Я не видела звезды на небе,
небо темное было, пустое…
Музыка: Lisa Gerrard and Hans Zimmer «Duduk of the North»
Когда в ночь на субботу двадцатого января в Баку ввели чрезвычайное положение, город еще мирно спал, не чувствуя беды, что уже была на подступах, стягивая его в плотное кольцо бронетанковых колонн. Еще вечером накануне произошел взрыв на телестанции, потому о появлении войск в городе объявили только по радио в полшестого следующего утра, когда все было кончено для двух сотен погибших мирных жителей столицы. Потом, конечно, скажут, что военные стреляли в боевиков, а женщины и дети попали под обстрел, выступая живым щитом для своих воинствующих сородичей. И никто не объяснит, почему в спинах половины погибших раны от ружейных штыков.
-1-
Мне в ту пору было одиннадцать, сестре - пять. Наш отец, майор советской армии, служил начальником лаборатории метрологии в поселке Гилязи, что на востоке Азербайджана. Там же, в магазине Военторг работала и мама. Мы приехали в Гилязи за десять лет до того страшного дня, что навсегда врезался в мою память, словно железная булава гюрза в руку путника, посмевшего потревожить её покой.
Поселок наш, как и два соседних, Ени Яшма и Ситалчай, возле которого располагалась авиационная часть, стоял у подножия легендарной горы Бешбармак, грозной каменной ладони, возносящейся к небу над древней караванной дорогой. Когда в горах случался большой дождь, потоки воды стремительными реками неслись вниз, выхватывая из горной породы и разнося по сухой, потрескавшейся от адской жары степи грибы, что торчали теперь небольшими глиняными бугорками по всей её поверхности, едва ли не до самого моря, что виднелось из наших окон.
А еще за окнами шести домов, из которых состояла военная часть, двумя рядами опоясанная колючей проволокой, днем и ночью бродили отары овец, сопровождаемые одинокими пастухами с их неизменными «волкодавами» . Если с марта по май степь еще зеленела свежей травой, то оставшиеся девять месяцев года овцам приходилось довольствоваться верблюжьей колючкой и перекати-поле, что носились по иссушенной равнине в след за вездесущим Авганцем , особенно свирепевшем в летнюю пору. Вой его был слышен и в каменных, смазанных глиной, домах аула, не знавших стеклянных окон, и в нашей квартире, где были и окна, и вода, и свет.
У нас многое было, чего не знали соседи-аборигены, и мы приятно удивлялись и гордились собой, когда, входя в общественный транспорт, чтобы отправиться в Баку на выходные, нам не приходилось заботиться о свободных местах, поскольку все сидящие в нем тут же предлагали семье военного свои. Не нужно было просить и о столике в популярном бакинском кафе, которое, стоило нам появиться на его пороге, предлагало лучшие места и белейшие скатерти.
- Военных здесь так уважают! – восторженно писала бабушке мама. Вероятно, она была права.
Еще двенадцатого числа папа не вернулся со службы. Потом он расскажет, как все солдаты его части, готовой к обороне Арсенала, не снимая обмундирование, бронежилеты и каски, спали с автоматами в руках. В понедельник в школу, что находилась в соседнем поселке, нас сопровождали два бронетранспортера. Они же поехали с мамой в Баку за продуктами для магазина. Со среды мы уже не покидали территории военной части, под шкафом в прихожей, где обычно дозревали принесенные с гор зеленые грецкие орехи, стоял собранный чемодан, а неподалеку круглосуточно дежурили автобусы, готовые в любой момент отправиться в путь.
-2-
Утром двадцатого января этот момент настал. В восемь часов утра, едва мама собралась на работу, прибежала соседка и принялась колотить по двери.
- Что случилось? – спросила мама, открывая и впуская её в дом.
- Вы радио слушаете? – запыхавшись, ответила женщина
- Нет, а что там? – заволновалась мама.
- Наши вошли в Баку, - ответила она, - собирайтесь, мы все должны ехать в Дивичи !
- Как же так, - заламывая руки, проговорила мама, - у меня товара в магазине на сто тысяч – как я это все оставлю – я же материально ответственное лицо!
- Ты слышишь меня? – воскликнула соседка, - Это война! Азербайджанцы придут за Арсеналом и всех нас поубивают! Детей твоих поубивают!
Мама замерла на мгновенье, затем посмотрела на меня. Мы поняли друг друга без слов. Она бросилась к шкафу за чемоданом, я побежала в спальню за сестрой. Через десять минут мы все сидели в автобусе, ехавшем по направлению железнодорожной станции Дивичи, что располагалась в сорока километрах от нашего поселка.
Мы так и не доехали до пункта назначения. На ближайшем посту автобус был остановлен аборигенами. Мама сразу узнала в их бородатом предводителе Джавада, молодого мужчину, что работал в части. Каждое утро он приезжал из поселка на служебном автобусе, а вечером на нем же отправлялся домой вместе с остальными рабочими.
- Ехать назад! – приказал он нашему водителю.
- Джавад, пожалуйста! – выбежала мама вслед за ним, - мы же соседи, дайте нам вывезти детей.
Он коротко взглянул на неё, затем стрельнул глазами в сторону своих сородичей, с автоматами наперевес стоявших неподалеку.
- Я сказал – назад! – прорычал он и ушел.
Этот человек спас наши жизни. Спустя несколько часов поезд, заполненный русскими беженцами, взорвался, едва отойдя от станции.
Мы вернулись в свой дом. Он встретил нас полным отсутствием света, воды и тепла. Двое суток мы ждали возможности покинуть часть, спали прямо в одежде и вскакивали с мест, едва слышались шаги на лестничной клетке.
На третий день в квартире раздался телефонный звонок.
- Девочки, мы уходим! – приказала мама, снова доставая из-под шкафа чемодан, сестренка испуганно вцепилась в мою руку.
Снова был автобус. На этот раз нас везли в поселок Насосный, где располагался аэродром. Там нас встретил папа. Мы с сестрой бросились к нему на руки, мама сразу расплакалась в папино плечо.
- Ну, что ты, - нежно, но вместе с тем строго проговорил он, - сейчас не время для слез.
- Куда мы летим? – поинтересовалась мама, вытирая глаза платком.
- В Киев, - коротко ответил папа.
- Мы полетим на самолете? - негромко спросила сестра, крепко обнимая его шею.
- Да, - сказал он, - на большом самолете, ИЛ-76 называется, вон он стоит.
Мы одновременно повернулись в сторону огромного военного самолета, что стоял в полукилометре. Мне показалось тогда, что размером он был с наш дом, а может быть еще больше. Я смотрела на него с немым благоговением, как если бы он был живой гигантской птицей, готовой в любую секунду взмыть в воздух. Едва мы приблизились к самолету, в кормовой его части опустился трехстворчатый люк. Нашим глазам предстала длинная темная грузовая кабина с грубыми сиденьями вдоль всего корпуса.
- Идите, - приказал папа, коротко сжал нас с сестрой в своих крепких объятиях, затем опустил на землю и обнял маму, негромко проговорив, - довези детей.
Она, молча, кивнула, шмыгнув носом, и спустя мгновенье от прежней нерешительности не осталось и следа. Взяв сестру за руку, она сказала мне:
- Пойдем.
Через несколько минут самолет был настолько полон, что стало трудно дышать. Несколько сотен женщин и детей сидели и стояли, плотно прижавшись друг к другу. Перед моим носом оказалась чья-то сумочка, сестра, вжавшись в сиденье, испуганно дрожала. Я обняла её за плечи и посмотрела на маму, которая нервно улыбнулась мне и облизала губы. Едва мы взлетели, самолет резко тряхнуло, послышались выстрелы, вскоре они превратились в нескончаемый ужасающий грохот вокруг. Сестра заплакала, я прижала её к себе крепче и зажмурила глаза. Со всех сторон раздавался плачь, многие женщины молились, кого-то рвало. Через час мы перестали реагировать на звуки и запах рвоты, окружавшие нас. Мне отчаянно хотелось пить, одежда насквозь пропиталась потом.
Внезапно маму окликнули. Это была одна из наших соседок, недавно родившая двойню. Она стояла в толпе, рядом со старшей дочерью, держа по младенцу в обеих руках.
- Давай сюда детей, - крикнула мама, над головами одного за другим передали младенцев. Она приняла обоих. На удивленье, будто понимая тяжесть момента, ни один из них не проронил и звука.
Через три часа самолет приземлился. Когда открылся люк, грузовая кабина наполнилась свежим морозным воздухом. Впервые за несколько последних часов стало возможно дышать.
Оказавшись на улице, мы несколько минут стояли без движения, приходя в себя. Вдали за взлетной полосой виднелись высокие сугробы.
- Где мы? – спросила мама у подошедшего, чтобы пригласить нас в автобус, солдата.
- В Москве, - ответил он, принимая из её рук чемодан.
-3-
Спустя час, отстояв очередь, мы оказались возле одного из офицеров, сидевшего за столом в центре аэровокзала. Он, молча, взял наши документы и принялся переписывать имена и фамилии.
- Подскажите, - обратилась мама, - как можно сообщить моему мужу, что мы долетели?
- Ему сообщат, - коротко ответил офицер, возвращая ей документы, - вам есть, где остановиться? Мы можем организовать проживание в гостинице.
- Нет, - сказала она, - мы поедем к моей матери в Тамбовскую область, вы только нас на вокзал отвезите.
- Конечно, - он подозвал одного из солдат и отдал соответствующие распоряжения, а затем, повернувшись к маме, протянул конверт, - вот, возьмите деньги на билеты и все необходимое. До свидания.
Поблагодарив его, мы отправились вслед за солдатом к автомобилю.
Оказавшись в здании вокзала, мама первым делом отвела нас в туалет и умыла.
- Да, хороша, - пробормотала она, взглянув в зеркало на свои спутанные волосы и запачканную рвотой сестры одежду.
- Мамочка, ты все равно самая красивая, - робко улыбнувшись, проговорила сестра. Мама чмокнула её в макушку и принялась умываться и причесываться.
Десять часов спустя поезд Москва-Волгоград подошел к станции Ястребовка Тамбовской области, где мы и сошли. Нас никто не встречал, бабушка и дедушка даже не знали, что мы вернулись на родину. Укутавшись в теплые куртки, подаренные пассажирами поезда, узнавшими, откуда и как прилетели молодая женщина с двумя детьми, мы отправились пешком в соседнее село, что располагалось на другой стороне поля в двух километрах от станции.
Был сильный снегопад, поле занесло по колено. Пробираясь сквозь сугробы, мама тянула за собой старые санки, одолженные на станции. На них лежал чемодан, поверх него сидела сестра. Я шла рядом с небольшим дипломатом в руке. Пластиковая ручка сильно деформировалась от нагрева в самолете и теперь неприятно впивалась в ладонь. Сначала я слышала только вой вьюги, вскоре он начал стихать и будто бы отдаляться, внезапно мир вокруг превратился в молчаливую темноту.
Я очнулась, когда мама принялась настойчиво трясти, а затем больно хлопать меня по щекам. Я неохотно выбралась из своей уютной пустоты и открыла глаза. Надо мной было мамино лицо, я поняла это по голосу, настойчиво повторявшему:
- Очнись доченька, очнись родненькая, вставай, мы почти пришли, вон огоньки виднеются, вставай!
Я попыталась рассмотреть её лицо, но не смогла, оно превратилось в темное пятно перед моими глазами. Я подняла взгляд к небу, оно было темным, холодным и пустым. С того момента звезд на нем я уже никогда не видела.
Мама помогла мне подняться, и мы продолжили путь, обнявшись.
Дед, ругаясь и шаркая по дощатому полу, отворил нам дверь.
- Дочь? – не поверил он, - ты?
- Да, пап, я, - ответила мама, отходя в сторону и пропуская нас в дом.
За ужином она вкратце поведала ему о нашем путешествии, он, молча, слушал и курил, внимательно на неё глядя.
- Почему же по телевизору молчат? – хлопнув кулаком по столу, спросил он, когда мама закончила свой рассказ.
- Не знаю, - с горечью в голосе ответила она, - а где мама?
- В Тюмени, - проговорил дед, вставая из-за стола, - поехала к твоей тетке в гости. Я пошлю завтра телеграмму, вызову её обратно.
Мама, молча, кивнула. Вскоре мы отправились спать. Мама и сестра почти сразу заснули, мне же, напротив, не спалось. Дед еще долго курил на кухне. Среди ночи он зашел в нашу спальню и сел возле маминой кровати. Какое-то время он сидел без движения, затем принялся гладить её по волосам, что-то негромко шепча. В ту ночь я впервые видела своего деда плачущим.
Я закрыла глаза и забылась беспокойным сном, похожим на сухой раскаленный песок, покидающий ладонь сквозь пальцы. Я видела себя в автобусе, едущей смотреть на Девичью башни в Ичери-Шехер и представляла прекрасную принцессу, что воспротивилась воле отца и бросилась со скалы, чтобы в иной жизни воссоединиться со своим возлюбленным.
- Смотри, маки! - рядом, улыбаясь, сидела сестренка, смотрела в окно и считала: Один, два, три, четыре…
Вдоль дороги, на покрытой глубокими шрамами степной земле редкими каплями крови виднелись ярко-красные цветы.
Я не видела звезды на небе,
небо темное было, пустое…
В моем детстве стреляли по детям.
Детство, в общем-то, было простое…
Посвящается Светлане и её родителям, рассказавшим мне свою историю.
01.03-02.03.2014г.