25
Дверь камеры отворилась, как обычно, погрохотав предварительно своими замками и запорами. Тюремщик провел Владимира в помещение для свиданий, где сидел лысый человек и раскладывал какие-то бумаги на столе.
- Герман Фридрихович Цигенгагель, ваш адвокат, - сказал лысый человек и указал Владимиру на свободный табурет, - Садитесь.
- Вы назначены, или как? – спросил Владимир, усаживаясь.
- Меня наняла ваша дочь, Алена Владимировна Павлова. Я представляю адвокатскую контору «Защита». Ваша дочь считает, что вы невиновны. Ваши показания и эти документы говорят об обратном. Означает ли это, что все происходило не так, как изложено здесь?
- А какая разница, что там написано? – равнодушно бросил Владимир, - Меня посадят в любом случае. Сколько заплатила вам моя дочь?
- Окончательная сумма гонорара будет зависеть от приговора суда, поэтому мы с вами заинтересованы в одном…
- Значит, вы еще ничего не получили? – перебил его Владимир.
- Обычно мы принимается за работу после того, как клиент внесет аванс, но ваша дочь упросила меня приступить к изучению дела, пообещав в недельный срок внести требуемую сумму. Владимир Михайлович, прошу вас, отбросьте это равнодушие и поймите, что ваша судьба зависит в первую очередь от вас самих. Поэтому предлагаю написать заявление, что против вас применялись незаконные методы воздействия, вынудившие подписать эти документы. Мы с вами составим сейчас другую версию событий, и впредь будем держаться только ее. Остальное предоставьте мне. Я считаю, что мне удастся добиться оправдательного приговора.
- А я так не считаю, - возразил Владимир, - Что бы мы ни сделали, меня посадят. Ведь все зависит от того, сколько у кого денег. Вы это знаете не хуже меня.
Адвокат нахмурился.
- Я знаю одно, - твердым голосом произнес он, – закон должен карать только преступника. И наказание должно соответствовать тяжести преступления. И мы, адвокаты, как раз и существуем для того, чтобы соблюдались эти принципы.
- Да? А что, если моя дочь не сможет уплатить аванс? Вы и тогда будете следить, чтобы ваши принципы соблюдались? – усмехнулся Владимир.
- Вы хотите, чтобы я работал бесплатно? – сердито вскинулся адвокат, - Вы отказываетесь от моих услуг, или мы приступаем к делу?
- Хорошо – хорошо! - примирительно произнес Владимир, подняв обе руки, - Будем работать. Я подписал эти бумаги, чтобы под суд не попали мои товарищи.
И Владимир кратко поведал свою историю. Герман Фридрихович записал что-то мелким, убористым почерком и дал Владимиру подписать – тот подмахнул, не читая. Герман только покачал головой. После чего проинструктировал:
- Вы ни с кем не разговаривайте без меня, а главное, ничего не подписывайте. Я иду сейчас на встречу с адвокатом истца. Попробую договориться не доводить дело до суда. Но для этого понадобятся деньги.
- Ну да, естественно, - согласился с ним Владимир, - И наверняка большие деньги. А где их взять?
Герман сделал неопределенный жест рукой и удалился. Он поехал на переговоры в фирму. Адвокат истца заверил Германа Цигенгагеля, что руководство фирмы заберет свой иск и замнет дело, если Владимир Павлов уплатит энную сумму за нанесенный материальный и моральный ущерб. Когда Алена узнала цену свободы отца, она схватилась за голову. Это была астрономическая сумма.
- Я понимаю, что таких денег у вас нет, - сказал сочувственно Герман, - Но я должен был попытаться договориться с истцом. Это не означает, что я отказываюсь от защиты или что я не уверен в своих способностях. Я постараюсь добиться оправдательного приговора. В крайнем случае, условного срока.
Алена обратилась к отчиму, чтобы одолжить деньги на аванс юристу. Она твердо решила продать квартиру, но на это требовалось время. Семен Игнатьевич хотел дать деньги, но вмешалась Татьяна.
- Алена, нам для тебя ничего не жалко, - сказала она, - В прошлый раз ты попросила деньги, и мы не отказали. Но я выяснила, что ты потратила их на лечение этого неудачника. Я понимаю – он твой отец. Но при чем тут мы? Он мается дурью, а мы с Семеном плати? Нет уж, уволь!
- Но я верну эти деньги!
- Как? Где ты их возьмешь? – Татьяна пристально вгляделась в Алену. Та отвела глаза, нервно барабаня пальцами по своей сумочке.
- Постой-постой! – воскликнула Татьяна. Она обо всем догадалась.
- Что ты надумала? Не смей, слышишь? Я переоформила квартиру на тебя, но не позволю продать ее, чтобы вытащить этого дурня. Он все равно окажется на зоне, не в этот раз, так в другой. Подумай, что ты делаешь! Скоро ты выйдешь замуж. Где будешь жить? Посмотри, сколько молодых ютится по углам, снимают комнаты за бешеные деньги. Твой отец – конченый человек. Затем тебе жертвовать своим будущим из-за него. Ему же плевать на тебя!
- Мама! Я его дочь! – вскричала Алена, - Как ты не поймешь! И разговор не о моем будущем, а всего лишь о квартире. О квартире, которая не дороже его свободы.
- Но ему не нужна эта свобода! Он же понимает, что там ему будет лучше. Он давно стремится туда попасть. Зачем ему мешать, и при этом такой ценой? Подумай хорошенько, перед тем, как лишаться квартиры. Подумай, где потом будешь жить. А денег мы не дадим!
- Да идите вы со своими деньгами! – крикнула Алена, сверкнув глазами, - Я найду деньги, я обязательно найду и вытащу папу! Прощайте! Я больше не хочу вас видеть!
- Что это значит! – взвилась Татьяна.
- А то и значит! Можешь забыть, что у тебя есть дочь, - бросила Алена. Она крепилась, стараясь не разреветься тут же, и поспешила покинуть эту роскошно обставленную, но чужую, холодную квартиру.
Алена разыскала Заманжола Енсеева и рассказала ему обо всем. Заманжол тоже был против того, чтобы она продавала квартиру.
- Твоя мама права, - сказал он, - Тебе квартира еще понадобится. Давай лучше я продам машину. Заплатим адвокату аванс, а остальное… что-нибудь придумаем потом. Я сейчас же поеду в автосалон, сдам машину.
Алена приободрилась. «Замечательные друзья у папы, - думала она, - Вот только с мамой ему не повезло». Алена перенеслась мыслями в детские годы, в счастливые времена, когда у них в семье царило согласие. Перед ее мысленным взором возникла незабываемая картина – она лежит, обняв ручонками прильнувших к ней родителей, и лепечет: «И мама моя, и папа мой!» И папа с мамой, умиляясь ее словам, целуют ее, и смеясь, толкаются и дурачатся…
В носу у Алены защекотало, и она не сумела сдержать слез. Она шла, не в силах совладать с собой, не видя ничего затуманенным взором, еле уклоняясь от встречных прохожих, участливо оглядывавшихся ей вслед.
А в это время и Владимир, вернувшись от адвоката в свою камеру, вспоминал этот эпизод из их прошлого. «Неужели и тогда Татьяна была такой? – в который раз задавал он себе этот вопрос, - Почему, живя с ней рядом, я не сразу распознал ее? Или сегодняшняя жизнь так плохо повлияла на нее? Но что произошло? Какой такой катаклизм, способный подменить человека? Да, возникли некоторые проблемы, не стало уверенности в завтрашнем дне, исчезли многие иллюзии, которые-то, собственно, и поддерживали эту уверенность. Да, я совершил ряд непростительных ошибок, но кто застрахован от них? И разве все это, вместе взятое, может быть поводом, чтобы отказаться от меня, отказаться от нашей любви, от нашей семьи?»
Владимир достал сигарету, которой он поживился у Германа Фридриховича, и стал шарить по карманам, ища спички. Думы о прошлой, благополучной жизни все еще держали его в своем плену, и они-то и не позволяли сосредоточиться и вспомнить, что спички спрятаны в щели между нарами и стеной.
«Сейчас Татьяна живет с этим коммерсантом, - Владимир рассеянно мял сигарету в руках, так и не сумев прикурить, - Может быть, он и лучше меня, кто его знает. Но что, если этот Семен в один прекрасный день обанкротится? Разорится и не сможет подняться. Да еще с отчаяния запьет. Что тогда будет делать Татьяна? Неужели выкинет и его из своей жизни? Но разве можно так жить? И для чего? И можно ли называть это жизнью? В чем ее смысл?
Неужели Татьяна настолько тупа, чтобы не понимать всего этого? Выпроваживая меня, она сказала, что хочет пожить для себя. А что, раньше она жила для кого-то другого? Ведь самая жизнь была с нами – со мной и Аленой. Как бы ни тщилась, она не сможет убедить ни нас, ни себя, что в обществе этого самодовольного болвана она чувствует себя счастливее. Что та роскошь, в которой она сейчас купается, может заменить тепло нашей доброй старой квартиры».
Владимир вспомнил, наконец, где находятся спички. Он прикурил сигарету и несколько раз глубоко затянулся.
- Оставьте, пожалуйста, покурить, - раздался голос за спиной. От неожиданности Владимир вздрогнул. Он резко обернулся. На нарах в темном углу камеры полулежал, опираясь на локоть, коренастый мужчина лет тридцати. Видимо подселили, когда Владимира водили на встречу с адвокатом.
Владимир поздоровался и они познакомились. Парня звали Вячеславом, он был из деревни. Владимир отдал ему остаток сигареты и тот начал жадно курить и быстро добил «бычок», обжигая пальцы на последних миллиметрах.
- Что вы сделали? – спросил новый знакомый, покончив с куревом.
- Что сделал?
- Ну да. За что вас посадили?
- А-а… в общем-то ни за что, - улыбнулся Владимир.
- Интересно, - Вячеслав пожал плечами, - Сколько людей попадает сюда ни за что. Я вот тоже так.
- Бывает, - сказал Владимир и поинтересовался, - Ты откуда? Из Аксая?
- Нет, из Первомайского. Аксай дальше от нас.
Сокамерники разговорились. Никто им не мешал, других узников не было, увели на допросы и другие мероприятия. Владимир рассказал свою историю, потом попросил Вячеслава рассказать о своей.
- Долго рассказывать, - замялся парень. Видно, ему хотелось излить душу, но он сомневался, можно ли говорить о сокровенном человеку, с которым только что познакомился.
- А куда мы спешим? – сказал Владимир и добро улыбнулся, располагая к себе этого наверняка хорошего парня.
- Вообще-то да, - согласился Вячеслав, и удобнее устроившись на нарах, сказал:
- Может, кто-то не согласится со мной, но я не считаю себя преступником. Я ничего плохого не совершил. И никто от меня не пострадал.
- Рассказывай, я слушаю тебя. Если ты сам не считаешь себя преступником, значит, так оно и есть и нечего беспокоиться. Люди могут не понять тебя, несправедливо обойтись, осудить, - это не важно, - сказал Владимир. Вячеслав кивнул и, вздохнув, начал свою исповедь.
- У меня был старший брат, Николай, и мы с ним не ладили с раннего детства. Между нами было неполных два года, а он считал, что может мной командовать. А я так не думал. В этом и был корень наших разногласий. В отличие от меня он был рослым и сильным; в нашей школе он шишкарил, и редко кто мог противостоять ему в драке. И я бывал бит неоднократно, но старался не спускать ему, и мы цеплялись с ним и дома, и на улице, и в школе.
Противостояние наше обострилось после того, как в нашем классе появилась новенькая – Юлия Савенко, девочка, ничем вроде не примечательная, но почему-то сразу овладевшая вниманием всех мальчишек и нашего, и соседних классов. Я до сих пор не могу понять, что в ней было особенного, притягательного, чем она заворожила нас. Прежние наши подружки были забыты. Вы не поверите, но пацаны табуном ходили за ней на школьных вечерах, днях рождения и просто на переменах.
В то время нам практически не удавалось попасть в клуб на танцы – зорко бдели дежурные учителя, да и взрослые, совхозные парни выкидывали нас за шкирку. Но Коля свободно туда проходил, плюя на возражения учителей. А ребята, отслужившие в армии, или студенты, не рисковали связываться с ним, памятуя о его взрывном характере и крепких кулаках, которые он пускал в ход, не задумываясь. Так вот, Коля ходил на танцы и бесил нас тем, что водил туда и Юлию, в то время, когда мы околачивались у дверей клуба, пытаясь прошмыгнуть незамеченными.
Мы, мальчишки нашего класса, считали, что Юлия принадлежит нам, и нас возмущала наглость Коли, пренебрегшего этим нашим правом. Но, кроме меня, никто не решался открыто говорить об этом. Ну, а он, конечно, чихал на все права и никому не позволял приблизиться к своей новой подруге. Только я не отставал от Юлии, за что очень чувствительно получал от брата и постоянно ходил в синяках. Родители никогда прежде не вмешивались в наши с Колей отношения, но и они заинтересовались, что происходит, почему мы стали хуже врагов.
А Юлия одинаково одаривала своей благосклонностью нас обоих и в отсутствие Коли позволяла мне невинные ласки и поцелуи. И даже будучи с ним, она нежно мне улыбалась и посылала воздушные поцелуи, вызывая бешенство Коли, который не мог прекратить ее заигрываний.
Почему она это делала? Я не знаю. Может быть, ей импонировало, что из-за нее я принимаю побои, и она старалась выразить свою признательность? Или ей было приятно, что за нее бьются два брата, и поэтому она всеми способами стремилась поддерживать наше соперничество? Или все же она была неравнодушна ко мне? Или она испытывала удовольствие от постоянного разжигания огня между нами? Не знаю, я до сих пор не знаю истинных мотивов ее тогдашнего поведения. Но, вернее всего, она любила нас обоих, и хотела быть с обоими одновременно.
Мои к ней чувства тогда были чисто платоническими. Я был зеленым девственником и полагал, что и отношения Юлии и Коли были невинными. Но скоро я убедился, что это не так и они разожгли во мне такие страсти, что едва не погубили меня.
Однажды мы с пацанами собрались на рыбалку, и я полез на чердак за удочками. А чердак наш служил мне своего рода резиденцией, где я мог иногда и заночевать – там стояла старая раскладушка с детским матрасиком. Там же я хранил свои игрушки и всевозможные орудия – удочки, капканы и силки. Никто не покушался на мои владения, даже брат считал зазорным для себя лезть туда.
Так вот, я полез на чердак; а это было летом и, несмотря на рань, уже вовсю рассвело. На последних ступенях лестницы я услышал странные звуки, доносящиеся из чердака. Словно кто-то равномерно икал. Я насторожился, решив, что на чердак забрался какой-нибудь неизвестный зверь. Даже пришли на ум рассказы Максима Зверева, которого я очень любил тогда и читал запоем. В тех рассказах часто описывались всякие происшествия со зверями, сбежавшими из зоопарков и питомников. Заинтригованный, я продолжал путь по лестнице, стараясь не скрипеть ею, чтобы не вспугнуть зверя.
Я осторожно приоткрыл дверцу чердака и заглянул внутрь. И обомлел! На моем коротеньком матрасике, брошенном на опилки, лежала полуобнаженная Юлия. А на ней – Коля со спущенными штанами. Голые ноги Юлии упирались в стропила и как бы пружинисто отталкивались от них в такт движениям Коли. Волосы ее растрепались, лицо раскраснелось, и полуоткрытый рот издавал непонятные звуки – что-то среднее между вздохами и ритмичным иканием.
Я ошалело смотрел на эту необычную картину. В какой-то момент Юлия приподняла веки и, заметив меня, блаженно улыбнулась и подмигнула. Только тут до меня дошел смысл происходящего. Я, конечно, никогда прежде не видел, как люди занимаются сексом, и имел смутное представление о взаимоотношениях полов. Конечно, раз я был деревенским, то мне часто приходилось видеть, как домашние животные совокуплялись, и меня иногда посещали мысли, что, возможно, и люди делают что-то подобное. Я был деревенским и естественно был знаком со всеми видами мата, но никак не увязывал привычное уху с тем, что происходит с людьми. Родители наши были пуританами, выражаясь современным языком, и поэтому тщательно оберегали свои тайны и предавались супружеским утехам очень скрытно. Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы они целовались, не говоря уж об остальном. Кино в те времена было целомудренным; я жил в информационном вакууме и в отношении девочек опускался лишь до невинных поцелуев в щечку.
Поэтому понятен шок, который поразил меня там, у приоткрытых дверей чердака. Сердце мое колотилось, как ненормальное и меня била мелкая дрожь. Я перестал соображать и едва не сверзился с той лестницы. Не помню, как спустился, как оказался в своей комнате на кровати. Необычное зрелище сплетенных тел овладело моим внутренним зрением, и я был в состоянии, в котором, наверное, пребывают лунатики. Вновь и вновь я как бы оказывался у чердачной дверцы и видел ее обнаженное тело, ее рассыпанные по матрасику волосы, ее подрагивающие бедра и колени, ее полуоткрытый рот. Кровь во мне кипела, я весь горел, внутри волнами прокатывалось что-то горячее и скоро я бредил.
Я оказался в своих видениях на месте Коли и как и он присосался к ее шее, а она прижимала меня к себе, обвив гибкими руками. Я не замечал, что извиваюсь на постели, тиская подушку. Только когда из меня изверглось семя, я откинулся и протяжно вздохнул. В тот момент я понял, что все мое существо пылает неистовым желанием близости с девушкой, прежние чувства к которой казались теперь детской игрушкой.
Это желание, эта страсть овладела мной целиком; я не мог более играть с друзьями – все игры показались мне глупыми и смешными. Я не хотел больше на рыбалку и охоту, я не мог смотреть на своих бывших девчонок – они все были дурнушками и малыми детьми. Я видел лишь ее; передо мной стоял, вернее, лежал дивный образ, не дававший покоя ни днем, ни ночью. Я похудел, потерял аппетит и целыми днями не выходил из своей детской; или валялся в чердаке на своей раскладушке, воображая, что слышу Юлино «икание», чувствую ее запах и потом, в приступе бессилья колотил кулаками по матрасику. Я шептал, как одержимый, что Юлия будет моей, что обязательно приведу ее сюда, и бесконечно рисовал это гипотетическое событие в своем воображении и не мог успокоиться.
Мама подумала, что я заболел и водила к врачу, который, конечно же, ничего не нашел и посоветовал больше быть на воздухе и лучше питаться. Не знаю, до чего бы я себя довел, если б Колю не забрали в армию – он в том году закончил школу. Конечно, Юлия провожала его, и они на проводах открыто целовались, как жених и невеста. Но я воспрял духом, как только Коля вернулся из военкомата с повесткой.
Я прекратил добровольное затворничество и подключился к заботам о проводах. Домашние удивлялись моему «выздоровлению», а Коля, словно учуяв что-то, недобро косился на меня. А я улыбался ему; мой взгляд, возможно, говорил: «Что смотришь? Давай-давай, уезжай в свою армию поскорее. А я…» Я помнил ее улыбку, там, на чердаке, когда она заметила меня, стоящего на лестнице. Я понял, что та улыбка была обещающей, я считал, что она как бы говорила: «Хочешь, и с тобой я так буду делать?» Я все это вспомнил и с нетерпением ждал, когда наступит утро, и мы проводим Колю на автобус.
И вот наступил этот долгожданный момент. Раскрытые двери автобуса ждали брата, а он, попрощавшись с родителями, друзьями и подругами, стоял и не мог оторваться от Юлии. Водитель беспрестанно сигналил и ругался, говоря, что опаздывает. Я подошел к Коле с протянутой для прощального рукопожатия рукой; он сверкнул недоверчивым взглядом, небрежно хлопнул по моей ладони и рывком вспрыгнул в начавший трогаться автобус.
Он выглянул из автобуса и нахмурился, заметив, что Юлия обняла меня. Одной рукой она махала старшему брату, а другой прижимала к себе младшего...
Рассказ Вячеслава прервал грохот отворяемой двери, и Владимир с неудовольствием обернулся. Тюремщик ввел в камеру еще одного узника.
- Неужели нельзя нормально открыть дверь? – сказал Владимир.
Тюремщик одарил его недовольным взглядом.
- Заткнись! – прикрикнул он, - Дома будешь командовать. Если только выйдешь живым из зоны.