То лето казалось нескончаемым, словно оно вросло в наши тела и души, пустило
там свои корни. Лето цвело тысячами цветов и трав,проливалось дождями,
согревало, обдавало жаром и брызгами дымного солнца на закатах, купалось в
малиновых восходах, словно в тягучем варенье, которое тает во рту и течет
липкими ручейками по коже. От этого ощущения оно еще вкуснее и желаннее.
Занятия в школе закончились, и отец сказал, что мы можем взять наш стареющий
Форд и отправиться вдоль побережья Калифорнии, захватив с собой лишь немного
денег и карту. Летом у него намечался отпуск, и я трепетал в душе от
предвкушения праздника. Я ждал, мои мечты сводились к одному- быть рядом с
отцом, чтобы он принадлежал только мне, а не работе, вечному кружению дней,
проведенных вне дома и семьи. Хоть и маленькая, но семья, со своими мечтами
и праздниками.
Вообще, отец был мастером на подобные затеи, если не пропадал на работе.
Не все задумки воплощались в жизнь, но большая часть планов, возникающих
в его голове,находило применение и мое горячее участие. Он был великий
выдумщик, веселый клоун, который, казалось, никогда не унывает, потому что
вся жизнь заключена в бесконечной игре, полной улыбок, безумных идей,
бесшабашных поступков. Когда я начинаю вспоминать тот период жизни с отцом,
то в памяти всплывает картинка, четко отражающая его сущность. Вокруг него
всегда толкалась ребятня из окрестных домов, ждавшая чуда, какого-нибудь
волшебного праздника детской непосредственности, если отец вдруг оказывался
в их тесном кругу с нетерпеливыми глазами и открытыми от восторга ртами.
Я часто наблюдал эти сцены одаривания праздником со стороны, сидя на ступенях
дома. Я не ревновал к его вниманию, направленному не на меня, но и не
принимал участие в веселой возне. Мне просто было приятно наблюдать за ходом
игр. Отец устраивал феерические дни моего рождения, иногда не спросив моего
согласия. Я почти всегда был рад, но больше тогда, когда мы просто
проводили их вдвоем. Думал ли отец о себе за всю жизнь... не знаю, ведь в
его глазах я видел свое отражение. Он жил моей жизнью, и это было прекрасно.
Предвкушая поездку, я маялся от скуки, слонялся по дому без дела, бродил по
улицам и ждал.Мой полудетский мир ширился, открывая новые горизонты, за
которыми я видел окружающее сквозь призму счастья от его присутствия. Я
впитывал в себя все подряд, мельчайшие кусочки бытия. Я заранее покидал
кое-какие вещи в рюкзак. Мне оставалось лишь сесть в машину и отправиться
в путешествие с отцом. Двадцать четвертого июля мы запрыгнули в недра
пыхтящего Форда и покатили на юг штата. Ветер врывался в открытые окна и
трепал нам волосы. Я смеялся, а отец улыбался своей коронной улыбкой- уголки
губ чуть тронуты ею, будто они не могли до конца улыбнуться, что-то их
сдерживало. Мне говорят, у меня точно такая манера. Может быть, я ведь сын
своего отца.
Я часто рассматривал знакомые черты лица, каждый раз находя новые моменты
в них. Черная смоль вьющихся волной волос уже тогда была тронута сединой
на висках, прибавлявшей ему возраст. Четкие скулы и полные губы, впалые
небритые щеки. Темные вишневые глаза, именно цвета спелой вишни, с темным
ободком могли приласкать, наказать, выразить все на свете без слов. Я мог
смотреть в них подолгу,но иногда они становились почти черными и
невыносимыми в немом укоре и злобе, когда мои проделки переполняли терпение.
Нет, отец не наказывал меня за плохие оценки или иные шалости, но я не мог
терпеть такой взгляд, и он это знал, пользовался, как методом воздействия.
Его сухопарая фигура, чуть нескладная,длиннорукая, до сих пор всплывает в
памяти. Все неуловимые приметы, которые я тщательно храню. Позже я стал
ловить себя на мысли, что неосознанно копирую его походку, движения глаз и
мыслей. Так он казался ближе в те годы, когда находиться рядом стало не
выносимо. Он будто растворился во мне, стал моей личной частичкой.