Выйдя от Владимира, Заманжол перешел по галерее в соседнее здание, где находилась психоневрологическая клиника доктора Парфенова. Он уже не мог ходить в неведении, он должен был убедиться, что та пострадавшая из зала ожидания не Алтынай. Заманжол сказал дежурной сестре, что хочет взглянуть на новую пациентку. Но не тут-то было! Сестра не пропустила в отделение, сказав, что нужно разрешение Парфенова. Она ушла докладывать, а Заманжол думал о том, что скажет, когда врач спросит, кем он приходится пострадавшей, с какой целью решил навестить ее. Сестра вернулась и повела его в кабинет врача. Силясь придумать что-либо правдоподобное, Заманжол невпопад отвечал на вопросы заинтригованной медсестры. Они шли по длинному коридору; двери в некоторые палаты были приотворены, и Заманжол невольно заглядывал в них, словно надеялся увидеть Алтынай. Сердце его беспокойно постукивало, предчувствуя встречу с давно похороненной девушкой.
Парфенов жестом указал посетителю на стул и кивком дал понять сестре, что она свободна. Та явно хотела послушать, о чем будет разговор. Выждав, пока за любопытной медсестрой закроется дверь, врач обратился к Заманжолу.
- Вы знаете Надиру?
- Надиру? – Заманжол не сразу догадался о ком идет речь, - А-а... значит, так ее зовут?
Парфенов ждал, пристально глядя на него.
- Так вы знаете ее? – повторил он свой вопрос.
- Н-нет. Я хотел бы ближе взглянуть. Она напоминает мне одну знакомую… мне кажется, она похожа… - Заманжол не знал, стоил ли посвящать психиатра в свои невероятные предположения.
- Имя и фамилия вашей знакомой? Когда вы видели ее в последний раз? – пытал врач.
- Не помню… вернее, звали ее Алтынай, а вот фамилия… фамилии не помню. Прошло столько лет…
Заманжол все больше смущался под пристальным взглядом Парфенова. Он попросил:
- Разрешите, я взгляну, вернее всего, это не Алтынай.
- Алтынай, говорите? - врач записал и продолжил расспросы, - Так вы знаете, где она живет?
Заманжол отрицательно покачал головой.
- Где и при каких обстоятельствах вы расстались с вашей знакомой?
Заманжол начинал злиться – беседа с врачом превращалась в допрос.
- Да это было давно! Пятнадцать лет назад. Алтынай была тогда пионеркой. Она отдыхала в пионерлагере, а я был там воспитателем, - выдал Заманжол, думая, что врач наверняка примет его за умалишенного. Парфенов молчал, раздумывая - Заманжол продолжал:
- Я учитель. Девушка, которая лежит у вас, очень похожа на Алтынай. Я решил удостовериться. Так, для уверенности, хотя знаю…. думаю, что это не она.
- Хорошо. А каких-нибудь особых примет не было у вашей Алтынай? – спросил Парфенов. Он попал в точку! Заманжол колебался, не зная, стоит ли говорить о родинке и шраме. Он надеялся как-нибудь незаметно осмотреть пациентку доктора Парфенова, но теперь убедился, что вряд ли удастся это сделать – таким бдительным оказался персонал этого отделения. Поэтому он рассказал об особых приметах Алтынай.
- Но я не уверен, остался ли у нее шрам, - оговорился Заманжол, - Мы расстались прежде, чем зажила та царапина.
- Отлично! – удовлетворенно произнес Парфенов и продолжил «допрос», - Как назывался тот пионерлагерь? Где он находился? Знаете ли вы кого-нибудь из его персонала? И где они сейчас?
- Я никого уже не помню! – раздраженно бросил Заманжол, - И лагеря того, возможно, уже нет. Дайте взглянуть на пациентку, скорее всего она – не Алтынай!
Парфенов помедлил, что-то обдумывая, затем встал и повел Заманжола по тому же коридору к выходу. Заманжол думал, что врач хочет выпроводить его, но Парфенов свернул в боковой коридорчик и вошел в палату.
И вот они у койки, с которой на Заманжола безмятежно взглянула Алтынай. Это она! Заманжол сразу понял, что это Алтынай. И не нужно смотреть на ее особые приметы. Парфенов откинул тонкое одеяло и быстрым движением задрал подол застиранной сорочки.
- Это та родинка? – спросил врач. Заманжол коснулся дрожащими пальцами «фасолинки» под пупком. В голове стучало: «Это она! Она! Но как? Каким образом?»
- Ну что, вы узнали свою знакомую? – Парфенов мог и не задавать этого вопроса, - лицо Заманжола было красноречивее слов. Врач прикрыл живот Алтынай; та безучастно наблюдала за его действиями. Когда Заманжол перевел взгляд на ее лицо, она вдруг улыбнулась. И улыбка эта лишний раз подтвердила, что это Алтынай.
- Она вас узнала, – заметила медсестра, незаметно оказавшаяся за спиной, - Она улыбнулась вам.
- Да, это Алтынай, - наконец-то смог вымолвить Заманжол, - Это она. Но…
- Что - но? – Парфенов решил выжать все из Заманжола.
- Но Алтынай умерла. Она утонула, там… тогда, в пионерлагере. Она утонула в реке, я точно знаю… и еще… дело в том, что я ездил на похороны... я был… присутствовал на ее похоронах.
- И что? – Парфенов ждал продолжения. Заманжол оторвал взгляд от лица Алтынай и недоуменно спросил врача:
- Что – что?
- Похоронили?
- Конечно! – сказав это, Заманжол смутился под пристальным взглядом врача. Ему показалось, что тот явно сомневается в его здравомыслии.
- Послушайте, пройдемте в кабинет и спокойно поговорим, - предложил Парфенов, понявший по виду Заманжола, что ему есть что рассказать. Заманжол бросил прощальный взгляд на Алтынай, и она еще раз улыбнулась ему.
- Вы уверены, что Алтынай умерла? – сказал Парфенов, когда они вернулись в его кабинет. Заманжол кивнул.
- И когда это произошло?
- Лет пятнадцать назад, - сказав так, Заманжол поспешил сделать пояснение, - Да вы не думайте, что я того… я не сумасшедший. Я и сам долго сомневался, не сразу решился прийти сюда. Я точно знаю, что Алтынай умерла. Я видел, как ее хоронили… как опускали ее тело в могилу. И возраст ее… ей сейчас должно было бы быть тридцать лет, как минимум. Я имею в виду… если бы она тогда не умерла. Я не знаю, как все это объяснить, но в том, что та девушка, что лежит у вас, Алтынай, я сейчас убедился. Прошу, поверьте мне, и не думайте, что я морочу вам голову. Я работаю учителем во второй школе, можете позвонить туда и справиться.
- Давайте сделаем так, - предложил Парфенов, записывая номер школы и телефон, - Расскажите не спеша, все, что вы знаете, все до мелочей, с самого начала. Я уверен, - вы что-то напутали.
Выслушав историю Алтынай, Парфенов сказал:
- Интересная история. Я сделаю соответствующие запросы, попытаюсь найти родственников вашей Алтынай. Не исключено, что Надира – просто ее младшая сестра. Оставьте мне ваши координаты, если что, я с вами свяжусь. А теперь вы свободны.
Заманжол медлил.
- Доктор, можно мне навещать Алтынай?
- Пожалуйста. Только не приносите ей ничего, что нужно жевать – этого она не умеет. Только жидкости – соки, желательно натуральные, молочные продукты. Я сведу вас с диетсестрой, она скажет, что можно, а что нельзя.
Заманжол долго сидел возле Алтынай, неотрывно глядя на нее. Он держал ее руку, то и дело прикладываясь к ней щекой. Алтынай улыбалась ему, но часто отвлекалась и уводила глаза. Заманжол разговаривал с ней, точнее, говорил он, а она улыбалась бессмысленно или разглядывала его одежду. Потом пришла медсестра и попросила из палаты.
Заманжол вышел из больницы с чувством облегчения, как будто сбросил тяжелый груз, давивший на плечи все эти дни. И дни ли? Сегодня он избавился от того, что было его неподъемной ношей все эти долгие пятнадцать лет.
«Алтынай жива! – ликовал он, - Жива, черт возьми! Чудо ли, фантастика ли, - но она жива. Правда, не в себе. Но вряд бы кому удалось восстать из могилы без потерь. Но это ничего! Я сделаю все, чтобы поднять ее; я не оставлю ее, даже если придется провести всю жизнь возле ее постели. Я поставлю ее на ноги. Я теперь буду с ней, ничто не разлучит нас вновь».
Его машина мчалась по проспекту; город предстал пред ним во всей красе. Солнечные лучи заполонили улицы, бликовали от окон, играли зайчиками на стенах домов. Встречные водители и пешеходы на переходах приветливо улыбались, и Заманжол отвечал им тем же. Он только сейчас заметил, как много на улицах зелени, правда, уже тронутой увяданием. Как много нарядных девушек, молодых женщин, влюбленных парочек. Молодых супругов, ведущих своих малышей за руки; мам и бабушек с детскими колясками. И весь этот нескончаемый людской поток, прежде так раздражавший, давивший на нервы, теперь радовал и внушал оптимизм. Перенаселенный город как бы говорил: «Да, есть смерть. Да, не избежать потерь. Но людской род никогда не переведется. Мы всегда были и будем. И мы постоянно побеждаем смерть. Умирая, возрождаемся. Потому что жизнь – единственно важное и прекрасное, что есть в этом мире. И невозможно справиться с ней – жизнь всегда сильнее смерти. Ты сам только что убедился в этом. Ты сам стал свидетелем чуда. Это чудо – жизнь. Неистребимая жизнь!»
Заманжол провел остаток дня в приподнятом настроении. В том же настроении провел уроки на следующий день, встретил комиссию из высокой инстанции. Там был чиновник из министерства образования. Женщина. Ему показалось, что эта женщина слишком пристально поглядывает на него. Может быть, Дарья Захаровна что-то ей наговорила…
Заманжол сидел на совещании, устроенном в честь высоких «гостей», с улыбкой слушая анекдоты, которыми вполголоса «потчевал» его Леонид Шенберг. И тут Тиранова заявила:
- Очень низкие показатели у Заманжола Енсеева, - в ее глазах играли холодные мстительные огоньки, - По его предмету самая низкая средняя оценка. Наверное, членам комиссии будет интересно узнать, почему он так плохо обучает учеников, и что ему мешает.
- Я не плохо обучаю, а объективно оцениваю их знания, - спокойно возразил Заманжол, поднявшись с места, - Мне не хочется бросать тень на коллег, но не секрет, что многие вынуждены завышать оценки, потому что в нашей школе установилась порочная практика определения эффективности работы учителей по средней оценке их учеников. Я никогда не поставлю тройку, если вижу, что ученик не усвоил материал. У меня есть соображение, касающееся системы оценки знаний. Я считаю, что пятибалльная система не годится. Нужно перейти к трехбалльной. Хотелось бы, чтобы специалисты из министерства подумали над моим предложением. По-моему, достаточно трех оценок – «неудовлетворительно», «удовлетворительно» и «отлично». Причем, не стоит злоупотреблять применением последней. Эта оценка должна соответствовать своему определению. Претендующий на нее должен представить нечто отличное от общих требований. Нечто оригинальное, плод творчества и самостоятельного мышления. Недавно я случайно стал свидетелем разговора бабушки со своей внучкой. Пожилая женщина спрашивала на полном серьезе:
- На сколько ты ответила таблицу умножения?
Она не понимала, что есть вещи, которые предполагают только две оценки. Ведь таблицу умножения либо знают, либо не знают. Что касается моих учеников, я утверждаю, что уровень знаний по биологии у них удовлетворительный. Если хотите, можно провести сравнительную экзаменовку учеников любого класса по разным предметам. Например, по биологии и языкознанию.
При этих словах Бота Хасеновна занервничала. Сидевшая в президиуме женщина из министерства заинтересованно взглянула на выступающего.
- Хорошо, мы подумаем над вашим предложением, - важно произнесла она, словно делая одолжение.
- Но я хочу задать вам один вопрос, - добавила она.
Заманжол кивнул.
- Вот вы утверждаете, что даете детям прочные знания, а другие учителя занимаются завышением оценок. Почему же тогда не поправите их? Почему не поделитесь опытом, не научите их правильно учить детей?
- Я много раз поднимал этот вопрос, но никто не прислушался к моим словам. И я понимаю учителей. Всем хочется быть на хорошем счету. Нужно отменить оценку работы учителя по баллам его учеников. Ну а что касается прочных знаний и обмена опытом, то меня никогда не приглашают на семинары. И еще. Я считаю, что у каждого педагога, если только он педагог, а не случайный человек с дипломом, - при этих словах Заманжол одарил красноречивым взглядом директора и завуча, сидевших в президиуме, - так вот, у каждого педагога должен быть свой индивидуальный подход в преподавании, свой, непохожий ни на чей метод, малопригодный для копирования. Это очень тонкая материя, понимаете? Я говорю о творческом подходе к нашей работе. Если б я был не прав, то очень просто решилась бы проблема подготовки талантливых педагогов – бери методы великих учителей и тиражируй! К слову сказать, методы, которыми они пользовались, перенимаются, но творчество не поддается тиражированию. Творчество индивидуально, и что срабатывает у меня, не сработает у Боты Хасеновны, например. И поэтому вы с таким же успехом могли бы предложить талантливому писателю научить бездарей писать хорошие книги. Бездарь знает теорию, он знаком с литературными приемами, но у него нет искры таланта и поэтому ничьи советы для него не будут полезны.
Услышав свое имя, Бота поежилась. Заманжол не смог скрыть усмешки, видя, как она озирается с опаской. Женщина из министерства залилась краской от его последнего замечания – видимо она не привыкла такому с собой обращению. А Заманжол ничего не заметил. Он продолжал:
- Но есть принципы, без соблюдения которых не добиться успеха в нашем деле. С ними я могу ознакомить всех, кто желает быть настоящим учителем. И первый из этих принципов – видеть в ученике человека, личность, а не обращаться с ним, как с представителем низшей касты. Нужно всегда помнить, что школа и учителя существуют для детей, для их обучения, а не наоборот. Во-вторых, необходима атмосфера взаимного доверия. Доверие нельзя спустить сверху директивой, ее не передать посредством обмена опытом. Доверие нужно заслужить, оно не дается легко. И педагог не может считаться педагогом, если его не уважают ученики, если они не одарили его своим доверием. Без уважения и абсолютного доверия учеников усилия учителя не будут иметь эффекта. Как заслужить их доверие и уважение? О, этого не очень легко добиться! Нужно быть примером во всем, нужно быть искренним – дети очень ценят искренность и всей душой противятся лицемерию. Нужно быть честным и справедливым. У детей обостренное чувство справедливости и если учитель допускает его попрание, ему нечего делать в школе. Учитель, кроме всего перечисленного, должен быть добрым. Да-да, Дарья Захаровна, добрым! Это не отменяет требовательности. Все без исключения дети откликаются на доброту. И не на деланую, не фальшивую! Их не проведешь! Они признают только искренние чувства и умеют отличить подделку от оригинала. И, наконец, учитель должен любить своих учеников, любить не только любимчиков, а всех, каждого своего питомца, каким бы ни казался он противным, как бы это ни было трудно. Если это кому-то не под силу, то пусть лучше не берется, - педагогика – дело не из легких, как может кому-нибудь показаться. Эти принципы вроде просты. Но соблюдение их требует колоссальных усилий, выдержки, ангельского терпения, внимательного, вдумчивого обращения с каждым ребенком, чтобы точно определить его склонности и способности, с тем, чтобы постараться развить одни и погасить, свести к минимуму другие…
Сидевшие в актовом зале по-разному отреагировали на этот вдохновенный монолог. Асет не отрывал восторженных глаз от Заманжола Ахметовича. Взглянув в президиум, Заманжол встретился с ненавидящим взглядом Дарьи Захаровны и заметил затуманенный взор Галии Досовны – ветерана школы, отлично знавшей, как трудно, почти невозможно соблюсти эти простые принципы в их школе.