"А воспоминание... живущее в крови, тайно связующее
нас с десятками и сотнями поколений наших отцов,
живших, а не только существовавших, воспоминание
это, религиозно звучащее во всем нашем существе, и
есть поэзия, священнейшее наследие наше,
и оно-то и делает поэтов, сновидцев, священнослужителей
слова, приобщающих нас к великой церкви живших и умерших".
И.А.Бунин
Ты спишь, а воспоминания, словно верные псы Дианы в лунном ореоле их богини, сторожат твой сон, ждут твоего пробуждения. Порою они нетерпеливо и бесцеремонно вторгаются в твои сны, в которых перепутаны твои собственные и чьи-то еще переживания и фантазии, тревожат их смятением радости или боли. Они пробуждают душу от сна и равнодушия, следуя за тобой неотступно от первых до последних дней твоей жизни. Каждое прожитое мгновение обращается еще одним воспоминанием и тотчас укладывается на полки запасников твоей души. Воспоминания умножаются восходами и закатами, шествием луны то по весеннему, то по зимнему небосклону, цветением деревьев, ударами колокола, боем часов и осенними сумерками, сквозь которые рыжими листьями они опадают на дно твоей души, возвращая тебе, как подарок, все ушедшее за пределы нашего бытия. И никогда не знаешь, откуда, из каких дальних уголков этого тайника могут вдруг выскочить, как черт из табакерки, самые неожиданные, самые забытые и нелепые воспоминания, в которых вдруг воскреснет что-то важное, близкое сердцу, а порой и трагическое, отчего заноют растревоженные старые раны. И не убежать от этих священных псов, как и от серебряных стрел древней богини, пронизывающих сердце неожиданной тоской. Да стоит ли трудов беречь от нее душу!
Ты спишь, а тем временем замерзшее окно радуется солнечному лучу, и разомлев от долгожданного тепла, впускает его в комнату, поступившись ночной красотой морозной живописи. Луч незаметно сползает с подоконника, разливая вокруг себя свет, меняя очертания предметов, раскрашивая их по-новому. Утренние тени отступают все дальше в углы комнаты под ласково-беспощадным натиском солнечного света, делаются все короче, а потом и вовсе сдаются, исчезая в его горячем разливе. А солнечный луч продолжает свое наступление. Вот он добрался до изголовья кровати и по-кошачьи уютной широкой полосой разлегся на спящем лице... Щекочущее теплое прикосновение проникает в твой непрочный утренний сон, и ты тотчас пробуждаешься с улыбкой на заспанном лице и ощущением беспричинной радости. Это память сердца, услужливая и ревностная хранительница воспоминаний, сняла с запыленной полки твоей сокровищницы и подвесила на краешек солнечного луча радость одного далекого летнего утра из твоего детства. Чем же так памятен был тот день, давным-давно упавший за горизонт твоей жизни? Теперь и не вспомнить ничего, кроме яркости и свежести июльского дачного утра, густого жужжания шмеля в распахнутом окне и пары стихотворных строчек из детского календаря, радостно-победно бьющихся в сонной голове: «Я намазала на хлеб пенки от варенья, и как будто каждый день летом воскресенье...».
Чем больше мгновений отсчитывают часы, колокола и листопады, тем гуще хоровод воспоминаний. И вот уже целый сонм их кружит над головой, ты живешь в круговерти этой странной вьюги, в ее призрачном плену. Воспоминания принимают разные обличья, слетая к тебе то палой листвой, то снежинками, то засушенными лепестками фиалок, спрессованными с поблекшими страницами столетней книги. А случается, и голубыми стрекозами с радужными крылышками, что застыли в бесконечном полете на обложке старинного бювара. Вот одна из снежинок, или, может быть, стрекоза, нечаянно задела своей тонкой прозрачностью твои прикрытые веки... И забытое воспоминание всплывает на поверхность необъяснимым стеснением в груди. Оттого ли что ветер мимоходом плеснул в лицо апрельским хмелем, тотчас повеяло странно знакомым, едва уловимым ароматом, который ни с чем не спутать! Ветер умчится прочь, унося твое наваждение... Но будто кто-то тронул струну, спрятанную внутри тебя так глубоко, что кажется, ее не было вовсе. Струна вздрогнула протяжно, разжалобила, нагнала смутную тоску, - и вот ты уже целиком во власти невесть откуда взявшегося воспоминания. Оказывается, оно все еще живо на дне пустого, давно разбитого флакона из-под прабабушкиных духов, под хрустальной тяжестью его квадратной пробки, неотделимое от горьковато-пряного ветерка с Елисейских полей и силы твоего воображения. Послание с затонувшего корабля детства, увлекшего за собой на дно и прабабушкину юность, в которую полотном неведомого пуантилиста была некогда вписана зыбкая парижская многоликость с ее всплесками и переливами красок и запахов. Картина выцвела от времени, запахи растаяли как прошлогодний снег. Резкий запах речных водорослей и сырости на каменных спусках к Сене, благоуханная лесная прохлада ландышей у решетки Люксембургского сада. Ветер, пропахший цветущими и печеными каштанами, терпкий аромат кофе, запах былого,застоявшийся в ломких листках гравюр и потрепанных страницах фолиантов из железных рундуков букинистов на парижской набережной – все это давно исчезло за далью иных берегов, чтобы через сто лет вернуться к тебе с легким дуновением ветерка. Словно желая напомнить, что времени вовсе не существует. Мы перетекаем друг в друга сквозь века своими воспоминаниями, в которых однажды застряла то музыкальная фраза, то стихотворная строка, то запах старых писем, а может быть, просто капля дождя, упавшая в пыль ...
Воскрешая прошлое из предметов, слов, музыки, живописи, цепочек мимолетных ассоциаций, мы переплетаемся душами и уже не знаем, в какой момент тень чьего-то позабытого переживания вдруг материализуется, оживает, становится нашим собственным. Из этих оставляемых друг другу в наследство бесчисленных струн, которых мы все невольно касаемся, складывается наш мир, изменчивый, но никуда не исчезающий, похожий на гигантское, переливающееся тысячами красок мозаичное полотно, и каждый фрагмент его имеет свой собственный неповторимый оттенок, но все же составляет лишь часть единого целого.
И будто в подтверждение сказанному - ты слышишь! Вновь эта музыка... Несколько строгих, медлительно-печальных аккордов, постепенно прорастающих лирическим трагизмом чеканной музыкальной фразы, чья песенная гармония вскоре потеряется в наплыве иных романтических переживаний лишь затем, чтобы вновь и вновь возвращаться к своей тоскующе-тревожной напевности, поднимающейся откуда-то исподволь невыразимо прекрасной трагической нотой. Музыкальная фраза из фантазии фа-минор Шуберта тихо гаснет, откатывается прибойной волной, оставляя на сердце ощущение потери, неясное горестное напоминание о чем-то бесконечно драгоценном, невозвратном, и тебе еще долго будет отчего-то видеться растерзанная революцией петроградская улица и нелепая фигура Гумилева с потрепанным пестрым портфелем у дверей неосвещенной церкви. Презрев опасность комендантского часа и запрета на Бога, он пришел сюда одним безрадостным октябрьским вечером заказать тайную церковную службу в честь дня рождения Лермонтова.
Ты спишь, а воспоминания, свои и чужие, сторожат твой сон, ждут твоего пробуждения, чтобы вслед за легким мельканием серебряных сандалий Артемиды увести тебя по лунной дороге в мир, которого давно уж нет, но без которого твое земное существование не сможет называться жизнью.