14
- В классе - полнейший разврат! Вся школа взбудоражена, а классному руководителю хоть бы хны, - напропалую лгала Дарья Захаровна, старательно нагнетая обстановку, - Я прошу педсовет принять меры к Енсееву, я уже не могу влиять на него. У нас не получается разговора, мы не понимаем друг друга. Он отмахивается от моих советов; на замечания дерзит, совершенно не воспринимает критику. И вот результат. А ведь только недавно мы с Ботой Хасеновной просили его лучше присмотреться к новеньким, взять их на особый учет. Нам показалось подозрительным то обстоятельство, что они перевелись в нашу школу, хотя живут в другом конце города. Так Енсеев отмахнулся от наших советов! И что мы теперь имеем? Я узнала, что эти Ромео и Джульетта целуются прямо на уроке. А что они делают в других местах – одному богу известно.
Педсовет загудел, раздались смешки. Взоры некоторых учителей обратились к Заманжолу. Одни смотрели с участием, а другие с нескрываемым злорадством. Заманжол заметил укоризненный взгляд Балжан. Он знал, что она сердится, и что потом, когда они окажутся наедине, забросает упреками. Он улыбнулся ей и заговорил, адресуясь к директрисе:
- Из-за чего вы так всполошились, Дарья Захаровна? Что в нашей школе появились влюбленные? А разве это плохо? И как можно называть развратом первую любовь? Да, Шокан с Анарой юны и не понимают, что можно стыдиться своих чувств. А может, сознательно не хотят скрывать их. Я считаю, что ничего плохого или неприличного в том, что влюбленные целуются, нет. А если это кого-то коробит – пусть не смотрит! Учатся они хорошо, дисциплину не нарушают. Я ими доволен.
Дарья Захаровна переглянулась с Ботой Хасеновной, которая, как обычно, смотрела ей в рот и правильно поняла, что пришло время ее вступления.
- Ну, хорошо, пусть у них любовь и все такое прочее, - сказала она, косым взглядом глядя мимо Заманжола, - Но ты должен был объяснить им, что в классе целоваться нельзя, что школа не то место, где крутят любовь.
- Что за выражения?! – поморщился Заманжол Ахметович, - «Крутят любовь!» И разве я имею право вмешиваться в их отношения? А где вы предлагаете им целоваться? В подъездах? Темных углах? Подвалах? А что делать, если переполняют чувства? Ждать, когда кончатся занятия? Если вы не можете представить, что может быть такая любовь, то это ваша беда.
- Вы слышите, что он несет! – вскипела Тиранова, - С ним невозможно разговаривать! Попробуйте кто-нибудь объяснить ему, что школа – место, где получают знания, а не отдаются чувствам. Во что она превратится, если все начнут любить друг друга? Думайте, что хотите, но я убедилась, что ему нельзя больше доверять класс. Я ставлю на голосование предложение лишить его классного руководства, а если он будет так и дальше продолжать, я буду вынуждена поставить перед гороно вопрос об отстранении от преподавания вообще. Если я неправа – скажите, а если нет – голосуйте. У кого есть другое мнение?
Директриса оглядела присутствующих тяжелым взглядом. Все молчали.
«Вряд ли, - думал Заманжол, - у кого-нибудь возникнет другое мнение. Свободомыслие здесь давно вытравлено».
Проголосовали почти единогласно. Никто не хотел портить отношений с директрисой из-за неразумного коллеги. Воздержался Леонид Шенберг – учитель физики, и был против Асет Бериков – физрук, недавно появившийся в школе выпускник университета. Заманжол благодарно улыбнулся Леониду и укоризненно покачал головой, адресуясь Асету. «Физик» виновато развел руками, мол: «Прости старик, это все, что я могу сделать для тебя». Заманжол приподнял плечи, как бы говоря: «Ничего, спасибо и на том». А потом прижал палец к губам и сделал страшные глаза, прося Асета помолчать. Молодой физрук все порывался что-то сказать, сверкая глазами возмущенно.
«Нужно поговорить с ним, предупредить, пусть зря не подставляется», - заметил для себя Заманжол. Он не смотрел в сторону жены, но знал, что она сейчас испепеляет его глазами. Она молчала, чтобы потом, когда они сели в машину, засыпать его упреками.
- Допрыгался?! Добился своего? Сегодня отобрали классное руководство, завтра попрут из школы! Куда тогда сунешься? Я не понимаю, зачем ты каждый раз дразнишь Дарью! Зачем, для чего ее злишь?
- Делать мне нечего, как только ее дразнить! – отмахнулся Заманжол, - Она злится оттого, что не имеет надо мной власти, что не может заставить плясать под свою дудку, как всех вас. Вот и злится, вот и ищет повод, чтобы придраться. И новенькие – лишь один из таких поводов. Не будь их, она нашла бы что-нибудь другое. И ты это хорошо знаешь.
- Но, согласись, твои новенькие тоже хороши! Что из них получится путного, если они целуются, никого не стесняясь? Дарья права, а ты, вместо того, чтобы признать это и пообещать исправить их, полез на рожон.
- Как ты представляешь себе исправление влюбленных? Что, по-твоему, я должен был с ними сделать?
- Нужно было надавить на них, потребовать, чтобы они упрятали свои идиотские чувства подальше и предупредить, что если они будут выделываться и дальше, то вылетят и отсюда. Мне бы их! Я б быстро их укоротила! Видите ли, им делать нечего, бесятся с жиру, играют в любовь, а человек из-за них должен лишиться куска хлеба. Вместо этого ты, как дурак, ходишь у сопляков на поводу и продолжаешь подставляться.
Балжан думала, что Заманжол как-нибудь отреагирует на «дурака», но он молчал. И тогда она продолжала:
- И вечно твои ученики влюбляются! В прошлом году та история с Михайловой и Дубининым. Сколько неприятностей было у тебя из-за них? Ну, вроде успокоились. Теперь новые влюбленные! Зачем из-за каких-то новеньких цапаться с директрисой? И, благо бы чего добился! И никогда не добьешься. Потому что Тиранова крепко сидит. У нее в области сват, а в столице еще какой-то родственник. Все понимают, что ее не одолеть, вот и пляшут под ее дудку. И тебе придется, как бы ты ни ерепенился. Если, конечно, хочешь работать в школе. И заметь, не только в нашей. Если Дарья выставит тебя из нашей школы, то можешь не рассчитывать устроиться в другой. Она уж постарается, чтобы тебя никуда не пустили. Будь уверен! Считай, что сегодня Дарья сделала последнее предупреждение.
- Ну и хрен с ней! – сорвался Заманжол, - Пусть делает, что хочет. Но она не дождется, чтобы я ползал перед ней на коленях. Но я не думаю, что она сможет просто взять и выставить меня из школы.
- Слушай, чем ты только думаешь? Еще как выставит! Она сорок лет директорствует, и не таких обламывала. А ты строишь какие-то иллюзии. Давай лучше подумаем, как нам задобрить ее. Из-за тебя она и на меня поглядывает косо; она уже несколько раз намекала, что распрощается и со мной, если ты не возьмешься за ум. Нужно пригласить ее в гости и подарить что-нибудь из золота. Говорят, она обожает золото.
Заманжол едва не задохнулся от возмущения. Он резко дал по тормозам, отчего шедшая следом машина едва избежала столкновения и промчалась мимо, пронзительно просигналив. Не обратив на нее внимания, Заманжол остановил машину и накинулся на жену:
- Ты что! Что ты мелешь? Вы что там все – посходили с ума, да?
- А что? У Батимы в прошлом году была самая низкая успеваемость, так она позвала Дарью с Ботой в гости, подарила одной золотые, а другой серебряные серьги, и сразу оценки ее класса подскочили и ее перестали ругать. Разве не заметил? Бота попросила меня быть снисходительнее к ученикам Батимы, и я думаю, что такое указание она дала всем учителям.
- Ну и ну! – продолжал возмущаться Заманжол, - Во что превратилась школа! Нет-нет! Не хочу и слышать ни о чем подобном, не то я за себя не ручаюсь. Ты поняла меня? Если увижу Тиранову и эту твою Боту у нас дома, - выгоню взашей! Выкину из дома, так и знай! Спущу с лестницы! И давай, хватит об этом…
Заманжол завел машину и двинулся прямо, хотя им нужно было свернуть в переулок. Глаза его налились кровью, и он плохо соображал, кипя от гнева. Такое с ним редко случалось, и Балжан струхнула Она сидела молча, отвернувшись от него.
«Ну да ладно, я его предупредила, - думала она, - Сам будет мыкать горе. Если не хочет работать на чистой работе, значит, будет вкалывать с лопатой в руках, как эти его друзья. Лишь бы Дарья не взъелась на меня из-за него. Скажу ей, что Заманжол не слушается меня, пусть делает с ним, что хочет. Подарю что-нибудь из золота через Боту, приглашу куда-нибудь в город, в ресторан, или в кафе на худой конец».
А Заманжол думал: «Во что превратила школу и учителей эта мегера! Чему можно научить детей в такой обстановке? Нет! Лучше я буду махать лопатой, как Бекхан или подметать дворы, как Володя, чем прогнусь под нее».
Заманжол высадил Балжан возле дома, а сам поехал ставить машину в гараж. И сразу его мысли отвлеклись, и от жены, и от проблем со школьным начальством. Он вновь думал о Алтынай. Все эти дни из глубин памяти всплывали эпизоды того памятного лета.
Все, кто когда-либо бывал в пионерском лагере, знают, как любят дети «прикалываться» друг над другом по ночам. Мальчишки устраивают девчонкам всякие каверзы, а те стараются ответить им тем же. Иногда эти забавы заканчиваются печально. И жертвами ночных шуток становились чаще всего девочки симпатичные, те, кто больше нравится мальчишкам. И Алтынай была постоянным объектом для мальчишеских проказ, удобным объектом, так как у нее был очень крепкий сон. Ее, что называется, пушкой нельзя было разбудить. Пользуясь этим, шутники вытворяли с ней, что хотели. Редкое утро Алтынай не красовалась нарисованными усами, белыми от зубной пасты губами, крашенными акварелью волосами.
Однажды ночью, когда Заманжол читал, сидя у раскрытого окна, он услышал истошные вопли. Не раздумывая, сиганул в окно. Возле одноэтажной пристройки, служившей складом инвентаря, стояла Алтынай в ночной сорочке и вопила что есть мочи. Она держалась за правый бок, и когда Заманжол подбежал к ней, он увидел на светлой материи большое кровавое пятно. Он подхватил ее на руки и бросился в медпункт.
Когда медичка задрала подол сорочки, глазам Заманжола открылась кривая, как серп рана – кровоточащая царапина. Тогда-то он и заметил чуть ниже пупка Алтынай родинку, напоминающую фасоль. Ее быстро перевязали; сестра успокоила Заманжола, сказав, что рана – просто царапина. Отведя пострадавшую в спальный корпус, Заманжол выяснил, что случилось. Оказалось, мальчишкам пришло на ум вынести Алтынай вместе с койкой на крышу пристройки через окно спальни. Они полагали, что Алтынай проспит там до утра и предвкушали ее реакцию, когда она проснется.
Но ночью неожиданно пошел дождь и разбудил Алтынай. Она ничего не поняла спросонья, соскочила на покатую крышу и, поскользнувшись, съехала по мокрой жести и упала вниз. Падая, она оцарапала бок об угольник, торчавший из стены. Осмотрев ту железяку при свете дня, Заманжол похолодел – Алтынай запросто могла распороть себе живот.
Вспомнив о том случае, Заманжол решил наведаться в больницу и посмотреть, нет ли у той девушки, пострадавшей из железнодорожного вокзала, родинки – фасолинки под пупком. Да и шрам должен был от той царапины остаться. Заманжол свернул на улицу, ведущую к больнице. И тут он заметил Алену. Ему показалось, что она чем-то расстроена. Остановив машину, Заманжол выглянул и окликнул ее. Она подошла и сказала:
- Дядя Заманжол! Папа попал в больницу.
- Володя? А что с ним?
Заманжол жестом пригласил Алену в машину.
- Он сильно избит, - сказала та, усаживаясь рядом, - Сегодня ночью позвонил в дверь, а когда я открыла – упал и потерял сознание. Я вызвала «скорую». Врач сказал, что сломано два ребра и еще сотрясение мозга. Один глаз заплыл, не открывается. И выбит зуб. И он весь в синяках, живого места нет. Я сейчас от него, папа спит после операции – ему скрепляли ребра, одно острым обломком едва не проткнуло печень. Какие сволочи! Я уже звонила в полицию – обещали разобраться.
Заманжол направил машину в больницу, но ему не суждено было в тот день попасть туда.
- Вы едете к папе? – спросила Алена, - Но к нему сегодня не впустят, - он спит, еще не отошел от наркоза. Врач сказал, что навестить его можно будет только завтра, да и то после тихого часа.
Заманжолу ничего не оставалось, как развернуть машину. Он поехал отвозить Алену. Она плакала.
- Одежда порвана, вся в крови и грязи – видимо били где-то в парке, - говорила она, то и дело всхлипывая, - к ней прилипли листья. И за что? Папа муху не обидит. И врагов у него нет. Сколько раз просила его: «Не ходи по ночам!» Сейчас могут избить ни за что, просто от нечего делать. Шляются по городу отморозки, напьются, накурятся, а потом у них чешутся руки.
- Да, ты права. Ночью даже на машине ездить небезопасно. Но разве Володю испугаешь? Он из-за принципа ходит один по ночам. Однажды у нас был на эту тему разговор. Так он сказал: «Я всю жизнь ходил по этому городу, и буду ходить! Почему я должен бояться кого-то в своем родном городе?» И знаешь, он в общем-то прав. И потом. Ночью опасно, а днем? Сейчас и средь бела дня могут избить, ограбить или убить. И что – из дому не выходить? Конечно, нужно что-то делать, как-то наводить порядок…
Потом, подумав, Заманжол продолжал:
- А может быть, с ним свели счеты его недруги? Вот ты сказала, что у него нет врагов. А я думаю, что есть. Кое в чем я с ним не согласен, но он – настоящий, достойный человек. А у таких людей всегда бывают недоброжелатели, всегда есть враги. И я благодарен тебе, ты очень хорошо делаешь, что любишь его и переживаешь за него. Не хочу осуждать Татьяну, да я и не имею на то права, но, такие люди, как Володя – это цвет нации! Да-да! Это не красивые слова. Помни об этом всегда.
Слезы у Алены просохли, и она одарила Заманжола светлым благодарным взглядом.
- Спасибо вам, дядя Заманжол, - взволнованно отвечала она, - И папа счастливый человек, раз у него есть такие друзья.
- Ладно-ладно, будет тебе, - смущенно перебил ее Заманжол. Он остановил машину у дома, где раньше жил его друг.
- Завтра я заеду к тебе, и мы вместе поедем в больницу, - сказал он, прощаясь.