Былое вроде остывающего костра, из которого под ветром памяти нет-нет да и высечется искорка, высвечивая и оживляя, казалось бы, навеки позабытое...
Помню, иду я в Чите по разбитому тротуару, а на пути одни лужи да грязь. Обходи, перепрыгивай — да ну его! И я сворачиваю на дорогу. Вот, совсем другое дело, давно бы так. И только оглянувшись на резкий, как щелчок бича, возглас «Бойся!», стремглав ринулась обратно. А мимо пронеслась машина, груженная сикось-накось длинными, опасно пружинещимися досками. Голову бы точно снесло. Спасибо тебе, добрый человече!
С тех пор его спасительный, хлёсткий оклик нет-нет да и припомнится под руку, как сегодня, например.
Солнце — во все окно! Ослепительное, яростное. Из-за такого на газовой плите совершенно не видно пламени, а мне как раз надо его убавить. Вглядываюсь, принюхиваюсь, не сбила ли пламя при включенных-то горелках. Никакого толка от шторы! Но что за странные тени поползли вдруг по ней? Тучи, тучи каких то вяло-роящихся насекомых. На саранчу не похожа: уж больно тщедушные. А кому еще под силу подобное скопление? Ну впрямь египетская казнь с её мошкарой да песьими мухами. Бой-ся!
И вот, справившись, наконец с горелками, подхожу к окну и в смятении одергиваю штору...
Ба-ааа...глазам не верю! Пух, тополиный пух! Между домом напротив
и нашим— стеной! Ни земли, ни неба, ни даже клена, что растет у самого окна, только колышущаяся, пронизанная солнцем завеса, в момент залепившая антимоскитную сетку.
- Слушай, - взволнованно обращаюсь к сыну, который забежал на кухню «кофейку глотнуть», - Ты видишь, что творится? Да ведь он вроде на той неделе еще отлетел, до дождей?
- Ага, я тоже так думал, пока не увидел этот десант. Вот это — пух! А до дождей значит одуванчики облетали.
Пре-клоняюсь! К сожалению подобному десанту уже не повториться, никогда: кроны тополям вскоре обкорнали под нуль.
И ведь не крикнешь зеленому другу: - «Бойся!»