Ткань вобрала в себя вино, оставив лишь неровный красный след. Только что это была струящаяся, будто живая влага, насыщенная глубоким и густым цветом, а через мгновение не осталось ничего, лишь грязное пятно, замаравшее белизну полотна.
Вино, пролитое на стол, не впитывается. Грубое, засаленное дерево не хочет принимать влагу в себя, и вино постепенно темнеет, сгущаясь, как его гнев, ищущий выхода.
Из горлышка опрокинутой бутылки, пульсируя, сочатся капля за каплей – как его исступление, обессиленное неутоленностью.
Вырываться из ночных кошмаров лишь для того, чтобы снова осознать себя мертвецом…
Понимать, что ты еще не умер, только когда чужая шпага удивит тебя причиненной болью…
Искать в себе чувства, а находить пустоту, и не быть способным ужаснуться этому...
Это – ему, а ей всего лишь петля? Несколько мгновений и все?
Да. Потому что закон тогда связал руки его гневу, надел узду его бешенству. Нельзя было дать волю чувствам – никаким.
Ему – нельзя.