Жила-была на свете одна женщина и звали её Моника Левински. На самом деле от своего рождения прозывалась дамочка Машка Притцкер, а по отцу Залмановна. Но, это к слову. Не о ней речь. Мы-то говорить будем совсем о другом, сказочно далёком. Да, для справки. При получении американского гражданства, можно взять любое имя. Хоть Навуходоносором себя обзови, а то Печориным-Ленским.
Не возбраняется. Там всё равно люди сидят уже все имена слышавшие, а в сущность не вникающие. Так уж получилось. Здесь любимое выражение, не моё дело. Ит из нат май бизнес! Категорически! И только один президент, некто Кеннеди, сказанул фразочку. "Не спрашивай, что может сделать для тебя страна. Скажи, что ты сам можешь для неё сделать!" Его сперва хотели в дурдом посадить, ну а потом убили быстренько, что бы чёрти чего не буровил! Лично мне его жалко. Герой войны, красавец, на катере в акульих морях командиром был, ранен тяжело. Видно увлечение тяжёлой наркотой, да в сочетании с Мерилин Монро, плюс издержки в отношениях с греческой красотой жены собственной на ухудшение состояния повлияли. Опять я сам отвлекся. Спешу назад, к пресловутой Монике. Итак! "Она звалась Татьяной. Ни красотой своей сестры, ни прелестью её румяной.." Пардон, как сказал бы старый пескоструйщик, из которого в прямом смысле этого слова, сыпался песок, обрабатывая струёй загрязнённые поверхности. Цитата прорвалась случайно. Это вроде как неожиданчик, а потому и не считается! В отличие от, скажем, этой: "И Новый год опять вдвоём с подружкою из США." Подругой означенной и была свежевыпеченная Моника. Париж, Париж! Все мы хотели бы там побывать, но не каждому такая радость светит. Мне, лично, не удалось. Когда хотел, то не мог, а теперь могу, но уже не хочу. Прыжки и гримасы раскрепощённого бюджета. Левински Парижу обрадовалась. Нравы там больно лёгкие, хлеб и ветчину с сыром с американскими и сравнивать нельзя, да и вина тут хорошего сколько хошь. Цены, конечно, безумные. А так как за жильё платить не надо, плюс на минус и туда – обратно. При своих, и ещё экономия. До Нового года время было, так что подружке на службу надо было ходить. Сами знаете, как при капитализьме, как потопаешь, так и полопаешь! А Моника наша достопримечательности разные обходит: Набережную Орфевр, Лувр, Ке Д,Орсе, много чего. Так и до Собора Парижской Богоматери добралась. Сувениры её не интересовали. Могендовид не носила из принципа, а крест одеть душа не позволяла. Про полумесяц мы и вспоминать не будем. А в Соборе иконки малые эмалевые, крестики, да образки святых католических. Оно ей надо? Дома, в офисе Нью-Йоркском, не поймут. Осмотрела снаружи храм, подивилась. Ранее думала что он как Кёльнский собор, или собор Святого Петра будет. Нет! Стоит нечто, окнами в крашеных стёклах отсвечивает. И на церковь не похоже. Синагоги такие по всей Америке строили. Хошь в её городе есть, хошь и в Вашингтоне. Внутрь вошла. Разрешили даже и на плошадку смотровую подняться. Вот там и сидели эти самые горгульи или химеры. Вида они страховидного, и все в задумчивости глубокой. Видно, что типы эти гадость какую замышляли ночкой тёмной, да день наступил, так они и замерли. Видать ночь ждут. А чего им каменным стоит подождать? Им лет чёртова уйма, и ещё столько же простоят.
Уроды! С такими мыслями стала Моника к выходу пробираться, но тут внимание её привлекла одна из горгулий. По виду особь была вполне мужского типа, бородку козлиную имела. А насчёт всяких первичных признаков и не разглядишь. Поза у неё была такая, что самое тебе интересное спрятано. В камень ушло! Подошла девушка наша поближе, посмотрела в каменные глаза и вдруг обняла статуй холодный, да говорит: "И чего ты здесь прохлаждаешься? Неужли, ничего более интересного надумать за столько-то лет нельзя? А я бы поглядела, какое-такое у вас, химер, анатомическое устройство с моим удовольствием. Как стемнеет, приходи по этому адресу. Там кафешка есть интересная, там бы и пообщались на предмет перепихнуться при случае. Что, булыга, придёшь?" И услышала: "А то!" Так и обмерла! Чуть струйку не пустила, а потом отошла. Почудится, мол, всякое может. Нарочно в это кафе вечером схожу. Мало ли какой бред натощак человека посещает. На всякий случай, купила багет хлеба и супа лукового упаковку, что и съела домой придя, не в сыром виде супчик, конечно. Сварила. Подруга жила в мансарде на том самом Монмартре. Окно выходило на крышу, но сама то студия была довольно большого размера. Прилегла на софу Моника, да и уснула. Стемнело совсем тем временем, снежок даже лёгкий пошёл. Прямо, как на далёкой Украине в сочельник. Слышит, в окно скребётся кто-то. Подошла, свет не включает, смотрит, а на крыше в лучах фонаря уличного парень стоит. Улыбается ей и вроде говорит чего! Через стекло не очень слышно, так он рукой вниз на улицу показывает, выходи, мол! Сам чернявый, бородка козлиная, а усов нет. На голове берет одет, сам в плащ от снега кутается. Протёрла глаза Моника, окно открыла, а там нет никого! Видать, помстилось! Закрыла окно, пошла, свет включила, по делам нужным сходила и вернулась, на её кровати парень тот самый. Сидит и сигару курит. "Привет",- говорит", - "целую ваши руки! Я взял и решил тебя до кафе проводить как договаривались. А после весь к услугам вашим, мадам! По плану, который вы сами нам наметили. Как то: "Ознакомление с моим анатомическим устройством. Также, если я правильно перевожу слово перепихнуться, старофранцузский секс. И, конечно, кафе.
Все три вещи в любой последовательности. Моника так на пол и села. А гость спрыгнул с кровати, прошёлся по студии, а затем снял длинный плащ и берет. То что увидела Моника было чудовищным. Острые рога на голове стали медленно наливаться неоново-алым. Хвост бил по полу с ритмичностью метронома, а то, на что в простоте своей польстилась бедная, было целых четыре раза окручено вокруг ноги, но самый кончик всё равно уходил в ботфорт. "Смотри и наслаждайся", - прозвучало в пустоте почти угасшего сознания. Пришелец подошёл поближе, и сокровенное начало медленно разматываясь, набирать в объёме. Биение хвоста участилось. Рога адски отсвечивали, даже перебивая электрический свет. "Всё ли тебя устраивает, желанная",- прогрохотало в помрачённом сознании, и Моника погрузилась в спасительную тьму безумия. Пришедшая подружка нашла гостью в таком состоянии, что пришлось обращаться к врачу-психиатру. Утратившая всякое представление о чём-либо, Левински только и твердила: "Этим не надо! Порвёшь ты меня!" Плакала и старалась залезть под софу. Вызванная полиция, увидев открытое окно, высказала почти правильное предположение, имела место попытка изнасилования иностранки, доверчиво открывшей замок по неосторожности. Никакие попытки вернуть пострадавшую к нормальной жизни, успехом не увенчались. При виде шланга для полива или любого аналогичного предмета, впадала в острое состояние. До сих пор маленький дом для страдающих психиатрическими заболеваниями женщин служит прибежищем несчастной! Усталые монахини присматривают за скорбными умом, стараясь исключить всё, что могло бы вызвать очередной приступ, но против сил природы и они бессильны. Долгими зимними вечерами идущий снег заставляет несчастную прятаться под кроватью и с ужасом ждать прихода того, с которым она так неосмотрительно пошутила!