Когда ангел Козулий вырос наконец, кое-как сдал экзамены, получил аттестат, надо было устраиваться на практику в людской жизни.
Опыт в Чистилище у него был большой, предложений немало. Страшновато на земле, особенно когда из занятых мест предлагали, Сомали там, к примеру - сразу отказывался.
Он был чувствительный, жестокостей не переносил, терял смысл жизни и даже в футбол играть не помогало. Даже купаться в Лете. Но Париж не предлагали, потому что отметки у него были неважные.
Пусть хоть и страшно, так чтоб уж весело было, решил Козулий и согласился на три месяца в России.
Предложение было напечатано на блестящей бумаге, гербы, звания, золотая рамочка. Главный их архидиавол Белиалий подписал. Он был страшный, хоть и мал ростом, облезлый череп с желтой гладкой кожей, двуглавый, каждая голова в золотом горшке, когти синеватые.
Козулий читал бумагу и дивился: орден дадут, дачу в Сочи. Смешно, зачем ангелу дача? Да и орден людской ни к чему.
Ангелы рассматривали бумагу, вертели, нюхали.
- Смотри на это провиденчески, - сказал Фофаний, - что судьба тебе ни предложит, все подтверждение отцовского замысла. Я в райском приемнике в Вологде который год сижу. Наблюдаю. Наблюдения над русским народом наводят на размышления, а они всегда полезны.
- Какие размышления? - заволновались младшие. Они нежные, как что новое, так волнуются, трепетают.
- Ну я печальный тип, вы меня знаете, что заранее меланхолии предаваться или пугаться судьбы? Лучше у чертенят спросите, которые регулярно там бывают. Или вот Бальберия позови. Он у них в партии состоять послан.
- В какой? У них теперь много партий.
- Партия собесов называется - реабилитации советских бесов: берии, сталина там, хватает членов. Бальберий с понедельника на пятидневку улетает в Москву. На выходной в Бездну приходит, гитлера зовет и ему пересказывает столичные дела, чтоб лишнего помучить.
У них и без русских новое веяние теперь - Адская Весна называется. После падения берлинской стены требуют денацификации ада, там теперь гдэровских прибыло, судят их... Кипит Бездна, кипит, и днем и ночью...
К вечеру Козулий пошел к чертям послушать. Асмодей улыбался, вздыхал, каждое 31 число его посылали посмотреть, не мягчеет ли государственность. Старался потом Отца не расстраивать.
- Не мягчеет, но и не серчает лишнего, 12 человек побили сильно, 5 поменьше. Старушку мент в лицо ударил, но вроде как осудили его, лишили премии, - монотонно докладывал Асмодей. - Да вы Папаша, не расстраивайтесь, у них и хуже бывало, а так еще поживут-пожуют... одеваться вон лучше стали, колбасы навалом, заграницу на пляжи ездят.
На изобилие черти напирали, успокаивая Козулия - не голодные теперь, веселое место, в пивных чисто, народ в соболях, по улицам в мерседесах ездят, лезгинку пляшут и суши едят на каждом шагу.
А в кабаках у русских, как у нас в круге первом, дерутся, постреливают, но ржут до упаду, как будто ни второго круга нету, ни Бездны под ними... Урожайные места.
В деревнях - одни старушки, эти легонькие душонки, отмываются одним окунанием. Всего-то за ними - ну хлебушка сперла на копеечку, ну редиски, ну невестку отравила, кролика зарезала. Простенькие. Поскучал в деревне, и сразу в Москву, в Москву...
В Москве тоже опасного хватает, народ задиристый, озлобленный. Но хоть весело.
В общем, уговорили...
- В моргах у нас разделение. Если таджиков-узбеков каких привезут - не трогаем, - инструктировал учетник Кириллий, поглаживая песью голову на ремешке, - вот складай сюда, штабельком, аккуратно. Ихние демоны прилетят, заберут. На зеленую кнопочку нажимаешь - значит исламского вероисповедания душа прибыла, ихние каждую пятницу наведываются теперь.
- Много, ох, много иноверия в Москве, - запричитал Кириллий, - завели иноземное рабство не к добру, падет третий Рим, ох падет...
- С евреями синюю кнопочку нажимаешь, у них Азраил оприходует. Этих немного осталось.
А коммунистического поведения покойничья душа, тем красную кнопочку нажал и жди, сам не трогай. За ними гебешные должны подойти. Если не появятся пару дней, сам приступай апостольским образом.
Будут и неведомые - всегда жди, может придет кто за ними. Не придет - сам ополаскивай.
Глаза закрой и вспомни: ни эллина, ни иудея.
Козулий старался. Обмывал души, как положено, не спешил, но и не копошился лишнего.
Вечерами уходил гулять к реке, сидел на парапете, наблюдал. Город был сияющий, шумный.
Иногда Козулию хотелось примкнуть, погулять в клубах, покататься - тогда он одевался франтовато, крылья привязывал плотно к спине.
Научился свистеть, с девушками целоваться, горланил песни, танцевал - радовался молодости, сиял задором!
И работа уже не казалась занудной, навострился различать быстро, сортировал, кнопочки нажимал, откатывал чужих назначенцам.
На воротах стоял ангел Бесноватий. У него прозвище было - Опалимый: сжег свои крылья после известных событий, стал молчалив и насуплен, отводил взгляд. К живым был брезглив и осторожен. Да будь его воля, он бы и город спалил, да и вообще - прекратил бы этих человеков.
- Сначала людей заводить надо, сначала, этих уже не исправишь, не наставишь ни на какой путь, шатаются беспрепятственно туда-сюда, нет у них меры ни согласию, ни драке, на себя не оборачиваются, стыдом не рдеют, покаяние у них жадное, слезливое, до сердец не проникает. Пропащие, недостойные ни создателя, ни свергателя, - сокрушался Бесноватий в одинокой своей келье за ситцевой занавеской.
Как-то раз подошли к воротам двое...
Один небритый с толстой красной шеей, второй вкрадчивый, аккуратный затылок и очки с золотом. Сунули пропуск: от Самого.
Бесноватий повертел в руках, записал просителей, пропустил.
Козулий вышел к ним сердито: что надо?
- Старшой есть кто?
- Бывает, но сейчас нет.
Козулий уже усвоил здешнюю манеру. Кто спрашивает - тот козявка. И показать надо. Внутренне он робел, стеснялся, от этого выходило еще более нагло и даже устрашающе.
Но гости не испугались, разве что перемигнулись: какую тактику с заносчивым сопляком избрать? Сразу крылья пообрывать или дать покуражиться?
Гладкий визитку сунул: Полугнидов Илья Никитич. Распорядитель. Начал вкрадчиво.
- У нас в России, если не знаете еще, теперь частная инициатива и капитализм назрел, - он говорил медленно, значительно, подбирая слова, - в каждом учреждении, как говорят в народе, должен быть навар, прибыль то есть, дополнительная стоимость, от продукта приобретенная.
Небритый перебил его: в общем так, мы тебе приносим своих, ты их обмываешь до кондиции, ну чтоб наверх сразу. Тридцать процентов твои. И крышуем - документы даем, помои сливаем.
Козулий удивился: а зачем вам? Почему важно, куда душа путь держит? Она ведь уже не с вами? Помочь не может.
- Мы русские люди духовные, нам светоч нужен, кумир во имя. Мертвый именно, чтоб порочащего не натворил. И таких много надо, вождей, героев. Нельзя разочаровывать народ, он теряется без вождей, - терпеливо бубнил Полугнидов.
- У нашего народа душа в виде сапога. Самим топтаться - никакой пользы, только пыль поднимать. А с вождем - другое дело, эх, топнем! На весь мир топнем,- воодушевился небритый, кулаком замахал.
Козулий удивился: я вот слышал, что народ у вас богосмиренный, покаянию время отводит.
- Отводит, как же. На то у нас православные праздники, отворяем душу. Постимся, на кладбище плачем, иконы лобзаем, не без того.
- Но знаете ли, Козулий, - продолжил мысль Полугнидов, - сладость покаяния хороша индивидуально, так сказать, вот Достоевский писатель у нас был, как понял, как чувствовал, всю русскую душу до последней зажимочки! Убил индивидуально - покаялся индивидуально.
Бывают у нас упущения и покаяния. Главное не перепутать и вовремя пресечь оба явления, которые у каждого гражданина случаются...
Массово виноватить - нет, это не для нас, эдак мы потеряемся и растворимся, как древние вавилонцы.
Нам важно, чтоб знамя на ветру полоскалось, сияние впереди. Построимся и пойдем, твердым шагом. Или побежим, поползем, если надо будет! Но вперед.
Мы русский народ - светоч всего человечества. У нас сложился Образ вожделенный, ему следуем. Отклоняемся мало и недолго.
Козулий отнекивался, на протокол нажимал. Полугнидов кивнул небритому.
- Ты смотри, какой крутой! Паленого видишь? Небокрыл, как летал, как летал, а теперь курицей скачет. Сам спалишься или помочь, у меня бензина полный бак!
- Это он сам себе сделал, от taedium vitae, а люди нам навредить не могут.
- Могут, такой тедиум тебе устроим тут, не выше пятого круга полоскаться будешь. Узнаешь, как по СибирЯм нашим мотать, - ухмыльнулся небритый.
Полугнидов стоял рядом, аккуратную бородку пощипывал: соглашайтесь, ангел Козулий, хотя бы для практики, из любопытства. Ведь не убийцей и клеветником предлагаем. Даже наоборот, облегчение вашим инстанциям будет. Поощрения будут преждевременно убиенными праведниками, которых не жалко: типа Добрый Дворник Кузьмич или Детский Врач Иван Сидорович Из Купавны, простолюдины, которые национальной гордости или идеи не имут. Их отмывать не надо, производительность труда повышается, расход мыла уменьшим, зеленый процесс, экологический.
Небритый оживился, видя, что Козулий раздумывает.
- Мы грешников своих привезем. Все сами. Вы лишнего не запачкаетесь, Козулий, противогазами обеспечим, у нас все схвачено.
- Я все же не понял, зачем вам столько безнадежных в Рай протискивать?
- Видите ли, Козулий, у России, как известно, свой путь, и понятия про Рай и Ад у нас свои, национальные. Это как бы лента Мебиуса - кольцо такое, на вид две стороны, а на самом деле одна, соборность Рая и Ада неразделимая. Теоретически-то ясно, а как практически Рай грешниками населить? Через отмывание. Грешники - это наши деньги в Раю, отмыли - вот и стали настоящие, райские. В обшем, соглашайтесь, Козулий, пару деньков даем на привыкание к мысли.
А пока сходите к Ильичу, к постижению нашего русского духа полезно. Ознакомьтесь с традициями насчет телесного. Забота у нас такая - периодически обмывать его, отбеливать. Отмыли сухенького - и душа засверкала.
Ну, бывайте, друг мой, смотрите оптимистично. Сколько Россия была, так и будет, и вовеки веков!
Они перекрестились и зашагали к воротам.
Козулий пошел в мавзолей - посмотреть усохший механизм души.
Заметил ее не сразу - оробела перед ангелом, в угол забилась. Но вскоре осмелела, заухала филином: мировой пожар раздуууую!
- Так раздула уже, хватит.
- Не хватит, - усохшая душонка затопала по саркофагу, - давай в прятки играть?
- Как это? Сталина прогнали уже, с кем играешь?
- А к стенке пойдем - я их там тусую. Их там знаешь, сколько! Хватаю сталина, и ворошилову подсовываю. Сзади! А он пугается! Ну что, будешь играть? А то сюда только черти заходят. Гоняют, псы, по местам. Ты ведь незлопамятный?
- Не буду я играть, не положено мне.
- Не положено ему! Ишь какие европейцы стали! Слушай, скучно мне тут, и боязно, устала я. Возьми меня куда-нить.
- Это я не могу, ты земно-народная душа, нам не принадлежишь пока. Как народ решит захоронить, тогда придут за тобой.
- Народ! Кто его спросит! Пугают, что сторожу совесть его и славность, или гордость, что ли. Я уж сама запуталась с ними. Не отпускают, - захныкала душа.
- Не могу, извини, в Рай же не возьмут, будешь в Бездне захлебываться. А тут вон, свободная, проказничаешь.
- Ну ладно, ты уж заходи иногда. Побеседуем.
- Мне нельзя вообще-то к тебе приходить, это я так, полюбопытствовал грешно.
- Ты в России. Все нельзя и все можно. Тут понимать не пытайся. Расстреливать надо, расстреливать, - застучала по саркофагу желтыми пятками, - эх, если б моя тушка не скурвилась, как бы я йоську за пояс заткнул. Расстрелял бы в двадцать втором году еще... Может, сталина заберешь тогда из стенки? Лютует ночами. Даже на живых кидаться пытается, вон караульного в шею укусил!
- Не могу. Не уполномочен, как у вас говорят.
- У нас так не говорят уже. Так и скажи: шестерка я ссыкотная.
- Ну я пойду, душно мне тут.
- Ну давай, может встретимся еще.
Душа уныло присела на ленинский лоб: Эх, Володя, я Володя, не успел с Сашенькой повеситься! А то как бы сейчас вместе...
Козулий вышел на воздух.
Он, привыкший к разному - и к яблочному аромату в райских садах, и к сере на адовых экскурсиях - не мог понять, чем это воняло там, в мавзолее. Кровью пахло, лилейным восхищением, болотным страхом, нетлением? А, понял. Нетлением. Так пахнет человеческая вечность.
Бежать, бежать к реке, на Воробьевы горы. Где носится аромат обещаний молодости, лихой, удивленной, растерянной. Где жизнь кажется безмерной, а смерть - геройской...
Через пару дней подкатил небритый.
Прошел мимо Опаленного Ангела, не глядя. Мешок принес, вывалил на пол дюжину вонючих душ. Цыкнул на них - ворчали, копошились, смрадничали.
- Вот, Козулий, тебе первая партия, сегодня супостаты - завтра праведники. Работай, начальство надеется, что по-умному распорядишься доверием. Отряхнул мешок и вышел, дверью хлопнул для острастки.
Козулий перекрестился, надел резиновые перчатки и приступил. Вытащил первую - коричневая, с медной пуговичкой посередке.
- Стой! Не сметь! Я райкомовец райкома райселенцев. Наблюдать за отмывом буду, характеристики представлять. Вот видишь, у меня медная пуговица есть - значит, я начальник. Меня в конце группы отмоешь.
- Построились, убрать культи, равняйсь, по шайкам! - райкомовец заорал на контингент, - господину Козулию салют и перекреститься, не щадя живота. Извините, как по отчеству?
- Козулий Элохимович, но можно просто Козулий.
- Просто - это хорошо. Я даже ласково буду - Козя. Партия эта неровная, провинциальных много, некоторые даже нецелые будут. Нам главное вовремя, к Юрьеву дню поспеть, пройти Чистилище. Все православные, есть пара крещеных татар, и еврей, крещен с младенческих лет, необрезанный, - захихикал райкомовец, - не подозревает даже, что жид.
- Вообще-то нет ни эллина, ни иудея, - начал было Козулий, но райкомовец перебил: у вас нет, а у нас есть, всех помним, кто в каком поколении русский народ обидел.
- Стоять, стоять, я сказал, что валитесь, как голодные, - райкомовец заматерился, забрызгал темной вонючей слюной.
Козулий отвернулся, начал наполнять корыто, плеснул хлорки, жабьего помета, как полагается по инструкции. Подумал, еще хлорки прибавил. Уж очень воняли.
- Шагом, левой, левой, в корыто прыг! - скомандовал райкомовец.
Грешные души толпились, жаловались, что вода горячая, мыло невкусное... Наконец залезли отмокаться.
- Это не Сандуны тебе!
- Все покуражились, теперь ответ держать!
- Ты тут пропагандон не разводи, на нарах имели, и тут будем. Потерпеть надо.
- А чо пугаешь? Бить некуда, зубов неймаю.
- А как Бог есть, ну это... предстанем, а Он нас как есть увидит?
- Что увидит? Что он тебе мент? Под ребры даст? Ты вечный теперь, некого бояться.
- Ну Ад там, черти огнем жгут!
- Ну пожгут, - в голосе проскользнула неуверенность, - а ты у банщика спроси!
- Эй, ты, банщик, поди сюда, спросить есть.
- А ну заткнись, гнидящий, - заорал райкомовец, - он тебе не банщик, он ангел, Козулий Элохимович.
Души заржали.
- Как ты сказал его зовут? Это ж каких-таких народов будете, Элохимович?
Райкомовец плеснул кипятком: молчать, суки! Молчать перед ангелом.
Козулий взмахнул крылами. Души умолкли. Зеленая жгучая совесть охолонула ужасом. На минуту. Отдышались.
- Начальник, не серчай, мы тут подневольные.
- Ишь, ангел, настоящий.
Некоторые вытягивались посмотреть, другие в страхе сворачивались, в жижу зарывались.
Райкомовец присел на подоконник: Козя, милый, ну как вот с таким народом в Рай? Наверху хорошо, внизу плохо. Низы не хотят, но и верхи ведь не хотят. И все не могут! Железной рукой их в Рай, как велено. Но что-то сомнения у меня, - райкомовец понизил голос, медную пуговицу затеребил.
- Вот я начинал простым бухгалтером, таскал мирно понемногу. А свобода настала, и что? Пятерых сам задушил, пару-тройку приказал. Эх, нехороша свобода получилась. И меня вот тоже пришили, домой шел, с подарками, детишкам нес. Вот, смотри, - три пули получил! Народ, свободу ему подавай! воруют ведь, или пьют! А у вас там и красть нечего. И пить, наверно, нечего. И что я ввязался, зачем, в долю вошел. Нужна мне такая доля?
- У Вас вообще-то другая доля намечается - бездноватая, - Козулий хотел помягче. А то вон как убивается, что ему в Раю скучать.
- Бездноватая, бесноватая, один черт, беспокойствие сплошное. Ну ладно, пора и мне нырять. А ну двинься, райселянцы, - прикрикнул райкомовец и плюхнулся в корыто.
Козулий слил первую жижу, стал ополаскивать из шланга. Клиенты повизгивали, жмурились.
Наконец он решился посмотреть. На дне корыта мятыми комками сидела дюжина серых пятнистых душ. Смотрели испуганно. Не верили, что вот с ангелом встретятся. Настоящим, светлым, в клеенчатом длинном фартуке, в резиновых перчатках по локоть, золотые ангельские кудри подвязаны платком. Печальноглазый, капли пота на лбу блестят.
Козулия охватила жалость - негодные, рваные, какие-то безнадежные... Хоть железной щеткой дери их, хоть ножом скобли...По инструкции посыпал дустом и залил святой водой. Зашипело, поднялся пар.
Козулий заметил время - на десять минут процедура. Вышел за дверь на воздух.
По Москве шел дождь, веселый, барабанистый, легкий. Ангел снял платок, подставил лицо, крылья, запрыгал радостно. Блестели крыши, журчала вода ручейками, в лужу налетели птицы, барахтались, скворчали.
Козулий подышал еще, отер лицо и пошел назад. Скрипнул тяжелой дверью, обитой заплатанным коричневым дермантином. Зашаркал по грязному полу, по разбитым плиткам. Заглянул в корыто и поразился.
Ничего-никого не осталось там, ни крупиночки, ни душиночки. Только медная пуговица на дне блестит. Удивленный Козулий провел рукой по дну - ничего. Заглянул под стол, по углам, куда делись? Не первый год работает, привык к разнообразию грешников. Скукоживались - да, такое бывало, осыпались, пухли, белели, вонью пузырились. Но чтоб исчезли?
Позвал Бесноватия: может, наказанием себе не вижу их?
Но и Бесноватий не узрел ни души. Правда, не удивился: обратно в жизнь отправились, на мщение какое, или разбой.
Козулий заволновался: скоро небритый подойдет, что скажу?
- А так и скажи - не послушались, повыскакивали из Отмывальни и в бега ударились. Так на них святая вода действует, непокаятельно. Наоборот, можно сказать, подстрекает к грешнодействию. Он понять должен, он среди них живет, повадки знает. Да и сам такой, наверно, русский Агасфер.
Бесноватий обнял растерянного ангела.
- Не для тебя это место, Козулий, ты чувствительный, на милосердие падкий, ясности алкаешь. Попросись куда-нибудь в Индию. Там тебе спокойней будет, сидишь, колесо вертишь...
- А ты сам что не переходишь, Бесноватий?
- А мне тут место, неверующий я, сам видишь.
Через пару дней подошел небритый.
Не удивился: прохвосты, так и знал, обведут! Ну ладно, впредь умней буду, критерии взвешу.
- Старался, по инструкции работал, - Козулий развел руками.
Небритый развязал мешок.
- Уговор так уговор, обещал тебе праведников, на, держи.
Из мешка вывалились две собачьи души, одна воробьиная и бабки Матрены, ихней кормилицы.
- Иди на ручки, иди, - причитала Матренина душа, собирая своих напуганных питомцев.
Козулий зачерпнул святой воды, побрызгал на них, завернул в тряпичный узелок и приготовил наверх.
Узелок тихо шебуршился и светился в темноте...
Улетая из Москвы, Козулий уговаривал себя: это полезный опыт, внукам расскажу.
Он так увлекся, что даже забыл: он ведь ангел, у него не будет внуков.