию и молчал.
– Это был бы мой грех? – настойчиво переспросила я.
– Нет, – пролепетал он, опешив.
– Но и этого греха на мне нет, благодаря Господу и доброте и порядочности Абдеррахмана.
– Разве вчера, когда я возвратил тебя ему, он не воспользовался этим? – удивился Альфонсо.
– Нет!
Он заметно повеселел и сменил тему.
– Я рад, что дон Эстебан учинит, наконец, допрос этому темному узнику, – болтал он почти радостно. – Обвинив этого чудака, он отстанет от тебя. Так что ничего не бойся.
Я похолодела и неожиданно для самой себя заговорила, не успев, как следует, подумать и дать себе отчет в том, что я делаю:
– Дон Альфонсо, вчера вы сказали мне, что я могу рассчитывать на вашу помощь. Так ли это?
– Да, Элена, я обещал тебе во всем помогать.
– И вы помогали бы мне даже, если я не обещала бы вам свою любовь?
– Да, я помогал бы тебе, потому что я люблю тебя, а не для того, чтобы ты полюбила меня, – горячо заверил он.
– Вы – благородный человек, дон Альфонсо! – воскликнула я.
– Мне очень хотелось бы оправдать это звание, – смутился он.
– Дон Альфонсо, я прошу вас выслушать меня, – отважилась я. – Я отдаю себя на ваш суд и вверяю вам свою судьбу и судьбу очень дорогого мне человека. Я рассчитываю на вашу поддержку и помощь… или же… на ваше молчание…
Он опять приостановился, тронул меня за рукав и шепнул:
– Погодите, давайте войдем в мои покои. В замке у стен есть уши.
Я мысленно поблагодарила его за осмотрительность, но опасалась, что вынужденная пауза лишит меня решимости. Наконец, мы достигли его комнаты. Он запер дверь и подвел меня к окну. Вероятно, это место казалось ему наиболее безопасным.
– Говори, Элена, я слушаю тебя.
Но я уже засомневалась в правильности своего поступка.
– Ты просила меня о помощи, – подталкивал он меня на откровенность. – В чем?
– Мне страшно, – призналась я.
– Ты не доверяешь мне, – огорчился дон Альфонсо. – Я не стану выпытывать твою тайну. Ты скажешь сама, если сочтешь нужным. Я лишь могу дать тебе клятву перед Богом, что ты может доверять мне всецело.
Я растрогалась. Меня терзали сомнения, но у меня не было выбора. Я должна рискнуть: либо я обрету еще одного друга и союзника, либо… О втором «либо» думать не хотелось. И я решилась:
– Дон Альфонсо, я не смогу открыть вам всей правды. Просто вы не готовы ее воспринять, а я не способна пока разъяснить всего из-за незнания языка. То, что я говорила святому отцу, правда, кроме одного. Вместо отца я путешествовала с братом. И брат мой сейчас здесь.
Молодой человек удивленно и выжидательно посмотрел на меня.
– Да-да, здесь в этом замке, – подтвердила я. – Это и есть тот узник, которого вы так мечтаете казнить. Помогите мне спасти его! Умоляю вас! Или казните и меня вместе с ним. Другого выбора у нас с ним не остается.
Наследник замка стоял как громом пораженный. Этого он никак не ожидал. Он постарался оправиться и медленно промолвил:
– Это удивительно, но это многое объясняет. У меня лично нет предубеждения против этого узника, правда, предметы, на которые ссылается падре Эстебан, в наших краях действительно не известны и вызывают недоумение. Но я наслышан, что в восточных странах встречаются и не такие чудеса. Да что в восточных? Возьмите наших арабов, с которыми мы воюем. Да их знания опережают наши на века, – он улыбнулся. – Прости, Элена. Я увлекся, а ты переживаешь, кому доверила тайну, болтуну и обманщику или другу. Пока я могу заверить тебя лишь на словах, но попробую доказать и на деле. Ты доверилась другу. Как зовут брата?
– Николас.
Альфонсо задумался, заходил по комнате.
– Давай поразмыслим, как лучше вам вести себя на допросе, – рассуждал он. – Ты можешь что-то предложить?
В дверь робко постучали.
– Поздно, – вздохнул Альфонсо, направляясь к двери.
Пришли доложить, что падре в большом зале ожидает дона Альфонсо с пленницей араба.
– Пойдем, – обратился ко мне молодой человек. – Пока все отрицай, как ты делала это до сих пор.
Когда мы входили в зал, слышался бас дона Ордоньо. Дон Альфонсо шепнул мне: «Прости», и втолкнул меня в дверь. Я собрала всю волю в кулак, чтобы не выдать своих чувств. Мой родной брат Коля, мой интеллигентный брат, умница, в жизни не обидевший ни одной живой души, стоял, пошатываясь, посреди зала с завязанными глазами и на цепи, словно медведь у цыган. Цепь связывала его руки и ноги, и Святогор держал его, как на поводке. Я почувствовала невольную неприязнь к своему древнему земляку, хотя разумом понимала, что лучше пусть именно он держит Колю, чем кто-либо другой.
Я перевела взгляд на дона Ордоньо, сидевшего рядом с падре Эстебаном. Дон Альфонсо бросил меня посреди зала и присоединился к ним. Он сел возле отца и начал что-то оживленно шептать ему на ухо. Дон Ордоньо изменился в лице и уставился на меня. Он разглядывал меня все время, пока его сын что-то горячо сообщал ему. Затем владелец замка склонился к падре Эстебану и в свою очередь что-то взволнованно ему проговорил. Падре бросил на меня сердитый взгляд.
Я похолодела. Сомнений не оставалось: молодой хозяин еле дотерпел и не замедлил выложить мою тайну отцу. И поделом мне. Расчувствовалась, в любовь его поверила. Я приготовилась к нападению, во все времена считавшемуся лучшим средством обороны. Однако инициатива оставалась в руках наших судей. Хозяин переговаривался со священником, тот кивал и качал головой. Наконец, успокоившись, все вернулись к допросу.
–Что же, давайте еще раз взглянем на эти фантастические предметы! – провозгласил хозяин. – Видели ли вы когда-нибудь что-либо подобное, сын?
Наследник подскочил к столу, где были разложены драгоценные трофеи. Он с благоговением и осторожностью долго разглядывал их, не решаясь взять в руки, пока не изрек:
– Ничего похожего я никогда не видел. Но слышал о существовании невозможных вещей от заморских купцов, однако, таковы ли те вещи или нет, то мне неведомо.
– Падре Эстебан, что скажете вы? – продолжил дон Ордоньо.
– Я уже излагал свою точку зрения, – с высокомерием промолвил священник. – Это колдовские штуки, не существующие в природе, дьявольского назначения.
– Сакромонт, взгляните и вы, – приказал хозяин.
Не выпуская цепи из рук, Святогор приблизился к столу. Коля, звеня кандалами, вынужден был продвинуться на несколько метров за натянувшейся цепью. На лице его отразилась боль, которую доставляло ему каждое движение. Николенька, что они сделали с тобой?
«Араб» долго изучал трофеи, вертел их в руках. Особое внимание он уделил компасу, тщательно рассмотрел его и повернулся с ним в руках в разные стороны. Вдруг он вскричал:
– Ваша милость, мне кажется, я знаю назначение этого предмета. Арабские мореплаватели используют приборы для определения направления судна. Если это подобный прибор, то он производит впечатление гораздо более совершенного. Да-да, я теперь абсолютно уверен, что это компас. Возможно, в мореплавании в некоторых странах произошел скачок далеко вперед. Как знать?
Чтобы не заставлять Колю мучиться лишний раз передвижениями на цепи, Святогор остался около предметов всеобщего обозрения.
– Ты подтверждаешь, что это тот прибор, о котором рассказал мой подданный? – спросил Колю владелец замка.
Святогор перевел. Николай разлепил запекшиеся губы и что-то просипел на латыни. Святогор перевел:
– Я не могу определенно сказать. Я лишь торговец, заключивший договор на доставку этих вещей в вашу страну. Их предназначение и устройство мне неизвестны.
– Кто вас послал? Откуда вы идете? Кому вы должны доставить это? – посыпались вопросы дона Ордоньо.
– Я приплыл из Азии. А цель моя…, – Коля замолчал, силясь вспомнить, и когда он заговорил, а Святогор перевел, все ахнули.
– Я должен был передать эти предметы в замок Аструм Санктум его сеньору дону Ордоньо Эстелару.
Я испугалась, ожидая, когда разразится гроза. Реакция владельца замка подтвердила некоторую его наивность, ибо он, ошарашенный, не скрывая своего изумления и без единой капли дипломатии, вскричал:
– Мне?!
Николай ответил, что не знает, с кем ведет беседу и где находится, но таково имя его потенциального покупателя.
– Дон Ордоньо, почему вы молчали, что эти предметы принадлежат вам? – с пристрастием набросился на хозяина падре Эстебан.
– Откуда я знал? – сокрушался сеньор. – Этого типа схватили возле холма и доставили в замок мои вассалы. Все это время он молчал.
– Но мы и не задавали ему таких вопросов, – вступился Святогор.
– Не спешите с выводами, сеньор, – обратился священник к хозяину. – Вы забыли про девицу. Развяжите ему глаза, – приказал он «арабу».
Тот вопросительно посмотрел на дона Ордоньо, ожидая подтверждения или отмены приказа. Сеньор кивнул. Святогор снял с Колиных глаз повязку. В некоторых местах ткань прилипла к ссадинам, и брат поморщился от боли. Я не хотела смотреть, чтобы не выдать себя, но не могла отвести взгляд. Когда повязка скользнула с его лица, он зажмурился: свет резко ударил по его привыкшим к темноте глазам. Он проморгался и постарался приглядеться к окружающим людям и обстановке. По мне он лишь скользнул взглядом, и я поразилась его силе и стойкости. Мне почудилось, что на какую-то долю секунды в глазах его вспыхнула искорка, но он тут же перевел взгляд на другое. Надеюсь, что эта искорка осталась незамеченной, а вот я, вероятно, актриса никудышная: как бы я ни старалась, вся гамма моих переживаний отразилась на моем лице. И падре Эстебан не преминул заметить это и вкрадчиво осведомился:
– Почему ты смотришь на этого узника с такой болью, дочь моя? Он тебе знаком?
Последнее слово он подчеркнул особо. Несмотря на мою уверенность в том, что хозяйский сын проболтался, я последовала его же совету и отрицательно помотала головой:
– Нет. Просто мне жаль его.
– Лучше пожалей себя, – посоветовал дон Ордоньо и рассмеялся, будто только что удачно пошутил.
– Почему? – я решила сыграть наивность. – Разве мне что-то угрожает?
Все промолчали. И мурашки побежали у меня по телу. Я опять посмотрела на Колю. Он куда-то вперил взгляд, и лицо его выражало сильное волнение. Когда он снова ненароком бросил взгляд в мою сторону, в глазах его отразился настоящий восторг. Он вновь куда-то уставился. Я попыталась проследить за его пристальным взглядом. Насколько я могла судить, его восхищение вызвал герб замка. Лицо его просветлело, казалось, он не замечал ничего вокруг, забыл о своей боли и муках, забыл и о своих мучителях. Те, в свою очередь, почувствовали, что в его поведении произошла непонятная им перемена, решили напомнить о себе и вернуть его к действительности.
– Тебе знакома эта девчонка, узник? – пробасил дон Ордоньо.
Святогор перевел вопрос. Брат внимательно и бесстрастно посмотрел на меня и твердо сказал, что видит меня впервые.
– Но она навещала тебя в подземелье с доньей Беренгарией несколько дней назад, – напомнил хозяин.
Коля опять обвел меня взглядом и пожал плечами:
– Может быть. Я не помню. Там плохое освещение, да я особо и не присматривался к посетителям.
– Сакромонт, ты сообщал узнику мое имя и название нашего замка? – вдруг осенило дона Ордоньо.
– Клянусь Аллахом, таких сведений я ему не сообщал, – поклонился Святогор. – Я ничего не делаю без вашего приказа.
– Ладно, – отмахнулся хозяин и задумался.
Да, Коля задал ему задачку. Молодец! Впрочем, вполне вероятно, что Святогор все же поступал иногда вопреки приказам своего сеньора. Так мне казалось.
– Нам надо посоветоваться и все обсудить, – прогремел владелец замка. – Уведи узника, Сакромонт. Что касается девицы, то она может вернуться к тебе до вечера.
– А вечером – в храм на молитвы, – торопливо вставил падре Эстебан.
– Хорошо-хорошо, – слишком быстро согласился хозяин. – Сакромонт, судьбу твоей пленницы мы также будем решать на суде. Но святой отец милостиво согласился наставить Элену на путь христианского покаяния и молитв. Я надеюсь, что под твоим строгим надзором она не совершит больше грехов.
И дон Ордоньо довольно ухмыльнулся, будто эта речь была для него своеобразным тестом, с которым он легко справился. Святогор поклонился хозяину, завязал Николаю глаза, и они тяжело и медленно двинулись к выходу. А по залу разносился тягостный звон цепей, волочившихся по каменному полу.
Я оставалась в зале. Стояла, как тот самый дуб «среди долины ровныя», совершенно всеми забытая. Я понимала, что они решают, как изощренней обвинить меня во лжи, колдовстве, связи с дьявольским узником и всех прочих грехах. В конце концов, обо мне вспомнили.
– Элена, осмотри эти колдовские предметы. Ты их знаешь? Ты их узнаёшь? – вопрос задал дон Альфонсо.
Я подошла к столу и сделала вид, что с любопытством и страхом разглядываю коллекцию «археологических находок» конца двадцатого века. Я, как могла, старалась изобразить на лице недоумение и даже ужас. Вскоре я добавила:
– В нашем краю я никогда ничего подобного не встречала.
– Допустим, – устало процедил дон Ордоньо. – Альфонсо, отведи ее. Нам надо остаться одним.
Путь был коротким, и мы молчали. Прощаясь, я, возмущенная его лицемерием, сдавленным голосом буркнула: «Спасибо», и скрылась в покоях Абдеррахмана.
Глава двадцать третья
ВРАТА ВРЕМЕНИ
Предвестия судьбы – обманутый судьбой –
Читает звездочет на ощупь, как слепой.
Что за напрасный труд! До смысла этих строк
И написавший их добраться бы не мог.
Абу-ль-Ала Аль-Маарри
На пороге меня встретил Сулейман и стремительно запер за мной дверь на засов. Я удивленно огляделась и ахнула. На диване лежал Коля. Склонившийся над ним Абдеррахман обрабатывал ему раны.
– Меня привел Альфонсо, – прошептала я. – Будьте осторожны.
– Не беспокойся, – откликнулся Святогор.
Я приблизилась к брату, взяла его руку. Громыхнула цепь.
– Коленька, родной, как ты?
Он слабо улыбнулся:
– Нормально. Ты знаешь, что я видел в зале?
– Что? Я заметила, что ты куда-то завороженно смотрел.
– Герб замка!
– И что?
– Звезда с восемью концами, – возбужденно заговорил он, – это символ Андалусии. Его происхождение связано с мифологией Тартесса!
– Коля, милый, о чем ты? Нам надо выбираться отсюда. Здесь нам грозит гибель, – возмутилась я.
Он замотал головой в нетерпении и попытался сесть. Святогор помог ему. Он уже закончил врачевание, отошел немного и сел на пол по-турецки. Мы с Колей обнялись. Я гладила его слипшиеся волосы и целовала его воспаленные глаза. И вдруг я заметила, как восхищенно смотрит на нас Абдеррахман и улыбается.
– Святогор! Я нашла брата. Теперь я должна его спасти, – сказала я ему.
– Как ты назвала этого араба? – перебил меня Коля по-русски.
– Он не знает, кто ты? – обратилась я к Святогору.
– Нет, у нас не было возможности поговорить, – ответил он. – А раньше, до твоего появления, я и не собирался раскрывать ему свою тайну.
– Можно я скажу ему?
– Конечно, вы же оба мои родичи. Я так рад, что вы есть у меня, – растрогался он. – Я сделаю все, чтобы спасти вас. Вам нужно выяснить между собой, как вы здесь очутились.
– Много ли у нас времени? – осведомилась я.
– Какое-то время, я думаю, хозяева проговорят непременно. Так что время есть, но немного. В случае чего, мы скроемся в подземелье.
– Коленька, у нас мало времени, а я должна много тебе рассказать, – повернулась я к брату.
Мы говорили по-русски, извинившись перед нашим «арабом». Я в двух словах поведала Коле все с самого начала: о звонке Люды, о Рахмановых, о рукописи Святогора, о поисках в Сантрелье и о том, как я забрела к Абдеррахману. Он слушал, не перебивая, только удивленно поднял брови, узнав о манускрипте и о том, что хозяин этой комнаты и автор документа – одно и то же лицо, тот самый Святогор.
– Значит, именно он и владеет тайной Тартесса, – заключил Николай.
– Брат, ты неисправим! Сейчас не до Тартесса! – вскричала я.
– Аленушка, я не имею права уйти отсюда, не приблизившись к этой тайне. Ради чего я тогда сюда попал? Это же судьба!
И он принялся расспрашивать Святогора о загадке древнего города. Но выяснилось, что тот первый раз об этом слышит.
– Странно, – прошептал брат. – События, связанные с древней святыней, видимо, у него еще впереди.
– Коля, расскажи мне, как ты попал сюда, – потребовала я.
– Я изучил многие помещения замка и в одном из них обнаружил выход в подземелье. Кто знает, может быть, через него когда-то спасались последние обитатели замка и оставили его открытым. Я подумал, что в подземелье также мог располагаться тайник со святыней. У подземной развилки я свернул налево и через какое-то время увидел ту самую брешь, которая высвечивала солнечную стрелку на полу. Помнишь, ты сказала, что прошла по ней, дурачась, как по канату? Я тоже видел эту стрелку. Красиво было, свет как-то необычно переливался…
– Погоди, Коля, а дальше?
– Я пошел вперед, увидел деревянную фигурку Христа…
– Ты трогал его?
– Да. Меня удивило, что он так хорошо сохранился.
– А я еще и помолилась.
– Да, я, кажется, тоже прошептал «Отче наш», – вспомнил Николай.
– Может, это что-то вроде заклинания, и Христос перенес нас в прошлое? – предположила я.
– В таком случае, мы здесь с миссией.
– Я – чтобы найти тебя!
– А я – чтобы найти Тартесс, – твердо заявил брат.
– В этих кандалах? – съязвила я, раздраженная его упрямством.
Он промолчал.
– А дальше?
– Дальше я поднялся по лестнице и уперся в стену. Развернулся и пошел обратно. У развилки я направился прямо, проверяя все закоулки, пока не выбрался на улицу. Было уже около пяти вечера, и я решил продолжить поиски на следующий день, а пока вернуться в Сантрелью и устроиться на ночлег. Спустившись с холма, я не обнаружил ни дороги, ни машины. Какая-то нелепая деревушка ютилась под холмом.
Он замотал головой, будто и до сих пор не поверил во все происходящее.
– Ой, бред! – сокрушался он. – Да. А потом меня схватили всадники и доставили в замок. Честно говоря, я полагал, мне все это снится, или же у меня галлюцинации. Думал, совсем свихнулся со своим Тартессом.
Он смолк и с минуту размышлял.
– Где же все-таки эти врата времени?
– Понятия не имею, – вздохнула я.
– Нет у меня навыка обсуждать вещи за гранью реальности, –усмехнулся он.
– Ой, ли? – насмешливо намекнула я на Тартесс и Атлантиду.
– Слушай, – вдруг встрепенулся брат. – Стрелка эта световая! Очень уж она необычная! Ты говоришь, бежала отсюда на второй день? Ты эту стрелку видела?
– Нет, но это было рано утром, – возразила я. – Солнце падало иначе.
– Пускай так, но если там брешь в холме, то свет так или иначе будет проникать, – рассуждал Коля.
– Верно.
– И что же? Был свет?
– Не помню. Не думаю, – вспоминала я. – Нет! Точно не было. Я даже удивилась этому. Я же шла с фонариком, теперь я точно помню.
– Та-ак, – протянул Коля. – Значит, стрелка. В котором часу ты проходила ее?
– Ну, и вопросы ты задаешь! Что я на часы, что ли, все время смотрела? – расстроилась я, и неожиданно меня осенило:
– Погоди! Я же взглянула на часы, чтобы узнать, во сколько солнышко так весело развлекается. Было три часа дня.
– Три?
– Да-да, ровно три.
– Ровно три? Ровно три… Ровно три!!! Я тоже проходил эту стрелку ровно в три! – воскликнул брат. – Вот и разгадка! Стрелка! Три часа дня!
В дверь внезапно настойчиво постучали. Святогор уже открывал подземелье, Коля уже скользнул с дивана и, стараясь, не шуметь цепями, шел за ним. Я инстинктивно подалась за братом.
– Элена, ты останься, – попросил Святогор. – Ты не должна отсутствовать. Притворись спящей. И ничего не бойся.
Они ушли. Стена вернулась на место. Сулейман открыл дверь, изобразив заспанное лицо. Вбежал дон Альфонсо.
– Элена! – он стал тормошить меня. – Где Сакромонт?
Я протерла глаза, будто после сна:
– Не знаю, а что?
– Мне известно, что он еще не привел твоего брата в казематы. Будьте осторожны! Сюда идут мой отец и падре Эстебан. Они намереваются спуститься в тюрьму и что-то выяснить у твоего брата.
– Спасибо, дон Альфонсо, – поблагодарила я. – Но я никого здесь не видела и считала, что Абдеррахман отвел брата в тюрьму.
– Ты не доверяешь мне, Элена? – огорчился молодой человек.
– Разве? – удивилась я. – Разве я не доверила вам сегодня свою тайну?
– Да, и она осталась тайной, а в твоем голосе слышится упрек.
– А разве это все еще тайна? – с горечью промолвила я.
Он не ответил. Крепко стиснул мое плечо и повернулся, чтобы уйти.
– Спасибо, дон Альфонсо, за предупреждение, – я спешила распрощаться с ним.
Он обернулся, словно хотел что-то добавить, но промолчал и вышел. На лестнице послышался шум голосов.
– Откуда ты, Альфонсо? – пробубнил бас дона Ордоньо.
– Я проверял, все ли пленники на месте, – пошутил молодой наследник.
– Значит, мы опоздали с проверкой, – в голосе хозяина мне почудилось облегчение.
– Да, отец.
– Но, дон Ордоньо, – попытался возразить что-то голос священника.
– Вечером, дорогой мой падре, вечером, когда все пленники расслабятся и потеряют бдительность, вот тогда…, – рассмеялся владелец замка.
Хотелось поверить, что гроза миновала. Но тут уже сверху донесся приглушенный голос святого отца:
– И все-таки чуть позже я зайду исповедовать этого колдуна.
Я запаниковала. Отсутствие брата в темнице бросало бы тень и на Абдеррахмана. Я вдруг поймала себя на мысли, что беспокоилась о нем не меньше, чем о брате.
– Сулейман, – тихо позвала я слугу, который копошился в кладовой. – Ты умеешь открывать подземелье?
Он поспешил к стене.
– Где они могут быть? – потребовала я.
– Где боги, – прошептал он с благоговением и воздел руки к небу.
Стена распахнула для меня проход, и я бросилась вниз, а затем нырнула под лестницу и двинулась по узкому тоннелю. В полной темноте (я в спешке ничего не захватила) я больно ударялась о стены, пока не уперлась в тупик. Я стала ощупью искать вход в святилище, но дверь была заперта и сливалась с камнем. Я пробовала стучать, но массивный камень поглотил слабый стук моего кулака.
– Абдеррахман! Сакромонт! Святогор! – позвала я тихо, а затем чуть громче и совсем громко.
Тишина в ответ. Дыхание мое несколько успокоилось, но в висках пульсировала кровь от страха и отчаяния. В любой момент этот рьяный католический священник, который просто выполнял свой долг, мог спуститься в подземную тюрьму и обнаружить Колино отсутствие. Подозрение падет на Абдеррахмана. Правда, теперь оно падет и на дона Альфонсо, который заверил хозяина, что узник на месте. Я только сейчас осознала, насколько рискованно тот солгал. Еще несколько мгновений в отчаянии побившись о глухую стену, я поплелась обратно, теперь осторожно ощупывая в темноте очертания коридора. Я судорожно соображала, что мне следовало теперь предпринять.
– Элена, – услышала я чей-то голос впереди. Вскоре замаячил свет факела.
– Ты здесь, – облегченно вздохнул Святогор, вдруг возникший совершенно не там, где я ожидала его найти.
– Где Николай? – набросилась я на него.
– Николас у себя в камере в темнице.
Как это ни странно, у меня словно гора с плеч упала. Оба были спасены, по крайней мере, от хозяйского гнева.
– Послушай, Элена, я не очень хорошо понимал ваш язык, – сказал Святогор. – Но, по-моему, вы обсуждали, что с вами произошло, и как вы здесь очутились.
– Верно.
И я рассказала ему о наших с Колей размышлениях.
– Да, мне приходилось видеть эту стрелку в подземном коридоре, – подтвердил Святогор. – Правда, я никогда не проходил сквозь нее и, подобно вам, считал ее прорехой в скале. Однако, у нас здесь нет часов. Это слишком сложный и дорогой механизм. Часы имеются во дворце у халифа. Здесь же в замке…, возможно, они есть у падре Эстебана, но…
– Что ты, Святогор, – улыбнулась я. – Часы всегда со мной. В нашем веке без них невозможно обходиться. У нас вся жизнь расписана по часам и минутам.
– И который сейчас час? – изумился он, рассматривая мои наручные часы.
– Четверть четвертого. Мы опоздали, – расстроилась я.
– Пойдем, все равно, – потянул меня Святогор. – Врата могут оставаться открытыми какое-то время.
Оставив факел в держателе, мы заспешили по подземному коридору, мимо скульптуры Христа, вперед – к развилке. Внезапно мы застыли, как вкопанные: прямо перед нами струился мягкий, чуть мерцающий свет, будто легкая дымка спускавшийся сверху и падавший на пол в виде неясного, блеклого очертания стрелки с размытыми краями, указывавшей в нашу сторону. На наших глазах дымка рассеивалась, стрелка таяла и, спустя несколько минут, стало совсем темно.
Меня охватил беспричинный страх, и я невольно подалась к Святогору, словно ища защиты от неведомой опасности. Он вдруг обнял меня и крепко прижал к себе. От его сильных рук веяло такой надежностью, что я почти сразу успокоилась. Но я не хотела освобождаться из его объятий, я замерла и отдыхала, впитывая аромат его восточных благовоний. Удивительный человек встретился мне в этом непростом приключении с прыжком в далекий, забытый век! И мне подумалось, что все могло оказаться гораздо хуже, и в другой ситуации я столкнулась бы с жестокостью и варварством. Я поежилась от этого предположения, но еще обиднее показалась мне мысль, что я могла вовсе не повстречать в своей жизни Святогора. И думать так не хотелось! Я инстинктивно еще ближе прильнула к нему. Он не разнимал рук, осторожно прижимаясь щекой к моим волосам.
Сколько мы простояли так, не знаю. Что чувствовал он в минуты этой внезапной нежности, мне также неведомо. Через какое-то время он ласково шепнул:
– Пойдем.
Я подняла глаза, тщетно силясь различить его красивые черты в полной темноте. Он коснулся губами моих глаз и повторил:
– Нам надо идти.
Этот грех я имела возможность отмолить уже вечером во время богослужения, а затем, оставшись в часовне одна зубрить молитвы. Падре Эстебан заставил меня выучить две-три новые молитвы по латыни и повторять их с рвением и усердием. Он поручил меня какому-то служке и надолго отлучился: вероятно, присутствовал на обычном вечернем обеде. Больше всего я боялась, что он направился в тюрьму, и снова будет мучить Колю своими глупыми вопросами, сопровождаемыми пытками. Часа через три священник вернулся в часовню вместе с доном Альфонсо, причем они появились, о чем-то оживленно беседуя, и мне послышалось, что дон Эстебан возмущенно восклицал: «…Ее брат!»
Последние сомнения улетучились: молодой наследник замка не отличался особой порядочностью в отношении чужих секретов. Меня удивляло лишь то, что до сих пор ко мне не были предприняты меры пресечения, как сказали бы современные юристы: никто в глаза не бросил мне обвинение в колдовстве и не заточил меня в темницу вместе с братом. Очевидно, это была тщательно продуманная, хитроумная политика.
По требованию святого отца, я повторила сегодняшний набор молитв, стоя на коленях на каменном полу, и была вручена дону Альфонсо, который эскортировал меня в покои Абдеррахмана.
По пути я опять упорно молчала. Дон Альфонсо тоже сосредоточенно молчал. У двери он отвесил мне какой-то неуклюжий поклон, в котором я углядела одновременно и горечь и насмешку.
– Спасибо, что проводили, – пробормотала я, и уже собиралась скрыться, как наследник неожиданно резко повернул меня к себе и требовательно спросил:
– Сакромонт знает о брате?
Я испугалась за Святогора, гордо вскинула голову и изрекла:
– Нет. Вы – единственный, кому я поверила свою тайну.
Он почему-то несколько повеселел и откланялся. И меня вдруг осенило, что он ревновал меня к Святогору.
То, с каким волнением я переступила порог его покоев, в надежде застать его дома, подтвердило для меня самой, что ревность дона Альфонсо была небеспочвенной. Рядом со Святогором я ощущала такое душевное спокойствие, он являлся для меня такой надежной опорой. А теперь к этому всему добавился еще и трепет и переполнявшая меня нежность.
Этот человек с первой нашей встречи поражал тем, с каким достоинством он держался во всех ситуациях, какую отзывчивость проявлял к невзгодам других, с каким уважением относился к каждому, с кем общался. От всего его облика и поведения веяло таким внутренним благородством, какое нечасто встречается в людях всех эпох и времен. А осознание того, что он, этот араб, оказался русским, вернее, древнерусским, наполняло меня особой радостью.
Отсутствие Святогора дома разочаровало меня. Мой средневековый земляк затронул потайные струны моей души. Ожидая его возвращения, я обратилась к его же рукописи, чтобы больше о нем узнать. Теперь я читала ее с особенным пристрастием, слыша за написанными словами его голос и представляя, как он сам это рассказывает. Я подумала, что было бы интересно показать ему документ, ведь у меня имелась при себе и копия трехъязычного оригинала. Меня забавлял тот факт, что я читаю и, по крайней мере, имею при себе его повествование, которое он еще даже не начал писать. Меня так и подмывало понаблюдать за его реакцией, смущала лишь абсурдность ситуации. А когда я, смеясь, стала рассуждать, что он увидит рукопись, и это натолкнет его на мысль написать ее в будущем, то у меня закружилась голова, как это бывало обычно, когда я пыталась мысленно представить себе понятия вечности и бесконечности или еще какие-либо глубоко философские категории. Получалось, что если бы я сюда не попала, то он бы вообще ничего не написал, но если бы он это не написал, то и я бы сюда не попала. Заколдованный круг! И все же я решилась познакомить Святогора с его собственным творением.
Он тихонько проник в комнату, боясь меня разбудить. Он почти обрадовался, что я бодрствую, приблизился к дивану и сел на пол напротив меня, скрестив ноги. Он улыбался, хотя лицо его выглядело усталым. День действительно выдался нелегким.
– Я только что от Николаса, – мягко произнес он. – Брат кланяется тебе. Я еще раз обработал его раны и дал ему укрепляющие снадобья. Если его не станут вновь пытать, он скоро поправится.
– Ты – врач? – удивилась я.
– Нет, но я изучал медицину наряду с другими науками, которые постигал во дворце халифа.
– Ты обещал рассказать мне о своей жизни, – напомнила я, склонила голову набок и загадочно проговорила:
– Но прежде, я хотела бы показать тебе что-то такое, что должно тебя поразить.
И я достала ту часть рукописи, которая содержала непереведенный текст, пролистала ее, удостоверившись, что это действительно она, и протянула Святогору скрепленные листы бумаги. Он схватил их и приблизился к свече, служившей нам в тот момент единственным источником света. Он издал возглас удивления, а я не спускала глаз, изучая его реакцию. Он гладил бумагу руками, пропускал листы между пальцами. Он аккуратно перелистывал страницы и снова поглаживал их.
– Какая тонкая, изысканная белая бумага! – воскликнул он. – В арабском мире только начинают производить и использовать бумагу, но она намного грубее и плотнее. А христиане только переходят от папирусных свитков к пергаменту. Да-а, бумага, да еще такой выделки, действительно поражает меня! Спасибо, что ты дала мне подержать и потрогать такое чудо.
И он бережно протянул мне листы обратно. Я онемела от удивления, что он даже не посмотрел на содержание документа, заполнявшего эти чудесные листы.
– И все? – осторожно поинтересовалась я. – Это единственное, что тебя изумляет?
Я не взяла листы обратно, а подошла к нему и постаралась привлечь его внимание к тексту. Я наклонилась над листами, которые он продолжал держать в руках, и… Я остолбенела. Я резко выхватила документ, так что Святогор испугался, почему я так небрежно обращаюсь с драгоценной бумагой. Я вертела ее в руках, листала, разглядывала и всем своим поведением вызвала его недоумение. Тщетно. Листы были совершенно чистыми и белыми! Ни одной точки или закорючки, ни одного письменного знака, буквы или цифры ни на одном языке они не содержали! Просто чистые белые листы!
Врата времени не допускали абсурда. В события ушедших эпох мы могли вмешиваться лишь до известных пределов, предписанных свыше. Я убрала белые листы, еще пять минут назад испещренные буквами, составлявшими драгоценный древнерусский манускрипт, и тихо попросила:
– Святогор, если ты не очень устал, расскажи мне о своем детстве.
(Продолжение следует)