ГЛАВА ПЯТАЯ
Стантрайдинг Грегори Уилсона
Парное катание на сегвее небезопасно, но Кэнди не боялась. Роберт услышал её смех ещё раньше, чем увидел их обоих, но если смех Кэнди заставил его сердце радостно затрепетать, то вид её, стоящей на узкой платформе за спиной Кайла Крэндалла, отозвался в груди сосущей тоской и унынием. Кайлу шёл тринадцатый год, и он утверждал, что запросто поцелует любую девчонку так, что она нескоро забудет. И Кэндра Маски, между прочим, слышала это его хвастовство, но всё-таки стояла у него за спиной, обхватив за пояс руками, и смеялась.
Ну что ж, сегвей был нереально крут, и Кайл мог себе позволить задирать нос. Когда он остановился, и Кэнди, чмокнув его в знак благодарности в щёчку, упорхнула, Роберт обошёл вокруг, с бывалым и даже скептическим видом постукал краем кроссовки по колесу и снисходительно изрёк:
- Ничего, годный...
- Ничего у тебя в кармане, - живо отреагировал Кайл. - Купи себе хоть негодный, умник!
Роберт вынужденно заткнулся. Его семье было сейчас не до покупки дорогих игрушек — скоропостижно скончалась бабушка со стороны матери, родители и Рэйч выглядели расстроенными, а уж после того, как Роберт, подглядывая за отцом, увидел, как тот, стоя лицом к окну, поднял руку и украдкой торопливо вытер глаза, стало понятно, что о сегвеях лучше пока не заикаться. К тому же, похороны, поминальная служба. поминальный обед и приведение в порядок бабушкиных дел потребовали расходов, заранее семейством не запланированных. Они и так весной влезли в долги из-за расширения квартиры, но тут уж случай подвернулся, нельзя было упускать — продавали две комнаты за стеной, отец выкупил их, взяв кредит, и сделал перепланировку, тоже обошедшуюся не дёшево, но прибавившую две спальни и большую светлую комнату для студии Рэйчел. Мама временно не работала — ждала какого-то очередного «перелицензирования на повышение», отец, конечно, получал приличные деньги за консультации, но настоящие случаи попадались не слишком часто, да и были у него то и дело какие-то мелкие убыточные неприятности — штрафы, суды, отпуска за свой счёт, В результате покупка сегвея отодвигалась на неопределённый срок, и Роберт мужественно уговаривал себя, что не в сегвеях счастье.
Но то, что гордо демонстрировал сейчас Кайл Крэндалл, притягивало взгляд мальчика, как магнитом. Во первых, цвет: небесно-голубой с серо-стальным, во-вторых колёса — крупные с таким основательным даже на вид рифлением шин, что хоть по льду гоняй. в третьих, сама экипировка Кайла — тоже голубая, и тоже с серыми вставками, словно Кайл и сегвей просто созданы друг для друга. И от заискивающего «дай прокатиться» удерживал только насмешливый изучающий взгляд следующего за ним по пятам, как хвостик, Грэга.
О, этот мальчик умел смотреть со значением: наклонив голову к плечу, чуть улыбаясь, через определённые промежутки времени доставая из бумажного пакета попкорн, высоко подбрасывая, ловко ловя ртом и с хрустом разжёвывая. Его навязали Роберту в приятели, потому что не с кем было оставить. И дело не в том, что ребёнок боялся оставаться один в пустой квартире или стал бы слишком тосковать, а, скорее, в том, что предоставленный самому себе Грэг Уилсон способен причинить окружающему миру разрушения, сравнимые разве что с ураганом Сэнди.
- Видел в цирке, как обезьяна на таком каталась, - вдруг сказал Грэг, справившись с очередным комочком попкорна.
Реплику можно было принять за наивное простодушие ребёнка, но Кайл, давно знающий обоих мальчиков, насторожился: ни наивным, ни простодушным Грэг Уилсон, не смотря на нежный возраст, не был.
- А у тебя получается? - так же наивно хлопая глазами, тут же спросил он у Кайла, и теперь сравнение прозвучало в интонации несомненно.
- Ах ты, мелкая вонючка! - взвился Кайл, примериваясь, как бы выдать недомерку «леща». Но в этот миг их прервало короткое музыкальной бибиканье — в двух шагах остановился серебристый автомобиль и приглашающе распахнул дверцу.
- Па! - возликовал Грэг. - Раньше освободился?
Роберт тоже увидел своего отца на пассажирском сидении и стеснённо подошёл:
- Здравствуй, пап. Здравствуй, дядя Джеймс, - вполголоса поздоровался он.
- Привет, дядя Грегори, - спохватился Уилсон-джуниор.
- Здорово, ураган, - Хаус потрепал мальчишку по волосам, сухо кивнув Роберту.
- Садитесь, - махнул рукой на заднее сидение Уилсон. - У меня для вас сюрприз.
- Что ты ещё придумал? - недовольно проворчал Хаус. - Я устал — может, ну их к чёрту, твои придумки?
- Стареешь, - после долгого пристального взгляда на него припечатал Уилсон. - Стантрайдинг на вылет, включает, как элемент, отвесную стену, а как антураж, попкорн, орешки, сладкую вату и газированные напитки различного возрастного допуска.
- Вау-у! - восторженно взвыли дети.
- Вот видишь, - укоризненно заметил Уилсон. - Не ломай людям кайф, поехали, - и уже не на «публику», а одному Хаусу, вполголоса добавил. - Ты же сам чувствуешь, что тебе нужно отвлечься.
- Она меня терпеть не могла, - сказал Хаус, потирая бедро. - И, кстати, взаимно.
- Ну, ты же неправду говоришь, - сочувственно вздохнул Уилсон. - Ты ей нравился. Она тебя уважала. А ты — её. И я не понимаю, почему ты высшей доблестью считаешь прикидываться бесчувственной скотиной как раз там, где тебе по-настоящему плохо. Мазохизм какой-то, честное слово...
На это Хаус не ответил, только фыркнул и демонстративно отвернулся к окну.
- Что значит «отвесная стена»? - спросил Грэг.
- Значит, байкер будет ездить по стене, - оторвав одну руку от руля, Уилсон наглядно показал, как будет ездить байкер.
- Но он же упадёт!
- Нет, потому что он будет ездить в замкнутом цилиндре, и центробежная сила не даст ему упасть.
- А что такое центробежная сила?
- Сила, которая рвёт у тебя из рук верёвку с камнем, когда ты раскручиваешь её над головой. Кстати, чтобы я этого больше не видел — не хватало мне платить за разбитые стёкла и выбитые глаза.
- Па, а Кайлу Крэндаллу купили сегвей, - сказал, помолчав приличную паузу, чтобы отец не подумал, будто он пропускает его слова мимо ушей, Грэг. - Он уже катал Кэнди Маски из другого двора.
- И что? Ты мне намекаешь, что неплохо бы тебе купить такой же?
- Нет. Я насчёт Кэнди. Просто у Кайла есть сегвей, шлем, перчатки без пальцев, как у настоящих байкеров, а у Роба ничего нет. Если бы у него тоже был сегвей, Кэнди дружила бы с ним, а не с Кайлом.
Хаус саркастически хмыкнул.
Роберт втянул голову в плечи и покраснел.
- То есть, всё дело только в сегвее? - спросил Уилсон, недоверчиво изгибая бровь, но глаз не отводя от дороги. - ты тоже так думаешь, Роб?
Роберт неопределённо шевельнул плечом:
- Ну... он вообще... крутой. Он же на целых два года старше. На гитаре учится. И он уже ходил с отцом на охоту и стрелял из настоящего ружья... А девчонки вообще... ну, любят, чтобы у парня всё было супер, и чтобы футболка не с Дональдом, а с кем-нибудь из «Сумерек» или со Старком...
- Ты серьёзно думаешь, будто крутость можно просто налепить горячим утюгом на футболку? - подал голос Хаус. - Хочешь, Рэйчел возьмёт батик и нарисует тебя хоть Йоду, хоть Кадара? Вот только на кой чёрт тебе девчонка, которая будет дружить с тобой только за сегвей и дурацкую картинку на пузе?
- Она симпатичная, - сказал хмуро Роберт и отвернулся к окну.
- Завтра я куплю тебе сегвей, - вдруг сказал Уилсон. - Если быстро не раздолбаешь, ещё и Грэгу достанется.
- Тебе что, деньги девать некуда? - покосился на него Хаус. - А если он в другой раз серебристый роллс-ройс попросит?
- Значит, получит серебристый роллс-ройс, - отрезал Уилсон. - Не хочу, чтобы мальчишка чувствовал себя хуже какого-то малолетнего засранца только потому, что тот на два года старше, и у него сегвей, гитара и...
- Усы? - перебил Хаус. - Я ведь уже как-то говорил тебе о твоей субститутивности, Уилсон?
Уилсон засмеялся и ничего не ответил.
- Это из-за имени малолетнего засранца? - продолжал домогаться Хаус.
- А как его зовут? Я не расслышал. В смысле... не обратил внимания.
- Не ври. Всё ты расслышал, и очень даже обратил внимание — именно поэтому и готов осыпать пацана новенькими сегвеями. Вот только ему твоих комплексов не растолкуешь, и он ещё, чего доброго, после первого серебристого роллс-ройса решит что Санта-Клаус это еврей-неудачник в старомодных галстуках. Может, уж и не начинал бы ты?
- Я же сказал, - Уилсон почему-то начал злиться и говорил сквозь зубы. - Я куплю Робу сегвей. Можешь считать это моим подарком к любому из праздников на выбор. Хоть и к рождеству.
- Тогда уж сразу серебристый роллс-ройс покупай, - усмехнулся Хаус. - Я семейство Крэндаллов знаю — с них станется подарить мальчишке луну с неба, так что в этой гонке вооружений тебе - без шансов.
От этих слов Уилсон почему-то разозлился ещё сильнее.
- Я не собираюсь устраивать никаких гонок, - резко сказал он. - Просто хочу сделать Робу подарок... Всё, приехали. Выходи.
Он затормозил, чуть не уткнувшись в металлическое заграждение, и, ещё не глуша мотора, перегнулся через колени Хауса, невольно притиснув его к сидению, и толчком распахнул пассажирскую дверцу:
- Выметайся. Мы на месте.
Хаус с видимым усилием выбрался из автомобиля и остановился, опираясь на капот. Перед ними, напоминая пёстрый табор или цирк шапито, толпились группки людей в разноцветной одежде, возвышались какие-то временные постройки, конструкции, лотки, стояли и лежали на земле растюнингованные лёгкие и тяжёлые байки, пахло выхлопными газами, машинным маслом, бензином, жареным арахисом, уксусом - всё вместе создавало совершенно неповторимый ошеломляющий букет. А ещё трепещущие флажки, рекламные растяжки, провода кинокамер и микрофонов, софиты, мигалки, перебивающие друг друга выкрики, шум моторов, забойный рок из динамиков. Грэг вертел головой, как заводной болванчик. Его тёмно-карие глаза раскрылись так широко, что казалось, у него налицо проявление всех глазных симптомов эндокринной офтальмопатии. Возможно, поэтому он пропустил то, что привлекло внимание выбравшегося следом Роберта: огромный прозрачный шар, сделанный словно бы из стекла, но изнутри выложенный металлической сеткой. Он стоял на опорах поодаль, поэтому и не сразу бросился в глаза Грэгу.
- Что это? - спросил Роберт, указывая на шар.
- Они будут ездить как раз в этой штуковине, - сказал Хаус. - Возьми на случай, если вам захочется сладкой ваты или сосисок, или сфотографироваться с мотоциклами, - он вытащил из кармана пару помятых купюр и сунул Роберту в нагрудный карман.
- Спасибо, пап.
Уилсон между тем запер машину, прижимая плечом к уху телефон и говоря в него:
- ...часа на три — не больше, не волнуйся. И я их потом подвезу.
- Кому ты звонишь? - подозрительно спросил Хаус.
- Кадди. Мы же забрали Роба со двора, и даже не предупредили её.
- Думаешь, у неё не хватило бы ума позвонить самой?
- У неё? - Уилсон выдержал многозначительную паузу. - У неё - хватило бы.
- Эй! Это что, наезд? - деланно возмутился Хаус.
В это время музыка смолкла, динамик покряхтел, и чей-то голос принялся перечислять участников и достоинства и недостатки их байков.
- «Голубой дракон» сделает твоего «Урана». - сказал Уилсону Хаус. - Уже по нику видно. С какой стати он вообще Уран? Пустое сотрясение воздуха. А если у байкера нет логики, значит, он и катает нелогично. А значит, проиграет по тактике.
- А «Дракон» с какой стати дракон?
- Потому что у него на баке голубой дракон — ты что, не видишь?
- Но технические параметры всё равно лучше у «Урана», - с сомнением сказал Уилсон, хотя мало что понимал в технических параметрах — просто не хотелось оставлять за Хаусом последнего слова.
Объявили первый заезд - пары на полосе препятствий. Моторы взревели надсадно, но даже в этой надсаде чувствовался резерв силы, байкеры выглядели хладнокровно, как терминаторы. Роберт испытывал определённое удовольствие, глядя на них, но оно в сравнение не шло с завороженностью Грэга. Рот малыша приоткрылся, он не сводил глаз с мотоциклов, словно это качающийся диск гипнотизёра, даже ритм его дыхания был подчинён ритму движения байка с голубым драконом на красном фоне. Чёрный «Уран», действительно, проходил полосу не так чисто, но байкер хладнокровно выжимал «потолок» и из себя, и из машины, и это хладнокровие вызывало невольное уважение даже у Хауса.
Заезд следовал за заездом, Хаус и Уилсон держали пари, прихлёбывали пиво, грызли сухарики и негромко переговаривались. Уилсон с удовлетворением заметил, что Хаус наконец-то расслабился и разговорился — впервые с похорон Арлин. Даже тон у него сделался другой — мягкий, без горечи последних десяти дней и ядовитости последних десяти лет. Он вдруг вспомнил свой первый мотоцикл и стал рассказывать о нём сочувственно слушающему Уилсону, как рассказывают о первой любви — с нежной ностальгией. Грэг слушал краем уха, не сводя глаз с мотоциклистов, а Роберт почувствовал, что начинает скучать, и понемногу отошёл в сторону — его по-прежнему привлекал прозрачный шар. Он не мог поверить, что мотоциклисты смогут ездить внутри него, не падая, и ему всё казалось, что есть какой-нибудь подвох — например, система зеркал, которая создаст иллюзию движения, и он хотел увидеть этот подвох.
Как вдруг ему на плечо опустилась чья-то тяжёлая, но ласковая рука, и негромкий мужской голос задумчиво проговорил:
- Как ты вырос! Я тебя еле узнал — длинный, тощий... Лиза тебя не кормит? Или у Хауса снова нет денег, чтобы самому платить за еду?
Голос звучал так спокойно, что Роберт даже не вздрогнул от неожиданности — только поднял голову и посмотрел: крепко сбитый мужчина с коротко остриженными светлыми с сединой волосами, свежий запах одеколона, серо-голубые глаза, модный галстук, отглаженный воротник. зажатая в углу рта зубочистка — она шевелилась, когда он говорил.
- Па...? - с сомнением пробормотал Роберт.
- Хорошо, что узнал. Мы слишком редко видимся — тебе не кажется, Бобби? С кем ты здесь? С Хаусом?
- Ага...
- Хочешь мороженого? Или, может быть, сладкой ваты?
- Нет, сэр, спасибо.
- Ты и Хауса сэром зовёшь?
- Нет, он запретил.
- А как же? Папа?
- По всякому, - уклончиво ответил Роберт, незаметно выворачивая плечо из-под руки. - Чаще всего просто Хаус.
- А Лиза как его зовёт? По-имени?
Роберт почувствовал себя на допросе в полиции.
- Нет. Чаще тоже Хаус. Иногда по-имени, а иногда никак.
- Никак? - чуть удивился Триттер.
- Ну, она говорит, например: «Что ты будешь на ужин, сэндвич или курицу?, - или. Ты не вычитаешь мою работу на переаттестацию?». - растолковал Роберт.
- А, понятно... А как сестра? Всё ещё ревнует к тебе Лизу? Или успокоилась?
Роберт удивлённо посмотрел на Триттера. Слово «ревнует» никак не вязалось с характером Рэйчел — энергичным, но неизменно спокойным и доброжелательным.
- Разве ты не знаешь, что она — приёмная дочь у твоих родителей? - спросил Триттер. - Пока ты не родился, большого значения в этом не было, но твоё рождение она восприняла, как угрозу своему месту под солнцем. И даже пыталась тебя убить.
- Рэйчел пыталась меня убить? - не веря своим ушам, переспросил Роберт. - Вы что-то путаете...
- Да что же тут спутаешь.., - невесело рассмеялся Триттер. - История известная — странно, что тебе даже не сочли нужным рассказать...
- Посмотри-ка, кто там, - Хаус подтолкнул Уилсона локтем.
Уилсон посмотрел и сразу встревожился:
- Послушай, ты ведь сможешь обойтись без эксцессов?
- Я? - обиделся Хаус. - Ну да, это ведь я прострелил ему ногу восемь лет назад.
- Ты вынудил его прострелить тебе ногу восемь лет назад. И если задашься такой целью, снова вынудишь. Только на этот раз он, может быть, будет стрелять не в ногу, а в голову... Не подходи к нему!
- Это приказ?
- Просто не подходи к нему, - Уилсон ухватил Хауса за рукав, словно тот рвался из рук, лишь бы подойти к Триттеру. - Хочешь ещё пива? А сэндвич? Давай куплю тебе с беконом и васаби — очень вкусно.
- Но не кошерно, - Хаус дёрнулся и высвободил руку. - Ты пытаешься отвлечь меня конфеткой, как трёхлетнего, а мне, между прочим, уже стукнуло пять.
- Если бы я был уверен, что ты сможешь вести себя хотя бы как воспитанный пятилетка... Хаус, не делай этого! Пожалеешь!
Но Хаус уже целеустремленно направился к человеку, разговаривающему с его сыном. Неизвестно, насколько мирными были его первоначальные намерения, но уже с нескольких шагов он уловил суть разговора и выкопал томагавк войны одним движением.
- Эй! - окликнул он довольно громко. - Отойди от моего ребёнка, грёбаный педик!
Уилсон поднял глаза к небу и осуждающе покачал головой.
Триттер обернулся.
- Добрый день, Хаус, - сдержанно проговорил он. - Как поживаешь?
- Ой, прости, принял тебя за педофила, - Хаус не старался понижать голос, и те, кто стоял поближе, обернулись на них. - Но ты всего лишь членовредитель. И под членом я, понятно, понимаю, не член.
Триттер шагнул к нему навстречу.
- Ну вот чего ты нарываешься? - негромко спросил он. - Я здесь случайно. Увидел сына — захотелось словом перемолвиться. Неужели ты боишься, что он за две минуты настолько меня полюбит, что вышвырнет тебя из своей жизни?
- Кого ты увидел? - переспросил Хаус, делая вид, что страдает расстройством слуха. - Сына? Твоего сына? Ты обознался, бывший коп. Или ты, может быть, забыл, что у тебя нет детей? Или это у тебя в крови, считать чужое своим, будь то машины, банковские счета или дети?
- А у тебя задница горит, - улыбнулся Триттер.
- Да ну?
- Ну, да. Прямо дымится: ещё немного — и в драку полезешь. Столько лет прошло, а ты, наверное, каждый день болячку расковыриваешь. Между прочим, если бы не Лиза, ты бы ещё тогда сел. Сел бы и своего дружка утянул, - движением головы Триттер указал на Уилсона. - И если ты бы в тюрьме выжил - хоть ты и отморозок, но там таких как раз полно, то этот, - снова такой же указующий кивок, - удавился бы на второй неделе, а прежде его успели бы отодрать всей тюрьмой во все отверстия и выбить из него дерьмо, а потом этим же дерьмом накормить. И хоронили бы его в закрытом гробу. Вот какую ты ему уготовил судьбу с лёгким сердцем, когда ставил от его имени корючки на краденых рецептах, а он тебя и тогда покрывал, и сейчас шляется с тобой по мотогонкам и пьёт пиво вместо того, чтобы послать подальше. Наверное, детям ты не рассказываешь, как их папочка крал наркотики из больничной аптеки, подделывал рецепты, врал, вымогал, шантажировал. О том, как он вытирает ноги о своих пациентов, хамит, в грош их не ставит. О том, что ему всё сходит с рук, потому что он, видите ли, светило...
- А ведь ты это из зависти, - вдруг широко улыбнулся Хаус. - Ты же мне кругом завидуешь. Я — сволочь, отморозок, всех подвёл, всем подгадил, а они все всё равно со мной, а не с тобой. И Лиза. И дети. И Уилсон, случись такое снова, опять будет ради меня врать и меня выгораживать. И пить со мной пиво. Не смотря ни на что. А у тебя такого нет и никогда не было. Мне тебя даже немножко жаль, бывший коп.
- Ты лучше себя пожалей. Ты же деградируешь, Хаус. Я смотрел твой график работы за последний год. Ты больше напропускал, чем наработал. Викодинчик-то, видно, сказывается... Вынуждаешь Лизу деньги занимать, сам живёшь за счёт Уилсона. Детей того гляди побираться отправишь. Вон, Роберт совсем исхудал, на селёдку похож. Не можешь плёвый сегвей ему купить — мальчишка соседу обзавидовался. Пособие Рэйчел тоже, конечно, на наркоту уходит? Я знаю — ты возобновил его пару лет назад, для того и удочерял, надо полагать?
При этих словах лицо Хауса заметно побледнело, и Уилсон, внимательно наблюдавший за разговором издали, встревожено двинулся к ним.
- У меня больные ноги, - глухо сказал Хаус, опустив голову. - В суставе хроническое воспаление. В плохие дни мне приходится ссать в утку, потому что я не могу встать. Но я консультирую в сети. В хорошие я хожу на работу, ни на миг не переставая чувствовать боль. Когда она становится слабее, у меня эйфория. Ты можешь считать это приходом от викодина. Может, так и есть. Я только знаю, что Роберт, если получает в школе плохую оценку, прежде всего смотрит в окно, нет ли дождя или тумана. В дождь он боится показывать мне дневник. Рэйчел поступает по-другому — она показывает мне свои «неуды» только в дождь. Ты думаешь, что она мазохистка? Нет. Просто не хочет омрачать мне редкие солнечные дни — понял, скотина?! - Хаус сгрёб в кулак рубашку Триттера, что смотрелось забавно — Триттер был не ниже, а в плечах гораздо шире. - И если я ещё раз услышу, сукин кот, как ты вот так разговариваешь с моим сыном о моей дочери... - он замахнулся.
- Хаус! - Уилсон перехватил его запястье. - Хаус, не смей, не надо!
Он словно бы опомнился — опустил руку, одёрнул рубашку, медленно выдохнул. И вдруг резко обернулся к Робу:
- А ты что стоишь, уши развесил? Чтобы я тебя больше не видел болтающимся в одиночку! И не смей заговаривать, с кем попало! Ты понял?
- Да, сэр, - еле слышно шепнул Роб, отступая и вжимая голову в плечи.
Триттер едва заметно улыбнулся кончиками губ.
- Я пойду, дружище, - мягко сказал он, обращаясь к Роберту. - Увидимся.
- До свидания, - сказал ему Уилсон.
Роберт продолжал молча стоять, не двигаясь с места. Хаус смотрел на него со странным выражением лица — Роб затруднялся интерпретировать это выражение, а потому и не знал, как подстроиться.
- Роб, я там Грэга одного оставил, - наконец, обратился к нему Уилсон. - Будь другом, присмотри, чтобы он под мотоциклы не полез. Мы сейчас.
- Что ты творишь? - тихо сказал Хаусу Уилсон, когда Роберт отошёл достаточно далеко. - Ты потеряешь мальчишку так же, как твой собственный отец потерял тебя.
- Но ты слышал? Он уже нажаловался этому типу, что я не покупаю ему эту чёртову бандуру на колёсах! - возмутился Хаус.
- А это очень тревожный симптом, между прочим - то, что он жалуется фактически постороннему человеку. Ну кто ему Триттер? Они видятся реже раза в год. Значит, ты уже теряешь его. У тебя что, правда нет денег на сегвей? Я дам тебе денег — купи ему сам.
- Не нужно мне твоих денег. Я, знаешь, пока в состоянии заработать.
- Так заработай и купи.
- Да пошёл ты!
- Ты злишься, потому что он тебя сделал. Я про Триттера. Кругом сделал.
- Ты же ни черта не слышал. Он рассказывал Роберту, что Рэйчел стреляла в него, потому что приревновала мать и хотела его убить. Так можно кого хочешь сделать.
- Ну что ж, это почти правда. Ты же так любишь правду, любишь стучать ею по голове, запихивать силой в глотку, когда тебя не просят — чего же ты взвился?
Хаус не ответил. Он закрыл ладонью лицо и принялся массировать ею лоб и виски, словно от усталости или головной боли.
- Хаус, - тон Уилсона сделался мягким, обволакивающим. - Ты как-то говорил, что склонен прислушиваться к моим советам. Прислушайся сейчас, это важно. Извинись перед Робом и купи ему чёртов сегвей. Ты пожалеешь, если так не сделаешь. Лиза выправляет ситуацию, как только может, но ты прёшь, как баран. Если тебе не нужен сын, признай это и скажи своим честно. Если нужен, проанализируй ситуацию. Всё очень плохо, Хаус. Но он тебя ещё любит. Очень любит. А скоро возненавидит. Ты зеркалишь собственного отца: авторитарный тон, разговоры строго по делу, большей частью ты просто не обращаешь на него внимания. Я знаю, что ты умеешь по-другому. С Рэйчел ты другой. Хаус!
- Я не знаю, что делать. - Хаус, вздохнув, убрал руку от лица. - Он меня боится. А Рэйчел сама раскрывалась навстречу.
- То есть, делала за тебя твою отцовскую работу? Ну, знаешь, не всегда так бывает, - но тут же его тон смягчился. - Просто не скрывай своих чувств к нему. Будь честнее с ним. Говори с ним, как со взрослым. Как со мной.
- Называть идиотом и предлагать пива?
- И даже это было бы лучше, чем то, что ты проделываешь сейчас.
- И вот кто мне даёт эти советы? Человек, распустивший своего сына до того, что его на минуту оставить нельзя?
- Да, Грэг подвижный. Может быть, излишне авантюрный. Но сдержанность придёт с опытом. Однако, когда он меня видит, летит со всех ног и виснет у меня на шее. А как ведёт себя соскучившийся по тебе Роб? Я сегодня, между прочим, обратил внимание...
- Просто он сдержаннее твоего урагана.
- Ничего подобного! Когда тебя нет поблизости, он точно так же виснет у меня на шее, как и Грэг. И делает это как раз, может быть, потому, что испытывает потребность повиснуть на отцовской шее, а ты ему такой возможности не предоставляешь. Ты вечно раздражён, вечно язвишь. Мне, конечно, это с гуся вода и чихать, да и остальным, кто тебя знает — тоже. Мы привыкли. Но Роб... Пойми, он по-настоящему страдает.
Хаус оперся на металлическую загородку, возле которой они стояли, так стиснув при этом верхний прут, что, казалось, вот-вот погнёт в руках.
- Мне каждую минуту больно, Уилсон. Ты не знаешь, что это такое.
- Не знаю, ты прав. Но я хотя бы разумом помню о твоих ногах, поэтому безропотно сношу все твои выходки. Роберт не может, пойми. Он — ребёнок, в его возрасте чужая боль в голове ещё не удерживается. Тем более, что ты и не жалуешься.
- Кадди заласкивает его за двоих.
- Она не может за двоих, она — мать. А ты — отец. А Роб, между прочим, уже спрашивал у меня, не перепутали ли вы с Кадди, кто из детей у вас родной, а кто приёмный.
- Он настолько идиот, что думает, будто можно перепутать? - проворчал Хаус, но видно было, что ему не по себе.
- Он настолько идиот, что наивно уверен, будто родных детей любят.
- Я его люблю.
- Тогда, будь добр, донеси эту мысль как-нибудь и до него.
Грэг забрался на верхний прут загородки и стоял, балансируя руками.
- Слезь, - велел Роберт. - Свалишься — шею свернёшь.
- Подержи меня. - попросил Грэг. - Отсюда всё видно.
- Слезай, говорю. - Роб дёрнул его за штанину, отчего выведенный из равновесия мальчик едва не грохнулся, но сам же Роб и подхватил его.
- Ты чего? - обиделся Грэг, но повнимательнее присмотревшись к приятелю, сочувственно спросил. - Влетело, да?
- Вроде того... Хаус не разрешает разговаривать с этим... ну, который бывший отец. Я подумал, он мне сейчас вломит.
- Что, ни с того, ни с сего вломит? Он же к тебе подошёл, а не ты к нему.
- С того и с сего. Эх, Грегори-Грегори... Жалко, что ты маленький. - вздохнул Роберт. - Я бы с тобой дружил...
- Начинай — я же вырасту.
- Я же тогда тоже вырасту. У нас четыре года разницы — целая вечность.
- У папы с Хаусом тоже такая разница — и ничего.
- Да? - удивился Роберт. - Правда?
- Ага. Хаус старше на четыре года. Даже на пять, если по календарю. У папы зимой день рождения, у Хауса — летом.
- Какой ты знающий! Откуда бы?
- У папы на календаре все дни рождения отмечены, чтобы никого не забыть поздравить, - простодушно объяснил Грэг. - И твой тоже. Так что сегвей он тебе уж точно подарит. И ещё покруче, чем у Кайла.
- Мне больше не надо его подарков, - сразу помрачнев, опустил голову Роберт.
- Почему не надо? Подарки — это же здорово.
- Это ничуть не здорово. Ты просто не понимаешь. Брать дорогие подарки от чужих людей — это как... как выклянчивать деньги в переходе.
- Че-го? - переспросил Грэг, сузив глаза. - Это кто тут тебе чужие люди? Это мы с папой чужие люди?
- Но ведь не родственники. Значит, чужие. Значит, брать у вас дорогие подарки всё равно, что...
Он не успел договорить.
- Вот тебе! - крикнул Грэг и, размахнувшись, пнул кроссовкой Роберту под колено. - Вот тебе! Получай!
В другое время Роберт справился бы с мальчишкой без труда, но сейчас он был уже расстроен, а яростный напор Грэга совершенно выбил его из колеи, поэтому он даже не попытался отмахиваться или уворачиваться от пинков — только отскочил и присел, схватившись за ушибленное место. Больно было отчаянно — удар пришёлся по передней поверхности большеберцовой кости, но он не заплакал, потому что вообще плакал очень редко.
Разревелся Грэг. Громко, что-то невнятно выкрикивая, и неудивительно, что подошедший Хаус подумал, что это Роберт как-то обидел малыша.
- Что ты ему сделал? - резко спросил он, хватая сына за плечо. - Почему он плачет?
- Ничего, - буркнул Роберт, цепенея под этой рукой.
- А чего же он тогда ревёт? Лёгкие разрабатывает? Ты что его, стукнул?
Уилсон между тем присел перед подвывающим Грэгом на корточки и взял его лицо в ладони:
- Что произошло, маленький? Вы поссорились? Подрались? Ну, успокойся, не то я так ни слова не пойму, - он вытащил из кармана пачку салфеток и стал вытирать что-то пытающемуся выговорить сквозь слёзы Грэгу мокрые щёки и нос. - Ну, тише, тише, не плачь. Я тебя люблю, - он наклонил голову сына и нежно поцеловал малыша в кудлатую макушку.
Роберт отвернул голову, чуть не свихнув шею — лишь бы не видеть эту ласку. Его лицо сделалось неподвижным, губы поджались горестно и холодно.
Между тем лучи прожекторов скрестились на стеклянном шаре, из колонок донеслось: «Показательные выступления на отрицательной поверхности. Майкл Старлинг и Джоанна Круз», и толпа зрителей взорвалась приветственными криками.
Роберт отметил про себя, что одна из байкеров женщина, и снова подумал о Кэнди Маски и о том, как здорово было бы прокатить её на новеньком сегвее, не хуже, чем у Кайла. Откуда, интересно, Триттер узнал про то, что ему нужен сегвей? Неужели он говорил с Грэгом? А может, с мамой? Они снова встречаются потихоньку от Хауса, и мама жалуется на то, что все по-настоящему крутые игрушки у него дарёные? Но разве Хаус в этом виноват? Зато все фильмы и книги у него от Хауса, и диски, и даже маленькое, но совершенно настоящее фано, а музыкальная коллекция в сто раз круче, чем у Кайла. Хаус тоже мог бы купить Робу самокат и велик, и вертолёт с дистанционным управлением, и робота-кирасира со встроенным магнитофоном, если бы дядя Джеймс всегда не успевал раньше. Уилсоны всегда дарили ему дорогие подарки, иногда даже очень дорогие, как, например, навороченный ноутбук к прошлому рождеству. Почему он никогда раньше не думал, что со стороны всё может выглядеть так, будто Хаус живёт за чужой счёт? А ведь и правда, дядя Джеймс один платит, если они едят мороженое или идут смотреть «гладиаторские игры», или катаются в парке на автодроме. Просто ни он сам, ни Хаус никогда об этом не говорят и даже не задумываются, вот и Роберту не приходило в голову. Ну что ж, он больше никогда ничего у них с Грэгом не возьмёт. Может быть, дядя Джеймс сначала обидится, как обиделся Грэг, но он поймёт, если объяснить. Никто не смеет говорить, что Хаус пользуется пособием Рэйчел или не может обеспечить свою семью. Как только Хаус сам не понимает, что подставляется, позволяя Уилсону покупать ему сэндвичи! - наверное, впервые в жизни Роберт почувствовал досаду на Хауса.
- Так что ты ему сделал? - снова спросил Хаус, слегка встряхнув его за плечо.
- Ничего... Можно я посижу в машине?
- «Ничего» - это не ответ. Если бы ничего, он бы и реагировал «никак», а не ревел.
Но тут Уилсон, оставив всё ещё всхлипывающего сына, очень мягко взял руку Хауса и, глядя ему в глаза, осторожно снял её с плеча Роберта. А мальчику сказал:
- Иди, Роб, иди. Посиди. Можно.
Не поднимая глаз, Роберт медленно пошёл к автомобилю, открыл незапертую заднюю дверцу, забрался на заднее сидение и лёг, подтянув колени к подбородку.
Теперь он думал о Триттере. Триттер любил его прежде, как сына — он не помнит, но мама рассказывала. Может быть, любит и теперь. Просто не может чаще бывать у них, чаще видеться с Робом - он и Хаус, как кошка с собакой, терпеть друг друга не могут. Кто из них перед кем виноват? Мама говорила как-то, что это сложно понять. А вдруг Триттер мог бы вот так... ну, не вытирать ему слёзы — он редко плачет — но хотя бы просто наклониться, спросить: «Ты в порядке, сынок?» - и даже, может быть, чмокнуть в макушку, как Уилсон Грэга. Глупо так думать и даже нечестно, но проще представить такое от Триттера, чем от Хауса. От кого угодно проще. Вот только проблема-то как раз в том, что Роберту не нужен в отцы кто угодно. У него уже есть, спасибо. Лучший в мире отец, но, наверное, он не лучший в мире сын, если никак не может удостоиться колючего поцелуя, как Рэйчел, или насмешливого потрёпывания по волосам, как Грэг, или даже просто того мягкого мечтательного голоса и полуулыбки, с которой он рассказывал сегодня о своём мотоцикле. Мотоцикл-то был явно любим.
Мотоциклисты внутри шара между тем завели моторы и начали свой разгон пока в его нижней части. Роберт заколебался — хотелось вылезти и посмотреть, но не хотелось привлекать к себе внимание. Любопытство победило: он всё-таки выбрался из машины и пошёл ближе к металлической загородке, в стороне от своих.
Моторы неровно взрёвывали. Хорошенько разогнавшись, байкеры уже не крутились в нижней полусфере, а взлетали и падали змейкой, почти задевая верхний полюс шара и словно бы с трудом удерживая своих вибрирующих от надсады монстров. Майкл Старлинг выступал на облюбованном Уилсоном чёрно-зелёном «Уране», девушка — на жёлтом мотоцикле с чёрными полосками — наверняка она звала его «Пчела» или «Оса».
Но это было здорово. По-настоящему здорово. Роберт даже отвлёкся от своих переживаний, наблюдая захватывающее зрелище скорости, побеждающей земное тяготение. Главное, что всё было по-честному, никаких зеркал. Уилсон всё правильно объяснил насчёт центробежной силы — Роберт чувствовал эту силу, проносящую мотоциклистов через купол сферы, словно по земле. «Но если они остановятся, они упадут, - вдруг подумал он. - Если вдруг заглохнет мотор или ещё что-нибудь, и кто-то из них потеряет набранный разгон, эта сила, удерживающая мчащийся байк на отвесной стене, просто исчезнет». Он представил себе, как из верхней точки купола полетит на дно сферы, кувыркаясь, мотоцикл с ещё крутящимися колёсами. И фигурка мотоциклиста мелькнёт в воздухе и с глухим стуком ударится о дно чудесного шара. Неужели эти двое не понимают, что такое может случиться? Нет, наверное, понимают. Но для них, кажется, очень важно суметь вот так: на скорости и под рёв двигателя проехать по «отрицательной поверхности». Очевидно, есть люди, которым это может быть по-настоящему важно.
И снова рука на плече застала его врасплох, наградив, к тому же, острым «дежа-вю». На этот раз он вздрогнул и чуть не отшатнулся, но сдержал себя.
- Пусть Уилсон купит тебе самый крутой сегвей, если хочет, - сказал Хаус.
- Не надо.
- Это будет просто подарок. Не подачка.
- Не надо, - повторил Роберт уже с упрямыми нотками.
- Послушай, - отец кашлянул, чтобы голос звучал не так сипло и переместил руку с его плеча на голову. - Это я виноват перед тобой, а не ты передо мной. Но я, наверное, просто не умею быть отцом, не умею безусловно любить — у меня вообще с любовью как-то... не очень... Если ты хочешь встречаться с этим типом, если тебе это, действительно, нужно, ты можешь... Я не должен тебе запрещать. Я просто... Понимаешь, Роб, у каждой вещи на свете есть много сторон. Ты же знаешь притчу про слепых и слона? Что такое слон - шланг, гора или верёвочка? Я про эту историю с Рэйчел. Мы не рассказывали тебе, а сам ты не помнишь. Но и я не знаю, гора это или верёвочка.
- Она правда хотела меня убить?
Хаус задумчиво провёл ладонью по его волосам, пропуская между пальцев кудряшки.
- Никто этого точно не знает. Роб. Вы были одни. Пистолет выстрелил. Может быть, это получилось совершенно случайно. А может быть, и нет... Мы все иногда ненавидим друг друга, но взрослые знают по опыту, что такая ненависть проходит, а необратимые поступки — необратимы. Дети могут этого не понимать. Рэйчел была младше Грэга, когда это случилось. Сейчас, когда Грэг тебя ударил, он тоже тебя ненавидел...
- Неправда! Он меня любит.
- Теперь уже снова да. Но в тот миг он тебя, - Хаус усмехнулся, - не очень-то любил.
- Я тоже тебя иногда ненавижу, - признался Роб, словно головой в омут кинулся. И испуганно замер, ожидая чего угодно. Хаус снова провёл пальцы сквозь его кудряшки:
- Не казни себя, это нормально. Я тоже тебя иногда ненавижу. Это бывает со всеми и в отношении всех. Таковы люди. Если ненависть не становится проблемой, если она мимолётна, просто забей. И лучше не напоминай Рэйч об этой истории — покоя ни тебе, ни ей этот разговор не добавит.
- Зачем мне нужен покой? Я хочу знать ответ. Хочу знать правду.
Хаус кивнул и некоторое время стоял с опущенной головой.
- Не всегда стоит доискиваться правды, - наконец медленно, словно с неохотой, сказал он. - Потому что правда не всегда бывает сияющей, куда чаще она грязная, да ещё и смердит... Но ты всё равно будешь?
- Я не знаю.
- Я знаю, что будешь. Тут ничего не поделаешь — ты такой, какой есть, другим ты стать не сможешь. Да и не надо... Пойдём, сынок, заезды кончились. Пора домой, - и рука снова переместилась на его плечо и лёгким нажимом направила.
Они пошли к машине, и рука Хауса оставалась на плече Роба, надавливая чуть сильней при каждом следующем шаге.
- У тебя опять нога разболелась? - спросил Роб, и Хаус тут же руку убрал.
- Не больше, чем всегда, - сказал он.
Уилсоны уже ждали в машине. Грэг смотрел напряжённо, его отец — сочувственно.
- Гони бабки, - сказал ему Хаус, плюхаясь на переднее сидение. - твой «Уран» продул по всем статьям.
Уилсон безропотно полез во внутренний карман пиджака, но когда Хаус уже взялся за протянутую купюру, зажал её в пальцах, вынуждая Хауса поднять глаза и посмотреть на него. Роб уже видел такое между ними — некий молчаливый диалог, разговор взглядов, только им двоим и понятный.
- Да пошёл ты, - наконец, беззлобно, даже как-то слегка смущённо огрызнулся Хаус, и Уилсон разжал пальцы — кажется, вполне удовлетворённый.
Сегвей у него появился на следующий же день, но только купил его не Уилсон, а Триттер.
Роберта с самого раннего утра разбудили голоса, спорящие в прихожей. Голос мамы он узнал сразу, но другой поначалу показался просто раздражающе знакомым. Говорили негромко, и Роберт прижался ухом к двери.
- Нет. мне просто интересно: зачем ты это делаешь? - мама говорила так, словно ужасно злится, но старается сдерживать себя. - Что тобою движет?
- Просто любовь. Ну, он всё-таки был мне, как сын, Лиза. Досадно смотреть, что творит с моей, хоть и бывшей, но всё-таки единственной семьёй этот самовлюблённый... гений. Роб ходит в одной и той же куртке, завидует мальчишкам, у которых есть игрушки. И если я, - он выделал голосом «я», - могу это себе позволить, почему не сделать пацану приятное? Ни малейшей надежды, что твой так называемый муж это оценит, но пусть хоть не лупит мальчишку и не отбирает желанную вещь просто из-за того, что это я подарил. Именно поэтому я и обратился к тебе, как к посреднику. Или ты на него даже такого влияния не имеешь? Кстати, он может сказать Робу, что сам ему это купил — обоим пойдёт на пользу, а я претендовать не собираюсь. Мне главное, чтобы мальчишка стал хоть чуть-чуть счастливее.
- Не смеши меня! - нервно воскликнула мама. - Ты воспитывал Роба два года и не видел восемь лет. Не смеши меня! Ты не только не любишь — ты совсем не знаешь его.
- Мы видимся, - сказал Триттер. - Правда, редко. И восемь лет разлуки с сыном мне устроил твой любовник — прости, конечно, но мужем твоим его называть у меня всё-таки язык не поворачивается.
- Да что ты говоришь! - Роберт не видел этого, но уже знал, как мама упёрла руку в бок и вывернула плечо чуть вперёд — вызывающе и независимо. - Хаус оговорил тебя перед судом? На самом деле ты, конечно, не пытался ему яйца отстрелить?
- Лиза, я ведь уже говорил об этом с тобой, и мне казалось, ты понимаешь... Ну, ведь, положа руку на сердце, ты не можешь не признать, что вы меня тогда нарочно спровоцировали. И я своё наказание отбыл, все счёты закрыты.
- Конечно, все счёты закрыты. А инвалидное кресло у нас здесь просто для украшения гостиной.
- Думаю, да. Потому что я видел «несчастного инвалида» вчера на стантрайдинге без всякого кресла.
- День на день не приходится. Его боли метеозависимы.
- Это он так говорит? Ну что ж, мне тоже в дождливые дни больше нравится под тёплым пледом, и я бы тоже мог сослаться на остеохондроз или невралгию. Это называется аггравация — ты же медик, ты знаешь.
Повисло молчание. А Роберт вспомнил недавний единственный случай, когда он стал свидетелем настоящих отцовских слёз, а не только мимолётного движения руки по глазам, как по бабушке. Как раз стояла неустойчивая волглая погода - скачки атмосферного давления, и сырость уже въелась в стены комнаты. Отец весь день почти не вставал, лишь иногда медленно и тяжело добирался до туалета, а всё остальное время лёжал молча, уставясь в одну точку, и тупо, механически растирал и растирал правое бедро. Вечером второго дня появился дядя Джеймс. Он прошёл к отцу, и они вдруг коротко бешено поссорились, обзывая друг друга идиотами и что-то выкрикивая про лекарства, психосоматику, какой-то «очередной эксцесс» и судебный иск — кажется, тогда же прозвучало и имя Триттера. Роберт, слышавший их голоса через дверь, мало что понял, но испугался этих раньше никогда не слышанных необычно резких голосов и вбежал в комнату, чтобы как-то вмешаться, остановить их ссору. У отца были красные глаза и мокрое от слёз лицо, и он как-то странно давился и кашлял, словно старался удержать что-то рвущееся из горла наружу. А дядя Джеймс, обхватив его за плечи, уговаривал необыкновенно взволнованно и даже чуть испуганно: «Хорошо, хорошо, ты прав, я молчу, больше ни слова. Я выпишу, выпишу тебе. Всё, что ты хочешь, выпишу, успокойся...».
Роберт замер в дверях, но отец увидел и рявкнул на него: «Тебе чего? Уйди!», - и он выскочил в коридор и захлопнул дверь. И простоял под этой дверью добрые четверть часа, прислушиваясь к стихающим до шёпота голосам, пока дядя Джеймс не вышел и не потрепал его по кудрям: «А ты что, испугался? Всё в порядке, Роб. Просто ему было очень больно, но теперь он заснул. Не шуми», - и бросил шприц в мусорное ведро.
Роб тогда крадучись проскользнул в комнату. Хаус спал навзничь, широко разбросав руки и ноги и повернув голову набок, словно не лёг спать, а был сбит с ног пулей. На тумбочке лежал рецептурный бланк, заполненный размашистым почерком дяди Джеймса, и синий резиновый жгут. Мама, вернувшаяся с работы, выслушала сбивчивый рассказ сына, тоже прошла в спальню, взяла в руки этот бланк, несколько мгновений простояла, глядя на него и о чём-то глубоко и невесело задумавшись, а потом со вздохом наклонилась и слегка коснулась губами виска спящего Хауса.
Почему-то сейчас при словах Триттера Роберт вспомнил именно этот эпизод и, с лихорадочной поспешностью и беспокойством натянув джинсы и футболку, босиком выскочил из комнаты.
И тут же был жёстко перехвачен стоящей у самой двери Рэйчел.
- Не вмешивайся, - зашипела на ухо сестра. - Только тебя там не хватает!
- О чём они? - тоже шёпотом спросил он.
- Триттер купил тебе сегвей. Уговаривает взять.
- А мама не хочет?
Рэйчел посмотрела на него, как на дурачка — был у неё такой снисходительно-жалостливый взгляд, который буквально бесил Роберта, потому что под ним он неизменно начинал чувствовать себя неполноценным.
- Конечно, она не хочет. Ещё бы! - фыркнула Рэйчел.
- Почему?
- По кочану. Молчи, дурак, Хауса разбудишь.
- А он разве дома?
- «А он разве дома». - передразнила Рэйч, одновременно сменив вопросительную интонацию на утвердительную. - Он опять всю ночь не спал — только под утро наглотался, наконец, таблеток столько, что отключился. А в одиннадцать консиллиум. Он должен там быть. И соображать нормально, потому что случай очень сложный.
- Ты откуда знаешь? Он тебе рассказывает? - против воли в голосе Роба прозвучала зависть.
- Не ловит и не грузит — я сама расспрашиваю. Ух, как я ненавижу этого Майка! - вдруг в сердцах прошипела она, и даже чуть ногой не топнула.
- За что? - Роберт вытаращил глаза.
- За всё. За твой сегвей. За то, что прикидывается таким заботливым. За то, что никак не успокоится. За то, что Хаус снова на викодине. За то, что мама плачет по ночам, когда думает, что никто не слышит.
- Мне ещё дядя Джеймс обещал сегвей. - зачем-то сказал он.
- У дяди Джеймса свои тараканы и деньги девать некуда, но он, по крайней мере, тебя, действительно, любит, а не пытается тобой стрелять в Хауса, как этот...
- Как это мной стрелять?
- Как из пистолета. Вот так. - Рэйчел подняла согнутый палец и нажала воображаемый курок. - Пиф-паф, и Хаус убит. А ты при новом сегвее.
- Ты чем старше становишься, тем «всё страньшее и страньшее», - припомнил он «Алису». - Иногда я тебя даже не понимаю. Почему сегвей — это «пиф-паф»?
- Ш-ш! Давай-ка сюда, - и она снова втащила его за руку в спальню. - Надень кроссовки — пол холодный, простудишься. - она пододвинула ему ногой пару его зелёно-жёлтых «найков»
- Почему сегвей — это «пиф-паф»? - настойчиво повторил он, не обращая на кроссовки ни малейшего внимания.
- Потому что он выставляет нас нищими, а Хауса побирушкой. И делает это под соусом заботы о бывшем пасынке. Я там уже давно торчу. «Ах, у него одна курточка. Ах, у него заплатка на джинсах. Ах, у него нет ни одной игрушки». Врун несчастный! У тебя полный гардероб этих курток — кто виноват, что ты неряха и консерватор? Хаус стребовал задолженность по моему пособию за тот год, пока он был на принудработах. Так проклятый проныра и об этом пронюхал. Как будто не он виноват, что Хаус с весны почти не может работать. А кредит-то надо выплачивать. И бабушкин — тоже.
- Подожди! Почему это он виноват?
- Потому что. - снова фыркнула сестра. Но всё-таки постаралась объяснить: - Хаус давно хромой — у него был инфаркт бедра много лет назад, остались хронические боли. Поэтому на правую ногу опираться он почти не может. Он много лет был на викодине, потом всё-таки сумел бросить. А восемь лет назад вот этот вот Триттер стрелял в него, пуля повредила кость, отколола кусочек. Началось воспаление в коленном суставе. Уже слева. Я как следует не знаю, но у него что-то там изменилось в хряще, поэтому воспаление не может пройти. Мне Уилсон как-то объяснял, вроде понятно было, а теперь уже не помню. В общем, в марте он простыл — боль обострилась. И пока не стихает. А третьей ноги у него нет. Как ходить?
- Подожди ты! Зачем же Триттер стрелял в него? Убить хотел? За что?
- А ты что, не помнишь эту историю? Хотя... откуда тебе помнить — тебе трёх не было. Ну, Роб, ты всё равно мог бы уж сам догадаться. Триттер же из-за этого и сидел в тюрьме. А зачем стрелял, тоже понятно. Из-за мамы, конечно. Из-за того, что она ушла к Хаусу. И не хотел он его убить — хотел покалечить, поэтому и целил нарочно в здоровую ногу.
- Ага, - сказал Роб задумчиво. - Ага, погоди...
- Ты чего хочешь? Эй, Роб! Ты чего хочешь делать?
Роберт нырнул под кровать, где стояла коробка с игрушками, с натугой вытянул этот довольно объёмный короб и, кое-как оторвав от пола и, взяв вес на грудь и живот, шатаясь потащился в прихожую.
И мама и Триттер, едва он вошёл, уставились на него с непониманием. А он, еле дотащив короб, со стуком уронил его на пол.
- Вот, - еле переводя дыхание, сказал он. - Здесь разная мелочь. Я сейчас...
Он метнулся в комнату и, вытащив всё так же, в охапке, огромный ворох одежды, тоже свалил всё горой перед Триттером.
- Носильные вещи, - пояснил он.
За одеждой последовала коробка с дисками, несколько стопок книг, карандаши, конструктор «лего» - он всё таскал и таскал, пока, наконец, первой не «отмерла» мама:
- Роб, что ты делаешь?
- Вот, - сказал тогда он Триттеру. - У меня всё есть. Всё, что мне нужно. Мне папа покупает, вы не беспокойтесь, сэр. И сегвей у меня уже есть — папа купил ещё вчера. Заказал по интернету — скоро привезут. И ещё фано — видите? Папа меня учит играть. Он так замечательно играет, как никто больше. Он вообще всё делает замечательно. И кстати... совсем забыл. На самом деле Рэйч никогда не хотела меня убить. Это же был просто несчастный случай. Люди не всегда стреляют, чтобы убить. Просто хотят сделать больно.
Он повернулся и пошёл в свою комнату, чувствуя, что вот-вот расплачется. Но расплакаться не успел — Рэйчел сразу схватила его за плечи и ни с того, ни с сего вдруг закружила по комнате, напевая не в рифму: «Улыбнись, мой маленький братик! Ты — лучший на свете братик!». Покружив, бросила на перину и принялась щекотать. Плакать расхотелось — захотелось хохотать и повизгивать. Их возню прервало появление в дверях Хауса.
- Поросята, - сказал он хмуро. - Я бы мог спокойно спать ещё полчаса.
Роберт сразу перестал смеяться и привычно втянул голову в плечи.
- И пошёл бы на работу лохматым и с нечищеными зубами, - сказала Рэйчел. - И без завтрака. И даже без кофе. И уснул бы на своём консиллиуме, потому что без кофе ты просыпаешься только к полудню. Куда полез? Ты за ночь уже четыре штуки принял — хочешь вернуться к десяти в день? Эй! Ты слышишь? Маме скажу!
- Говори, - разрешил Хаус, бросая таблетку в рот.
- Хоть бы поел сперва. Язву наживёшь.
- Вот пила, - с удовольствием сказал Хаус. - И кто тебя такую замуж возьмёт?
Как это ни странно, он, кажется, проснулся в неплохом настроении.
- Хаус, на два слова, - позвала Кадди, приоткрыв дверь ванной. Я хочу тебе кое-что... Хаус! Ну что ты зубные щётки грызёшь, как собака! У тебя что, зубки чешутся? Третий ряд прорезается?
- Я пришёл к выводу, - Хаус завинтил крышку тюбика, которую держал профессионально, прижав мизинцем к ладони, - что генетика ничего не объясняет. С Рэйчел у тебя нет ни единого общего гена, но она растёт твоей копией — как внешне, так и внутренне. Я начинаю сочувствовать ассистенткам факиров — у них нелёгкая жизнь.
- Нам нужно поговорить. И да, я оценила, как остроумно и иносказательно ты обозвал нас обеих пилами.
- Это только для тебя. Ей я сделал скидку на возраст и обозвал её пилой открытым текстом.
- Нам нужно серьёзно поговорить.
- Говори. Уши у меня пастой не залеплены.
- Пока ты спал, у нас был Майк Триттер.
- Угу. Что ему нужно? У вас какая-нибудь совместная годовщина или ты обещала ему рецепт яблочного стрюделя?
- Он принёс сегвей для Роберта. Купил ему в подарок. Довольно дорогой. Жёлтый.
- Ясно... Вообще-то ты опоздала - меня втягивать в эту гонку вооружений Уилсон начал ещё вчера. Куплю ему спортивный самолёт, чтобы уж сразу закрыть вопрос. Ты не знаешь, почём сейчас спортивные самолёты?
- Он отказался взять. Сказал, что ты ему вчера заказал сегвей по интернету...
Хаус выпрямился, прекратив полоскать рот и не замечая, что белые от пасты капли оставляют пятна на его футболке.
- Ты ведь не заказывал. - спокойно и убеждённо сказала Кадди.
Хаус вместо того, чтобы выплюнуть смешанную с пастой воду, проглотил её.
- Не заказывал... - даже в такой короткой реплике повисла недосказанность, но он не стал ничего добавлять — отвернулся и принялся тщательно мыть зубную щётку под краном.
Кадди вздохнула, и прекрасно знающий скрытый смысл этих вздохов Хаус внутренне застонал от предчувствия бессмысленного выматывающего нервы разговора.
- Хаус, тебе не кажется, что всё-таки нащупывать правильную линию поведения должен ты, а не Роб? Нечестно перекладывать задачу, с которой не справляешься, на плечи десятилетнего мальчика... Скажи, ну ты же любишь его?
- Ты знаешь, что да. - сказал он тоскливо.
- Почему, в таком случае, ты не можешь показать ему это?
- Я не знаю.
- Попробуй проводить с ним больше времени. Например, завози его в школу.
- Ты прекрасно знаешь, что меня самого завозит на работу Уилсон. Нечестно грузить его ещё и ребёнком.
- Можно подумать, тебя это когда-то останавливало.
- Я работаю над собой.
- Кстати, не обязательно вечно припрягать Уилсона. У тебя тоже есть машина, если ты помнишь.
- Мне нужно ручное управление, - хмуро буркнул Хаус, раздражённо вбрасывая щётку в стаканчик.
- Раньше ты справлялся.
- Раньше я много, с чем справлялся лучше, чем теперь. Ты тоже на шпагат больше не садишься.
- Да? - язвительно спросила Кадди. - Гляди. Опа! - она с некоторым усилием, но довольно изящно опустилась на шпагат.
- Взрослые! - окликнула из кухни Рэйчел. - Опоздаете на работу, и кофе стынет!
Хаус с облегчением двинулся на кухню.
- Что, - окликнула Кадди, - и последнего слова за собой не оставишь?
- Мне так не раскорячиться, - хмыкнул он, поспешно покидая поле брани.
Автомобильный гудок под окном застиг их ещё за кофе.
- Это Уилсон, - Рэйчел поспешно принялась запихивать в сумку книги. - Вы меня возьмёте? У Джона Доплина машина сломалась, так что я рискую опоздать.
- Я тебя подвезу. - сказала Кадди. - И... сколько лет этому твоему Джону Доплину, что он уже разъезжает на собственной машине?
- Тебе не по дороге.
- Сколько ему лет? - повторила Кадди свой вопрос, и в голосе её прорезалось беспокойство.
- Ну, семнадцать. И что из этого следует?
- То, что маме пора поговорить с тобой о контрацептивах, я думаю, - сказал Хаус.
- Прекрати! - рассердилась Кадди. - Она ещё девочка.
- Уже полтора года она девушка, насколько я знаю. И лучше сначала узнать о контрацептивах, а потом превратиться в женщину, чем наоборот.
- Хаус, ты — циник.
- Оставь, пожалуйста, я — реалист, и если бы ты хоть немного изучила статистику подростковой гравидарности...
- Но она — твоя дочь!
- Пока роду homo sapiens не свойственно размножаться партеногенезом, каждая из особей женского пола дочь какой-нибудь особи мужского пола. Се ля ви. И есть несколько вещей, о которых родители узнают последними. Увы, беременность в их числе, и я как-то писал направление на аборт девчонке, которой было двенадцать. Не наркоманка и не полная идиотка — вполне социализированное дитя, мастер спорта среди юниоров.
- Я даже слушать тебя не хочу!
- Тебе и не надо — ты с контрацептивами обращаться, надеюсь, уже научилась, за пятьдесят - то лет.
- Что? - ахнула Кадди. - С какого же возраста я, по-твоему, начала их осваивать?
- Ну-у, если принять во внимание твои стати... - Хаус наглядно показал руками, что именно он понимает под «статями», но углубиться в вопрос не получилось — гудок вякнул требовательнее, и Роберт выскочил из комнаты с полной сумкой, из которой торчала ракетка для лакросса.
- Можно с вами? Я опаздываю.
Кадди выразительно посмотрела на Хауса.
- Скажу Уилсону. чтобы купил прицеп, - буркнул он. - Вместо сегвея.
На заднем сидении вальяжно расположился Грэг, катая по колену инерционный автомобильчик
- На твоём месте, - сказал Уилсону Хаус, не тратя времени на приветствие, - я бы уволил няньку с хроническими очагами инфекции и синдромом иммунодефицита. Она болеет ОРВИ всё время, пока не лечит зубы — ты не замечал? Хочешь, проверю её медкарту — наверняка у неё СПИД или ещё чего похуже.
- Не надо, - спокойно сказал не впечатлённый предположением Уилсон. - Садись.
- Куда ты его денешь?
- Оставлю в игровой.
- Если хотите. - сказала Рэйчел, - заберу его после школы. Пойдёшь к нам. Грегори?
- А видик дашь посмотреть?
- Хоть до посинения.
- Будешь с ним справляться сама. Кадди допоздна. - предупредил Хаус.
- Ничего, справлюсь.
- Садитесь, - поторопил Уилсон, поглядывая на часы. - Консиллиум через двадцать минут, а нам ещё в школу заезжать.
- А вы тоже участвуете в консиллиуме, дядя Джеймс? - спросила Рэйчел, забираясь в салон.
- Это мой пациент. Совместное заседание с комиссией по трансплантации. И Хаус будет против меня, насколько я знаю.
- Точно, - сквозь зубы подтвердил Хаус, с трудом устраиваясь поудобнее. Похоже, викодин вообще перестал работать. Ни Кадди, ни дети, ни даже Уилсон не видят этого, но все последние дни он таскается на работу на одном самолюбии, а по ночам спит урывками, если удастся найти удобное положение. Левое колено не позволяет полноценно опираться на ногу, полностью разгибать или сгибать сустав, а правое бедро, похоже, имеет существенные возражения против возросшей нагрузки. Кадди настаивает, чтобы он показался хорошему неврологу, но какой смысл? «Можно сделать полную денервацию и навсегда избавить тебя от боли, - сказал Форман ещё полгода назад. - Но ходить не сможешь совсем — ноги парализует». «Знаю, - серьёзно кивнул он. - Можно ещё голову отрезать».
- А почему он будет против тебя?
- Потому что речь идёт о пересадке почки от живого донора раковому больному. Трансплантационная комиссия такого союза не одобрит, и Хаус тоже не одобряет.
- У людей нет лишних почек, Уилсон. Как врач, ты это себе, наверное, представляешь.
- Какое твоё дело? Парень её любит, парень готов жертвовать собой во имя любви, парень, слава богу, подходит по антигенам, и у парня есть ещё одна почка в запасе.
- И, главное, парень — не твой пациент. Ты всегда тянешь одеяло на своих раковых, Уилсон, и плюёшь на остальных.
- Мы все это делаем. Ты — тоже.
- Парень надеется, что с его новообретённой почкой она сумеет поехать с ним в Рио. Ты не объяснил ему беспочвенности этих надежд. А значит, ты надул его...
- По-твоему, Рио — важнее жизни?
- Важно не то, что по-моему, важно то, что думает он.
- Если бы это была твоя пациентка... Особенно если бы это была твоя недиагностированная пациентка... Не смей его отговаривать!
- Нет нужды. Я лучше отговорю консиллиум. Пусть она получит свой диализ — это будет по-честному. На диализе живут до двадцати лет, она и трёх не протянет.
- Решать чужую судьбу — это всегда не по-честному, Хаус. Это не может быть по-честному. И то, что сделаешь ты, ничуть не лучше, чем то, что сделаю я. А сколько она протянет, ты не можешь знать. Я десять протянул.
- В этом и беда.
- То есть? - Уилсон от неожиданности дёрнул руль, и машина вильнула. - Ты что, жалеешь, что я не умер?
- Да живи ты, пожалуйста, - хмыкнул Хаус. - Кто тебе не даёт! Я только говорю о том, что ты пытаешься распространить свой личный опыт шире, чем он заслуживает. Тебе фантастически повезло, но это не значит, что другим тоже должно везти — наоборот, это значит, что им теперь может повезти с меньшей вероятностью, потому что счастливый шанс уже истрачен на тебя. А ты со своей идиотской уверенностью в изначальной справедливости вселенной пытаешься не признавать самоочевидных вещей и вселять ложную надежду в своих лысых уродцев, потому что, по твоему мнению, это несправедливо, что тебе повезло, а им — нет... Тебе было бы правильнее уйти из онкологии, Уилсон. А ещё лучше из медицины. И то, что ты не сделал этого — вот что было не по-честному. А теперь ты отбираешь у парня почку для трупа его подруги. И не говори мне больше, что это его решение - я знаю, что ты подталкивал его к этому решению. Ты можешь быть ловким манипулятором, Уилсон. Ты можешь быть беспринципным, безжалостным мошенником, который засовывает руку за чужую брюшину, как в свой карман. Ты можешь шантажировать, запугивать, актёрствовать — всё это ты можешь. И делаешь, потому что у тебя в корне искажены понятия о мироустройстве и справедливости...
- Всё сказал? - неласково спросил Уилсон. - А теперь меня послушай. Я веду эту девочку с десяти лет. Вывел в стойкую ремиссию. Сейчас ей семнадцать. Она забеременела, хотя я предупреждал её не делать этого. На фоне беременности развился рецидив. И беременность пришлось прервать. Она с трудом согласилась на это, она говорила, что хочет родить ребёнка, если уж ей самой суждено умереть.
- Глупо и эгоистично, - вставил реплику Хаус. - Больное потомство заражает генофонд.
- Она тем более этого хотела, потому что ей верилось, будто в ребёнке каким-то образом сохранится частица её.
- Клиническая идиотка.
- И я тогда пообещал ей годы, а смог дать только один месяц.
- Зачем же ты обещал? - изогнул бровь Хаус. - Уилсон, ты не хватаешь с неба звёзд, но ты — вполне приличный онколог. И ты не смог спрогнозировать, десять лет или десять дней? Я в это ни за что не поверю. А значит, ты разучился говорить больным: «вы умираете». И если при этом ценой каждого твоего косяка может стать человеческая почка, то на месте Формана я бы тебя уволил... О чём думаешь?
- Пытаюсь представить, что бы сделалось с нашими отношениями, окажись ты на месте Формана, - не сразу ответил Уилсон.
- И...?
- Оставайся лучше в гериатрическом.
- Ты скотина, - сказал, наконец, Уилсон, не поворачиваясь от окна, но поскольку после окончания консиллиума это была первая адресованная ему фраза, Хаус с готовностью подхватил нить беседы:
-Ты бы всё равно их не уговорил. Даже если бы я молчал.
- Но ты не молчал.
- Я высказал своё врачебное мнение.
- Твоё врачебное мнение? - вот теперь Уилсон обернулся, дыша яростью, - Как бы не так! Вот будь она твоей пациенткой, мы бы услышали твоё врачебное мнение. Будь она твоей пациенткой, ты выцарапал бы у парня для неё эту почку правдами и неправдами.
- Отлично. - кивнул Хаус. - Она твоя пациентка. Что же ты правдами и неправдами не выцарапал эту почку?
- Ты мне помешал!
- А ты бы мне смог помешать?
- А когда я пытался тебе мешать, Хаус?
- Тебе напомнить?
- Напомни! Сделай милость, напомни!
- А аддисонический паралич?
Уилсон даже не сделал вид, будто не понял, о чём речь, но покачал головой, словно укоряя Хауса за злопамятность:
- Это — единственный случай.
- Один больше, чем ноль.
- И я тебе не мешал. Я тебя обманул тогда, я интриговал, но я не...
- ...отговаривал Кадди ввести ему стероиды?
- Это было медицински никак не оправдано. Ты просто пёр, как бык, от абсолютно нелогичного наития. И я знаю, почему. И ты тоже знаешь. Ты тогда и боялся возвращения боли, и подспудно желал её возвращения, потому что всегда в глубине души подозревал, что это боль делает тебя из очень хорошего врача гениальным. Может, так оно и есть, но признать такое значило бы обречь себя на выбор между болью и профессиональной неудачей, а выбирать ты терпеть не можешь, даже еду чаще воруешь с моей тарелки, чем заказываешь. Вот ты и лез из кожи, доказывая сам себе, что твоя гениальность и без боли никуда не делась, сочиняя несуществующие причинно-следственные связи, выхватывая идеи из воздуха. Время тебя поджимало, кетаминовая блокада подходила к критическому сроку, и ты не знал, за что ратовать. А если бы тебе удалось чудом вылечить паралитика, ты уверился бы в том, что непогрешим, что ты — чудотворец, бог, и с твоим упрямством ты неизбежно кончил бы трупами. И разочарованием, которое могло бы тебя убить. Ты остался бы с болью и полным банкротом. А так ты просто признал боль за необходимость, вернул её себе и вновь обрёл свою привычную вывихнутую гармонию.
- Признал боль за необходимость? - Хаус угрожающе перехватил трость за нижний конец. - А хочешь, я и тебе устрою такую гармонию? Может, тоже станешь гениальным врачом и придумаешь, как потырить орган-другой для своих лысых уродцев.
Уилсон слегка отстранился. Он, конечно, не мог думать, что Хаус всерьёз ударит, но...
- Прости меня, - сказал он быстро. - Я тогда не хотел навредить ни тебе, ни твоей ноге. Я старался сделать лучше. Это правда.
- Да. Я понял. Ты всегда стараешься сделать лучше. Всё те же благие намерения — не напомнишь мне, куда они ведут. Джимми-бой?
- Я помню. Хаус. Я там был. Там говорили по-испански, и проклятые чайки орали днём и ночью над голыми и мокрыми камнями. Чем не ад? Я его в твоих глазах видел каждый раз, как ты надо мной склонялся... со шприцем.
- И тебе тогда было больно... - голос Хаус против воли смягчился, но тут же снова окреп и словно бы затвердел: - Но слишком недолго — ты так и не выучил, что такое боль.
- Ну, зато мои пациенты знают этот урок на «отлично», - возразил Уилсон. - И эта девочка — тоже. И отнимать у неё этот шанс...
- Я только изложил свою точку зрения, Уилсон. Это консиллиум. Их для того и собирают, если ты не в курсе.
- Если бы парень настоял, ему бы позволили, но ты и там провёл работу.
- Значит, он хотел этого не по правде.
- Ты запугал его!
- Я объяснил перспективы.
- И наврал про преимущества гемодиализа. Где ты видел эту двадцатилетнюю выживаемость? В книге рекордов Гиннеса? Постоянно привязана к аппарату, постоянные осложнения, потеря гемоглобина, тромбозы, инфицирование...
- А ты видел большую выживаемость после пересадки у онкологических?
- Я не видел! Ну и что? Я читал статьи. Такое бывает. И она хочет надеяться.
- Это ты хочешь надеяться.
- Да! - рявкнул Уилсон. И повторил уже тише: - Да...
Некоторое время оба молчали: Хаус - задумчиво повесив голову, играя тростью, Уилсон - медленно остывая, словно после драки, засунув руки в карманы и стараясь ровно и глубоко дышать по какой-то очередной психологической методике.
Молчание нарушил Хаус:
- Уилсон, ты разве не знаешь, почему комиссия не разрешает трансплантацию, когда речь идёт об онкологии? Только из-за вероятно короткого срока дожития?
Уилсон ответил не сразу:
- Из-за супрессивной терапии...
- Да. И даже радикально прооперированный рак — неоправданный риск. А у твоей пациентки всего лишь нестойкая ремиссия. У тебя уходит почва из-под ног, ты теряешь адекватность. И ведь это же не потому, что девчонку зовут Реми? - и он посмотрел пытливо и остро.
Уилсон вздрогнул, но ничего не возразил — только беззащитно заморгал и вынул руки из карманов.
- Ты никогда не задумывался, в чём корень твоего мистического отношения к совпадению имён? - продолжал Хаус, воодушевляясь. - В этом есть что-то языческое, первобытное. Ты, может быть, держишь дома глиняные изображения идолов пережитых драм, оставивших настолько неизгладимый след, что он заставляет тебя поступать по-идиотски ради символического жертвоприношения тому, что когда-то было реальностью, а теперь до неузнаваемости искажено твоей неверной памятью. Ты поклоняешься обломкам и пеплу, Уилсон. Но в жертву своему «вчера» ты приносишь сегодня, а это не столько грустно, сколько глупо.
- Пожалуйста! - с отчаяньем вскрика остановил его Уилсон. - Пожалуйста, я прошу тебя, перестань! - и упавшим голосом добавил. - Это настолько близко к правде, что уже не смешно...
- Я не смеюсь.
Они снова надолго замолчали. Но теперь их молчание не было отчуждённым, словно они молчали об одном и том же.
- Ло тенемос тодо эн орден?- вдруг спросил Хаус.
- Си, амиго, - чуть улыбнулся Уилсон. - Не говори со мной по-испански. Я его совсем забыл, да толком и не знал — это ты у нас полиглот...
- Есть хочешь? - примирительно спросил Хаус, берясь за трость.
- Пойдём, посидим где-нибудь, - согласился Уилсон.
- Пойдём, посидим где-нибудь, где есть вай-фай. Хочу кое-что купить в интернете...
- Если я, по-твоему, действительно придаю такое уж мистическое значение именам, - вдруг лукаво улыбнулся Уилсон, - ты должен лопаться от гордости — я ведь твоим именем сына назвал.
- Мне лестно, - серьёзно сказал Хаус.
Хаус вернулся заполночь. Роберт узнал об этом, потому что в комнату тихо вошёл дядя Джеймс, поднял спящего Грэга на руки и унёс с собой, мимоходом шепнув:
- А ты что не спишь? Спи, Роб, спи — ночь, - от него сильно пахло вином и слабо одеколоном.
За стенкой приглушённо разговаривали Хаус и Кадди — кажется, мама сердилась, и, кажется, Хаус выпил больше дяди Джеймса.
А следующим вечером, как раз под выходной, в коридоре у входной двери вдруг появился ещё один сегвей — тёмно-красный, без особенных наворотов, но уже видно, что качественный, это чувствовалось во всём: и в строгости форм, и в отсутствии лишнего тюнинга, и в сдержанной окраске.
- Ма, - тревожно окликнул Роберт, возвратившийся из школы. - Это откуда?
Появилась мысль, что мать, не смотря на вчерашний разговор, всё-таки приняла подарок от Триттера.
- Только что привезли из магазина. Ты же сам вчера говорил, что Хаус тебе заказал.
- Но я же...
- Иди мой руки, и скоро будем пить чай, - перебила Кадди, целуя его в макушку. Она выглядела довольной, а Роберт не понимал, почему — неужели ей тоже так уж нравился его новый сегвей?
- Ма, а где Хаус?
- Лежит в спальне. Позови-ка, кстати, его чай пить.
Когда Роберт стеснённо вторгся в спальню, Хаус обернулся и отложил в сторону «Спортивный листок»:
- Как в школе?
- Нормально. Спасибо за сегвей, он замечательный.
- В смысле, на вид? На ходу же ты его ещё не проверил.
- А можно после чая?
- Можно. Но у нас снова ночует Грэг, так что тебе придётся взять его с собой... Роб, я тебя понимаю, он мне тоже до смерти надоел, но ничего не поделаешь — у Уилсона может вот-вот умереть пациентка, и он почему-то непременно хочет лично при этом присутствовать.
- Не в этом дело, - буркнул Роберт опуская голову. После стантрайдинга они с Грэгом так ни разу и не поговорили, и Роб теперь не знал, как считать: в ссоре они или нет. Скажи ему кто-нибудь раньше, что его будет всерьёз беспокоить ссора с семилеткой, он не поверил бы, даже засмеялся бы, пожалуй, а вот что-то гложет и гложет третий день. Вчера в машине Грэг всю дорогу молчал, а вечером, когда Рэйчел привела его с собой, сразу уткнулся в телевизор. Нет, он сказал Роберту: «Привет», - и за ужином попросил: «Дай вон тот пирожок, я не достаю», - но разве это разговор? А когда легли, сразу отвернулся к стене и заснул. Но Роб тоже не мог переступить через себя и помириться первым, да и синяк на ноге всё ещё болел.
- Какая пациентка? - вдруг вспомнил он. - Та, про которую вы говорили? Которой почку должны были дать?
- Как раз не должны были. Да, это она умирает. Сделали первый сеанс сегодня - и осложнение. Ладно, Роб, пойдём. Дверь хлопнула — может, это Рэйчел пришла...
Оказалось, что это не Рэйчел, а как раз Уилсон завёз Грэга. И Роберт даже испугался вида дяди Джеймса. Он казался вдребезги пьяным — лицо красное, влажное, с прилипшими ко лбу волосами, но спиртным от него не пахло.
- Ух ты! - сказал Хаус, появляясь в дверях. - Афедитаб у тебя с собой?
- Нет, - неприязненно сказал Уилсон.
- Хватит тебя паралич как-нибудь. Ладно, подожди. Кадди, принеси из аптечки капотен. Голова болит?
- Хаус, она умирает. Первый сеанс — и сразу реакция. Гемолиз. Возможно, иммунный ответ на компоненты диализата, а теперь в сосудах одни обломки, и их нечем вывести.
- Возьми таблетку под язык. Если тебя хватит удар, много это ей поможет?
- Если бы мы всё-таки пересадили почку... - Уилсон в отчаянии махнул рукой и принялся сосать капотен. - Может, поедешь со мной? - нерешительно спросил он.
- Не поеду. Я там ни для чего не нужен. Ты там тоже не нужен.
- Нет, я поеду. Я должен быть с ней.
- Ничего ты не должен. И какой ей толк в твоём присутствии?
- Не знаю. Но я не могу не поехать. И... я, наверное, останусь там... до конца. Пожалуйста, присмотрите за Грэгом. Лиза!
- Конечно, Джеймс, не беспокойся. Я сейчас напою их чаем, а потом они, наверное, собираются обкатывать эту штуку — Хаус только сегодня купил Роберту.
Только теперь Уилсон заметил новый сегвей, его лицо слегка просветлело:
- Купил? Ну, молодец.
- Да пошёл ты! - привычно огрызнулся Хаус, но как-то между прочим — лицо его оставалось хмурым, а взгляд озабоченным и немного отрешённым.
- Мальчики, идите чай пить, - позвала Кадди. - Джеймс, а может, и ты выпьешь перед уходом?
- Нет, не хочу... Спасибо, Лиза, - он повернулся уходить, но Хаус придержал его за плечо:
- Винишь меня? - спросил он тихо, чтобы слышал только Уилсон один.
- Да...нет... не знаю... - Уилсон исчерпал весь возможный спектр и замолчал, вздыхая, но Хаус ждал, не выпуская его плеча, и он попробовал снова:
- Ты всё делал правильно. Рационально. Тебя не за что винить...
- Но...?
- Да. Вот именно... Случайность. Роковое стечение, которого ты не мог предвидеть... Пусти, Хаус, я пойду...
- Пока, - буркнул он, но, что-то, видимо, было в его голосе такое, что Уилсон снова обернулся в дверях:
- У нас всё нормально, Хаус. Мы не поссорились. Когда она умрёт, я заеду к тебе выпить, о’кей?
- О’кей, Уилсон. Я заготовлю большую пачку салфеток утирать тебе сопли.
Вяло усмехнувшись, Уилсон ушёл, а помрачневший Хаус отказался от чаю и снова завалился на кровать. Ныло бедро, ломило колено, и он всё не мог отделаться от мысли, что в чём-то облажался, хотя решение предпочесть трансплантации гемодиализ в данном случае было абсолютно здравым — это, наконец. признал даже Уилсон. Но, как оказалось, всё равно неправильным. «Я не мог знать, что будет гемолиз», - старался успокоить он свой настырный внутренний голос, который принято называть почему-то совестью. «Не ври, - сказала совесть. - Не мог бы, не мучился. Она только что перенесла аборт на немаленьком сроке. Ты не знаешь, как могла в дальнейшем протекать эта беременность, не знаешь иммунный статус. Ты хотя бы систему гемостаза проверил?»
Хаус болезненно замычал и потянулся к телефону — набрать номер Чейза:
- Сделаешь для меня пару анализов по старой дружбе?
- Если надо, сделаю, - осторожно откликнулся Чейз.
- Только не свети меня перед Форманом и Уилсоном.
- Как скажете... Какие анализы и кому?
Хаус продиктовал, что нужно сделать, досадуя на себя за то, что делает это, и заодно за то, что делает это только сейчас.
- Вы не могли предвидеть реакцию на диализат, - сказал Чейз.
- Я твоего мнения на этот счёт не спрашивал! - вызверился Хаус. - Утешать он меня ещё будет! Сделай анализы и отзвонись.
- Ладно, - сказал, выдержав многозначительную паузу, Чейз и отключился.
Оставалось ждать, и Хаус стал ждать — молча и бесстрастно. Краем уха он слышал, как хлопнула входная дверь — наверное, мальчишки ушли осваивать новую игрушку, потом вернулась, наконец, Рэйчел, и Кадди принялась довольно резко выговаривать ей за опоздание. Хаус поморщился, но вмешиваться не стал. Не сейчас. Он уже как-то говорил об этом с Кадди: «Знаешь, чем родной дом отличается от любого другого места? Тем, что я могу приходить в него, когда хочу, оставаться в нём столько, сколько хочу, и уходить тоже, когда хочу. У меня нет другого дома, кроме этого, как его нет у тебя, Рэйчел и Роберта. Поэтому в этом доме никто не будет наказан и не услышит упрёка за то, что пришёл невовремя». Но Кадди тоже можно понять — она волнуется за детей. Ничего, скоро эти голоса на повышенных тонах сделаются тише, и они отправятся вдвоём пить чай и перетирать косточки тому же семнадцатилетнему Джону Доплину, а то и ему, Хаусу. Вообще-то он успел проголодаться — может, присоединиться к ним?
Телефон напомнил о себе вибрацией, и он схватил трубку до звукового сигнала, даже не взглянув на дисплей, уверенный, что это Чейз. Поэтому и оторопел слегка, услышав задыхающийся детский голос:
- Па, Грэг сорвался с моста...
За столом Грегори сидел чинно и молчаливо. Кадди подкладывала ему на тарелку вкусные кусочки и старалась разговорить. Он отвечал, но без обычной живости и всё поглядывал искоса на Роберта.
- Грэг, как дела в школе? Ты, похоже, там не часто бываешь?
- Раньше бывал часто, тётя Лиза. Но вот уже месяц, как они меня выгнали и просили больше на пушечный выстрел не подпускать, так что я пока беру частные уроки, а потом папа хочет, чтобы я сразу пошёл в третий класс. Говорит, что иначе у меня будет слишком много свободного времени, и я его ре-а-ли-зую не лучшим образом — он так говорит. Учитель приходит по вторникам и пятницам, а потом я сдам экзамены, и меня зачислят в класс мисс Галларт — папа уже договорился.
- Подожди. За что же тебя выгнали?
- Последней каплей была крыса. Мы хотели сделать из неё почтовую, но она, наверное, перепутала сумки, а мисс Белью, как оказалось, не любит никаких крыс, и почтовых тоже. Она даже не стала читать записку, а сразу забралась на стул и, представьте себе, как раз тут и вошёл директор. Ну и... вот.
Кадди расхохоталась и налила ему ещё чаю. Ей захотелось расспросить и о других «каплях», но в кухне запиликал таймер духовки, и она поспешила туда. Роберт не смеялся — он просто глядел на Грэга, склонив голову к плечу, и старательно жевал бутерброд с арахисовым маслом.
- Ты обижаешься, да? - вдруг прямо спросил Грэг. - Мне жаль, что я тебя ударил. Прости меня, Робби.
- Да нет, я уже и не обижаюсь. Просто... - он замолчал, не зная, как выразить словами то, что накопилось у него на душе за эти два дня.
- Я хочу быть с тобой, Роб, - сказал Грэг, не отводя глаз. - Ты... не говори больше, что мы чужие, ладно?
Роберт почувствовал, что у него пощипывает уголки глаз и в носу. Пришлось потратить несколько мгновений, чтобы прекратить это пощипывание. И тогда он ответил — спокойно и твёрдо:
- Ладно, Грэг. Больше не скажу. Пошли покатаемся — видел, какой мне Хаус сегвей купил? Лучше, чем у Кайла, правда?
- Ещё бы! - просиял Уилсон-джуниор. - Кайл теперь от зависти обкакается!
- Грэг, следи за языком! - прикрикнула Кадди. - Не дальше оврага, и как начнёт темнеть, чтобы были дома! Брысь оба!
Ну и что, что четыре года, думал Роберт, выволакивая сегвей на улицу. Грэг прав: чем старше они становятся, тем незаметнее будет разница между ними, а если ему уже сейчас интереснее с малышом, чем, скажем, с тем же Кайлом, зачем обманывать себя и придумывать несуществующие условности? Грэг умный, весёлый, прикольный, он никогда не обидится до конца и не уйдёт. Он — его друг. Ну и что с того, что ему только семь? Рэйчел тоже старше его на четыре года, а они прекрасно проводят время вдвоём, если, конечно, сестрёнка не зависает с этим дурацким Доплином или не убегает потусоваться с одноклассниками. Конечно, пару лет назад, даже в прошлом году, всё было иначе — его слегка тяготил «хвостик», но он всё равно старался не злиться на Грэга за это вынужденное сопровождение, тем более, что дядя Джеймс всегда серьёзно извинялся перед ним, как перед взрослым: «Прости, ради бога, Роб, что я тебя так обременяю, но у меня душа спокойна только тогда, когда я знаю, что Грэгги с тобой. Я постараюсь вернуться как можно скорее». Ну что ж, он входил в положение: у Грэга ведь не было ни сестёр, ни братьев, ни даже мамы — никого, кроме отца и приходящей няни с не самым удобным графиком работы. А Роберту нетрудно присмотреть, и как-то незаметно из обременения «хвостик» превратился в необходимость.
Пробный заезд он сделал вокруг клумбы. Мотор восхитительно мягко жужжал, скорость можно было развить приличную, и, раз уж на то пошло, Кэндра Маски вполне могла бы уместиться сзади, держась за его пояс. Он проверил это, когда сзади прицепился Грэг.
Но минут через десять чистого наслаждения во дворе появился Кайл Крэндалл. Вопреки оптимистическим прогнозам Грэга, «обкакиваться от зависти» он и не думал. Напротив, сделал презрительную мину и протянул снисходительно:
- Ничего-о так... Не высший класс, конечно, но на первое время сойдёт. Только учиться тебе ещё на нём...
- Это чему тут учиться? - не понял Грэг. - Проще только педальная машина.
- Педальная машина — для сопляков, - отрезал Кайл, и Грэг, у которого педальная машина имелась, счёл себя оскорблённым.
- Спорим, я тебя сделаю на сегвее, - предложил он, нагло протягивая Кайлу не слишком чистую ладошку.
- Ещё не спорил я с бактериями!
Грэг перекосил рот, презрительно — и старательно — сплюнул под ноги и проронил с великолепной небрежностью:
- Очкуешь? - ох, слышала бы тётя Лиза.
- Да я тебе... - завёлся Кайл.
- Конечно ты мне надаёшь одной левой, - самокритично признал Грэг. - Ты вон меня вдвое больше. А на сегвее слабо тебе...
- Спорим, инфузория, - с видимой неприязнью согласился вынужденный Кайл.
- Сделаю по скорости и маневренности, - сказал Грэг. - Вот сейчас посмотришь. Тащи свой транспорт.
Кайл отправился за сегвеем, и тогда Роберт, до сих пор молчавший, чтобы не портить малышу игру, спросил вполголоса, тревожно оглянувшись на спину удаляющегося Кайла:
- Грэг, а ты вообще-то на нём умеешь?
Умел Грэг или нет, но за дело он взялся решительно — постукал по колёсам, покачал руль, как заправский гонщик, чуть на зуб не попробовал.
- Ничего, годится. Ну,. - обернулся он к вернувшемуся со своим «боевым конём» Кайлу, - ты готов собирать свои ошмётки с камней? Стартуем по сигналу Роба. Едем вон туда, до овражка любой дорогой, какой хочешь. А потом возвращаемся на это же место. Идёт?
- Ну, идёт, - снисходительно хмыкнул Крэндалл. - Давай, Роб, свисти.
- На старт, - скомандовал мучимый нехорошим предчувствием Роберт. - Приготовились... Марш!
Соперники сорвались с места. Несмотря на мрачные предчувствия Роберта, Грэг управлялся с сегвеем хорошо — огибая скамейки под фонарём, выиграл по траектории, раньше Кайла набрал скорость после вынужденного притормаживания, но потом трасса пошла под уклон, и тут уж тяжеловесный Кайл стал понемногу сокращать разрыв.
У Грэга был хороший глаз — он живо сообразил, что если так пойдёт дальше, Кайл Крэндалл обгонит его, но они ведь условились о свободном выборе дороги, а справа по краю оврага проходила навесная дорожка — этакий мостик, огороженный верёвочными перилами. Ходить по нему было небезопасно, о чём и уведомляла табличка на столбе — бог знает, почему, никто не принял никаких мер к тому, чтобы разобрать его или обезопасить, но он существенно сокращал путь, и Грэг решил, что проскочит.
- Не-е-ет!!! - заорал Роберт, едва сообразив, что Уилсон-джуниор собрался сделать. - Стой, Грегори, стой! Туда нельзя!
- Стой, дурак! - завопил и Кайл.
Однако, Грэг, никого не слушая, вылетел на мостик и помчался по нему с разгону. Возможно, ему бы даже удалось проскочить, если бы не щель в деревянном настиле. Колесо попало туда, сегвей вильнул и стал заваливаться. Не прошло и мгновения, как он полетел вниз, в овраг, и закувыркался по склону под отчаянный, почти девчоночий визг Роба.
- Он разбился! Разбился! - закричал Кайл. - Не смей меня впутывать — я не подстрекал его! - и, громко плача, он бросился бежать прочь.
По видимому, он не успел заметить, да и Роб не сразу сообразил, что сегвей падает без седока. Однако, и на мосту упавшего Грега не было. Куда же он делся?
Роберт взбежал на мост, чувствуя, как сердце колотится у него где-то прямо в горле.
- Грэг! - звал он, чуть не плача. - Грэгги!Где ты?
- Роб... - сдавленным хрипом донеслось до него откуда-то снизу. - Помоги мне, Робби!
Доска, образовавшая щель, вылетела, похоже, уже давно. Падая, Грэг выбил ещё одну, и она, полупровалившись, увлекла его с собой. Он висел, зацепившись своей лёгкой курткой и руками, фактически под мостом, ноги болтались в пустоте.
Роберт плюхнулся на живот и ухватил его за запястье и воротник куртки:
- Держись, я тебя вытащу, - пообещал он, но почти тут же понял, что не сможет — Грэг был слишком тяжёл для него. То есть, он мог поднять его и немного протащить на руках по ровному месту, распределив вес на корпус и сильно прогнувшись, но вот так, почти вертикально, за руки, он бы его и на десять дюймов не сдвинул. Опора была ненадёжной — куртка могла не выдержать, если Грэг разожмёт руки.
- Я подтянусь, - пообещал Грэг и попытался качнуться, чтобы зацепиться коленом за край доски.
- Нет! - испугался Роб, слыша опасный треск ткани. - Не пробуй — ты сорвёшься, если попытаешься.
- А что делать?
- Держись. Держись изо всех сил. Мне нужен телефон, и я должен достать его из кармана, поэтому твою куртку я сейчас отпущу - так что держись изо всех сил.
Продолжая удерживать Грэга за запястье одной рукой, другой он дотянулся до телефона:
- Па, Грэг сорвался с моста, - прокричал он, едва услащав щелчок соединения, - через овраг позади нашего дома — ты знаешь, где это. Он висит на руках и зацепился курткой — я тоже держу его, но не могу вытянуть. Это прямо на середине моста. Папа!
- Я понял, - услышал он отрывистый голос отца. - Я еду. Давайте друг другу отдохнуть по очереди и держитесь там. Я сейчас!
Иногда несколько ступенек могут стать серьёзным препятствием. Время убегало. Если Хаус правильно понял, жизнь мальчишки равно зависит сейчас от силы детских рук и скорости передвижения хромого калеки. Неплохой расклад.
Он вскочил задом на перила и ухнул вниз, оживив ощущения, забытые ещё в детстве — от скольжения джинсовой ткани по полированному дереву. Хорошо ещё, что этаж первый. Дверь распахнулась от удара настежь. Кого тормознуть? Как назло, ни одного автомобилиста. Зато припаркован у соседней двери чей-то облегчённый «Кавасаки». Беззаботный владелец, похоже, не рассчитывал, что за те пять минут, которые он собрался потратить на уговоры подружки прокатиться с ним, его «коняшка» может кому-то понадобиться. Во всяком случае, когда мотор взревел, и он выскочил на этот звук, выражение его лица, с которым он смотрел вслед удаляющемуся мотоциклу, казалось больше удивлённым, чем разгневанным.
Хаус проскочил на красный свет на углу, услышал сзади чьи-то гудки, заливистую трель свистка и сразу резко вывернул к оврагу. Здесь дорога шла под уклон, при этом довольно круто поворачивая, и он невольно сбросил скорость — ещё не хватало упасть. Мотор зачихал, фыркнул, но, слава богу, не заглох.
Мост и какое-то копошение на нём он увидел издали. Тормознул у самого края, взвив из-под колёс облако пыли с клочками вырванной травы, соскочил с мотоцикла и бросился туда, на середину, передвигаясь каким-то немыслимым полусумасшедшим хромающим аллюром.
Руки онемели и болели страшно. Если бы не подсказка отца, он бы не удержал.
- Грэг, расслабь руки — я тебя держу, - крикнул он, покрепче вцепляясь в куртку и запястье мальчишки — телефон он выронил, и тот отлетел куда-то — сейчас это было неважно. - Я крепко держу тебя, ты не упадёшь — расслабь руки, дай пальцам отдохнуть. Слушайся меня, чёрт возьми, не то тебе крышка, понял? Ты висишь на куртке, и я держу тебя. Ты не упадёшь. Расслабь пальцы, я тебе сказал!
Грэг, наконец, послушался, и Роберт с новой силой ощутил его тяжесть.
- Я буду держать тебя, сколько смогу, - уже не кричал, а сдавленно хрипел он. - Но когда я скажу: «Хватайся», - ты снова вцепишься изо всех сил, понимаешь? Не то мы не справимся.
«Скотина Кайл, - подумал он. - Вдвоём мы бы втащили Грэга на мост».
Боль в руках нарастала слишком быстро. Их ломило, словно в сосудах оказалась не кровь, а что-то ледяное и твёрдое. Кисти, предплечья, плечи, спина — всё ныло. «Только бы пальцы сами не разжались», - подумал он, плача от боли. На какой-то миг стало страшно, сможет ли он хоть что-то протолкнуть сквозь стиснутые зубы.
- Хватайся, Грэг!
- Я не могу, - простонал мальчишка.
- Нет, это я не могу, а ты можешь! - прикрикнул он. - Держись — у меня же пальцы разжимаются. Держись сам!
«Если бы он не зацепился курткой, он бы давно упал, - подумал Роберт, чувствуя, что тяжесть стала чуть меньше. - Но полностью его вес куртка, наверное, не выдержит».
- Я не могу! - снова сдавленно пискнул Грэг.
- Ты можешь!
Грэг закричал, и по этому крику Роберт понял, что у него тоже сами собой разжимаются пальцы. Тогда он снова попытался сжать свои и сквозь звон в ушах услышал треск мотоциклетного мотора.
Хаус упал на живот и перехватил тонкое запястье мальчика:
- Роб, пусти! Роб, я его держу, отпусти!
Другой рукой он насильно разогнул пальцы сына и оттолкнул его руку. Потом перехватил Грэга удобнее и потянул вверх. Куртка затрещала.
- Вот так, осторожнее... - он выпустил запястье и перехватил под мышки. - Всё, порядок. Это вы сломали мост? - спросил он просто для того, чтобы что-то сказать — ему казалось, с мальчишками нужно говорить, чтобы привести их в порядок, они немного выпали из реальности из-за своего приключения: Грэг остался стоять на коленках, бледный до синевы и какой-то пришибленный, Роберт молча стоял, обхватив себя за плечи. Его трясло..
- К-колесо п-попало в щель, - заикаясь, постарался объяснить Грэг. - Дядя, Грегори, прости меня, но сегвей Робби — он разбился. Он упал туда, вниз, в овраг.
- Ничего, парень. Лучше он, чем ты, - Хаус поднялся на ноги. - О-о, у нас ожидается крутой флеш-моб...
Возле поворота притормозила полицейская машина, из неё выскочили копы и владелец «Кавасаки».
- Я всё объясню! - крикнул Хаус. - Я — не профессиональный угонщик. Это форс-мажор! - он поднял руки вверх и продемонстрировал открытые ладони. - Тут мальчишки попали в беду. Извини, парень, что взял без спросу твой мотор — кстати, ты содержишь его в совершеннейшем дерьме, я на спуске чуть не угробился — но просто некогда было спросить.
Когда всё закончилось, и полицейские уехали, а парень увёл свой мотоцикл, Роберт неожиданно расплакался. Он старался сдержать себя, помнил о том, что Хаус не выносит слёз и всегда высмеивает за них, но у него ничего не получалось. Грэг уже вполне пришёл в себя, и он ни капельки не плакал — его интересовало только, расскажет Хаус о происшествии его отцу или не расскажет. По понятным причинам он предпочёл бы второе. Правда, отец почти никогда не наказывал его и, уж точно, никогда не бил, но всегда страшно расстраивался, если Грэг «попадал в истории». А в том, что висение под мостом относилось к разряду «попасть в историю», сомнений у Грэга практически не было. С другой стороны, Хаус мог и не рассказать — ведь формально на момент происшествия Грэг находился под опекой самого Хауса, а было уже проверено, что подобные инциденты дядя Грегори предпочитает «не обострять». На всякий случай Грэг прямо спросил:
- Папа об этом узнает?
- На твоём месте я бы ему не говорил, - сказал Хаус, критически осматривая повреждения на куртке Грэга. - Если бы ты просто упал с сегвея, даже если бы при этом разбил сегвей, было бы лучше. Ты ведь не хочешь довести своего отца до инсульта, рассказывая ему, как болтался десять минут над пропастью, глубиной в двадцать пять ярдов, правда?
Вот в этом месте Роберт вдруг и заплакал. Сразу. Сильно. Так, как будто слёзы находились где-то у него внутри под страшным давлением, а потом плотина вдруг рухнула. Он сжимал зубы изо всех сил и старался прекратить это безобразие, но всхлипы сотрясали его раз за разом.
- Ничего, - услышал он голос Хауса и почувствовал его руку у себя на голове — Ничего, Робби. Ничего, малыш, плачь. Теперь ты имеешь полное право хоть плакать, хоть смеяться — всё, что тебе хочется.
Роберт удивлённо поднял голову. В голубых глазах отца светилось какое-то странное, незнакомое ему чувство — сильное, но Роб не мог понять, со знаком «плюс» или «минус».
- Па, прости меня, - всхлипнул он. - Я должен был следить за Грэгом, и мой сегвей разбился, а я...
- О чём ты говоришь? - нахмурился Хаус. - Что за нелепые и дурацкие извинения? Ты... ты что, сам не понял. Роб? Ты спас жизнь человеку, спас жизнь твоему другу. Это дорогого стоит, мальчик. Я горжусь тобой, - он наклонился и поцеловал Роберта в макушку. - Плачь, сколько влезет — тот, кто проявил силу, может позволить себе демонстрировать слабость.