4. Тяжелый разговор

 
Перед сном Андрей зашел к родителям, живущим через два дома. 
Мать, Валентина Андреевна, суетилась на кухне между столом и электроплитой, на которой шипела сковородка.
 На скрип входной двери, женщина повернула голову.
– Здравствуй, мама! – Андрей стоял на пороге, словно гость, ожидающий приглашения.
Руки матери были в тесте, она пекла пирожки. В доме витал запах  выпечки. Такого успокаивающего и сладостного запаха, отдающего беззаботным детством, он нигде и  никогда больше не чувствовал.
– Андрюша! Заходи, родной мой! – увидев сына, она  всплеснула руками, глаза ее радостно заблестели. – Легок ты на помине. Я вот как раз отцу говорила, что как ты женился, так и дорогу к нам забыл. А я тут пирожки стряпаю...
– Что ты там говоришь? – послышался голос отца из кухни.
– Да это я не тебе… Сынок наш пришел! – лепетала она, словно целый век, не видела сына. – Проходи, Андрюша, что как не родной стоишь у порога.
Андрей заглянул в зал:
– Здорово, батя! Что смотрим?
Виктор Иванович повернул голову:
– А, Андрюша! – он встал, подавая руку. – Здравствуй, здравствуй, сынок! Вот смотрю, как над рабочим классом издеваются – Сталина на них нет! – Одни голодают, другие касками бьют, третьи, и того хуже сводят счеты с жизнью. Вот сейчас показывали, что рабочий застрелился из охотничьего ружья. Просил зарплату за полгода, ему отказали... Жаль мужика...
– А мне не жаль таких людей, – холодно сказал Яковлев. – Мне не жаль тех, кто не хочет постоять за себя.  Кто им виноват? Над ними издеваются, а они молчат…
 – Боятся. Сейчас ведь – чуть слово поперек, и гуляй на все четыре стороны.
– Вот-вот, боятся за себя постоять. Рабы в душе! – У Андрея задергалась левая щека. – Умирать не страшно, а бороться, выходит, страшнее смерти. Знаешь, батя, меня всегда удивляло, почему тот, кто собрался сводить счеты с жизнью, не прихлопнет вначале своего мучителя? Теперь понимаю: он раб и трус, потому, что даже тогда, когда ему уже и бояться-то нет смысла, он все равно боится…
– Грех не хочет брать на душу, – спокойно сказал отец. – Оно ведь сынок, перед смертью все верующими становятся. Это здесь, на грешном белом свете, мы безбожники, а у грани...
– О чем ты говоришь? На войне солдат умирать будет, но постарается достать врага. Он о грехе не думает, он думает о Родине. А здесь тоже – враг.
– Что-то мы, сынок, говорим уж больно о грустном. О жизни надо думать, а не о смерти. Помирать-то не хочется...
– Ты еще пожил, батя, а  умирать не хочешь. И молодые не хотят. Сколько же загубила молодых душ нынешняя жизнь! И я не хочу. Эх, дожить бы до твоих годков – уж больно хочется посмотреть, как буржуев на Колыму погонят…
– Доживешь, сынок. Только боюсь, мечте твоей не суждено будет сбыться. Теперь власть уже не переменится. У них, кто у власти, – деньги, а деньги много значат! Да и за эти деньги они будут биться насмерть. К тому же, американцы не дадут сменить власть, они крепко запустили свои щупальца в Россию.
Яковлев сурово посмотрел на отца. Жизнь вроде бы повидал, а все туда же: без боя – лапки к  верху.
– За чьи деньги, батя, они будут биться насмерть? – глаза Яковлева горели, – За те, что наворовали? Не тот контингент! Если в революцию и гражданскую "голубая кровь" не смогла отстоять, якобы, свое добро,  то современные бандиты и мошенники уж точно знают, чьей они собственностью завладели. И кишка у них тонка будет биться, сбегут при первом же запахе опасности. А что касается американцев, то и эти не сунутся. В гражданскую "Антанту" разогнали, и сейчас разобьем, если попробуют поднять хвост.
Сказав это, Андрей замолчал. Виктор Иванович снова стал смотреть в телевизор. Через некоторое время, не отрываясь от экрана, спросил:
– Ну, рассказывай, как дела на партийном фронте?.. 
– Нормально! – коротко ответил Андрей, не чувствуя в голосе отца искренней заинтересованности. Валентина Андреевна, тем временем, накрыла на стол.
– Идите есть, – сказала она.
– Мне, пожалуйста, принеси сюда, – попросил Виктор Иванович. – Хочется досмотреть серию.
Андрей прошел на кухню. Пока мать относила отцу еду, он помыл  руки.
– Давай, сыночек, поешь пирожков с картошкой и капустой, – лепетала женщина. – Бери молочко, не стесняйся. Не к чужим ведь людям зашел. И будешь молодцом.
– Да я не голоден, – ответил он машинально. – Если только с собой взять...
– И здесь поешь и с собой возьмешь. Давай, не стесняйся.
–Ладно, пирожок с молоком можно пропустить.
Но аппетита не было. Глядя, как сын неохотно ест, на его нахмуренные брови, Валентина Андреевна с тревогой спросила:
– Не вкусные пирожки? Может, что-то случилось? Вид у тебя совсем замученный.
– Да нет, мам, ничего не случилось, – Андрей хотел улыбнуться и сделать беззаботное лицо, но улыбка получилась грустной. – Просто, устал сегодня. А пирожки очень вкусные.
– Что же тогда? – не отступала мать. – Меня не проведешь. Деньги-то ваш начальник платит?
– Нет, – коротко ответил Андрей. – Сегодня был на работе, узнавал. Сейчас, говорит, денег нет. Врет, козел.
– Нашел бы другую работу.
– Мам, да везде такая ситуация. Чего понапрасну бегать. Я решил бастовать. И в суд подам...
Мать тяжело вздохнула.
– Ничего пробьемся, – сказал он. – Надо их выводить на чистую воду. Сейчас вот занимаюсь депутатским расследованием.
– По какому вопросу?
– По самому злободневному. Занимаюсь расследованием по больнице.
– Ой, Андрюша! –  она сложила руки на груди. – Зачем тебе это надо? Ты молодой и тебе кажется, что любое море по колено. Не дай бог, попадешь в больницу, они же тебе все припомнят. Правды-то никто не любит.
– Мам, и ты туда же! – Андрей встал из-за стола. – Я ведь депутат…
– Ну и что? Почему, именно ты?
–  А кто же еще? Странно получается: другой, значит, суй голову в петлю, а сын ни в коем случае.
– Да и зачем это все нужно хоть тебе, хоть кому другому?
Андрей прошел на середину кухни.
 – Мама, не нагнетай обстановку, сказал он устало и добавил: – Какой-то вас вечно преследует страх.
– Я подольше твоего прожила на белом свете, и знаю: плетью обуха не перешибить…
– Мам, пойми, если не я, то, по крайней мере, здесь, в этом городе, этого не сделает никто! – Андрей хотел закурить, но, вспомнив, что мать не переносит табачного дыма, засунул обратно, вынутую из кармана пачку сигарет. – Другое дело: нужно ли это вообще кому-то? Да, нужно! Я коммунист. И если буду бояться простых жуликов, то какой же я революционер.
Видя, что сын не на шутку разошелся, Валентина Андреевна попыталась его успокоить:
– Андрюша, сынок, твоя партия правильная, она за простых людей, рабочих, но зачем надо сейчас воевать? Народ-то молчит, терпит. Сейчас все приспосабливаются, как могут…
– Мам, подумай, что ты говоришь! – голос Андрея задрожал. – По-твоему, и я должен приспособиться?
– Иногда нужно проявлять русскую смекалку.
Он удивленно посмотрел на мать:
 – "Какая русская смекалка"? Ты ли это, которая всегда меня учила жить по–справедливости и бороться за правду?
– Эх, сынок! – она подошла и погладила его по голове. –  Я просто все чаще начинаю сомневаться в том, что наступит торжество справедливости. Мир не переделаешь. Я вот тоже всю жизнь боролась за правду. А где она? На стройках таскала кирпичи –  строила коммунизм – хватала, сколько могла унести, аж ноги подкашивались от тяжести. И что в итоге? Надорвала желудок,  потом боли  мучили годами. А приспособленцы  – "цвели и пахли". И сейчас они живут. Не так, скажешь?
Андрей обнял мать, ему стало неловко за то, что растревожил ее сердце.
–  Это очень долгий и непростой разговор, –  сказал он. –  Я не хочу тебя ни в чем переубеждать. Ты, я знаю, будешь болеть за меня, и помогать мне, где бы я ни был. Скажу лишь одно: я не могу иначе. Уверен, и ты, случись, тебе прожить заново  годы, поступала бы также –  По-совести. Истина ведь, мама, не в приспособленчестве. Даже самый отъявленный лизоблюд понимает, что он творит… Нам надо бы окружить его презрением, как предателя, а мы, наоборот, хотим вроде как "строить жизнь с него". И когда приспособленец видит, что другие ему завидуют, и так же стремятся, как он, облегчить свое существование на чужой счет, он радуется: я не один такой. Отсюда начинается возведение в ряд непреложных истин не добро и справедливость, а подлость, предательство и ложь. И утверждение того, что миром правит зло. Только даже самая отъявленная сволочь хочет справедливости и добра по отношению к себе…
– Может, ты и прав...
– Так, ты меня понимаешь?
– Сынок, я понимаю тебя как никто другой, – Валентина Андреевна с нескрываемой болью посмотрела на сына. – Ты ни о чем не печалься. Я люблю тебя, и пусть удача сопутствует во всех твоих делах.
– Спасибо! – Андрей достал сигарету: он уже собрался уходить.
– Побудь еще, сынок, что ты все время куда–то торопишься? И пирожки не забудь.
– Надо идти... – Он незаметно сломал сигарету. – Они ведь, сволочи, только и мечтают, чтобы я оступился, продался, стал таким же, как они. Им тогда на душе легче. Сволочам в окружении сволочей всегда легче. Не стоит облегчать их участь.