Она стояла у окна, глядя в туманную даль. За мутным стеклом косо хлестал ливень. В серовато-туманной мгле дрожало её отражение. На юго-востоке города сверкнула молния, осветив её отражение на стекле с дорожками слёз на бледных щеках. Медленно, как в полусне, она подняла левую, унизанную кольцами, руку к лицу. Оно было сухим. Плакало отражение. Она не вскрикнула, не отшатнулась в ужасе, не остолбенела, не убежала. Не решила, что ей почудилось. Нет. Она знала. Та, зазеркальная, и лжёт и не лжёт. Она не плачет уже давно, но плачет её душа.
Подавшись вперёд, женщина прислонилась лбом к холодному стеклу, желая слиться с Той, зазеркальной. Теперь она не видит отражения. Так легче. Собственные расширенные зрачки смотрели на неё из темноты.
...пристегни ремень безопасности...
— Неа, не надо.
— Я сказала немедленно! Я только учусь. Если что-нибудь случится, не прощу себе.
Дождь стихал. Из-за дверей служебного выхода вразвалочку вышел охранник. Выставил ладонь из-под навеса, сплюнул и трижды щелкнул зажигалкой, прежде чем удалось закурить, затем закрыл глаза и удовлетворенно затянулся. Вот уже полгода он был её любовником. Фёдор. И сейчас, вероятно, он думает о ней.
Взгляд скользнул дальше. Крыша. Крыши такие скользкие после дождя. Выход совсем рядом, вот же он.
— ...Мы сами строим свою судьбу!
— Ошибаешься. Мы лишь НАХОДИМ свою судьбу.
— Будешь бежать всю жизнь?
Раньше она летала. Летала во сне, и летала наяву, на руках отца, когда он подбрасывал её. Она не смеялась заливисто, как все дети, но молча взирала на мир большими синими глазами, ощущая полет каждой клеточкой, и то, как сердце замирает в груди. Она любила летать.
Выход на крышу был узким, а ключи давно были у неё (спасибо Фёдору). Небо всё еще пасмурное и серое, и резкий запах озона в воздухе после дождя. На покатой скользкой крыше пришлось снять обувь.
Облака над ней бежали так быстро, что кружилась голова. Тучи расступились и люди осторожно начали выглядывать из окон, подъездов, навесов. На втором этаже в доме напротив какой-то тинейджер в больших наушниках сидел на подоконнике, тряся головой в такт музыке. В руках его была початая бутылка колы. Кроссовок с разноцветными шнуркам отбивал ритм по белёной стене дома.
— ...будешь мне еще капризничать, будешь? – какая-то бабуля, упорно не желая сворачивать зонтик, тянула за собой мальчика. - Идём, идём, Павлик. Опоздаем на занятия, что Наталья Николаевна скажет? Правильно, опять отругает такого несносного ребёнка. И будет права, слышишь?
— Ну Баааааа.
— Ладно, как вернёмся, оладьи приготовлю. Иди, только иди быстрее, горе ты моё!
Вдох-выдох. Медленно запрокинуть голову. Шаг. Вдох. Порыв ветра бросил пряди ее волос на лицо, закрывая обзор. Теперь она шла вслепую. Выдох. Еще шаг. Вот теперь действительно стало холодно. Шаг. Медленно обретала очертания радуга, раскинувшаяся над городом. Призрачная пёстрая дымка-привидение.
У нее дрожали руки.
Где-то внизу грохнула оконная рама:
— И не возвращайся, козёл!
— Мариночка, ты не поняла. Я люблю тебя, дорога… Нет-нет, не кидай! Только не кидай! Зачем устраивать этот спектакль, люди же смотрят!
Первые лучики солнца наконец пробились сквозь армаду туч и замелькали по крышам. Теперь ветер дул с юга. Она запрокинула голову и полуулыбка замерла на её губах.
— Да катись ты, кобель проклятый!
Выдох. Шаг. Меня здесь нет. Это не я.
Настоящая я стою посреди поля. Ветер осторожно касается моих волос; кажется, я даже различаю его дыхание.
Ветер. Он научит меня летать.
Высокая трава обвивает лодыжки. Здесь так легко дышится и нет городского шума. Низко светит рассветное солнце, отчётливо и громко стрекочут кузнечики. В двух шагах от меня низкий колодец, увитый плющом так, что почти сливается с окружающей местностью. Издали нипочём не заметить.
Она наклонилась над ним. Отражение. Оно опять будет лгать? Даже теперь? Наклонившись ниже, она различила покрасневшие, опухшие губы, слипшиеся ресницы. И тряхнула головой, машинально проведя рукой по лицу. Слёз нет, всё в порядке. Лжёт. И это тоже. Все отражения лживы, ведь она давно разучилась плакать.
Он провел большими пальцами по её бровям:
— У нас будет мальчик. Спасибо тебе. Спасибо, — он перешел на шёпот, зная, что ей это нравится.
— Ты предсказуем, — с улыбкой ответила она. Он наклонился, чтобы поцеловать её, но она мягко отстранилась, затем откинула голову и мягко засмеялась. Улыбнувшись, он зарылся носом в её волосы, вдыхая их запах.
Она рывком нагнулась над колодцем, всё еще опираясь на руки. Воспоминания причиняли только боль. Так зачем помнить?
Внезапно её дыхание стало отрывистым и хриплым. Дышать стало трудно и очень больно, а с каждым выдохом в горле клокотала кровь. Неимоверных усилий стоило проталкивать в легкие воздух. Рёбра будто сжимал стальной обруч тупой боли. Она качнулась вперед, и чудом не упала в колодец.
Вдруг над самым ухом послышался шелест крыльев и напротив неё на куст бузины уселся ворон. Клюв его был слегка приоткрыт и чёрный неподвижный взгляд блестящих глаз-бусин зло впился в странницу. Он завораживал и будто бы…осуждал?
— Скорую! Скорую быстро!
— Очнииись! Пожалуйста очнииись!!
— Алло, на улице тридцать пятой женщина выпала из окна! Да, скорее, диктую: улица тридцать пятая, дом 12, корпус...
— Да может она сама выбросилась, откуда вы-то знаете, мужчина?
— Ишь, наркоманов этих развелось, вот раньше такого не было. Все работали, спортом занимались, в театры вместе ходили, в походы…
— Я, кажется, видел её на крыше…
— Ах вот чо… Ба! Дык она самоубийца. И чо вы базар подняли из-за всяких шманад? Будто...это.. того самого…
— Мааам. Ну мааам!
— Не смотри, кому сказала! Не смотри!
— Маам, я пить хочу…
— Пристегни ремень немедленно!!
— Не кричи на меня!
— Андрей, будешь ты меня слушаться или нет?!
— Нет! И не мать ты мне, слышишь? Приказываешь только, слова доброго…
— Андр…
Она опустила взгляд на воду. Отражение расплывалось. Теперь это были просто смутные очертания ее лица, как недавно в мутном мокром стекле. Но отражение ворона? Длинный нос с горбинкой и выгнутая чёрная бровь. Черты её первого мужа , отца Андрея, её сына. Бывшего сына. Но какие-то искаженные черты. Изломанные. Ах да, авария два года назад. Значит, слухи были правдивы…
— Ма… мама…
— Андрей! Андрюшенька!
— Больно… Мама…
— Андр-е-е-ей!!! Нет-нет-нет...
...
— Мы сожалеем. Сестра, запишите: время смерти двадцать один час, сорок три минуты, восемнадцать секунд.
И тут она поняла. Резко выпрямилась, встав в полный рост. Ворон выжидал. Его чёрные глаза завораживали, затягивали, снимали боль. Незаметно гипнотизировали. Подкрадывались. Под взглядом этих странных глаз двигаться становилось всё труднее, воздух стал вязким. Её мутило, и невыносимо раскалывалась голова. Она попятилась. Ворон наклонил голову и каркнул. Хрипло, протяжно. Он не простил ее тогда, не прощал и сейчас.
Она все-таки упала на колени. Внутренности свело судорогой, заставив кашлять сгустками темной крови. В висках пульсировало, но постепенно, очень медленно, ей становилось легче. Она судорожно откинулась назад и упала во влажную росистую траву, устремив бессмысленный взгляд в ледяную синеву бездушного небо. Надо же, уже вечерело, и как бы нехотя проступали звёзды. Она провела здесь весь день? Какое странное небо. Ни одного знакомого созвездия она, астроном по профессии, найти не могла, хотя глаза механически бегали по проступавшим звёздам, пытаясь сложить их в знакомые узоры.
— Прости. Пожалуйста, прости, — услышала она собственный хриплый шёпот. Слишком тихий, чтобы кто-либо его услышал.
Крыло задело её голову и в то же мгновение в левое плечо впились когти. Он услышал.
— Прости, что не оградила его, не сберегла, — произнесла она одними губами.
Ворон наклонил голову и долго смотрел ей прямо в глаза. Затем устремил свой неподвижный взгляд вдаль.
Она поняла. Закусив губу, она поднялась. На траву оседала роса, холодя босые ноги. Надо же, она снова ощущала холод. Ворон указывал на запад, на еле видимые очертания радуги. Там тоже недавно шёл дождь.
Она побрела туда, где солнце застыло у горизонта, маня её за собой.
Им предстоял долгий путь.